Юрий ЖЕКОТОВ. Титюлькинская свадьба
Рассказ / Илл.: Художник Ирина Тур
Волна массовых подписок на периодическую печать спала и откатилась в неведомые края: с нежданно-негаданно нагрянувшей эпохой компьютеризации когда-то популярные газеты и журналы стремительно растеряли тиражи. А потому большинство почтовых ящиков, массово гнездившихся в многоквартирных домах на лестничных площадках между первым и вторым этажами, нынче почти беспризорных, и вовсе не закрывались на замок. Если в железных ячейках что регулярно и заводилось, так это квитанции за коммунальные услуги. Расчётные ведомости городских жилищно-коммунальных хозяйств как чтиво особой популярностью у населения не пользовались, тем более платить по чужим счетам желающих, конечно же, не находилось. И хоть казённые бумаженции углами и краями нарочито-назойливо торчали напоказ всем жильцам и гостям подъезда, пригляду за собой не требовали.
И в этот день, возвращаясь с завода, токарь, Михаил Ситников, белобрысый, обычного телосложения парень, без особого удовольствия достал квитанции из ящичка сорок три, точно указывающего номер квартиры, где он проживал вместе с матерью. За «платёжкой» горводоканала, беспрерывно снабжающего жильцов питьевой водой, спряталась ещё одна бумажка. «Не иначе налог за воздух? У нас могут ввести. Дышать надо реже», – привычно нашёл повод для иронии Ситников, достал, повертел в руках казённый бланк.
«Надо же, телеграмма! Вот это реликт, уже и стало забываться, что так раньше общались люди на расстоянии, давали скорые сообщения. Но то раньше, а сейчас-то какая нужда? Сотовый телефон всегда под рукой, звони, сколько хочешь!» – размышлял Михаил. Поднимаясь по лестнице на четвёртый этаж, он не без интереса прочёл содержимое послания: «Миша, приезжай. Будет свадьба. Гуляем». «Во! Ещё и зовут на неведомую мне свадьбу! Шутка что ли, розыгрыш? А может, какого другого Мишу кличут? Ну, прямо скажем, имя не редкое и слуху привычное», – Ситников посмотрел на почтовый бланк, адрес указан правильно, штемпель на месте, и дата проставлена.
Михаил, пусть на производстве не числился в самых передовых, глаза руководству не мозолил, тельник на груди не рвал (отслужил в морфлоте), чужих заслуг себе не приписывал, но и не был затёрт, не в последних рядах, руки-ноги на месте, соображалистый, мог «забацать» на станке деталь – другим и не снилось, с коллегами ладил. Сегодняшнее социальное положение и устройство быта Ситникова вполне устраивало, о чём он, не рисуясь, говорил товарищам: «Всё путём». Связывать себя семейными узами брака молодой рабочий не спешил, всё откладывал, в связи с чем испытывал постоянный «пресс» со стороны матери – Прасковьи Андреевны – уже пять годков как заслуженной пенсионерки, мечтающей «понянькаться» с внуками.
– Мам, телеграмма, пришла! – сразу с порога, на всю квартиру, известил пролетарий родительницу.
– Откуда? – нисколечко не удивляясь, отозвалась Прасковья Андреевна.
– «Тишкин А.А. Амурская область. Титюлька», – громогласно прочитал Михаил, снисходительно скривив губы на последнем слове и сделал вывод, не изменяя своему сложившемуся со временем насмешливо-ироническому отношению к хаотичному круговороту объектов и предметов в окружающем мире, и к себе в том числе:
– Титюлька меня какой-то на свадьбу зовёт.
– Дядька это твой, дядя Саша! Тишкин Александр Андреевич. Надо же, подал весточку! А Титюлька – деревня такая, – выйдя из кухни, не обращая внимания на сыновнюю язвительность, пояснила мать. Женщина с явной радостью взяла телеграмму, долго её рассматривала, перечитывала, словно рассчитывала между строк рассмотреть лицо родственника, отправившего послание, или хотя бы край загадочной Титюлькинской земли.
– Так ты ему писала?
– Писала, как же. Да уже полгода как. Про нашу жизнь, про наше времечко…, – Прасковья Андреевна тяжело вздохнула.
– А что он не позвонил? Чего телеграммой-то? Ну, хотя бы тоже письмо написал, – поинтересовался сын.
