Николай ПЕРНАЙ. За гвоздями
Очерк/ Илл.: Художник Владимир Березин
…Моё первое в жизни директорство в Степановской школе было недолгим – всего один учебный год. Но, как первая любовь, первое директорство наложило особую печать на всю мою биографию.
На эту должность я согласился не сразу. Долго упирался. Не хотел. Мне нравилась простая учительская работа. Я привык к ежедневной каторжной нагрузке, главным вознаграждением за которую было уважение ко мне и послушание обожаемых мною детей. Я не представлял себе, как смогу с ними расстаться. Но, главное, я опасался, что оконфузюсь в новом коллективе перед подчиненными, поскольку был слишком молод и, кроме того, не усматривал у себя никаких руководящих способностей.
Меня уговаривали. Поскольку я был комсомольцем, потащили в горком комсомола. Долго убеждали. Я не соглашался. Наконец, по красной ковровой дорожке привели «наверх», в горком партии. И я сдался.
Опасения и страхи, однако, оказались напрасными.
С первых дней работы в Степановской школе я был окружен такой заботой, душевной теплотой и материнской любовью своих коллег, каких потом я нигде никогда не встречал. Может быть, причина была в том, что в свои 22 года был я для них, 40-45-летних, как сын; а, может быть, еще потому, что за время работы ни разу никому не показывал своей власти, ни разу ни на кого не кричал, ни разу никому не объявлял выговор. Может быть, еще потому, что ни разу никого из них не обманул, хотя меня, случалось, обманывали. А, может, и потому, что был предан коллективу всеми своими потрохами, хотя как руководитель был неумеха и допустил немало промахов.
По своим личным качествам и тем коленцам, которые время от времени выкидывал, я не был образцом поведения. Ошибок совершил великое множество, но мне, как блудному, но любимому, сыну все сходило с рук. А когда, бывало, стыд за содеянное жег мои щёки, мои мамочки сочувственно улыбались, но никогда ничего не комментировали, щадя мой авторитет. И я тоже вовсю старался соответствовать их ожиданиям.
***
Однажды накануне Октябрьского праздника я был приглашен в дом к директору леспромхоза Горбунову на праздничный вечер. Пришло на вечер и местное начальство, в том числе несколько молодых женщин, собою очень даже интересных. Общество собралось молодое, самому хозяину дома, Михаилу Александровичу, не было, наверное, и тридцати. Веселые шутки, игривые разговоры, песни, танцы, бесконечные тосты продолжались часов до пяти утра. Уйти, если захочешь, с таких вечеринок почти невозможно. В поселке, где все знают друг о друге всё, зазнаек и гордецов-одиночек не жалуют. Правда, поскольку утром мне предстояло провести большое мероприятие, можно было, наверное, уйти незаметно, пораньше, хотя бы в час ночи; именно так я стал поступать в более зрелом возрасте, после того, как мне стукнуло пятьдесят, но в молодые годы я считал это невозможным. Только около шестого часа я добрался до своей холостяцкой квартиры при школе, рухнул на кровать и мгновенно отрубился.
Проснулся от того, что рядом громко разговаривали мои учительницы.
– Который час? – интересуюсь.
– Без десяти десять.
«Боже ты мой, – пронеслось у меня в голове, – сегодня же Седьмое ноября, на десять часов назначен торжественный утренник с приглашением всех родителей и учащихся, а я тут валяюсь».
Спрашиваю:
– Народ собрался?
– Да, пришли почти все дети и родители, – докладывают мои подчиненные и вопросительно смотрят на меня. – Будет не совсем хорошо, если директор не будет присутствовать на празднике.
– Идите, – говорю. – Готовьте детей к празднику.
Вышел в коридор, где стояла бочка с водой, пробил ковшиком корку льда, быстро ополоснул то, что еще вчера было моим лицом, и почувствовал, как голове возвращается ясность. Еще два-три быстрых штриха: свежая белая сорочка, галстук, глаженый пиджак, не забыть еще тетрадку с написанным позавчера докладом, приказ о поощрении отличников и ударников учебы.
Так, всё готово. Господи, прости и благослови! А теперь – вперед!
Чем сильна молодость – тем, что организм может быстро восстановиться и мобилизоваться. В старшем возрасте такие номера уже не проходят.
В 10 часов 5 минут твердым шагом я уже входил в школьный вестибюль, битком заполненный детьми и взрослым народом. Громким голосом я возгласил начало праздника, а когда открыл тетрадь и стал читать официальный доклад, в первой части которого, как положено, воздавалась дань великим событиям 1917 года, а во второй части давался обзор достижений нашей школы и ее учеников, публика замерла. Видимо, такое раньше здесь не практиковалось. Мои мамочки-учительницы смотрели на меня с молитвенным обожанием.
– Когда вы успели все подготовить: и доклад, и приказ, и грамоты? – спрашивали они потом.
– А вот, успел.
К планируемым событиям надо готовиться тщательно и как можно раньше, – это правило я усвоил давно, в первые месяцы своего учительства.
