Виктория СИНЮК. Завоеватель
Рассказ / Илл.: Художник Григорий Чайников
Конкистадор борщевик облюбовывает сирые поля, густо селится в забытых деревушках, толпится у просёлочных дорог; жиреет, наливается соками вдовых, хиреющих без хозяина земель. Хозяева-старики доживают век, глядят на борщевиковый лес, крепко стоящий на бывшем поле, бессильно вздыхают: видали тут за сотни лет немало неприятелей – а покорила землю, под себя положила её, древнюю, исправно рожавшую, тучная, толстоногая трава. Дети уходящих хозяев – дачники, приезжая на лето, блюдут частное: цветочно-ягодные палисадники, огуречные грядки, теплички с помидорами, тыквенные полянки. Строго наказывают своей малышне «не соваться в треклятый борщевик».
– Почему? – спрашивает любознательная малышня, оценивая риски: сунуться, конечно, хочется. – Он что, плохой?
– Очень! От него ожоги бывают вот такущие! Спроси у дяди Пети – он однажды пьяным в борщевик завалился, мало не показалось!
– А чего его не выкосят тогда?
– Тут, сына, без специальной техники никак. А где её взять? Столько земли пропадает под этим борщевиком, а государству никакого дела… Такое государство у нас, сынок.
А у конкистадора борщевика нынче своё государство в государстве. И имперская страсть к новым территориям.
Как-то Фёдор Егоров, местный старожил, в былом тракторист-ударник, а нынче одинокий пенсионер, завёл с соседскими мужиками, приехавшими в отпуск «на дачу», разговор:
– Нашей деревне, ребята, лет пятьсот, а то и больше. А вы всё – «дача, дача»…
– Дача, деревня – какая разница? – пожал плечами Серёжка Малышев, во дворе которого происходил разговор.
Дед Фёдор продолжал, глядя не на собеседников (стеснялся немного – чужие, хотя и знал их с малолетства), а куда-то вдаль:
– Столько всего пережили тут, а такого никогда не было…
– А что сейчас такого особенного? – лениво поинтересовался Андрей Лопухин; его дача стояла по соседству с малышевской.
– Да зарастает этой напастью… – дед кивнул в сторону борщевиковых зарослей.
– И не говори, дядь. Только никому дела до этого нет, – поддержал старика Малышев. Он, как всегда, был настроен на разговор о несовершенствах внутренней политики и хронических патологиях отечественной экономики. Собственно, то и обсуждалось, пока не пришлёпал во двор дед Фёдор.
– Там поле раньше было – всей деревней кормились. А теперь? Жрёт эта гадина землю, а вы, молодёжь, и в ус не дуете…
– Дядь Федь, а мы при чём? – удивились мужики. – У нас участки нормальные, полей нам не надо – свои грядки есть. Да и делать, что ли, в отпуске больше нечего, как с этой заразой тягаться? Пусть в райцентре думают или в Питере, что делать, – на то они там и сидят…
Дед Фёдор помрачнел, опустил голову и стал ковырять своей палкой какой-то обрубленный корешок, торчавший из земли. А потом, не поднимая головы, сказал:
– Что-то я вас, ребята, никак не пойму.
– Чего не понял-то, дядь?
Мужикам становилось скучно. Серёге Малышеву, например, не терпелось вернуться к политэкономическому разговору. Андрюха Лопухин зевал – он с самого утра ездил с женой и детишками за черникой, и теперь ему хотелось поспать, но как-то лень было идти домой: там жена без устали совершенствовала свою хозяйственную вселенную и злилась в ответ на любое вторжение. Да и ягоду заставит перебирать – дурная работа, не мужская… Третьему, Коле Сергееву, должны были привезти с пилорамы доски, и он постоянно косился в сторону дороги, поглядывал на часы…
– Вы, ребятки, на этой земле живёте? – продолжал дед, но уже с каким-то затаённым вызовом.
– Мы сюда летом приезжаем. На месяц отпуска и по выходным, – ответил за всех Малышев.
– Во-во, – поддакнул Сергеев.
– Значит, живёте, кормитесь мало-мальски с этой землицы...
– Ну, живём, ну, кормимся. И что теперь? – мужики, уловив проклюнувшиеся в голосе деда Фёдора нотки непонятного упрёка, стали раздражаться.
Дед помолчал немного, что-то пробурчал в желтоватую бороду, а потом сердито махнул рукой, встал и пошёл не попрощавшись.
Мужики переглянулись, улыбнулись, хмыкнули.
– Проспался бы сначала, Сократ деревенский, – негромко сказал Малышев, когда дед Фёдор был уже за калиткой.
Дед Фёдор – он и в самом деле был немного навеселе (трезвый бы с такими разговорами не сунулся) – топал по дороге на слабых ногах восвояси, сшибая палкой одуванчики, которые густо пушистились за малышевской калиткой.
– Слушай, до всего человеку дело! Одной ногой в могиле – так нет, надо везде порядок навести, – возмущался, закуривая, приободрившийся Лопухин.