– У них там и телефона, поди, до сих пор нет. А писарь дядька, сколько помню, неважнецкий был. Ему и по тем годам было легче луг выкосить иль дров телегу переколоть, чем за листок с ручкой сесть.
– Неграмотный что ли?
– Ну почему неграмотный? Просто не любитель всякой писанины. Вот, видно по старинке, с оказией телеграмму-то и отправил.
Михаил ужинал, прокручивал в голове свои ближайшие планы и вполуха слушал, как родительница ударилась в воспоминания.
– Титюлька, – вслух, нежно и ласково, словно любимое дитя, называла Прасковья Андреевна далёкую деревню. – Наши прадеды там ещё обосновались. В молодости-то я там часто гостила у тётки. Старая казачья деревня, далеко от центра. Обескровилась ещё в гражданскую. Сколько ни крепкий был орешек, да раскололся на две половинки. Казаки, что белое движение поддержали, ушли в Манчжурию, да и тем, кто сторону красных принял, несладко пришлось: кто в боях полёг, кто по лагерям – не было доверия у новой власти к казакам… Потом, вроде, воспрянула Титюлька, колхоз большущий был, да в отечественную мужики, почти все, полегли на фронтах, от пуль не прятались, по окопам не сидели – казачья кровь. С тех пор и не поднималась деревенька. Молодёжь-то всё в город норовила… Я уже думала и нет деревни, по старом адресу написала, наобум… Видишь, значит живут люди… Туда раньше только на лошадях, а потом на грузовике можно было добраться – дорога никудышна была. Хотя ныне, может, что и поменялось, не знаю…
– Ы-ы-ы…, понятно, понятно, – невнятно мычал сын во время родительских воспоминаний, ещё не дожевав последний кусок и не дослушав мать, занятый своими мыслями, отправился в комнату. О своих казачьих предках Михаил знал, но очень поверхностно. Над материной кроватью, на стене, висела фотография: дед в форме казачьего урядника сидел на стуле. Рядом, положив ему руку на плечо, стояла бабка. Молодые, конечно, ещё. На фотографии и год был не указан, но, судя по всему, дореволюционное фото. Он свыкся с фотографией, как с какой-то частью интерьера. Мать, бывало, заводила разговоры «про времечко былое», но сын особо в них не вникал: «Ну, были предки. Ну, казаки. Ну, так и что с того…».
– Миша, что решил-то? – через пару дней завела старая Прасковья разговор.
– Мама, ты про что? – запамятовал сын.
– Ну как же, телеграмма была. Звали же тебя.
– А, ты про эту, про Титюльку, – всё-таки запомнил Ситников название населённого пункта. – Ну что мне на этой свадьбе делать? Отделаемся поздравлением, и хватит с нас. Да я этого дядьку и не помню вовсе. У них там, может, раз в сто лет свадьба, а потому праздник. Ну а я там с какого перепугу, с какой радости? Мне-то, что до этой свадьбы?
– Ты съезди, сынок! Родственники всё-таки мы. Живём бирюками, ни с кем не знаемся. Что же мы за люди такие… – начала причитать Прасковья Андреевна, готовясь вот-вот заплакать.
– Да что я в этой деревне не видал, – заартачился было Михаил, но, заметив, как насупилась-заобиделась мать, надеясь, что со временем эти «титюлькинские зазывалки» не так резко будут отзываться в родительской памяти, дипломатично на ходу придумал отговорку. – Дай чутка подумать, работа же – её не бросишь, туда-сюда – дел невпроворот…
Но с женским напором и «коварством» не совладать. Уж если что втемяшилось «слабой половине человечества» в голову, и с одного боку и с другого зайдут, не мытьём так катаньем, пристальными, со значением, взглядами, оханьем и аханьем, к месту и ни к месту воспоминаниями, так прижгут, так зазанозят своей «болячкой», что сам начнёшь вспоминать о ней к месту и не к месту. И уже через неделю «психологической атаки» Прасковья Андреевна дожала сына окончательно:
– Миша, сроки-то, небось, уже поджимают. Ты уважь просьбу-то дядькину, и мою тоже, – а заметив его неопределённость, что он на перепутье, замежевался, тут же насела квочкой. – Езжай, езжай, сынок. Родовое гнездо. Может, и себе невесту присмотришь…
Время «далёкой» свадьбы совпало с началом очередного отпуска Михаила и он, в итоге, решил: «Ладно, потрачу несколько деньков – проведаю родню».
