Эвелина АЗАЕВА. Рассказы «Либмановс» и «Похитители спокойствия»
Рассказы / Илл.: Художник Дэвид Таннер
Либмановс
Когда пенсионер Либмановс звонит в редакции канадских эмигрантских газет и его имя высвечивается на дисплее, никто не берет трубку. Он – местный искатель блох. Выискивает в статьях ошибки, и оповещает о них редакторов. А еще долго и нудно ругается по поводу того, что журналисты “предали русский язык”.
– Вот вы пишете английскими буквами “примарате”. Это что такое? – возмущается Либмановс.
– Это прайм рейт, – отвечают ему и пытаются объяснить банковский термин, но старику все равно что он означает. Он орет: “Но вы же издаете газету на русском! Почему в предложениях встречаются слова на английском языке? Не можете перевести? А что вы вообще можете?! Думаете, если бесплатно раздаете свои газеты, значит, можно коверкать русский язык?! Вы Пушкина предали!”
К редактору “Русского мира” Кондрашову у него сегодня еще одна претензия:
– Почему вы не привозите свою газету в наш дом?
– Вы живете в пенсионерском доме на улице Кларенс? – интересуется Кондрашов.
– Как вы догадались?
На Кларенс стоит огромный субсидированный дом, в котором пенсионеры из бывшего СССР снимают квартиры задешево, а остальное компании – владельцу здания – доплачивает государство. Дом этот – цирк. Старики, свободные от присмотра взрослых детей, гуляют на всю катушку: влюбляются, ревнуют друг дружку, дерутся, вызывают на соперников полицию, объединяются в противоборствующие группы, разделенные по признаку любви или ненависти к Сталину и Путину, пишут стихи, прозу, протесты, доносы и посылают их в газеты. Когда менеджменту вся эта карусель надоедает, такие дома начинают разбавлять местными пенсионерами и инвалидами.
Дом на Кларенс пока не разбавили...
– Как вы догадались, где я живу? – удивился Либмановс и тут же добавил:
– Ну не на Йорк и Спенсер мне жить.
– А что плохого в том, чтобы жить на Йорк и Спенсер? – недоумевает Кондрашов, который именно там и живет. В центре русского района.
– Там живут одни дебилы из Москвы и Ленинграда, – поясняет Либмановс.
– А у вас откуда жильцы?
– А у нас живут порядочные люди, из Бобруйска и Житомира.
Помолчав, добавляет:
– Правда, они тоже д-лы. Я с ними не здороваюсь.
На днях Кондрашов снова взял трубку. Нечаянно, не посмотрел кто звонит. Знал бы, что Либмановс – ни за что бы ему не ответил. Потому что презирает его. За фамилию. Получается, Либмановс дважды предал свой народ. В первый раз, когда добавил к фамилии “ов”, второй, когда присоединил еще и “с”. “Чертов приспособленец”, – думал редактор, который тоже мог бы в Канаде сменить фамилию на вплоть до “Смит” – здесь это запросто, но не стал.
Но Либмановса его собственная фамилия не волнует. Его беспокоят фамилии рекламодателей “Русского мира”.
– Скажите, вы учили в школе русский язык? – начал он ехидно и издалека. Чувствовалось, к выступлению готовился. – Если да, то почему вы пишете в рекламе: “Брокер Инна Смирнофф”? Вы не знаете, что она женщина?!
Старик старался быть спокойным и ироничным, но быстро сорвался в крик: “У нее должно быть “a” на конце!”
Кондрашов попытался объяснить, что у многих русских женщин в канадских документах фамилии пишутся так же, как у мужей, потому что канадцам непонятно, почему у мужа и жены фамилия отличается одной буквой, и “Смирнофф” им произнести легче, чем “Смирнова”. Вот и водка такая есть.
– Ну и пусть у нее в канадском паспорте “Смирнофф”?! А вы пишите правильно!
– Мы не можем писать отсебятину. Рекламодатель может уйти в другую газету.
– А-ааа! – радуется пенсионер. – Я так и думал! Вы о деньгах беспокоитесь. А если вас завтра за деньги попросят писать “карова” – напишете? Вашими половыми газетами задницу вытирать, вот что!
Половыми русские газеты называют потому, что это бесплатные издания. И они лежат в русских магазинах прямо на полу, кучами.
Кондрашов отвлекся и стал смотреть в окно. Ему было плохо. Не хотелось совершать поступков, не хотелось защищаться, не хотелось ничего. От него два месяца назад ушла жена, с которой прожито более двадцати пяти лет. Ушла к итальянцу. Влюбилась. И дочку забрала. Кондрашов видел этого пиццееда. Маленького роста, элегантный. В пиджаке цвета топленого масла. И, как ни странно, красиво... Хотя себя в желтом пиджаке Кондрашов не представлял.
