Алексей КАЗАКОВ. Поэт Львиное сердце

На фото: Михаил Львов в молодые годы

Михаил Давыдович Львов (Рафкат Давлетович Габитов, 1917–1988) родился в Башкирии в татарском ауле Насибаш. Его родители были сельскими учителями (отец в прошлом профессиональный революционер, писал стихи на русском языке, первым в Башкирии получил звание Заслуженного учителя республики, был удостоен ордена Ленина).

Рафкат рано лишился матери, вместе со старшим братом Рашитом жил в деревне у чужих людей. Та пора детства отразилась и в его стихах:

 

Жил я в детстве когда-то

На земле Салавата –

Соловьиного края,

В переливах курая,

За Лаклами, у Ая,

Там, где реки сливались,

Где луга заливались,

Где вовсю заливались

Соловьи Салавата.

 

Там заря занималась

Нашей жизни когда-то.

Там я жил маловато –

Только детства кусочек,

Только школы чуточек,

Только детские годы.

…….

Там давно в Насибаше

Люди добрые наши

Двух сирот нас увидели

Без родных, без родителей,

Накормили досыта

И меня и Рашита.

Это мной не забыто!..

 

«Помню, когда отец вернулся из сибирской ссылки (сидел в каторжной тюрьме в Иркутске) – привёз баранки. Кто-то пошутил, что баранки из тюрьмы: буду есть – меня тоже заберут туда. Испугался и никак не хотел прикасаться к “тюремным баранкам”», – рассказывал Михаил Давыдович и добавлял: «Всё собираюсь подробнее написать об удивительном моём отце, о детстве в Насибаше, в Лаклах, в Златоусте, об учёбе в Миассе и Уфе, о юности в Челябинске. Хотя всё это разбросано по моим стихам, но мечтаю написать о тех временах в прозе».

А проза жизни была у него суровой: начальную школу окончил в селе Лаклы, с шести лет уже работал – бороновал на пашне, косил, жал, пилил дрова. Позже жил и учился в Златоусте (школа-семилетка), в Миассе (педтехникум) и Уфе (пединститут).

В Златоусте, в школьной стенгазете были его первые опыты. Большую роль в литературном образовании подростка сыграл преподаватель литературы в Миасском педтехникуме (1931–1934) – Баян Владимирович Соловьев. Он заметил талант у мальчика и особенно много с ним занимался, составив для него большой список русской литературы, который необходимо было не только прочитать, но и написать в том же стиле (план был составлен на три года). Подобное было в биографии В. Шукшина.

«Баян Владимирович был прекраснейший человек, талантливый педагог, выходец из семьи старой московской интеллигенции. Он хорошо писал стихи, но главным своим делом считал педагогику.

Как-то он пригласил меня к себе домой и сказал: “Из всех, кто ходит в литкружок, только вы станете поэтом… Я с вами буду отдельно заниматься…”

Это стало для меня одним из главнейших событий в жизни. Я регулярно бывал в доме у своего Учителя, уходил от него поздно, после многочасовой беседы, нагруженный книгами. Это были произведения классиков, а также – «Ритмика» Валерия Брюсова, книги Виктора Жирмунского и Бориса Томашевского… Впервые в его Доме я услышал многие великие имена, в том числе имя Бунина, и получил для чтения шеститомное собрание его сочинений. Сразу же запомнил многие бунинские стихи, и даже то, где, в каком томе, на какой странице напечатано то или иное стихотворение или рассказ.

Не было, наверное, тогда во всем Миассе человека счастливее меня», – вспоминал М. Львов о том счастливом для него времени.

Уфимский пединститут он не окончил – поехал в Челябинск, на ЧТЗ, – решил быть на переднем крае пятилетки, желая стать «пролетарским поэтом». Для начала его приняли «литправщиком» в заводскую многотиражку «Наш трактор», где редактором был Сергей Черепанов, известный на Урале писатель.

Время тех великих строек совпало с юностью будущего поэта – зеленое древо поэтической лирики расцветало рядом с суровой реальностью поголовной уральской индустриализации. Литкружковская юность – это сотоварищи по перу: Василий Вохменцев, Тихон Тюричев, Василий Кузнецов, Александр Терентьев, Павел Кузнецов…

Да, литкружок ЧТЗ был поэтической колыбелью Михаила Львова. «Мы жили работой и стихами. Ходили в протёртых до дыр штанах. Мы были бедны, полуголодны, но зато какими щедрыми были наши души!» – восклицал поэт, вспоминая то Время и тех Людей, с которыми он работал и общался, деля кружку кипятка, спал на газетах, просыпаясь на рассвете от холода… О том «Письмо в молодость», «Песня ветерана ЧТЗ» и десятки других проникновенных строк:

 

И пасмурным полднем и полночью –

С завьюженным снежным крыльцом,

При слове «Челябинск» мне – солнечно:

Туда я приехал юнцом…

Был принят я там и накормлен…

Искал там в поэзию дверь…

На те времена, как на корни,

Смотрю благодарно теперь.

Завод наш и библиотека

Меня усадили за стол –

Учиться на человека –

В наилучшую школу из школ.

 

«Я лично (и, наверное, не только я) считаю, что ЧТЗ – моё счастье! Так счастливо случилось, что здесь я начинался, начался; при ЧТЗ мы начинали расти, учиться, защищенные им, гарантированные его мощью, его настоящим и будущим», – говорил Михаил Давыдович о начальной поре своего творчества:

 

Мы начинались в литкружках,

Мы начинались на заводах,

А не в столичных кабачках,

Не на курортах в Кислых Водах.

Страны далёкие года!

Высокий гребень вдохновенья!