До районного центра Амурской области доехал без проблем. А вот дальше, если бы не «волшебный» клубок, каким вооружила его мать, обрисовав путь-дорогу и указав старые затёсы-ориентиры, ещё вопрос, нашёл бы он эту Титюльку?
На районном автовокзале молоденькие кассирши лишь стреляли глазками да кокетливо поджимали губки, но точной информации дать не смогли…, и только благодаря его докучаниям нужными сведениями поделилась преклонного возраста диспетчер:
– Нету туда никакого транспорта. Пара десятков «сумасшедших» в Титюльке ещё может и живут, – сообщила она Михаилу. – Раз в неделю почту и продукты в деревню завозят, а люди добираются, кто как придется. Но если есть нужда туда попасть, бери билет на Спиридоновку, а по дороге попросишь водителя, чтобы остановил при отвороте на Титюльку – местные там знают. Ну и ставь себе шире шаг, глядишь и найдёшь, если косолапый по дороге не сцапает…
После нескольких часов бесцельного шараханья по райцентру, Михаил наконец загрузился в автобус до Спиридоновки…
– Сколько здесь до села топать? – на выходе из салона «пазика» спросил он у водителя.
– Чего не знаю – того не скажу. Бывало, просились в Титюльку, высаживал, прямо на этом вот месте, а сам там ни разу не бывал. Других дорог здесь нет, – не смог точно назвать расстояние до села и профессиональный водитель.
Просёлочная дорога, уходившая в лес за приметной высокой елью, приняла одинокого путника. Километра через два пути Михаил услышал урчание догоняющей его машины. Уазик без номеров, подпрыгивая на буграх и объезжая рытвины, сровнялся с пешеходом.
– Ты куда, паря, навострился? В какие такие далёкие края? За счастьем ли, за удачей? – высунув ежик седых волос из окна автомобиля, весело спросил водитель.
– За счастьем, за ним родимым! Иду-свищу, Титюльку найти хочу! – в тон ему ответил Михаил.
– Тогда нам по пути! Садись в «козлик»! Он нас мигом домчит, – предложил владелец транспорта…
– Ну, давай знакомиться, племяш, – задав ещё пару вопросов, протянул ему руку водитель уазика, когда это стало возможно на коротком отрезке ухабистой и кочкастой дороги.
– Давайте, – с удивлением протянул руку Михаил и, запоздало прозревая, спросил. – Дядька, что ли? Александр Андреевич?
– Он самый, – согласился водитель. – А я тебя сразу признал! Вылитый батька по молодости.
– Ну и глухомань у вас тут, дядя Саша. И дорога – слово только одно! – уже более доверительно и расслабленно заметил горожанин.
– А как ты хотел, Миша? За счастьем ровной дороги ещё никто не проложил! – продолжал шутить водитель. – Живём мы здесь на отшибе, да не шибко жалуемся. Сами с усами. Нас не трогают, и мы никого!
– Что за свадьба? Кто женится-то у вас? Народа, что ли, не хватает для застолья? – стремясь всё разузнать, спешил с вопросами Ситников.
– Ну почто ты такой нетерпеливый? Сыпешь вопросами, слово бабка горох сеет. Не успеваешь тебе отвечать, – до поры осёк племянника селянин, но, заметив, что тот не совсем доволен его ответом, сразу же сгладил ненужную напряжённость. – Ты не спеши, гость дорогой! Какая твоя сейчас забота. Доберёмся, в баньке сегодня попаримся. Венички я заготовил – будь здоров!
– Да я не любитель парных всяких. Хотя, помыться с дороги не мешало, – отнекивался от особо жарких условий приёма Михаил.
– Это же у тебя и баньки никогда такой не было. В десяти шагах речка. Чарочку горилочки, с веником в парилочке, в омуток с головой… –- нахваливал местные банные условия селянин…
Подвижно-предприимчивый, слегка суетливый, не приобретя с возрастом манерности в движениях и тягучести в речи, с задорным смешливым взором, Александр Андреевич с успехом и незаметно для постороннего взгляда влился бы в какую-нибудь ребяческую ватагу, если бы не придающий ему некий солидный статус весёленький животик и изрядно посыпанная пеплом шевелюра. Дядька лихо подрулил к своей добротной бревенчатой избе с верандой. Невдалеке маячили другие деревенские строения, но в густой зелени лета их, как следует, с диспозиции дядькиного двора, рассмотреть было невозможно. Пока Андреич готовил баньку, его супружница Анфиса Сергеевна, не давая гостю лясы точить, окружила его варенико-блиновым вниманием…
Андреич давал жару: шипела каменка, клубился густой пар, а брёвна видавшей виды баньки, смотри хоть изнутри, хоть снаружи, раздулись, как у бочонка, с трудом удерживающего в себе двойную порцию разгулявшегося хмеля.