Остаться в 49 лет одиноким в Канаде – это практически остаться таковым навсегда. Выбор невест невелик. Канадки за небогатого русского не пойдут, русские тоже не за своим самоваром сюда приехали. А, самое главное, Кондрашов жену любит. Ему без нее пусто. Сейчас он это особенно ощутил. И утешить некому. Мама живет в Ростове, болеет диабетом, ее нельзя расстраивать. За маму вообще все время болит душа. Она там одна, и у него никаких перспектив ее забрать – она просто не пройдет медкомиссию на иммиграцию. И проведать ее нет времени, газету не на кого оставить. Разбегутся рекламодатели, и что тогда? С его, Кондрашова, филологическим образованием, останется развозить мороженое на велосипеде. Была одно время такая реклама: “Увлекательное занятие – продажа мороженого с велосипеда!”
Наконец, Кондрашов очнулся.
– Эй... вы! – мрачно сказал он в трубку. – Вы не можете, чтобы не гадить в душу? Вас не устраивают ошибки в газете? А у меня нет денег на корректора! Чтобы нанять его, я должен упасть в ноги кучке бизнесменов, уговорить их на рекламу, потом собрать с них деньги, и отдать их корректору. И так каждый месяц. Годами. Только для того, чтобы вам было приятно.
– Я... – начал было Либмановс.
– Что вы?! Совести у вас нету! Вы не понимаете, что в эмигрантских газетах нет тех коллективов, что были в вами же клятом СССР. Ругаете, поди, СССР? А там газету в 35 страниц делали семьдесят человек, и все журналисты да фотохудожники! Здесь 60-страничную – пять человек, а то и два. Один повар, другой музыкант. И никто ни доллара не даст просто так, никакой горком партии! Я работаю за десятерых, у меня уже язык на плече, и, вишь ты, ошибочку пропустил! Сожрите меня теперь. Но я вам обещаю: так будет всегда. Еще хуже будет. Потому что я теперь еще и спать по ночам не буду, у меня депрессия, и ошибок не буду видеть вообще! У меня мать больная одна в Ростове, а вы тут сидите в почти бесплатной квартире, с канадской пенсией и бесплатными продуктами из продбанка!
Кондрашова несло. Из его кабинета слышалось: “Не нравятся наши газетенки – читайте канадские, на английском!”, “шкура эмигрантская”, “если бы такие, как вы, не диссидентствовали, я бы на Родине жил!”
Потом затихло. Кондрашов плакал. Он соскучился по дочке, она у него поздняя, ей всего десять лет. Жена сказала, что если он будет добиваться встреч, она обвинит его в педофилии и его к ребенку вообще не будут пускать. Сгоряча, конечно, сказала. Она не такая. Но обидно...
***
Кондрашов молчал, держа трубку у уха. Либмановс тоже молчал.
– Что, все прямо так плохо? – наконец виновато спросил пенсионер.
– Угу, – кивнул Кондрашов. – Жена ушла. С ребенком.
– Не переживайте. Я не буду больше звонить. Я не знал, – пообещал Либмановс.
– Да, не звоните.
– Мне просто скучно, я же один. У меня жена умерла четыре года назад.
– А детей нет?
– Сын. Единственный. Женат. Звонит раз в месяц, спрашивает: Ты окей? Да, говорю. И он кладет трубку.
– А внуки есть?
– Внуков шестеро. Они не говорят по-русски, а я так и не научился по-английски. Они не приходят и не звонят.
Помолчали.
– Ладно. Звоните, – сказал, наконец, Кондрашов. – Только не говорите про ошибки. Я про них знаю.
– Нет, – испугался Либмановс. – Я не буду теперь про ошибки. У вас тяжелая работа. А вообще-то мы вас любим. И газету вашу. Что бы мы делали без русских газет? Знаете, я могу приходить к вам и бесплатно вычитывать статьи. Хотите? А могу вообще никогда не появляться. Простите меня, пожалуйста, мне просто некуда больше звонить.
– Ничего. Вы меня тоже простите. Звоните. Не пропадайте.
***
Либмановс больше не звонил. В течение последующих пяти лет Кондрашов, обнаружив в газете ошибку, вспоминал иногда старика, смотрел на телефон, но аппарат молчал.
…Жив ли ты, Либмановс?