Ещё не знали мы тогда

Названий «литобъединенья»…

Мы скромно звались «литкружок»…

И литкружки по всей России

Трубили в скромный свой рожок

И честных лириков растили.

Там – наши ясли и сады,

Там наши вузы и лицеи!

Там – наши славные труды,

Там – наши славные идеи.

Теперь мы – боги, в славе – все,

Но пусть усвоит наш биограф:

Мы – с ЧТЗ! Мы – с ЧМЗ!

Заводы – главный наш автограф!

 

Так, через ЧТЗ, через рабочий литкружок начала складываться поэтическая судьба Михаила Львова. Здесь, в коллективном сборнике «Первые звенья», изданном в Челябинске в 1935 году, были опубликованы его стихи, о которых он вспоминал позднее:

 

Я начал с пафоса большого,

С высокой веры в жизнь и век,

С восторга, с жара молодого,

С рывка вперёд, с движенья вверх.

……….

Как бурю, жизнь воспринимая,

Я, как язычник, в ней пылал.

Не всё, как надо, понимая,

Но всё же правильно шагал.

 

Таким «правильным шагом» стало его поступление в легендарный Литературный институт им. Горького в Москве.

Какой восторг в словах поэта об этом: «…Литинститут! Золотой островок идеализма, романтики, поэзии, литературы… Тогда в нём учились прекрасные поэты – я бы сказал, главного направления жизни и поэзии. Жизнелюбивый и жизневзрывчатый, безотказно отважный в жизни и в стихах Михаил Луконин. Очаровательный, по-дворянски образованный Сергей Наровчатов. Михаил Кульчицкий – высокий, «анархичный», весь исполненный пафоса гражданской войны. Крепкий, с мощной мускулатурой тела, и души, и стиха Николай Майоров. Неистовый Павел Коган с эпическим замахом, написавший к тому времени огромный роман в стихах. Суховатый, умный, методичный, комиссарского типа Борис Слуцкий. Сдержанный, устремлённый внутрь Давид Самойлов. «Чудоковатый» Николай Глазков. По-детски откровенная и непосредственная Ксения Некрасова. Уже состоявшийся как прекрасный самобытный поэт Александр Яшин…»

Сначала молодой «литправщик» заводской газеты поехал поступать на заочное отделение Литинститута, получив благословение поэта Виктора Губарева, которого считал своим Учителем. И вот Москва: Казанский вокзал, Охотный ряд, улица Горького, Тверской бульвар, памятник Пушкину и… Дом Герцена (Литинститут!). Он шёл по Москве впервые, «но точно, нацелено, ни у кого ничего не спрашивая».

…Летом 1986 года я учился в Москве после окончания Литинститута, в аспирантуре Института мировой литературы им. Горького АН СССР. И решил зайти в редакцию журнала «Новый мир» в отдел поэзии, которым заведовал М.Д. Львов. Узнав, что я из Челябинска, он принял меня радушно, рассказав, по ходу встречи, и о своём поступлении в Литинститут перед войной. Я его слушал и воочию видел ту эпоху, где провинциальная рабочая молодёжь впитывала «счастье учёбы в Москве!»

То была единственная, к сожалению, моя встреча с поэтом-земляком. Из рассказа Михаил Давыдовича о первой встрече с Литинститутом:

«Захожу. Первое, что бросилось в глаза, – стенгазета. В конце нарисован почтовый ящик и – подпись:

 

Студенты разных отделений,

Пишите срочно на предмет

Ума холодных наблюдений

И сердца горестных замет!

 

Я понял, что попал туда, куда стремился – в Литинститут!

Стенгазета была здесь серьёзным органом. Потом читал там стихи Александра Яшина (особо запомнил «Песочные часы»), Михаила Луконина («Финский цикл»), Сергея Наровчатова («Бабы рязанские»)…

Сдав документы, я пошёл искать гостиницу. Мест нигде не было. Всю ночь прошагал по Москве, а на другой день получил койку в гостинице «Киевская».

Неделю жил в столице, и за семь дней десять раз был в театрах – днём и вечером. «Глотал» музеи, сидел в Большом театре, совершенно ещё не понимая, за что мне всё это дано…

Вернувшись в Челябинск, я через некоторое время получил письмо, что принят на заочное отделение, и воспринял это как нечто само собой разумеющееся: ведь я же пишу стихи! (Тогда я ещё не знал, что стихи бывают слабые.)

Заочно учиться нелегко. Но силы имелись пока фантастические: днём работаешь полных восемь часов, вечером и ночью учишься, да ещё успеваешь на собрания, в литкружок, в кино, в гости, на свидания… И всё слагалось в один ослепительный букет, называемый Жизнью».

Затем начались летние сессии, семинары, которыми руководили советские классики: А. Фадеев, Л. Леонов, К. Федин, П. Антокольский, И. Сельвинский, В. Луговской.

И новые знакомства с другими заочниками – с Михаилом Лукониным, Николаем Отрадой, Юрием Окуневым, со старшими по курсу очниками – Василием Журавлёвым, Михаилом Кульчицким, Михаилом Матусовским, Александром Яшиным. Из этих общений понял: надо переводиться на очное отделение. И он решился – «без жилья, без родных, без денег» ринулся в столицу. Начинающего поэта из провинции определили в семинар Ильи Сельвинского (поэта-конструктивиста, содружника И. Эренбурга и Э. Багрицкого),  хотя челябинцу хотелось в семинар Владимира Луговского, более близкого ему по духу, по восприятию мира с его «красотой, дерзостью и отвагой».