– Не могу больше! Сгорю живьём! Не губи, Андреич! – изнемогая от жары, духоты и хлёстких ударов то берёзового, то дубового веников, кричал Миха.
– Не жди пощады! Получай по полной! За все нехоженые-неезженые года! От всей нашей родни до седьмого колена!..
Племянник наконец не выдюжил, выскочил из парилки. За ним с веником для куража дядька.
С разбегу, поднимая «цунами» на местной речке, разом плюхнулись в спасительную воду. А оттуда разом и вынырнули. Было не так уж глубоко, по грудку. Пузырился и волновался омуток от разгорячённых распаренных тел. Вытряхнув из левого уха случайно затекшую туда воду и ещё разок-другой бултыхнув по воде ногами и руками, дядя Саша от переизбытка блаженно-радостных чувств заорал что есть мочи:
– Кра-а-асо-о-ота-а-а! Бо-о-ожья ку-у-упе-е-ель!
Успев измерить саженными гребками омуток, «одурев» от банных процедур, набрав полные лёгкие воздуха, поддержал для гармонии дядькин клич и Михаил:
– А-а-а-а-а!..
– А почему так назвали деревню странно? – спросил Миша, когда звонкое эхо от их дружного крика, отзвенев-отгремев, плюхнулось, будто крупная рыба за изгибом реки.
– Титюлькой-то? – переспросил дядя Саша и, прищурив глаза, рассекретничался. – Это точно только наши предки знают. А сейчас на этот счёт есть много версий. Какая из них верная, а может, и все вместе – правда, не знаю. Слухай первую:
– Деревня наша названа, как и эта самая речка, – дядька плюхнул слегка ладошками по поверхности омутка. – От неё название прилепилось-приклеилось. По весеннему половодью и осенней хляби разливается Титюлька – будь здоров. Рыбалка, какая хочешь: караси, язи, а щучары такие, что не приведи Господь.
Михаил, уже и сам покорённый красотой здешних мест, сейчас держал в пригоршнях титюлькинскую водицу, словно сверял дядькины слова с её зеркальным отражением. Но при упоминании «о щучарах» выплеснул воду и опасливо покосился на омуток.
Не замечая реакции племянника, дядька увлечённо продолжал рассказывать: – Но вот посерёдь лета так иссыхает речка, что есть места – можно перескочить, не замочив ноги. Отсюда и название: небольшая, или титюличка, – для убедительности демонстрируя размер равный одноимённым названиям речки и деревни дядька развёл и свел пространство между большим и указательным пальцем своей правой руки. – Деревню зачинали в этот самый засушливый срок – потому речке и деревне дали такое название…
Намывшись, размягшись, полной грудью жадно вбирая в себя смолянистый с медовым привкусом воздух, неспешно поднялись родичи на пригорок, в дядькину избу, со сторожем – петухом на охлупне, готовым вот-вот загорланить во всю округу, с распахнутыми ставнями, с резными наличниками, с окошками-гляделками, весело перемигивающимися с титюлькиными омутками.
– У вас тут деревушка всего ничего. Откуда невеста взялась? – за третьей чашкой чая из пузатого, сверкающего медью самовара начал издалека Михаил.
– Невеста здесь самая лучшая! Нигде такой не найти! – с пафосом заявил дядька.
– А жених кто? Тоже из местных? – полюбопытствовал племянник.
– Нет, приезжий, но тоже парень не промах! – уточнил старший родич.
– А меня, вроде, для массовости как гармониста или тамаду позвали? – примеривался к своим пажеским регалиям Ситников.
– Если гармошкой владеешь, почему не сыграть, а так у тебя самая главная роль! – продолжал торжествовать Александр Андреевич.
– Какая, это интересно? – опешил племянник.