***
9 мая Кондрашов стоял на грузовичке с аудиоаппаратурой и толкал речь. В центре русского района Торонто. Во время празднования Дня Победы. Перед тем как Бессмертный полк отправился в путь... Кондрашов говорил о том, что “мы, русские эмигранты, закладываем в Канаде традицию настоящего, неформального празднования победы над нацизмом. И если сейчас в нашем полку идут дети и внуки фронтовиков, то скоро пойдут правнуки – люди с прекрасным знанием английского, потому что они родились и выросли в Канаде. И важно дать им знания о войне, чтобы они распространяли их – на своем замечательном английском”. “Именно в этом состоит наш долг перед павшими”, – завершил свою речь Кондрашов и сошел с грузовичка.
Пока говорил, заметил в толпе пожилого мужчину. В руках тот держал портрет фронтовика, под которым было крупно написано: “Либмановс Михаил Борисович, военврач”.
– Здравствуйте, я – Кондрашов, – представился редактор. – А это – ваш отец? – указал на фотографию фронтовика.
– Да, – улыбнулся Либмановс. – У меня и награды его хранятся.
Он был не таким уж и старым, лет семьдесят.
– Рад вас видеть... А то уж думал, живы ли... А у меня все хорошо. Жена вернулась, дочка подросла...
– Так и должно быть. Вы заслуживаете.
Они отошли в сторонку от большой и шумной толпы в форме военных лет, с флагами. Кондрашов увидел на рукаве у Либмановса Георгиевскую ленточку.
– Приятно, что вы с нами, – улыбнулся.
– А как же? – удивился Либмановс. – Я родом из Киева, хотя долгое время жил сначала в Житомире, потом в Таллине.
Помолчали. Потом Либмановс заговорил:
– Когда сыну было лет двадцать, я ему предложил: “Поедем в Киев, покажу тебе город, в котором ты родился. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу». Сын не хотел ехать. А два года назад вдруг говорит: “Папа, поедем, ты покажешь мне Киев. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу”.
Либмановс улыбнулся. Ему было приятно, что сын оперился в Канаде.
– Поехали мы в Киев... Хорошо было... красиво... интересно, но сын сказал, что больше туда никогда не вернется.
– Почему?
– Мы сидели в кафе, кушали котлеты по-киевски, а мимо – демонстрация. Сын попросил меня узнать, чего они хотят, он по-украински не говорит. Я подошел и спросил. Ответили, что хотят “Украину для украинцев”.
Старик пожал плечами и махнул рукой.
Тут к ним подбежал паренек лет двенадцати.
– Колонна уже идет, пошли, а то не успеем, – сказал по-русски и подал деду руку.
Либмановс победно взглянул на Кондрашова.
– Внук. Младший. Подрос и ходит ко мне, учит русский язык и даже ночует, – сказал, сияя.
Кондрашов проводил их взглядом и с легким сердцем побежал в начало колонны, где шагали организаторы полка.
Похитители спокойствия
Анна, руководитель русской эмигрантской организации в Канаде, летит в Москву. На форум эмигрантов. Блаженствует. Потому что на Родину. И потому, что впервые далеко без мужа и детей. Можно без объёмной сумки с игрушками, можно не петь в любимое маленькое ушко весь десятичасовой полет, и не читать стишки...
Канадский самолет. Местные жители летят через Москву куда-то…
Рядом с ней канадец среднего возраста и среднестатистической внешности: чистый, полный, розовый, с незапоминающимся лицом. Вежливый, старающийся чтобы его было как можно меньше – втягивает куда-то, как моллюск, свою руку, чтобы подлокотник достался соседке.
Принесли поесть. С полчаса все обедают, шурша фольгой и салфетками, а потом, канадцу, видимо, захотелось продолжения банкета – поговорить. Спрашивает является ли Москва ее конечной остановкой и сообщает, что летит в Дубай, он – представитель благотворительной организации, которая помогает детям Ирака, Сирии, Афганистана.
– А вы будете в Дубае сидеть, или ездить по этим странам? – интересуется Анна, прихлебывая кофе.
– Буду ездить.
– Не надо бы, за шпиона примут.
Кусочек «брауни» – шоколадного кекса – зависает у него в руках.
Он долго молчит. Потом переспрашивает:
– Вы сказали, «шпион»?
– Да, – простосердечно кивает Анна. – Шпионы всегда работают под эгидой благотворительности, так что вас могут неправильно понять. А там же война…
***
Сосед навеки замолкает, и до нее через минуту доходит, что она, возможно, угадала. Вот у него сейчас буря в пустыне: она русская агентша? Случайно ли посажена с ним? Что ждет его в аэропорту Москвы?
Что-что… Шаурма и чай с чабрецом.