То был октябрь 1939 года – счастливое время учёбы в Москве. До этого, в 1933 году, в Челябинске вышел первый коллективный сборник литкружка ЧТЗ «Северный ветер», в котором появились первые поэтические опыты юного «пролетарского поэта» Габитова, продолжившиеся в другом подобном сборнике «Первые звенья» (1935).

Позже появился псевдоним – Львов (на обложке сборника «Время»), происхождение которого автор объяснил так:

 

Я взял у Лермонтова имя

(в этом – молодость права),

Фамилию – для псевдонима –

Из имени Толстого Льва.

 

С этими классическими именами уральский поэт и вошёл в историю отечественной литературы.

Чувство крепкой заводской Семьи М. Львов пронёс через всю свою жизнь, когда утверждал: «Завод – Дом наш и Друг, и Наставник, и Воспитатель, и Читатель, и Критик!»

Добавлю, что и недолгая работа в редакции Златоустовской газеты «Пролетарская мысль» (ныне «Златоустовский рабочий»), участие в литкружке «Мартен», где Львов подружился с поэтом В. Губаревым, – также способствовали коллективистскому восприятию окружающей жизни тех огневых индустриальных лет.

Это чувство уральский поэт перенёс и на Литинститутское товарищество с ощущением постоянного общения с мастерами поэзии. О том времени говорил: «Мне было подарено чудо общения с удивительными людьми. Николай Тихонов, Павел Бажов, Илья Эренбург, Илья Сельвинский, Николай Асеев, Александр Фадеев, Борис Пастернак, Александр Прокофьев, Александр Твардовский, Владимир Луговской, Павел Антокольский, Валентин Катаев, Константин Симонов… Я имел счастье постоянно общаться с ними, а со многими – дружить».

Из этого «чуда общения» возникали и сборники стихов Львова. В 1940 году в Челябинске вышел первый из них – «Время». Это совпало с финской войной, когда в снегах Карелии погибли его товарищи-добровольцы по Литинституту – поэты Николай Отрада и Арон Копштейн. В годовщину их гибели в марте 1941 года М. Львов читал в Москве в клубе писателей своё стихотворение «Коле Отраде», начинавшееся строкой: «Мне странно знать, что я ещё живу…»

О том времени он говорил: «Наше будущее, мы ощущали его почти вплотную, как толчки грозы…»

Именно тогда уже шли разговоры о необходимости закрыть Литинститут – руководство Союза писателей СССР в лице А. Фадеева склонялось к этому. Но директор Литинститута Андрей Жучков уговорил Александра Фадеева и Михаила Светлова послушать стихи студентов, среди которых были А. Яшин, М. Луконин, С. Наровчатов, Ю. Окунев и М. Львов. Послушав молодёжь, Фадеев сказал: «Теперь и я всегда буду за ваш институт, где учатся такие талантливые ребята, такой институт закрывать нельзя…»

Вспоминая ту давнюю «историческую» встречу с классиками советской литературы, Михаил Давыдович писал: «Так, светясь улыбками, красотой, дерзостью и отвагой, наш институтский корабль шёл сквозь волны времени, пока не обрушилась на нас война.

Хотя все и держали душу в боевой, мобилизационной форме, и писали стихи о будущих боях, никто не ожидал, что разразится она так внезапно.

Через несколько дней в коридоре института появились в новеньких офицерских формах Сергей Наровчатов, Михаил Луконин, Пётр Харьков – первыми добровольцами они уходили на фронт.

Послевоенные страницы книги Литературного института писались уже другими – пришли туда Александр Межиров, Сергей Орлов, Семён Гудзенко, Юрий Бондарев, Константин Ваншенкин…»

И о своих поэтах-земляках Львов не забывал – о Василии Вохменцеве, который с первых дней войны участвовал в боях, успев прислать несколько писем с фронта. А в 1940 году, когда Вохменцев был со своей частью в городе Львове, он прислал стихи, обращённые к этому городу:

 

Приюти, обогрей солдата,

Дай ему пищу и кров.

Был у меня искренний друг когда-то

По фамилии тоже Львов.

 

«Василий Вохменцев геройски погиб в бою. И эта геройская смерть, этот подвиг – мною, и не только мною, а всеми нами – в душе также записывается в биографию литкружка ЧТЗ, в его актив, в золотой фонд ЧТЗ. Погиб в бою под Ленинградом и Константин Реут – замечательный поэт с ЧТЗ», – рассказывал М. Львов.

 

II

 

Окончив в 1941 году Литинститут, он вернулся в Челябинск, работал на военных стройках, затем ушёл на фронт в составе Уральского добровольческого танкового корпуса, пройдя путь рядового, офицера связи корпуса, военного журналиста газеты «Челябинский рабочий». Так Львов стал летописцем добровольческого танкового корпуса. Уральцы называли его поэтом танкистов, а стихи – «танковыми стихами», которые публиковались в газете «Доброволец». Конечно, то суровое время еще долго отзывалось в его стихах военного лихолетья. Позже о нем скажут: «Урал для Михаила Львова – в четырёх гранях: юность, железо, война, Победа. То есть Урал – это вся его поэзия» (М. Фонотов). Действительно, чеканный строй поэтических откровений, словно «полированных металлом», убедительно выстраивал те грани:

 

Я был на стройках Южного Урала.

Я видел, как выстраивался в ряд,

Сверкая полированным металлом,

За новым агрегатом агрегат,

Как будто артиллерия морская,

И выдох пушек, вспышками огня

Великий труд победы освещая,

Как лёгкий дым, окутывал меня.

….

Урал, Урал… Заводы… Шахты… Горы…

Страной железа видишься ты мне.

Твои сыны, литейщики, шахтёры,

Себя как дома чувствуют в огне.

С рождения металлом окружённый,

Уралец – прирождённый металлист,

А значит, он и воин прирождённый,

И слесарь от рожденья, и танкист.