– Так ты же вроде и жених, – швыркнув из блюдца горячего чаю, теперь уже напрямик сказал дядька.
– Какой я жених? Ты чего, дядя Саша? – пытался вглядеться Михаил в лицо родича, чтобы «гоготнуть» случай чего, поддержать шутку.
Однако Александр Андреевич, напротив ожидания, был серьёзен. Откусив шанежку и запив её очередной порцией чая, он и сам спросил:
– Погодь-погодь. Мать писала, что ты холост?
– Ну, холост. Так что из этого? – недоумевал племянник.
– Значит, жених! – утвердительно и бескомпромиссно заявил крёстный.
– А, так вот в чём дело. Тут целый заговор. Без меня – меня женили! – засмеялся неуверенно горожанин, и осекся, не зная, как реагировать на последние умозаключения родственника, затеять ли бунт или отнекаться от неожиданного предложения...
– Мать плохого не посоветует! Ну, а коли ты жених, невесту тебе подыщем. Вернее, уже есть невеста! – продолжал гнуть свою линию селянин.
– Да какая невеста? Я и в глаза её не видел. Ты чего, дядя Саша? – не собираясь так запросто сдаваться, подал голос супротив Михаил.
– Придет время, увидишь – будь спокоен. Ты не торопись, да ко времени поспевай. Смотришь, только-только цветок, а через денек-другой и завязь. У нас всё по закону. На завтра смотрины назначены…
***
Сон как-то не шёл.
«Вот принесло же. Заманили. И где они эту невесту прячут. Тут-то домов раз-два и обчёлся. И мать тоже хороша. Рванул бы из этой деревни до трассы, а там на попутках. Но не ночью же, и это сколько же надо плестись? Можно и на местной лошади, их тут позарез, но как-то не освоил азы верховой езды… – размышлял горожанин о возможности побега, но никак не находил план его реализации. И всё-таки брал верх интерес. – Что за невеста? Может, красавица, а может… русалка… или колдунья… глазком глянуть, авось не заколдует… и в самом деле принцесса… титюлькинская…» – уже в полудреме заплетались мысли гостя.
Местные петухи – ещё те крикуны – поутру устроили привычное певческое соревнование. В их музыкальные дуэли постепенно вмешивалась другая живность: в предвкушении скорого купания довольно шумели гуси, подавали голоса бурёнки и козы, млея от запаха разнотравья, направляясь к выпасам за новыми порциями молока… Деревня просыпалась.
– Слухай вторую версию про нашу Титюльку. – Отзавтракав, поднял руку вверх, как бы призывая в свидетели небеса, высокопарно произнёс дядька. – Сакральную! Это только своим, проверенным людям можно!
Александр Андреевич сделал необходимую паузу и продолжил:
– Опять же название нашей деревушки идёт от речки, но с другой закавыкой. Речка около деревни петлю делает – можешь сам проверить. И эта самая петля, по форме, так вылитая женская грудь, ну или по-простому – титька. А если нежно и ласково называть, то получается титюлька. И деревня так расположена, что вроде припала к природной кормилице у самого её соска и в вечных у неё молочных детях. А что, если рассудить, то не только географически, но и на самом деле так оно и выходит. Ведь всё же у нас есть – бери, что душе угодно. Рыба, только не ленись – лови, ягода на выбор – какая хочешь, землица славная – урожай полуторный против любого самого жирного чернозёма даёт, и деревня закрыта от всех ветров. Живём, как у Христа за пазухой. Место наше дивное, его хоть целиком в музей пихай. Рай, одним словом! Да какой там, лучше! Вон, гляди сам, – он широко махнул вокруг головы рукой…
Дядька всё водил вокруг да около словесами, а вчерашнего разговора про свадьбу не продолжал, да и Анфиса Сергеевна куда-то запропастилась.
– Как хоть звать невесту? – сам «напросился» племянник.
– Ева, – и глазом не моргнув, ответил селянин.
–Только я же не Адам, – попытался шутить Ситников.
– Это мы её так, промеж собой зовём. Раз места у нас здесь райские, а она первая красавица в этом раю, то получается, что Ева. Но, а если по паспорту – родители её Екатериной нарекли…
Александр Андреевич оказался большим любителем поговорить о былом, заглянуть в будущее…
Вернулась хозяйка, незаметно для гостя кивнула головой супругу, а вслух сказала:
– Мужики, всё сиднем сидите, лясы точите, вы бы сходил на титюлькинский колодец.