– Да он всегда таким был – в каждой бочке затычка. Потому к нему дочка раз в два года и приезжает.
– Ну! Дед не понимает, что времена уже не колхозные. Хочешь – сам коси свой борщевик. Никто тебе ничего не должен. Ты ж не в «совке».
Этот разговор слышал сын Сергея, одиннадцатилетний Витька – он в это время дрессировал за баней своего Тишку, упитанного шпица, которого, по обыкновению, летом тоже вывозили на дачу из пыльного Петербурга. Витька, бросив псу палочку, глянул на сиротливую фигурку деда Фёдора, тяжело шагавшего по песчаной дороге…
– Пап!
Отец уже в одиночестве (товарищи, докурив, разбрелись по своим подворьям) сидел на скамейке и обрывал тоненькую берёзку – к вечерней бане нужны были новые веники.
– Что, сынок?
– Вы чего с дедом-то поругались?
– Да ну его! Ты иди-ка помоги лучше… Борщевик, понимаешь, – ухмыльнулся Малышев. – Как будто кто-то виноват, что этот борщевик тут растёт, правда, Вить?
– Не знаю, – пожал плечами Витёк и, устроившись рядом с отцом, стал обдирать берёзку. Он и сам недавно подумал, что борщевика в прошлом году столько не было и что с каждым годом его больше и больше. Вот, например, за воротами раньше поле картофельное было – ряды длинные-длинные, бесконечные – дед даже полоть их как-то заставлял – а теперь? Борщевиковый огород. Хорошо это или плохо? Вроде и полоть уже ничего не надо, но как-то не по себе…
Мальчик ещё поглядел вслед деду Фёдору, который почти скрылся за поворотом, – грустно что-то стало. Витькин дедушка умер полтора года назад – скучал внук по нему крепко, а особенно – по «былям», которые вечерами, сев покурить у поленницы, любил рассказывать старик. Хорошо рассказывал, даже соседская ребятня прибегала послушать про старое житьё-бытьё! Вспомнилось вдруг, что папа и с дедушкой порой так же нехорошо разговаривал, как и с Егоровым, всё какие-то обиды на него держал… И это слово – «совок» – Витька ещё тогда запомнил и даже как-то сам так деда обозвал, когда тот его отхлестал прутиком за то, что ириски из буфета брал исподтишка, ел, а фантики назад подкладывал, в конфетницу… Дед тогда за ухо оттягал: «А это тебе за «совка». У папани ума немного, так и этот туда же».
Вечером, после бани, на автобусной остановке у старого магазина собралась ребятня – в основном городские, приезжие. Когда обсудили последние новости с футбольных полей и «стрелялочные» передряги, говорить вроде как стало не о чем. И тут Витька, посерьёзнев, выдал (он всё ждал подходящей минутки):
– А знаете, пацаны, что борщевик скоро деревню сожрёт?
– Это кто сказал? – изумились мальчишки.
– А какая разница кто? Ну, дед Фёдор, допустим, сказал.
– Алкаш твой дед Фёдор! Нашёл, кого слушать, – ребята развязно засмеялись, а у Витьки комок в горле встал – совсем жалко стало старого Егорова. Ещё больше захотелось Витьке отстоять дед-фёдоровскую правду про борщевик. И он, набравшись хорошей, смелой злости, продолжил:
– Не верите? А вы вспомните: докуда борщевик прошлым летом доходил? Ну-ка?
– До фермы вроде, – ответил за всех двенадцатилетний Сашка Макаров. Он, как и Витька, приезжал в деревню из Питера.
– Правильно. А сейчас докуда доходит?
– До Рудиных дорос, подлюка!
– Во-о-т! – Витька поднял вверх указательный палец. – А следующим летом, Макар, и до вашей дачи доползёт. Приедете из города – только крыша и торчит!
– Чего это вдруг? – возмутился Сашка. Он как-то раньше не думал про борщевик: растёт себе и растёт – главное, в него не соваться, как мама говорила. Но было в Витькином азарте что-то такое, к чему хотелось прислушаться. И он внимательно поглядел в сторону борщевиковой рощи. Действительно, всё ближе и ближе с каждым летом, и надвигается прямо на подворья! Как какая-то армия из компьютерной игры. Даже жутко на секундочку стало. Сашка повернулся к Витьке в ожидании: что тот ещё скажет про борщевик?
– А ещё хуже будет! Этот борщевик теперь по всей стране идет, а государству никакого дела! – Витька, гордясь своей политической грамотностью, запрыгнул на большой камень, торчавший из травы за остановкой, и с высоты стал осматривать вражескую рощу, победно глядящую на деревню тысячами белых глазков. – Короче, я думаю, надо что-то делать.
– А что делать? – голоса мальчишек изменились и посерьёзнели. Видимо, Витькины речи звучали не напрасно.
– Косить, что ли?
– Насчёт «косить» не знаю, тут подумать надо, – сказал Макаров и запрыгнул к Малышеву на камень. – Кто с нами?