Пройдут года – над веком небывалым

Потомки совершат свой поздний суд.

Железо назовут они Уралом

И мужество Уралом назовут.

 

В те годы в Челябинске вышли (при активной поддержке Л. Татьяничевой) две небольшие книжки стихов Львова «Урал воюет» (1943) и «Дорога» (1944), которую, в частности, вкладывали в посылки вместе с салом, махоркой, шерстяными носками на фронт бойцам от уральцев.

В годы войны к творчеству М. Львова заинтересованно отнеслись классики советской литературы Н. Тихонов, И. Эренбург, П. Бажов. По их рекомендации в 1944 году он был принят в Союз писателей СССР.

В рецензии на книгу «Дорога» Илья Эренбург отмечал: «Стихи Михаила Львова могут показаться тихими, но, видимо, чем громче эпоха, тем строже поэт измеряет свой голос. Стих Михаила Львова приближается по  строю к классическому; молодой поэт не одинок в этом возврате; и опять-таки я вижу здесь дух эпохи, стремление к строгости и простоте. Придёт время возврата к стиху-разговору, к стиху-декламации. Но теперь мы благословляем гранит ямба, способный удержать душу в час половодья…»

После такого отзыва невольно слышится есенинское «половодье чувств»…

Стихи поэта-бойца, написанные прямо в огне сражений, «сквозь вьюгу свинца, по кинжалу огня», однополчане называли «поэзией фронтовой действительности», теми горячими «танковыми стихами», которые находили живой отклик в сердцах уральских танкистов-добровольцев. Напомню, что именно они вписали героическую страницу в железную летопись войны, освободив от фашистских варваров почти 110 городов и более 2000 деревень, уничтожили 1100 танков и самоходных установок, 1100 орудий разного калибра, 589 минометов, массу другой военной техники. Уничтожили 94 620 солдат и офицеров, 44 752 гитлеровца взяли в плен…

И в этих беспримерных подвигах слышится и поэтический голос-отзвук Михаила Львова:

 

Мне снятся уральские танки,

Солдатское наше житьё.

Я снова кидаю в атаки

Звенящее тело своё.

 

И снова неуклонная железно-жестокая летопись-исповедь поэта:

 

Железу, как известно, не присущи

Лирические отступы в пути.

Вычеркивая линию красиво,

Чтобы над целью вырасти в дыму,

Снаряд в пути не делает извива

И в гости не заходит ни к кому.

Так ты пойдёшь немедленно и гордо,

Как полководец, сквозь железо лет,

И станешь безошибочным и твёрдым –

Но тут уже кончается поэт.

 

«Всё написанное Михаилом Львовым о наших уральцах нам, ветеранам, поныне дорого», – говорил генерал-майор танковых войск А.Б. Лозовский, бывший начальник штаба 10-го Гвардейского Уральско-Львовского Краснознаменного орденов Суворова и Кутузова добровольческого танкового корпуса.

Командир Челябинско-Петраковской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова добровольческой бригады, дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант танковых войск М.Г. Фомичев в своей книге «Огненные версты» (1969 г.) вспоминал о нашем поэте: «Этот отважный человек и в атаку ходил с мотострелками. И стихи читал разведчикам, и вместе с сапёрами проходы проделывал в минных полях…»

О своём комбате М. Львов написал такие строки:

 

…Стоит на танке Фомичёв,

Уральский танковый Чапаев!

И в наших душах всё читает,

И танки к бою он считает,

Но не считает он врагов.

(Лишь после боя он считает

И мертвых и живых врагов.)

И с ним – отважны и крылаты –

Его солдаты и комбаты...

 

Свои фронтовые стихи и записи М. Львов посылал в Челябинск, в обком партии как отчёт уральских танкистов о пройденном боевом пути, где «незримые, по фронтовой дороге, бродили бронированные боги»:

 

Вы как ушедшие боги,

Танки побед.

Стелются степью дороги,

Словно ваш след.

Одушевлённейшей стали

Гром и раскат

Бронзой Истории стали,

Классикой дат.

 

Только ваш образ клубится

Ночью, во мгле –

Это мне не отоснится.

Это во мне.

 

В дневниковых записях последних победных походов («и письма пишем, не сходя с брони») Львов зорко подмечает писательским глазом чуткого художника-документалиста кадры потрясающей силы, сохраняя для истории большие и малые события тех памятных дней. Особенно хороши его зарисовки, поднимающиеся до философских размышлений. Вот некоторые из них:

 

*   *   *

Спросили у автоматчика Грачева при вручении награды:

– Сколько вы уничтожили гитлеровцев?

– Тринадцать.

– Сколько ещё думаете уничтожить?

– Всех остальных.

 

*   *   *

Григорий Лукич Брагин (из Нязепетровского района Челябинской области, колхозник), пехотинец, тяжело ранен – спас значок гвардейский. Теперь он носит исковерканный значок.

Гвардейский значок! Ты не только краса и гордость. Ты не только украшаешь грудь гвардейца – ты и спасаешь его!

 

*   *   *

– Целый месяц ползал: бомбёжки, обстрел, целый месяц не вставал с земли, – вспоминает пехотинец.

 

*   *   *

Солдат-татарин:

– Я свой язык не применяю здесь, но не забываю его, ни на что не променяю.

*   *   *

Шёл раненный в руку челябинец. Спрашиваю:

– Что, ранен?

– Да, так попался, – со злобой сказал он, не останавливаясь, и запел: – «Тёмная ночь…»

Сколько всего вкладывал он в эту песню!

 

*   *   *

Замполит батальона Денисов:

– Приду к бойцу. «Чего пригорюнился?»