Уже обращаясь к Михаилу, Анфиса Сергеевна пояснила:
– У нас, конечно, и свою колонку Андреич установил – но в сельском совсем иная водица – слаще её нет. Чай пить из неё одно удовольствие – варенья не надо.
– Да, там из-под земли родник бьёт. Предки знали, где колодцы ставить, - подтвердил дядька слова супруги и сразу засуетился, засобирался: – Раз надо, значит надо. Какой разговор. Пойдём, Миша.
У колодца Александр Андреевич, наоборот, замешкался, как будто чего-то ждал, даже нарочно, показалось Михаилу, опрокинул уже наполненное ведро.
К колодцу подошла белокурая улыбчивая селянка. Девушка как девушка, в простеньком сарафане – ничего примечательного горожанин в ней не приметил.
– Здравствуйте, Александр Андреевич! – поздоровалась она, при этом с интересом бросая взгляды на Михаила.
– Здравствуй, Екатерина! – ответил дядька. Александр Андреевич перехватил ведро девушки, сунул его Ситникову, «набирай, мол», и, пока племянник наполнял ёмкость, успел расспросить у селянки про здоровье родителей, для поддержки разговора ли, действительно ли его это интересовало, успел узнать рецепт засолки огурцов.
– Мог бы и подсобить с ведром-то. Невеста, всё же! – слегка подтолкнул его в спину дядька, когда Екатерина направилась домой. Ситникова только теперь осенило, он напротив, занемел, словно паралитик, глядя вслед удаляющейся девушке... Михаил и сам точно не представлял себе образ невесты, может, действительно не созрел для семейной жизни, а потому скорее был настроен даже в признанной «королеве красоты» найти изъян. Вот и сейчас Екатерина показалась ему полноватой.
– Ну, что я тебе говорил! – принимая ступор племянника как реакцию на неотразимые чары титюлькинской красавицы, сказал дядька.
– Да она же во, Матрёна Ивановна, – разочаровывая родственника, Михаил развёл руками, явно преувеличивая объёмы фигуры девушки.
– Это ты зря! Во-первых! Не Матрёна Ивановна, а Екатерина, – недовольно поправил дядька. – Во-вторых! Вы всё, недотёпы, худышек ищите и на рожу смазливых, для утехи, для забавы. Да что толку. Семьи все непрочные. Ты для жизни по душе, по норову выбирай. И чем тебе невеста не глянулась? Всё при ней. Раньше-то невест отец с матерью подбирали. А нынче без родительского пригляду, ишь ещё и скороспелки развелись.
– Так с ней же ещё и жить надо! Не-не, извините, я не рассматривал такие кандидатуры, – завозмущался Михаил.
– А ты рассмотри! С женой жить – не с лица воду пить, – вразумлял крестника. – Ты не гоношись. Я тут покумекал. Её метрики посмотрел, твои метрики. Всё срастается.
Во дворе собственного дома дядька настырно принялся ратовать за скорую свадьбу:
– Так и совсем не приглянулась?
– Что-то, конечно, в ней есть, – больше для того, чтобы не обидеть родственника отозвался Михаил.
– Ну, вот видишь! – уцепился дядька и слегка насторожился. – А может ты кому слово дал? Ждёт тебя где зазноба?
– Никто меня не ждёт.
– Ну, так в чём же дело стало? Чего ломаться-то? Нет горя – молись, нет долгов – женись! А тут, считай, тебя дожидалась: и хозяйка, и повариха, и рукодельница. Вон Иванушка, тот и в лягушке царевну не рассмотрел. А я тебе настоящую красавицу предлагаю. Глядишь, дюжину здоровеньких детишек нарожаете! Казачков! – хлопнул рукой по плечу племянника дядька.
– Да какая царевна? Да какие дети?
– Ну, это как Бог даст, – не стал ввязываться в спор дядька.
– Дядя Саша, вам в политику надо подаваться! Ну, вы и оратор! Вы что же, меня с потрохами продали?! Я уже завтра до дому. Извините, у меня там тоже дела…
– Дурень ты, племяш. Я тебя в рай зову, а ты упрямишься, ногами и руками упёрся. Пойдём в избу, чего тут хаживать, поговорим по душам.