Через некоторое время скучно стало соседке справа. Будучи в наушниках, она не слышала разговора Анны со «шпионом». Седая, ухоженная дама, сняла наушники, посмотрела на то, что Анна читает выпуск журнала «Хелло» о королевской семье Британии, и с улыбкой поинтересовалась:
– Вы тоже, как и я, любите королевскую семью?
Если можно сказать, что Анна остолбенела в кресле самолета, то вот она именно остолбенела. Недоуменно взглянула на соседку.
– Другого журнала в книжном киоске не было.
С лица дамы сползла улыбка и она отвернулась.
Но через минуту не вытерпела:
– Вы летите в Москву? Отдыхать?
И тут дамбу прорвало! С жаром Анна принялась рассказывать, что мы все, русские из Канады, любим ездить в Россию, она стала совсем иной, чем когда мы уезжали – в 90-е, и мы так рады, и как мы скучаем по ней!
– А я живу в Канаде тридцать восемь лет и не соскучилась по Германии, – удивилась немка.
«Я бы тоже по такой стране не соскучилась», – думает Анна, но молчит.
– Вот чего вам не хватает в Канаде? – продолжает допытываться собеседница.
Русская с минуту соображает. В Канаде много хорошего и всего ей хватает. Кроме главного.
– Мне России не хватает, – говорит.
Немка отвернулась. Далее все летят в полном молчании. Анна думает, что вот так Россию и изолируют. За ее лучшие качества: простодушие и материнскую заботу, с которыми она, Анна, сообщила возможному шпиону, чтобы он был осторожен, и за патриотизм, в котором русские расписываются, не подумав, что западному человеку он неприятен.
***
Через три часа Анна замечает, что в конце салона пустует весь ряд и перебирается туда. Пусть шпион растечется по освободившейся жилплощади, а немка почувствует себя вне зоны влияния Красной армии.
И тут появляется русский человек. Его сразу видно. У русских говорящие глаза. Удивительно, но наша жизнь с крепостничеством, видимо, была не такой страшной, как жизнь западного человека без оного. Потому что мы продолжаем выражать эмоции, а те давно приучились скрывать их, чтобы не быть съеденными своими же собратьями. Вот о чем думает Анна всякий раз, когда встречается в толпе с живыми, говорящими глазами.
– Посадка возможна? – спрашивает парень, кивая на пустое сиденье. Она соглашается.
– Там семья с детьми, я сбежал, – поясняет.
– А у меня там немцы…
– Стреляют?
– Обижаются, что люблю Россию.
– А вы читали, что некоторые немцы, как и другие иностранцы, переселяются в Россию? – спрашивает попутчик, представившийся Андреем. – Я считаю, хрен с ними, пусть едут. Трудолюбивы. Да и исторически они нам ближе всей Европы. Тока чур без своего самовара – толерантность и прочее пусть там оставят!
Анна солидарна, и парень заказывает алкоголь, чтобы сбрызнуть знакомство. Женщина проверяет свой фейсбук. Видит новый пост от одного из друзей, канадских организаторов Бессмертного полка:
– Я вышел из бана, – пишет Петр. – Слава великому и мудрому Путину, спасителю Русского мира, слава ДНР, слава ЛНР, пусть горят в аду фашисты Украины, сдохни Америка, КРЫМ НАШ, Сирия наша, мы русские, с нами правда, Бог и Путин, УРА!
Анна смеется. Она любит своих друзей. Петр – как кукушка, прокричал, и сейчас снова отправится в бан.
Вот это они пустили к себе погреться, думает Анна. Ничего. Сами нас развалили, терпите теперь.
Андрей, видя, что попутчица так мало выпила, и уже смеется, подливает и улыбается.
– А я, – говорит, – в Исландии живу.
И рассказывает, что русские там духовно не дремлют. Когда в стране легализовали однополые браки, местный русский храм осуществил акцию. Батюшка позвонил в крупную газету, узнал, когда те сдают номер в печать и пообещал прислать рекламное объявление. Тут же, заранее, его оплатил. А прислал рекламку в последнюю минуту, чтобы некогда было проверять. В объявлении с изображением храма читателей приглашали посещать литургии, а ниже, буквами помельче, стояла цитата из Св. Писания: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость... Не обманывайся: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют».
И это вышло. Проследили журналюги!
Скандал состоялся. И полиция приходила, и исками грозили, да все на нет сошло: цитировать Слово Божие пока еще не подсудное дело.
***
Обратный путь. С полным впечатлениями сердцем (в театрах была, в музеях была, разговоры по душам вела!) и полными чемоданами (книги на русском, российские кремы, которые ничем не хуже западных, но стоят гроши, самые вкусные в мире российские конфеты, календари с Путиным – всем друзьям-«ватникам» по подарку, а кое-кому и магнитики: «Сталин не умер, он растворился в вечности»).