Я ему дам письмо от девушки, их у меня штук десять в кармане. И боец повеселеет.

 

*   *   *

В Каменск-Подольске в театре померил генеральскую шапку нациста. Не лезет! У генерала голова была меньше моей.

Так, собственно, и должно было быть. Мы – люди. А они – только генералы…

 

*   *   *

Грузовик от мины взлетел на воздух, шофёр остался жив, говорит: «Даже понравилось – вес свой потерял, тяжести не чувствую».

 

*   *   *

Когда снаряд попадает в башню (танка), не пробив, гул в башне, будто в колоколе сидишь. Мухи в глазах летают.

 

*   *   *

– Солдат сыт крупицей, пьян водицей, лёг – свернулся, встал – встряхнулся, шилом бреется, дымом греется.

– Шинель на рыбьем меху, терпеньем крыта.

 

*   *   *

Повар Кочнев, гвардии рядовой, челябинец, привёз на передовую пулеметным огнём обстрелянную кашу, солдатский хлеб, обстрелянный пулемётом. Пули в хлебе!

Вот и такой хлеб ело моё поколение.

(Когда я прочитал эту запись Виктору Бокову, он посоветовал назвать её «Раненый хлеб»…)

В поэтическом посвящении «Пехотинцу» Михаил Львов ещё раз вспомнит тот «раненый хлеб» и долгий путь по городам и странам раненой Европы:

 

Ты прошёл от Польши до Волги,

И от Волги обратно до Польши,

И дальше,

И ты видел, сколько земли на земле,

Ты шёл усталый,

Опираясь порой на винтовку…

 

Ты ел хлеб,

Обстрелянный из пулемёта.

Алюминиевая трофейная фляга

На боку у тебя висела.

С лицом простым, как шинель,

Ты прошёл от Польши до Волги

И обратно

И дальше до Вислы,

До Шпрее…

 

Из этих отдельных страниц календаря военных лет и складывалась общая история поражений и побед поколения Михаила Львова («Письма в молодость»):

 

Мы – поэты Победы,

В славе, в прахе, в пыли.

Мы – большие поэты,

От большого мы шли.

Ни Берлина, ни Праги

У солдат не отнять.

Годы нашей отваги

Под архив не подмять.

Жизнь, ты можешь жестоко

Даже нас загонять.

Но скажу тебе только:

В угол нас не загнать,

Потускнеют медали?

Их начистим опять.

Мы такое видали,

Что иным – не видать.

 

За боевые заслуги в Великой Отечественной войне М. Львов был награждён орденом Отечественной войны 2-й степени и несколькими медалями. За литературно-журналистскую деятельность награждён орденами «Знак Почёта» и «Дружбы народов».

Из воспоминаний М. Львова: «Летом 1944-го из ворот ЧТЗ вышел танк “Владимир Маяковский” (построенный на деньги – за концерты – Яхонтова!).

Я в это время приехал на побывку в Челябинск и с борта этого танка читал стихи о Маяковском («Маяковский за границей», и второе, написанное на фронте, в котором я «присваивал» Маяковскому маршальское звание в поэзии).

Так, овеянный поэзией, с Маяковским в сердце, танк отправился на фронт!»

Там, на фронте, поэт написал о себе:

 

Я нынче страшным расстояньем

От мирной жизни отдалён,

И вспомнить я не в состоянье

Театра свет, ряды колонн,

И лебединые страданья,

И лебединую беду…

 

И всё же он оставался романтиком, влюблённым в высокое искусство. Через всю войну поэт пронёс, как оберег, фотокарточку балерины Галины Улановой в роли бессмертного Лебедя из балета «Лебединое озеро»:

 

…На крылах возносясь,

                        как молящийся инок,

Как носили с собой

                        талисман в старину,

Я в нагрудном кармане

                        носил её снимок,

Лебединый тот образ

                        пронёс сквозь войну.  

 

Быть может, тот сказочный образ дал жизнь эпическим поздним строкам Михаила Львова, что сродни высокой Поэзии Ольги Берггольц, сказавшей: «Никто не забыт и ничто не забыто!». Уральский Поэт сказал о том же своим поклоном великой Победе:

 

И, завершив Победою Войну,

Планете возвратили мы Весну,

Планете мы вернули тишину…

Поклонимся великим тем годам,

Тем славным командирам и бойцам,

И маршалам страны, и рядовым,

Поклонимся и мёртвым и живым.

 

В 1945 году в Москве вышел сборник стихов Львова «Мои товарищи», а в 1947-м в Челябинске был издан сборник с лаконичным названием «Стихи» под редакцией К. Симонова.

В читальных залах Челябинской областной публичной библиотеки и библиотеки им. Горького (ЧТЗ) бережно хранятся эти небольшие по формату, но огромные по своему духовному содержанию книжки военных и послевоенных лет.

И ещё один факт творческой и житейской биографии Михаила Львова, о котором нельзя умолчать.

Во всех библиографических справочниках после книжки М. Львова «Мои товарищи» (М.: Советский писатель, 1945) значится книжка «Стихи» (Челябгиз, 1947).

Однако ошибаются все справочники. Между московской книжкой 45-го года и челябинским сборником 47-го у Львова была в 1946 году здесь же, в Челябинске, ещё одна книжка. Мы могли бы и не узнать о ней вообще, если бы в газете «Челябинский рабочий» в октябре 1946 года не была напечатана разгромная рецензия «О либеральной критике и беззастенчивом поэте», где подробно описан даже её внешний вид: толщина, цвет обложки и т.д. И в конце, как смертный приговор, фраза: «Конечно, подобная книга до читателя не дойдёт».

