Татьяна АНАНЬЕВА. Орешек был твердый

Эссе / Илл.: Художник Robert Papp

Перед тем как пойти добровольцем, мой давнишний приятель приехал ко мне забрать очередную порцию того, что мы, прихожане храма, купили для него и его соратников. Ну там, берцы, перчатки, «подж...пники». Набралось на машину, правда, легковую. И привез мне в подарок… орехи. Настоящие, грецкие, донецкие.

И вот наступил Рождественский пост, и я радостно давлю их ногой, потому что никакие орехоколки эти донецкие грецкие орехи не берут. Становлюсь на них и всей тушкой немножко подпрыгиваю. И опа! Они раскалываются. Но попался один, я и прыгала, и вставала – ну никак. Твердый орешек.

Как и этот мой знакомый.

Сейчас уже на передовой. С бронхитом и больными ногами. «Куда ты с больными ногами?», – это я.

«У меня совесть болит больше чем ноги…»

Что тут скажешь. Заплачешь и ничего не скажешь. Твердый орешек. Он в инженерных войсках, но все-таки побегать придется.

А тут второй, после информации, что пойдет добровольцем, пишет: «Надеюсь, из-за меня молодого не возьмут, им еще детей рожать». Телеграфным стилем пишет по вацапу. Может, и дойдет его телеграмма до Господа Бога.

И моя: «Господи, Спаси и Сохрани!»

Тоже твердый орешек.

А так в быту – они нормальные мужики, выпивают – иногда, с женами ругаются – бывает; работают, мотаются, матюгаются. Веруют, но в храм так, …заходят. Хотя кто их знает. А орешки твердые. Откуда берутся только?

Стала вспоминать, и вспомнила историю, как я обнаружила в своей семье твердые орешки.

Мама у меня – дочка еврейки и русского генерала, «который сам» (чуете украинизмы?) родом из тихого украинского города Лубны Полтавской области. Хотя почему – украинского? Если там течет река Сула из повести «Слово о полку Игореве». В «Полку Игореве» есть слова «и ржуть кони за Сулою». Полк Игорев воевал на Руси. Так что никакая не окраина это, а Русь.

Правда, когда рождалась эта дочка, генерал был еще кочегаром на военном корабле, а мама моей мамы перевоспитывала падших женщин в славном городе Севастополе. Ну, потом дите родилось, и она оставила свои занятия по преподаванию новой коммунистической религии особам слабой социальной ответственности.

И вот моя мама, как отпрыск мудрой еврейской мамы, стала юристом. Но, с другой стороны, она часто не брала денег за свои, кстати, очень квалифицированные занятия. Помню, приходишь из школы, сидит очередная бабушка за столом на кухне, а мама пишет очередное заявление.

Но это что! Однажды папа пришел с моря (а он был тогда командиром корабля) в жутком эмоциональном шторме. Он случайно узнал, что в нашей квартире прописаны еще четыре человека женского пола, совершенно незнакомые папе.

«У женщин тяжелое положение», – в ответ кричала мама. «У нас будут прописаны все, у кого тяжелое положение?», – бушевал папа.

Но по части путевок мама была то, что ожидаешь от потомка перевоспитателя лиц слабой социальной ответственности. Она раздобыла путевку в санаторий не только для себя, а еще и для моего сынка, этак лет пятнадцати, и моего племянника, этак лет пяти.

Были буйные 90-е. И мы всей компанией двинулись в санаторий, располагавшийся в одной из деревень Вологодской области на реке Сухоне.

Билетов до места назначения не было. И мы доехали до Вологды, а там надо было сутки кантоваться до следующего поезда. С сынком в сложном возрасте, у которого часто на лице было написано «И что вы мне тут впариваете?», и племянником, который одновременно хотел в туалет, пироженку и поцеловать кошку. Но, по счастливому стечению обстоятельств, у моей московской приятельницы сын был режиссером драмтеатра в Вологде. И широко известен в узких кругах. И вот мы заваливаемся в драмтеатр на репетицию всей командой и просим: «Устройте нас на ночлег!»

Картина Репина «Не ждали»!

Режиссер пристроил нас на квартиру к актрисе своего театра.

Боже, какая бедность была у актрисы! Помню кухоньку в хрущевке со шкафчиком, у которого не было дверки, а была занавеска. И мы всей командой спали на двуспальном диване в необыкновенно чистой квартирке.

Потом почему-то всплывает Великий Устюг, откуда родом «Дед с мороза», и где мы пользовались добротой и помощью местного бомжа. Он нас быстренько пристроил на теплоход, отплывавший к санаторию, таскал наши сумки и, царственно кивая головой, провожал нас на пирсе. Я ему давала деньги, а он сказал: что-то много!!! И взял только половину.

Когда мы добрались до санатория, там почему-то и меня покормили, хоть на меня не было путевки. А потом мы побежали на пляж, чтобы окунуться в серые и неуютные воды реки Сухоны.

И оказалось, что мы прибежали вовремя. В каком-то омуте (а Сухона этим славится, как мы потом узнали), тонула тетка. Она то погружалась, то высовывалась и, захлебываясь, кричала. И тут моя мама (лет этак шестидесяти) и мой сын (лет пятнадцати) полезли в воду спасать тетку.

А я, вся такая православная, бегала по берегу с пятилетним племянником на руках и орала: «Караул!».

Я, конечно, еще и молилась, уж очень было страшно. Потому что тетка чуть не утянула сына, а потом и маму – под воду. Но все-таки все вылезли. Мама и сын упали на песок. А тетка, не сказав даже «спасибо», поплелась навстречу светлому будущему.

Дальше все было хорошо. Мы выспались в шикарных условиях санаторского номера, и я отбыла в Москву.

И в дороге, и до сих пор, меня мучает вопрос – ну почему, ну почему, мама и сын полезли спасать, а я – нет. И когда, и как это решается? На каком уровне сознания или подсознания вдруг определяется, что вот они – да, герои, а ты – ну так себе. Они – твердые орешки, а ты под чьей-то ногой рассыпаешься?

Моя мамочка крестилась через несколько лет. И сразу после крещения сломала ногу. Темные силы, видно, решили наказать ее ножки, которые ее привели-таки к Богу.

А еще позже, когда ей из еврейской организации, как пострадавшей в Великой Отечественной войне, притащили целую кучу памперсов (а она сломала опять ногу) и пригласили в синагогу, моя мама вдруг произнесла, что она – православная христианка, и в синагогу – ни ногой.

Я была в умиленном шоке. Еще и от того, что памперсы продолжали приносить этому твердому орешку, моей мамочке, которая, даже в Альцгеймере, находившему на нее особенно по ночам, пела не что-нибудь – а «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

Твердый орешек!

Радует и то, что и сын – тоже твердый орешек, хоть эта апельсинка родилась от осинки, вопреки мудрой русской пословице.

Дай Бог нашей многонациональной нации побольше твердых орешков!