Наталья ТЕРЕХИНА. Опера С.С. Прокофьева «Игрок»

А.С. Пушкин ­‒ Ф.М. Достоевский;

П.И. Чайковский  ­‒ С.С. Прокофьев

­‒ Что наша жизнь?

Рулетенбург
 

Мы Игроки, в рулетке, клетке, сетке

Марионетки, мы предельно метки;

Мы думаем, что нерушимо крепки,

Мыслители... ‒­ на самом деле слепки.

Мы Игроки, нам с детства дали роли,

Присвоили логины и пароли;

Пин-коды заломили руки воле,

А голос человеческий уволен...

Мы Игроки, по сути, от рожденья;

Рулетка ‒ шар земной, а не паденье;

На чёрную, на красную шальную!

Мы любим жизнь и не хотим иную!

Они все играли: Пушкин, Достоевский, Чайковский... Прокофьев тоже играл... в шахматы. Пожалуй, Сергей Сергеевич ‒ самый прагматичный, расчётливый из них, рассматривающий жизнь картой, панорамой, шахматной доской. Говорят, существует две манеры исполнения: одна, когда участвуешь в «сражении» лично, ты на поле в качестве «воина» (игра переживаний, страсти, азарта); вторая, когда ощущаешь себя полководцем, смотришь на разворачивающуюся «баталию» сверху, со стороны (игра рассудка, сфера «сделанности», предопределённости). То же в жизни: Пушкин до конца дней не в состоянии погасить карточный долг В. Огонь-Догановскому, Достоевский играет до полной потери денег и своих, и Полины, и Тургенева, и Гончарова... Чайковский же, приезжая в новую страну, скупает на весь гонорар магазины духов, рассылая письма друзьям с просьбой прислать сумму на обратный выезд (тоже, согласитесь, игра). Другое дело ‒ Прокофьев, который даже в личной жизни умудряется смотреть со стороны, анализировать, прогнозировать (см. «Дневники»)! Кому, как не ему писать оперу об Игроке, рассматривая жизнь предшественников как партии, шахматные комбинации. «Он (Демчинский) обещал порыться в дневниках и письмах Достоевского, чтобы поискать его впечатления о рулетке...», ­‒ читаем в «Дневниках» композитора.

Считается, что первую рулетку смастерили в монастыре: по одной версии монах ‒ гений расчёта, по другой Паскаль (в период его ухода в монастырь). Противостояние случая, авантюры размеренному укладу жизни Прокофьев почувствовал и раскрыл как никто («Обручение в монастыре», пятое действие «Огненного ангела»). Играли всегда: и при Алексее Михайловиче, несмотря на строжайший запрет азартных игр, и при Екатерине, когда государство официально отказалось судить за карточные долги... Что касается Запада, вспомним удивление княгини Н. П. Голицыной (одного из прототипов Пиковой дамы): во Франции, как и в Англии, игорные дома ­- вполне приличные места, где банк держат люди высокого происхождения.

Сюжет, связанный с игрой, конфликтом среди игроков, заканчивающийся смертью или умопомешательством одного из них, поистине находка для любого автора. А если добавить женский персонаж (известно, что дамы выступали в роли ставки: например, князь А. Голицын проиграл собственную жену Л. Разумовскому), так и вовсе бестселлер, а то и шедевр. Обратимся к шедеврам.

«Пиковая дама» Пушкина ­‒ «Игрок» Достоевского. У Пушкина повесть, 1833год; у Достоевского роман (впрочем, задуманный рассказом), 1866. Опять тройки, замечаете (33 и 66 = 33 + 33!)? У Пушкина повествование от третьего лица, взгляд со стороны, что ещё подчёркнуто эпиграфами в начале каждой главы. У Достоевского, напротив, от первого лица, «из записок молодого человека». Главный герой «Игрока» нам ближе, мы видим, как всегда у великого психолога, его внутренний мир, изнанку, подноготную. Не врут люди, как правило, в дневниках!

Германн Пушкина ­‒ «сын обрусевшего немца», инженер. Он живёт одним жалованием, но убеждён в необходимости упрочнения своего положения. При этом, как истинный немец, расчётлив, бережлив, не берёт в руки карт. Твёрдость характера побеждает до поры сильную страсть и огненное воображение. Алексей Достоевского ‒ русский двадцати пяти лет, кандидат университета, служащий учителем в доме Генерала. Он презирает немецкий способ накопления богатств, «возмущающий его татарскую породу», страсти побеждают всегда (в начале чувство к Полине, в конце к игре).

Лиза Пушкина ‒ бедная воспитанница старой взбалмошной графини, «пренесчастное создание». Полина Достоевского ­‒ падчерица генерала, создание не менее несчастное: она тоже зависит, от основного кредитора отца. Лиза Германна любит, горячо, искренне, по-моему, её смерть у Чайковского вполне закономерна, но у Пушкина, как известно, всё прозаичней ­‒ она выходит замуж. Полина Алексея вроде как не видит, не замечает, даже презирает, с его точки зрения. Отчасти это подтверждается глупой выходкой с баронессой. Но Достоевский психолог, а потому в финале Полина, пребывая хоть и в сильно расстроенном душевном состоянии, всё же интересуется судьбой Алексея, а со слов Астлея, любит...