И книжка исчезла. Произошло это вскоре после постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» (1946), когда в каждом городе искали местных кандидатов на роль Зощенко и Ахматовой.

Той же опале подверглась и Л. Татьяничева за свой сборник лирических стихов, тираж которого был уничтожен.

Поэт Александр Куницын вспоминал со слов самого Львова, что в эти дни Михаилу Давыдовичу позвонил неизвестный доброжелатель: «Немедленно уезжайте!» И он уехал из Челябинска на десять лет. И вернулся лишь тогда, когда было уже другое время.

Напомнил нам об этом в 1997 году руководитель литературного объединения ЧТЗ Ефим Ховив, хорошо знавший Львова, друживший с ним.

Тот давний «крамольный» сборник стихов поэта-фронтовика, объёмом 254 страницы, был уничтожен на корню местной цензурой. Пострадал и редактор Т. Тюричев. Автора обвинили в безыдейности и пессимистическом взгляде на послевоенную жизнь советского общества. Рецензия была написана Виктором Вохминцевым («Челябинский рабочий», № 201, 9 октября), известным патентованным литературным и театральным критиком тех лет. Этот типаж напоминает мне «неистового ревнителя» советских партийных устоев Осипа Бескина, ярого гонителя крестьянских поэтов (Н. Клюева, С. Клычкова и других) в 1920–1930-е годы.

Похожая, но более драматичная ситуация была с Борисом Ручьёвым в 1930-е годы.

Из воспоминаний М. Львова: «Когда я учился в Миассе и начал писать стихи, я читал журнал “Штурм”, выходивший в Свердловске. В этом журнале впервые и встретил имя Бориса Ручьёва, – рассказывал Михаил Давыдович. – В тридцать шестом мне посчастливилось познакомиться с Ручьёвым лично. Наш литкружок пригласил в гости поэтов. На ЧТЗ приехал Николай Куштум, Борис Ручьёв и Виктор Губарев. Кто-то попросил Губарева: “Пожалуйста, почитайте свои стихи”. Помню, Губарев сказал: “Как я могу читать, когда здесь Борис Ручьёв?” Поэты-сверстники отдавали первенство Ручьёву. Его все любили за удивительную, очень чистую поэзию». 

Однажды, в минуту откровения, Львов рассказал, как вели себя близкие друзья Ручьёва во время его ареста, в конце 30-х годов, как их допрашивали в НКВД. «К нашей чести, никто из нас Ручьёва не предал, – заметил он тогда. – Моя совесть перед ним чиста».

И чистоту своей совести подтверждал стихами:

 

…Храню к Уралу благодарность

За хлеб,

              За слово,

                        За металл.

Своё уральство  и ударность

В дорогах я не промотал.

Где в дыме домен, в стрелах кранов

Земля заводов и людей.

Люблю особо ветеранов,

Моих стареющих друзей…

 

Из той же совестливой чистоты возникли легендарные строки, впервые опубликованные в 1943 году в армейской газете и ставшие впоследствии столь же знаменитыми, как «Его зарыли в шар земной…» Сергея Орлова, поэта-танкиста, друга Михаила Львова:

 

Чтоб стать мужчиной – мало им родиться,

Чтоб стать железом – мало быть рудой.

Ты должен переплавиться, разбиться,

И, как руда, пожертвовать собой.

 

Какие бури душу захлестнули!

Но ты – солдат, и все сумей принять:

От поцелуя женского до пули, –

И научись в бою не отступать.

 

Готовность к смерти – тоже ведь оружье,

И ты его однажды примени...

Мужчины умирают, если нужно,

И потому живут в веках они.

 

Михаил Львов не только в бою, но и в повседневной жизни не отступал, проявляя свой бойцовский характер. «Как к младшему по возрасту, но равному по духу относился Михаил Львов к нашему земляку поэту Валентину Сорокину. Как мог помогал ему и вдохновлял. Когда Сорокин из-за своего открытого и бойцовского характера оказывался один на один перед «сильными мира сего», Львов всегда вступался за него. Людям корыстным и себялюбивым было непонятно такое отважное и бескомпромиссное заступничество известного поэта за своего младшего собрата по перу. Позднее в одной из своих статей Валентин Сорокин с благодарностью напишет о том, как отважное слово Львова не раз выручало его в трудные минуты жизни», – рассказывал челябинский журналист Анатолий Белозёрцев.

Скольким молодым южноуральским поэтам щедро помог Михаил Давыдович! В 70–80-е годы, когда он работал в самом популярном тогда журнале «Новый мир», был членом редколлегии и заместителем главного редактора, он буквально опекал многих молодых стихотворцев. Помнится, он предлагал прислать стихи и опубликовать их в «Новом мире» Вере Киселёвой, Галине Синегубко, Василию Оглоблину, Александру Куницыну. Редакция журнала шефствовала над Всесоюзной комсомольской стройкой – КамАЗом, и на его страницах среди подборок стихов молодых поэтов из Набережных Челнов были и стихи воспитанницы литобъединения ЧТЗ Инны Лимоновой. И, естественно, к своему родному литературному гнезду – литобъединению ЧТЗ – Михаил Давыдович испытывал особую любовь.

В начале 80-х годов руководство Челябинского тракторного учредило заводскую литературную премию. Первыми её получили Сергей Черепанов и Михаил Львов. Приехав тогда в Челябинск, он побывал в музее ЧТЗ, где на стендах увидел портреты друзей своей литературной юности. Конечно, вспоминал о том времени в стихах:

 

Вводят в должность «генеральскую»

Генеральские года…

Молодость свою уральскую

Вспоминаю иногда.

 

Под челябинскими звёздами –

Разрешил бы мне Урал –

Всё, что молодостью роздано,

Я бы заново собрал.