Пацаны радостно загудели – наконец-то запахло важными, даже какими-то взрослыми приключениями!
* * *
Долго, до самой ночи – а ночи стояли белые, домой раньше двенадцати в эту пору никого не гнали – обсуждали план по ликвидации борщевиковых зарослей в деревне. До осени оставалось полтора месяца – времени не так уж и мало, можно и преуспеть в задуманном.
Кто-то предлагал взять большие ножи и косы и потихоньку скашивать белоглазую напасть. Кто-то настаивал на казни через сожжение, а Васька Иванов, самый старший из всех и уже целый год изучавший химию в школе, предположил, что тут без химикатов не обойтись – больно уж круто разросся недруг. Эту версию почти сразу отмели – где их достанешь, химикаты-то? Деревня ведь! А в город одних не отпустят, да и денег нет! В конце концов сошлись на покосе. Со всем полем справиться вряд ли удастся, а вот отодвинуть наглого гостя от домов вполне возможно – так решили и ударили по рукам. Витька сказал, что начинать стоит не раньше понедельника – нужно дождаться отъезда родителей в город, чтобы не было лишних вопросов. А бабушки особенно пасти не будут – им бы только накормить внучат под завязку. Остальные Витькино соображение одобрили. Действительно, с родителями в таких серьёзных делах каши не сваришь – больно пугливые и всюду носы суют.
– Коса у всех дома есть? – деловито спросил Макаров. Дух общего дела очень ему понравился – это как будто нашёл что-то хорошее и нужное, и жить вдруг стало интереснее. А то, что дело имело отношение к защите дома, будоражило больше всего. Теперь уж никто не скажет, что Сашку только телефон интересует…
– Е-е-есть! – радостно и дружно протянула в ответ на Сашин вопрос компашка.
– А у нас их вообще три, – признался один скромный паренёк из местных. – У кого нет, могу поделиться!
– Можно ещё и топоры взять! Или ножи большие, – предложил Васька.
– Можно и так. Это, может, ещё и лучше, а то косить я, например, не очень умею… – поддержал идею Малышев, и Василий, хоть и был старше на два года, довольно улыбнулся тому, что его предложение было одобрено «главным».
Белая ночь сгустилась, посинела и уже звала к пухлым постелям, на сенные матрасы и чистые простыни. Горели в домах огоньки, отовсюду доносились трескучие разговоры кузнечиков, и этот треск создавал уютное, широкое ощущение лета, которое только переваливало за половину, разливалось по миру необъятной тёплой волной. Ночная деревня пахла рекой, травами, свежими брёвнами – ветхие, пережившие своих хозяев избы сносят, строят дачи. Даже на месте старой библиотеки ведётся строительство – будет новый магазин. Сейчас ведь только автолавка ездит, а летом в деревне дачного народу много – очереди к ней выстраиваются. Это зимой здесь царит белая, скучная, старческая тишина. Витька с отцом приезжал как-то в январе – не понравилось ему здесь. Ещё и машина в снегу увязла, а помочь некому – одни пенсионеры кругом…
Потихоньку мальчишки стали разбредаться по домам. Последними ушли Витька с Сашкой – они ещё немножко поговорили, обсудили дело… А говорилось в эту ночь как-то необычно, по-взрослому, и не смеялись, как раньше, над всем подряд. Даже помолчали немного в задумчивости.
– Думаешь, получится что-нибудь? – Сашка первым нарушил серьёзную тишину.
– Не знаю… Борщевика много, а нас мало. Весь не вырубим, конечно.
– Нас мало, но мы в тельняшках! – задорно ответил Сашка. Мальчишки засмеялись, крепко пожали друг другу руки и разбежались по своим дворам.
Витьке ночью спалось неважно. Зато хорошо мечталось. А мечтал он о том, как будут хвалить их, пацанов, всегдашних бездельников и задир, за то, что решились на такое трудное дело, и о том, как загордятся ими родители и как одобрительно потреплет его, Витьку, по плечу дед Фёдор. Заснул Витя, когда белая ночь просочилась в землю коротким рассветным дождём и в окно с первыми светиками ворвались свежие запахи деревенского утра. А во сне ему улыбался дедушка и вёл с ним какой-то тёплый разговор о незапамятных временах…
* * *
В понедельник, около восьми часов утра, Витьку Малышева и Сашку Макарова увезли на машине в городскую больницу: собравшись на «дело», укутались они хорошо – куртки, рабочие рукавицы, отцовские сапоги – а про глаза и щёки не подумали, так и получили от бдительного врага по порции жгучего, слепящего сока. А у Сашки ещё и острая аллергия на борщевик обнаружилась, покраснел весь и дышал тяжело… Больше на покос в то утро никто не явился. Сергей Малышев, которого срочно вызвали из Питера в связи с госпитализацией сына, разъярённо кричал в телефонную трубку, что отправит деда Фёдора – «старого подстрекателя, пропившего мозги» – на встречу с роднёй, то есть на деревенское кладбище, со всех сторон охраняемое от белого света толстоногим бесстрашным завоевателем.