В аэропорту Шереметьево Анна покупает бутылку французского коньяка. Ее запечатывают в пакет и дают чек.
Вскоре Анна прибыла в Франкфурт-на-Майне – там пересадка. И вот же странное. На выход объявляют, как охранники в концлагере: со злобными лицами и командной интонацией. Никто из бортпроводников не улыбается.
Женщина оглядывается, и вдруг замечает, что в самолете почти все – мужчины. Русские. Кольнуло сердце: ездят на работу в Германию? Ну, сейчас-то уже чего?..
По одному пассажиры c развернутыми паспортами прошли мимо банды проводников. Такого канадской общественнице видеть еще не доводилось. Чтобы выпускали из самолета только если покажешь паспорт. Спрашивается, а как вы туда впускали?
Один из «охранников» меняет злое выражение на дружелюбное – видит ее канадский паспорт.
Уже в аэропорту, некрасивом, и опять же, похожем на концлагерь – ни единого украшения, все какие-то железные бараки, соединенные меж собой, и безликие коридоры – Анна стоит в очереди на проверку ручной клади. Аэропорты российских провинциальных городов куда краше.
Сотрудник смотрит на пакет с коньяком и командует:
– Бросай сюда! – указывает на корзину для мусора.
– Почему? Я купила в аэропорту, бутылка запаяна в пакете, вот чек.
– Чек не в пакете, значит недействительно.
Женщина понимает, что ему понравилась бутылка…
– Тут в чеке написано, что это французский коньяк и его название.
– Бросай, я тебя не пропущу.
Она скандалит. По обернутым на нее лицам других сотрудников и их переглядываниям понимает, что могут вызвать полицию. Берет пакет и уходит.
В туалете отбивает горло у фигурной бутылки и выливает содержимое в раковину. Запах – изумительный!
Горло было толстое, пришлось несколько раз ударить им по железной раковине. На шум прибежали уборщики. Нюхали воздух и недоумевали.
Вернулась к «КПП». Бросила пустую бутылку без горла в пластмассовую емкость для изъятых вещей.
– Это что? – спрашивает тот же сотрудник.
– Это французский коньяк, который вы хотели у меня украсть, чтобы вечером выпить. Не будет у вас вечеринки.
Странно, но он смотрит на русскую так, будто что-то понял и сожалеет.
– Вы нечестный человек, – говорит Анна, – желаю, чтобы люди вели себя с вами так же, как вы себя ведете с ними.
– Та сфиданья! – орут ей другие работники. – Та сфиданья!
Анна понимает, что опоздала на самолет, но она это и тогда, в туалете, осознавала.
– Не успокоитесь никак, что проиграли? – бормочет по-русски, а по-английски выкрикивает:
– Вы воры! Вы обворовываете пассажиров! И у вас некрасивый аэропорт. Самый некрасивый в мире!
Под ответы, которых не слушает, уходит. К стойке, где стоит вежливая униформенная дама.
– Я туристка из Канады. Опоздала на рейс по вине ваших сотрудников, которые долго досматривали, – говорит спокойным, высокомерным тоном, как богатая канадская фря, привыкшая к тому, что ей не перечат. – Дайте другой билет.
Ей дают.
Анна, закутавшись в павлопосадский платок, сидит на жестком железном сиденье, разгадывает кроссворд и не покупает ничего за евро. Не хочет вкладывать ни одного евро в их экономику.
***
– Ну, а если бы тебя в тюрьму увезли? – спрашивает мама. Мы и так переволновались: самолет прибыл, а тебя там нет…
– Зато они увидели русский характер. Снова. Им надо показывать время от времени. Наши мужики там работают и молчат, у немцев может сложиться неправильное впечатление.
– Ну, так-то оно так…
***
Отоспавшись после полета, Анна выходит в соцсети и пишет: «Мы отвратительны тем, что не сдаемся. Ни в большом, ни в малом. Ни даже в крохотном. Мы не боимся трудностей, считаем, что «двум смертям не бывать, а одной не миновать», и сторонимся греха, напоминая тем самым грешникам Европы и Америки как низко они пали. Мы бельмо. Похитители спокойствия. Божий набат в глухие уши и покрытые жиром сердца. Как нас любить?
Избавление придет, когда мы поймем, что нам не нужна их любовь, признание.
Русские — не народ, а цивилизация. А цивилизации самодостаточны.
Русские — счастливцы. У нас все еще говорящие глаза...».