 

Одержимость литкружковскую

(Круглосуточно – в стихах!),

Нашу дружбу домосковскую,

Нашу молодость в цехах;

 

Книги недосочинённые

(Лишь наметились они),

Чудным чувствам подчинённые

Ослепительные дни;

 

И стихи мои газетные,

Ежедневные стихи,

Из сегодня – незаметные

Биографии штрихи…

 

Биографические штрихи М. Львова во множестве рассыпаны в его поэтических сборниках: «Мирный человек» (1954), «Живу в двадцатом веке» (1957), «Мужество» (1963), «У нас в России» (1964), «Избранная лирика» (1966), «Письмо в молодость» (1970), «Встречное движение» (1984), «Второе письмо в молодость» (1986), «День воспоминаний» (1997)…

В самих названиях тех книг явственно слышна гражданская позиция автора:

 

Сегодня будет День воспоминаний!

Заставим слушать даже и юнцов.

Сегодня будет День воспоминаний

О подвигах, о доблести отцов.

 

Ни от чего не будем отрекаться,

Всему своё значение вернём,

И отступлений и эвакуаций

Трагические дни перевернём.

 

И имена фронтов и полководцев,

Живых и мёртвых наших имена –

Всё снова в сердце громом отзовётся

И колыхнёт, как взрывом, ордена.

 

«Стих – это реакция души на жизнь, на время, на события, на современность.

А современному поэту нужна активная жизнь – нужно быть всегда на острие событий. А ещё – нужна обращённость к современнику, собеседнику, ощущение его «ответа»…

Как-то в одном селе мне рассказали, что там живёт мать известного современного поэта, который помог достать своему селу… трактор! Мысль эта засела в голове:

– А чем я помог родному селу?..

Чуть позже меня пригласили в Челябинск для вручения литературной премии ЧТЗ. Там я поделился с заводчанами своими раздумьями и услышал ответ:

– Если вашему селу нужен трактор, наш завод может помочь.

Мы с братом списались с односельчанами. Оказалось, что трактор действительно нужен и ещё – позарез нужно шестнадцать тонн металла для строящегося Дома культуры.

Челябинцы сдержали своё слово, помогли. И я горжусь, что выручил своих земляков. Всё-таки шестнадцать тонн металла – это сила! Уральского металла, который всю жизнь “воспевал”», – с гордостью рассказывал Михаил Давыдович.

Да, каждый его стих об Урале – это своеобразный исповедальный монолог, нескончаемая гордость за свой отчий край:

Тебе Урал на песни отдан!

Перед тобой раскинут – вот он!

Ты прикреплён к его заводам,

К его лесам, горам и водам.

 

Когда ты отправлялся в путь –

В путь от Урала до Байкала, –

Себя ты чувствовал, бывало,

Во всех краях не кем-нибудь,

А представителем Урала!

 

Далеко в Греции – Парнас,

А здесь – Магнитка и Миасс,

Здесь, в этой кузнице Союза,

Твоя воспитывалась Муза.

 

Парнас – он несколько южней,

Там воздух, может, понежней,

А здесь металл, огонь, гранит

Устами Музы говорит.

 

От строек Южного Урала – Челябинск (ЧТЗ и станкостроительный завод), Магнитогорск (шестая домна) – до победных цветов на броне танков (Орёл, Каменец-Подольский, Львов, Сандомир, Прага, Берлин) – такова летописная хроника бытия поэта-солдата Михаила Львова, человека большого сердца, сохранившего память своего Времени, его победной Правды. А Правда всегда за Поэтом!

 

Мы время проводили не на даче,

А у станка, у танка, у костра.

И жизнь, как нерешённая задача,

Нас волновала каждый день с утра.

 

И мы её, наверно, волновали,

Когда за жизнь учились воевать.

И каждый день мы сызнова вставали

С намерением твёрдым побеждать.

 

Был каждый неотступен, зол и молод,

И каждый обещался победить.

Быть может, молот потому и молот,

Что не согласен наковальней быть,

 

Ты жизнь считал не по улыбкам женщин –

По скорости, что танк нагрохотал.

Ты жизнь считал секундами, и меньше –

Мгновеньями, как молнию, считал.

 

Эпоха воспитала цепких, жестких

Нас, не согласных стяг склонить хоть раз.

Мы знали, командиры и подростки:

Эпоха недействительна без нас.

 

В этой эпохальной Правде всегда ощущалось Притяжение Урала как долгое возвращение в молодость, состоящее из писем-стихов:

 

Спасибо за чудо той юности чистой,

Которая сверена с гор высотой,

С высокой грядой, каменистой, плечистой,

И с будничной жизнью, святой и простой!

 

Тебе, Златоуст, за учёбу спасибо!

И – город на золоте, старый Миасс!

Нас школа учила (и – нас не спросила),

Как учит рабочих рабочий наш класс.

 

Ещё в семилетке мы знали, кем будем, – 

Мы были серьёзны, как здешний народ! –

Где будем нужней и полезнее людям,

Кто – в техникум горный, и кто – на завод.

 

Спасибо тебе, ЧТЗ, за науку, –

Работал я там от весны до зимы,

Но ты протянул мне рабочую руку,

Ещё приобщил и к поэтскому кругу –

 

К кружку начинающих, добрых друг к другу,

Дал верного друга.

И даже – подругу…

Хочу поклониться тебе до земли!

 

За дружбу народов у нас на Урале

Спасибо! Мы – дети единой земли,

И вместе учились, и вместе играли,

И вместе – сквозь время какое! – прошли.