Дома дядька достал из затайки бутыль с мутноватой, «домашнего приготовления» горилкой…
– Слухай третью версию про нашу Титюльку. Взаправдашнюю! – Когда содержимое емкости заметно поубавилась, заговорил доверительно Александр Андреевич. – Наши казаки-то, прадеды-то, и сейчас сражаются, вот прямо тут, над нами… И битва идёт – не на жизнь, а на смерть.
– Да ну, вы скажете тоже, – недоверчиво отнёсся к новой версии Ситников.
– Опять что-то придумали, дядя Саша?
– Точно тебе говорю!
– Опять гражданская война, что ли?
– Да какая гражданская?! Слухай, не перебивай. Все как один казаки, в одном строю, в одном войске. Ведут бой… за нас с тобой воюют! Тяжёлое сражение, без сна и отдыха. И то в одну, то в другую сторону перевес.
– Чего-то я ничего не пойму, дядя Саша, куда вы клоните, – заметил Михаил.
– Ты думаешь, дядька перебрал, дядька брешет? Нет, я свою норму знаю. – Александр Андреевич налил себе рюмаху до краёв, выпил, крякнул и, не закусывая, продолжил рассказ:
– Пытаясь изничтожить Россию, бьют вороги в самое сердце, – надеются извести-испепелить деревни. В стародавние времена многоглавые горынычи налетали из-за гор, поднимались из подземных миров Вий и вурдалаки… Выжигали, морили – выстояли деревушки, устояла и Русь.
И поняв, что не взять нас в прямом бою, изловчились свои истинные намерения супостаты прятать под лживой личиной. Приходят, сладко суля и обещая перспективу, то под ложные знамёна коллективизации и демократизации позовут, а то чумовую печать неперспективности поставят. Пообветшала родимая сторона, но укоренившаяся избами, рубленными с любовью и молитвой, из последних сил крепится, но стоит.
Порой тяжко приходится. Нет вроде никаких сил. И враг уже празднует победу. Ай нет, всегда немножечко, вот титюлечки, но не хватает варнакам силы, чтобы нас одолеть! В самый трудный час сверкнёт шашкой новый казак и встанет в строй. Вот отсюда и название нашей деревни. Может, она и есть пуп земли! Может, на ней вся Россия держится! Так что впрягайся, казак. Оженишься у нас. Где семья – там и дети. Мы с тобой оплот… Мы с тобой стеной встанем! Нам в сторону нельзя, ни-ни… Да мы им… – дядька погрозил кулаком и припал головой на локоток, как-то враз из бойкого, крепкого казака превратившись в уже уставшего мужичка.
Михаил хотел спровадить Александра Андреевича на кровать, но тот встрепенулся, заартачился:
– Куда?! Пошли в деревню!
У колодца, по-видимому, заменяющего в Титюльке место площадей и собраний, собралось на вечёрку десятка полтора местных жителей: судачили за жизнь женщины, цедили цигарки мужики, невпопад бренчал на балалайке дедок.
– Племянник из города приехал! – дядька знакомил с селянами Михаила.
Волей-неволей, отказать – обидеть, пришлось принимать с мужиками за знакомство…
В голове гудело и бузило, он отвечал, но больше невпопад, на вопросы…
Селяне, что постарше, постепенно разбрелись по домам. Несколько девушек, побойчее, затеяли петь частушки, при этом приплясывая. Екатерина стояла в сторонке и переговаривалась о чём-то с подружкой.
Михаила стало задевать, что она даже не смотрит в его сторону. Тут, видите ли, недавно, «в женихах ходил», а сейчас даже не знаемся. Он хмыкнул в кулак, взлохматил пятернёй чуб и, раскачивая плечами, «рубаха-парнем» подошел к девушке. Надо было с чего-то начинать разговор, но нужные слова куда-то все улетучились.
– А что я – не казак?! – наконец нашёлся парень.
– Казак, Мишенька, казак, – тихим, стеснительным и удивительно певучим голосом согласился Екатерина.
– Да, я – казак! Да я знаешь, что могу? Я всё могу! – расхвастался он.