Что касается молодых людей, то Германн Пушкина (у Чайковского, известно, иначе) Лизу не любит с самого начала: она средство, орудие в руках человека вполне хладнокровного, даже (парадокс), если дело касается удовлетворения страсти, азарта выигрыша. Алексей же Полину любит, только в конце страсть к игре побеждает. Объединяет их, пожалуй, одно ­‒ оба сошли с ума: Германн и вовсе в Обуховской больнице, душевное состояние Алексея очевидно из его дневниковых записей, завершающих роман. Неожиданная мораль от двух заядлых игроков ­‒ Пушкина, Достоевского... Можно предположить, что такие окончания были типичны, и гении с присущей зоркостью взяли судьбы героев как момент обобщающий, нечто вроде душевного состояния N, в которое неизбежно впадёт Игрок. Но мне кажется, что произведения выдающиеся в определённый момент отделились от личности создателей, зажив самостоятельной жизнью. Так, оттолкнувшись от гениального инитио, они по инерции достигли финала, единственно возможного.

Здорово, что тема работы разрешает не сравнивать Пушкина с Чайковским и Достоевского с Прокофьевым. Это позволяет не повторять шаблонов, сравнений, переросших в штампы (скажем, можно избежать темы социального неравенства, добавленной временем Чайковского, вопроса перенесения Модестом действия в эпоху Екатерины, добавления любовных переживаний Герману (исчезновения буквы н, превращения немецкой фамилии в имя, и прочее). Можно не затрагивать окончательное падение Алексея ‒ «грязь» последних страниц романа (разговор неизбежный в связи с блистательной концовкой - кульминацией Прокофьева). Но всё же, прежде чем перейти к паре композиторов, не могу удержаться от соблазна заметить, что в преддверии создания «Игрока» и в жизни Достоевского, и в жизни Прокофьева присутствовали Полины... Аполлинария Суслова мечтала стать русской Жорж Санд, и Достоевский охотно печатал её рассказы. Некрасову принадлежат строки «неразделимые и муза и любовь», помню, даже написала стихотворение:

Неразделимые, тождественные судьбы,

Ну кто же музу и любовь осудит?

И судьбоносные, и неподсудные;

Такие взрослые и безрассудные.

Неразделимые, неволей вольные,

Чертовски страстные и богомольные;

Сжигают заживо, но долгожданные;

Такие властные, неблагодарные.

Неразделимые, неизмеримые,

Безмерно сильные, до слёз ранимые.

Калёной пыткою и милосердием

Под похоронный марш идут к бессмертию.

По воспоминаниям современников Аполлинария Суслова действительно была музой чертовски страстной и сжигающей заживо. Властность и безрассудство также вполне очевидны, только вот под похоронный марш к бессмертию Фёдор Михайлович отправился с другой музой, Анной Сниткиной. Именно с ней, стенографисткой, волей фортуны оказавшейся рядом, за двадцать шесть дней они написали «Игрока»! И это с её разрешения Прокофьеву удастся осуществить постановку не менее бессмертной оперы, правда, к сожалению, за рубежом.

Знакомая Прокофьева, Полина, как следует из «Дневников», «изящная и молоденькая», «со своей очаровательной улыбкой». Она, по приезде из Харькова, получает в распоряжение комнату композитора. «Она, Полина, как моя героиня, такая же рыжая, тонкая и глаза кошачьи. Как же мне о ней не заботиться?» ­‒ пишет Прокофьев.

Чайковский ­‒ Прокофьев. И опять совпадения чисел! Прокофьев написал оперу в наикратчайший срок: 5,5 месяцев; Чайковский тоже создавал на одном дыхании: за 44 дня эскизы, а за 4 месяца полное завершение работы над партитурой. Выглядит стильно: четвёрки, пятёрки... Только совпадение, конечно, не в этом. В сумме сроки работы оказываются равными!

 По большому счёту, основной объединяющей чертой «Пиковой дамы» и «Игрока» является то, что оба гения показывают жизнь как Игру, людей как Игроков, помимо их пристрастия к рулетке или картам. У Чайковского представлена палитра всех возрастов: младенцы на руках кормилиц, дети (игра в солдатики), затем люди зрелого возраста, зависящие от правил этикета, собственно игроки, а также старость, когда с человеком в период перехода в мир иной играют потусторонние силы. У Прокофьева аналогично: Алексей, Бабуленька играют на рулетке, Полина играет чувствами, Бланш и Маркиз постоянно ломают комедию, Генерал вовлекается в игру остальными участниками, и даже Астлей вынужден играть в безупречность английского этикета. У Чайковского этот мир нуждается в мифологии, затем и «Искренность пастушки» ‒ туда герои отправили высшие ценности, в то время как сами они кружатся в бале-маскараде.