 

Приезжая в Челябинск, Львов спешил к своему родному брату Рашиту. Братья любили вспоминать родные Лаклы, что в предгорьях Урала, под Златоустом, родных и близких (прежде всего незабвенную мать Гульжихан и всегда деятельного отца), нередко касались и минувшей войны. Оба были фронтовиками. Прошли тысячи огненных вёрст: Рашит – политруком в стрелковой роте, Михаил Львов – офицером и фронтовым корреспондентом «Челябинского рабочего» в танковой бригаде. Им было что вспомнить…

 

Было – не было

                          такое,

Ай-река.

              Село Лаклы.

С братом едем мы

                               в ночное.

Возникает

                 конь

                         из мглы.

 

В той деревне

                        доколхозной,

В той –

            до радио

                           – я рос,

В той,

          еще религиозной

И в Коран

                 уткнувшей нос…

 

Как случилось –

                           получилось

Вся дальнейшая

                            судьба?

Кем стал,

                 скажи

                           на милость,

Кто мне критик,

                            кто судья?..

 

В путь я вышел

                           кругосветный,

Поднимаю стих,

                           как стяг,

Я, татарин

                   стопроцентный,

С русской речью

                            на устах. 

 

Последние строки прозвучали здесь броско, афористично. То же восклицание мы слышали и в стихотворении, посвящённом памяти друга-танкиста Сибгата Хакима, прошедшего огненную страду войны:

 

Сколько нас, нерусских, у России –

И татарских и других кровей,

Имена носящих непростые,

Но простых российских сыновей!

 

Пусть нас и не жалуют иные,

Но вовек – ни завтра, ни сейчас –

Отделить нельзя нас от России,

Родина немыслима без нас!

 

Сколько нас, нерусских, у России –

Истинных российских сыновей,

Любящих глаза небесной сини

У великой матери своей!

 

С восторгом М. Львов писал о личности и поэзии Мусы Джалиля, его песенной Правде, «когда жизнь напрягалась до предела – и песня была напряжена до предела».

Стихи Джалиля Львов называл «стихи-солдаты, стихи-герои» и добавлял: «Понимаю, как трудно было быть Джалилем, оставаться Джалилем. Оставаться самим собой: Батыром, Рыцарем, Певцом, Героем. А он оставался. Он тогда уже был Героем Советского Союза, хотя звание пришло через многие годы после смерти.

Стихи-герои. Разговариваю с ними. Читаю Время. Дружу с Джалилем. Захлёстываюсь его пламенем.

Я счастлив, что с ним я одной веры – октябрьской. Одной родины. Что он мне – брат по крови, по духу, по поэзии. И – немеркнущая высочайшая высота».

И, как завершение темы гордости за свой народ, за многонациональную страну, взрастившую его, Поэта, звучит элегическое признание:

 

Певец не юный и не новый,

К могильной мгле на полпути,

Свой юбилей полувековый

Хочу в Казани провести –

Не потому, что мыслю гордо

Внимать хвале, отринув брань,

А потому, что этот город

Мне – как Есенину Рязань.

 

И, как мудрый аксакал, познавший цену мирной жизни без междоусобиц, Поэт Львов добавлял:

 

Родные наши реки,

              родные наши речи,

мы вас не предавали,

Вы виделись нам,

                           Реки,

                                   Во сне и наяву.

Мы каждому теченью,

мы каждому реченью,

мы каждому приречью,

мы каждому наречью

значенье придавали.

Мы каждому потоку

восторги отдавали.

И этими восторгами

доныне я живу! 

 

И здесь логично сказать о заголовке этого очерка – он навеян интересом и сердечным чувством Михаила Львова к русской и зарубежной литературе:

 

Обожаем властителей дум.

Воздвигаем

                    умам

                             обелиски.

«У тебя осердеченный ум!» –

Это Герцену пишет Белинский.

Из ушедшего века

                               строка –

А и нынче нужна дозарезу,

Если сердце,

                      как в стужу рука,

Прикипает порою к железу.

Страшноваты умы

                                 без души –

Ни любви,

                 ни восторга,

                                       ни гнева.

Береги,

             не гаси,

                         не туши

Ту лампаду, что носишь ты слева.

 

Поэт отзывчивого сердца, Михаил Львов, пронёс это чувство через всю свою жизнь («и ключ мой сердечность») и свои поэтические откровения:

 

Растил я честно, как ребёнка,

Росток сердечности в себе…

 

*   *   *

Споткнётся – насмерть сердце у меня,

Но родина останется моя,

Прекрасной новой юностью маня,

Возьмёт на память сердце у меня.

 

Будучи сам героической фигурой своего Времени, М. Львов и создавал это время стихотворными балладами, притчами, эссеистикой, которые приобрели истинно народное звучание. А сам автор виделся благородным рыцарем российской словесности, фольклорным персонажем, подобно герою исторического романа В. Скотта «Айвенго» – Ричарду Львиное сердце. И мы можем с полным правом исторической справедливости сказать о Михаиле Львове, что он – Поэт Львиное сердце из соловьиного уральского края, где «в переливах курая ре́ки сливались и луга заливались…»

Отсюда и философское утверждение:

 

Без слова поэта – истории нет.

Без слова поэта – грядущего нет.

Без нас неполна современность.

 

Литературный портрет Поэта, представленный Вероникой Мещеряковой в её книге «Уральский житейник», ещё раз подтверждает правоту тех давних, но современно-своевременных строк!

Как и этих, пронзительно горьких, звучащих всегда в светлый майский День Победы:

 

Сидят в обнимку ветераны,

Солдаты, сёстры, партизаны,

Сидят, поют, а в сердце – раны,

Незаживающие раны…

 

Источник: Газета «Танкоград», г. Челябинск, главный редактор Сергей Алабжин