Не зная, что и предпринять, Михаил рванул ворот на рубахе, так что отпрыгнула от неё, будто неродная, пуговица, постоял пяток секунд, ковырнул носком штиблета землю, потом перевалился с носка на пятку, взял, подсел-подпрыгнул, развернулся, как ему казалось, лихо и ловко, и пошло-поехало. Ещё минуту назад и не помышляя «хороводить», запустил себя в пляс Михаил и уже не мог остановиться: заломив руки за голову прошёлся широким шагом – грудь колесом, вокруг колодца; затем вприсядку, выбрасывая коленца – знай наших; тут же изменил положение тела и, опираясь, перебирая и прихлопывая руками, выдал «кульбит»; словно резвый жеребёнок, вздрыгивал ногами… чего только не выделывал, выламывал такие кренделя, что только держись. Вряд ли он смог по-трезвому всё повторить, да и затушевался бы, а сейчас всё шло само собой Он то и дело хотел схватить Екатерину, чтобы зазвать на танец, но та увертывалась.
– Да, мы казаки! Мы всё могём! У нас шашки, у нас кони… Эй, станица, казаки гуляют, у-у-ух… у-у-ух, – рубил воздух поочерёдно то правой, то левой рукой Михаил под бренчание титюлькинской балалайки.
– Всё, пойдём со мной, Катя! Не отпущу! – танцору наконец удалось поймать девушку.
– Нельзя. Что люди подумают. Пусти, Миша, – говорила Екатерина.
– Пошли к дядьке, – настойчиво тянул он селянку за собой. – Он все законы знает, он благословит… и потом, казаки мы или нет?! ...казаки…
…Скакали казаки, и бой шёл нескончаемый – вчерашний хмель бесился-выходил на прощание выбивая тяжёлую кавалерийскую дробь в голове. Кто-то рядом вздохнул, скрипнула половица и щекотнуло пятку сквознячком от двери. Михаил повернулся лицом к окну. За окошком мелькнул пёстрый сарафан. Может, померещилось, показалось…
Дядькин незарегистрированный уазик, собранный для хозяйственных нужд из брошенных запчастей, доставил его до большака – Спиридоновской дороги.
– Ох, уж эти новые нравы. Молодёжь, молодо-зелено… – дожидаясь автобуса, говорил дядька. Был Александр Андреевич грустнее обычного и всё пытался заглянуть в глаза племянника. На прощание долго тряс обмякшую руку Михаила, не отпускал, но так видно и не добившись желательного результата и нужных слов, напутствовал:
– Ладно, коли так уж. Матушке от меня низко в ноги кланяйся.
Михаил согласно кивал головой, всё отводил взгляд в сторону, сгорел бы от стыда, провалился бы под землю, вот накуролесил-набедокурил, посмешище на всю деревню, скорее, куда бы подальше от этой Титюльки…
– Ты не горюй, все путём! Бывай, казак! – последнее, что крикнул ему в открытое окно отходящего «пазика» дядька.
Из автобуса Михаилу показалась, что в придорожной рощице мелькнула знакомая девичья фигура. Он сначала отпрянул от окна, а потом спохватился, прильнул к стеклу, пытаясь отыскать Екатерину, но увы… разнаряженные, в белых ситцевых платьях, на прощанье махали ему зелёными платками только стройные берёзки.
Дома Ситников как-то быстро влился в привычную обстановку, но на третий день вдруг, ни с того ни с чего пришла ностальгия по Титюльке и грустные мысли: «Действительно, в городе всё индивидуальное как-то быстро стирается, становится стереотипным, человек со своими взглядами и идеями здесь легко теряется, подражает, равняется на других, усредняется…». Михаил искал и не находил таких девушек, как Екатерина, ни по фигуре, ни по стати, ни по лицу…
Сначала хотел привычно набрать послание на мониторе, потом решил, что печатный текст – это как-то по казённому, взял ручку и, неожиданно для себя, неровным, корявым почерком сочинил большое, на семь страниц, письмо, где в подробностях рассказал о жизни, и, как бы в шутку, а на самом деле опасаясь, что всё произошедшее с ним в Титюльке лишь пригрезилось-примерещилось, лишь розыгрыш, спрашивал:
– Дядя Саша, как вы там поживаете, в раю-то? Играете ли свадьбы? Село-то погибает...
Через пару недель в почтовый ящик упало ответное письмецо из Титюльки. Дядька был немногословен и прямолинеен:
«Свадьбу будем играть на Покров. Понятное дело. Управимся с урожаем. Порося подрастёт. С первым снежком, с ним родимым. Снежок землю покроет. А ты, значится, с невестушкой. Дела житейские. Готовься, казак».