Мимо

Салон окутан шёлком вальса,

И в сети призрачного шанса

Приём открыт: здесь звон фужеров

Пленяет дам и кавалеров.

Струится аромат духов,

Поток из общих фраз и слов,

А воздух сплетней напоён,

Изыскан, лестью утончён.

В шампанском музыка играет,

Мотив известный повторяет,

Кругом сверкает мишура,

Но в душах ‒ чёрная дыра.

Преодинок аристократ

На этих вечерах подряд,

В слепую точку брошен взгляд,

И маскараду он не рад.

Сиреневым туман прольётся,

Быть может, кто-то отзовётся;

А жизнь проходит просто мимо...

Не возвратима, не любима.

У Прокофьева же усиливается оборотная сторона мира иллюзорного ‒ азарт игры: «Игорный дом должен быть игорным домом, а не как в «Пиковой даме» ‒ сбором всех гостей» («Дневники»).

Основное же отличие заключается в том, что в опере Чайковского совершенно отсутствует сатира. Драма героев, психология их взаимоотношений одинаково далеки и от улыбки, и от насмешки. Опера Прокофьева ­‒ трагедия-сатира. Правда жестока, ужасна, саркастична, и этот смех ­‒ рыданье, срыв, истерика. Смотрите: действие опер начинается в саду. У Чайковского это Летний сад, вполне себе натуральное явление. У Прокофьева же сад отеля, подделка. В «Пиковой» русские народ, в «Игроке» ‒ колония. Сарказм налицо. Искажены и чувства героев, как будто преломлённые в кривых зеркалах. Например, диалог Полины и Алексея из первого действия: любовный дуэт, превращённый в игру страстей, самолюбия, амбиций; гротесковый Генерал ‒ наивысшее звание (скорее всего лишь название) и жалкая, ничтожная, пресмыкающаяся сущность.

Сравним структуру: у обоих первое действие ‒ экспозиция действующих лиц. Дети, няньки, Герман, Томский, Лиза, Полина у Чайковского, и вся колония русских у Прокофьева. В это же время узнаём о любви главных героев: Германа к Лизе и Алексея к Полине. Во втором действии констатируем общий испуг: финальная сцена «Пиковой дамы» («Не пугайтесь!»), приезд Бабуленьки в «Игроке». Третье действие оперы Чайковского как часть последнюю сопоставим с третьим и четвёртым действиями «Игрока». Здесь и любовные дуэты («О да, миновали страданья» в шестой картине «Пиковой», «Послушай, ведь ты меня любишь» в третьей картине четвёртого действия у Прокофьева); ариозо главных героинь: «Я знаю, он придёт...» у Лизы (картина шесть) и «Если я прихожу...», «О, это был не тот человек» у Полины (первая картина четвёртого действия); здесь и игорный зал (хор игроков и заключительная сцена седьмой картины «За дело, господа, за карты» у Чайковского; игорный зал и проигрыш Бабуленьки в третьем действии, тема азарта и выигрыш Алексея в четвёртом действии у Прокофьева). Окончания действий обеих опер кульминационны. Первое действие: в «Пиковой» ‒ сцена Лизы и Германа («Нет! Живи!»), в «Игроке» сцена оскорбления баронессы Вурмельгельм (великолепное «Jawohl»). Второе действие: сцена с графиней («Она мертва! Сбылось!.. а тайны не узнал я!») у Чайковского и приезд Бабуленьки («А денег я тебе не дам!») у Прокофьева. Третье действие «Игрока» ‒ плач Генерала на «ы» ‒ кажется, куда кульминационней! Но финалы опер ‒ вершины настоящие, и не только развития сюжета, это приговор Творцов: героям, современникам, нам.

Поэты знают, что любое стихотворение пишется ради последней строчки. Оперная ситуация сложнее, и всё же... «Красавица! Боже! Ах!» ‒ вот последняя реплика Германа! «Господь! Прости и упокой его измученную душу», ‒ послесловие хора. Опера завершается в тональности любви ре-бемоль мажор. «Двадцать раз подряд вышла красная! Ха-ха!» ­‒ последние слова Алексея. Опера завершается гармоническим комплексом из кварт и увеличенных секунд. Гениально воистину: и портрет эпохи с расстановкой приоритетов, и психология «Героев своего времени». Здорово, если бы не было так страшно... Премьера оперы Чайковского в 1890-м, премьера «Игрока» (театральная постановка) в 1929-м; наверное, состоится премьера оперы на тему Игры и в 2***-м году... Если автор достойный, то сможет отразить и современное состояние общества. Игра примет скорее всего технический, компьютерный облик, только вот заканчивать чем: чёрными квадратами, в непреодолимой зависимости от которых мы все находимся, или белой пустотой, в которой уже ничего, совсем ничего нет? Вместо слов тишина, вместо музыки паузы, а на месте послесловия пара пустых нотных листов с идеально ровными горизонтальными линиями нотоносца ‒ диаграммой смерти. Надеюсь на Воскресение, Человеческого в Человеке.

На илл.: С.С. Прокофьев