А когда в заключение голосом Левитана (после ночных бдений голос звучал как басовая труба) я провозгласил:
– Да здравствует 45-я годовщина Великого Октября! – раздались громовые аплодисменты.
***
Именно тогда были поняты самые простые, азбучные истины управленческой науки:
– не подводи товарищей, коллег, оправдывай их доверие;
– что обязан выполнить – обязательно сделай; лишнего не обещай, но что обещал – умри, но сделай;
– будь на высоте, старайся соответствовать ожиданиям подчиненных; будь нужным своему коллективу, будь востребованным;
– защищай не только интересы коллектива, но стой горой за каждого; возвышай личность каждого, потому что каждый учитель должен быть Всеми Уважаемой Личностью;
– возлюби своих коллег, особенно, если видишь, что они питают к тебе хорошие чувства;
– не оскорбляй подчиненных необоснованным недоверием.
Одной из особенностей коллектива Степановской школы было необыкновенно высокое доверие ко мне как к руководителю. Такого я не встречал потом нигде. Так, я часто спрашивал коллег, как следует поступать в том или ином случае; а потом, когда принималось окончательное решение, и я доводил его до людей, никогда не возникало «особых мнений» или желания отлынить. Авторитет директора в этом коллективе был просто непререкаем. Нередко в разговорах с посторонними лицами можно было слышать: «Надо слушаться, так сказал наш директор». Такое сейчас редко встретишь. Это, как в хорошей семье, где мудрая жена-мама постоянно говорит детям: «У нас папка – главный в семье, как его умная голова решит, так и будет». Правда, дальновидная жена никогда не будет афишировать, что умной головой папки управляет она сама.
Другой особенностью коллектива была высокая квалификация педагогов. Мне не нужно было натаскивать кого-либо в методиках-технологиях работы; все были достаточно грамотны, хорошо знали свои предметы и в меру занимались самообразованием. Мне почти ничего не надо было приказывать: всё делалось вовремя, без всякого нажима. Думаю, что все эти особенности – результат выучки людей во времена директорства моего предшественника уважаемого Константина Романовича Толкачева (несмотря на то, что о его крутом характере и грехах ходили легенды).
***
И, конечно, главный урок, полученный мною от первого директорства, – урок ответственности. Люди не всегда понимают, обладаешь ты достаточными ресурсами для выполнения дела или нет. Но поскольку директор – именно ты, то именно ты обязан найти эти ресурсы и обеспечить условия для выполнения дела.
Однажды в декабре, когда я зашел в класс столярного дела, учитель труда пожаловался, что кончаются гвозди на 50 и 100 мм и скоро нечем будет работать. Мои попытки найти гвозди нужных размеров на складах леспромхоза не увенчались успехом. Делать нечего, надо было ехать в Братск. Я воспользовался тем, что меня срочно вызывали на какое-то совещание, и поехал в город. После совещания пошел на межрайбазу и купил два ящика гвоздей. Но встал вопрос: как довезти ящики (каждый из которых весил 80 кг), до моей школы, находящейся за морем? Правда, море уже «стало» и зимник был пробит, однако никаких попутных машин не было и не предвиделось. Выбора не было, и я решил ехать поездом до Видима, а там будь, что будет. Кое-как под ругань проводника загрузил на железнодорожной станции Анзёби тяжеленные ящики в тамбур пассажирского вагона; а на станции Видим, обливаясь потом, выгрузил их. Теперь надо было найти попутную машину до Заярска, а потом из Заярска по зимнику через залив добираться до своего поселка. Я долго бродил по Видиму, но найти машину не мог. Кто-то посоветовал идти к «тунеядцам». Так называли людей, высланных из европейской части Союза за «уклонение от трудовой деятельности», которые жили в поселке Чистая Поляна.
Купил я бутылку водки, самый ходовой товар для «бартерных» расчетов, и, пройдя по зимней дороге километра два, попал в Чистую Поляну. Поселенцы-«тунеядцы» жили в новых добротных брусовых избах. В одну из них, возле которой стоял ГАЗ-51, я зашел. В избе было жарко натоплено, на койках в кучах тряпья и верхней одежде лежало трое не то мужчин, не то женщин, и еще трое сидели у плиты, на которой в большой консервной банке что-то булькало. Они вскользь посмотрели на меня равнодушными оловянными глазами и снова погрузились в созерцание булькающего варева. По запаху я понял, что варят они чифирь и ждут, когда варево дойдет до кондиции. Мои попытки привести кого-либо из чифиристов в здравое состояние не дали никакого результата. Диалога не получилось.
Пошел я дальше, зашел еще в две избы: там жильцы, несмотря на то, что время было послеобеденное, продолжали ночевать. В отчаянии я уже стал ругать себя за то, что связался с проклятыми ящиками. Другие директора, говорил я себе, приезжают на совещания и уезжают с легкими портфельчиками, а тебе нужно обязательно тащиться с гвоздями.
И вдруг…
Ангел-хранитель всегда приходит на помощь страждущим и ищущим в последний момент – в момент крайнего отчаяния. В это я всегда верил.
Вдруг у одного из домов я увидел порожний лесовоз с работающим двигателем. Как же велика была моя радость, когда выяснилось, что шофер лесовоза собирается ехать в Заярск! Дальше, я теперь был уверен, всё будет хорошо. Мы проехали к станции, погрузили на открытую переднюю площадку ящики, привязали их проволокой, я взгромоздился на площадку сам (в кабине ехала беременная женщина), и мы поехали. Дорога была неблизкой. Пару раз останавливались: шофер проверял, живой ли у него седок на верхней площадке, и я, пользуясь передышкой, руками обмахивал себя, так как снег летел на меня из-под колес и облепливал с головы до ног. Один раз остановились у полуразобранного мостика, который чинили какие-то люди в одинаковых серых робах. Оказалось, это расконвоированные из ближнего лагеря. Они попросили у нас курево, и мы с шофером поделились, чем могли. Постояли. Покурили вместе с зэками. Выглядели те бодро и были вполне дружелюбны…
Наконец, приехали в Заярск и высадили беременную женщину.
Зимнее солнце давно зашло. Дальше до Степановского леспромхоза мне надо было продвигаться по замерзшему морю.
Но и тут (везет же рисковым ребятам!), когда я стал рассчитываться с шофером и отдал ему поллитровку, он вдруг весело сказал:
– А садись-ка, учитель, в кабину. Так и быть, довезу я тебя до твоей школы.
Я мигом вскочил в кабину, и машина, взревев двигателем, рванулась в промерзшую ночную мглу…
Через полчаса я уже передавал драгоценные гвозди моему учителю труда.
***
Окунувшись в первое директорство, я, вопреки ожиданиям, обнаружил, что в нем есть какая-то притягательность. Не совсем понимая, в чем дело, предположил, что интересен и увлекателен сам по себе процесс управления, когда два десятка коллег, старше меня по возрасту и намного опытнее, безропотно и – что совсем удивительно – с видимым удовольствием выполняли то, что нами вместе было придумано и одобрено мною. Если у меня, самонадеянно воображал я, человека с явно некомандирскими склонностями, что-то стало получаться в Степановском, то должно получиться и в другом месте. Такие у меня появились самоуверенные, если не сказать, фантастические допущения. Конечно же, я ошибался: позднее на практике не раз оказывалось, что это совсем не так. В каждом новом коллективе я как руководитель сталкивался с массой таких особенностей, которые напрочь вышибали из моей головы административный снобизм.
Именно среди степановцев, благодаря заботливым взаимным отношениям и крепкому товариществу, которые сложились между нами, я окончательно осознал свои жизненные приоритеты, которые позволили мне определить свое мировоззрение и основные векторы дальнейшего пути.
***
Через год меня перевели в Братск. Я расстался со Степановской школой и людьми, которые стали мне близкими. Позже мы ещё какое-то время встречались друг с другом, добром поминали наше прошлое, обсуждали текущие дела.
Расставаясь c коллективом Степановской восьмилетки, я уносил в своей памяти правила, которые усвоил на всю оставшуюся жизнь. Правило первое: отношения между учителями небольшого коллектива могут быть только доверительными; только при взаимной уверенности друг в друге, включая директора, доверительное товарищество единомышленников может добиться слаженности, единонаправленности действий, синергизма и хороших результатов. Второе правило: директор – главный авторитет во всем (по крайней мере, он должен стремиться быть авторитетом), но он же – главное лицо, отвечающее за всех и за всё. В случае удачи – первые аплодисменты ему, а в случаях неудач – он хлебает горечь неприятных последствий полной мерой. И третье: директору дается уникальная возможность быть главным конструктором, главным изобретателем всех новшеств, оригинальных придумок, новых методов и так называемых инноваций, он же – организатор их выполнения. Эти истины потом на протяжении полувека в разных местах подвергались сомнениям, ревизии, попыткам пересмотра, но такими и остались в моем понимании до сего дня.
После Степановской школы мне еще долго казалось, что так же хорошо, по крайней мере, доверительно и уважительно, будет везде. Однако больше такого чуда не случалось.
Прошло немало времени, прежде чем я сумел осмыслить тот кратковременный деревенский, оказавшийся столь удачным, опыт управления небольшим коллективом учителей и учеников. Я понял, что если в основе взаимоотношений людей друг с другом, независимо от ранга и старшинства, лежат безоговорочное доверие и теплота, товарищество и уважение, ответственность и взаимная выручка, то в таком коллективе складываются отношения высшего порядка – отношения доверительного товарищества. Ничего ценнее таких деловых отношений нет и быть не может.
Мне повезло: в моей жизни это было.
***
Проходили годы, десятилетия.
Были другие школы, техникум, профтехучилище.
Воспоминания о том деревенском директорском опыте, как воспоминания о первой любви, согревали меня.
Но вот однажды, несколько лет назад, я услышал от земляков, что Степановский леспромхоз ликвидировали. Все дома, контору, мехдвор, клуб, столовую сожгли. Школу тоже. Люди разъехались, кто куда. Поселок перестал существовать.
Лишь две одичавших собаки бродили по пепелищу.
От прежней жизни ничего не осталось.
Ни-че-го!
Только память.
