Юрий ОГОРОДНИКОВ. Полёт в никуда
Рассказ / Художник Norm Eastman
Уважаемая вечность!
Суть моей жалобы к тебе заключается в том… Собственно, не жалобы. Можно ли жаловаться на судьбу? Разве мы не сами выбираем её, хотя бы из небольшого набора возможностей? И, должен заметить, всегда ошибаемся.
Великий поэт, прославившийся на веки веков, – из всех окружавших его женщин выбирает худшую. Эстетика подвела.
Думают, совершенство органики – свидетельство совершенства души. Нет, нет, господа!
*
Прерываю словоохотливого собеседника, чтобы выстроить дистанцию между ним и мною. Не я. Случайный спутник. Некоторые экземпляры человеческих существ любят поболтать, пока колёса бьются о стыки рельс и однообразные картинки пролетают в окне вагона. Сам я неразговорчив, и, entre nous, не люблю говорунов: нервная система устаёт.
Я валяюсь на диване двухместного купе, оккупировав верхнюю полку, смотрю в потолок, порой прикрывая глаза и не слушаю, что там бормочет нижнее существо.
– Вы там дремлете?
– Нет.
– Можете дремать. Вечность не дремлет. Я, как и все мужчины, когда-то влип в юное прелестное существо, а потом оно в меня. А вы-то как?
– В порядке.
– Да? – с сомнением сказалось внизу, – вы первый из встречных, кто доволен. Дай Бог, дай Бог.
Она думает, что я изменяю ей с этой… Я, ферт-фертик, пижон, можно сказать, актёр-любовник, изменю с той женщиной в очках, точнее, с заурядным умом? Мне ещё симпатизируют поэкстравагантней. Но страсти пугают, хочу только близости душ.
С женой сжат, стиснут-втиснут в щель застывшего пространства.
*
Я задрёмывал, вновь вслушивался в чугунные переговоры колёс, взглядывал на скачущие, как есенинский жеребёнок («милый, милый, смешной дуралей»), картинки в окне. А голос, стремившийся перекрыть саму вечность безконечностью нудения, продолжал нанизывать кольца нескладного семейного сюжета.
*
В моём воображении всплыл Музей современного искусства, в который я забрёл, гуляя по одной европейской столице. Роденовские глины – впечатление, что попал в мастерскую Бога в момент творения им человека. Взрослые детёныши, только вылупившиеся, вылепленные на пробу, ещё в лепках, вмятинах – следах мощной творящей руки, разбросаны вокруг, стоят, сидят, валяются на полу торсы без голов, бюсты, ноги, кисть руки, которая могла бы творить, голова, которая могла бы мыслить, «Не то, не то». Брошенные останки творения неловких человеческих тел.
Это собрание неродившихся людей поразило молодую душу Рильке, начинающего творца. На его глазах Бог искал человека и не находил. В воображении – красота и совершенство, в глине – глина, прах, земля.
И мой поезд вылетает в пространство, творящееся на глазах. И вот «Роден» Б.Л. Пастернака: «Я взят в науку к исполину… я сплю под шум, месящий глину…».
Я тоже сплю под грохот пространства, влетевшего в узкую клетку моста и вновь вылетевшего из неё и разбежавшегося по всем сторонам Света.
Роден и Пастернак… Рильке видел их обоих. Был ранен Роденом, успокоили душу русские крестьяне и поэт из крестьян Дрожжин, у которого он жил в России. Тогда Рильке и родился как великий поэт. Россию называл своей духовной Родиной.
Роден – Бог удалился в тоске. Без Бога нет и человека.
*
Обиженный Бальзак в длинном рубище из серой глины. Таким он ушёл туда.
*
– Я женился на ней, потому что любил другую. Поступок логичен – в логике абсурда современного человечества.
Зелёное Подмосковье, речка, вытекающая из древности в никуда, сочная зелень лугов, ещё не растоптанная человечеством, чистое небо. Мы взобрались на холм. Свободные пространства. Их скоро застроят и замусорят. Потом постройки рухнут, время засыплет их, и снова будет виться речка среди зелёных лугов. А кто взберётся на этот холм?
Я с – с девушкой, ладной телом и созревшими атрибутами.
Вы там с высоты своей полки осудите меня: не говорю о возвышенной любви. Женщины растопчут любую возвышенность. Прекрасная Дама, ewige Weibe и прочее. Может, где-то и есть ewige Weibe, как болтают философы, Вечная Женственность. Мне не попадалась. Мне попалась земная женщина, из глины, земли, ты ей нужен, чтобы рожать и только рожать…
Мы забрели в её дом: никого. Сели рядом на диван. Прижимаюсь губами к её – мягким, сочным, раскрывающимся, как створки раковины.
Дальше мрак и темнота, в которой – два измученных желанием тела.
Я женился на ней. Не бегать же по улицам в поисках другой. Стерпится – слюбится, говорят нам наши русские предки.
*
Мы проходим-пролетаем. Как ни стремимся застыть здесь, сейчас, – но пылят копыта неудержимых безумных коней. Ах, вы, кони мои привередливые!
Какой смысл рожаться, если улетим в Никуда, исчезнем в неизвестном?
*
Какая банальная история! Каждый из нас носится со своими истериями, как чёрт с писаной торбой. Что могут значить эти земные истории, кроме жалкого тщания людей выполнить космическое задание: плодиться. «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…».
В чём же смысл задания Бога? Расширение Вселенной? Но – «в какой постыдной луже Твой день четвёртый отражён!» (В. Ходасевич о Европе).
Всё мелочь, от лукавого, главное вот это: плодитесь. Такова “s’est la vie”.
*
Мировые энергии летят с бешеной скоростью, миг – и позади десяток галактик, они сшибаются друг с другом, разлетаются или слетаются, а нас здесь, среди этих потоков, трясёт и подбрасывает.
*
Начались наши разочарования друг в друге.
Я узнал, что в семье она была одинокой. Девочка хотела ласки, радости, внимания. Матери некогда, вечная работа, усталость, раздражение, пренебрежение растущим цветком.
Отец исчез в неизвестном направлении.
Она – от надежды к отчаянью.
*
Отчаянье лишь сильным даёт силу.
*
Боже мой, как скучны эти человеческие истории. Сколько в них мелкого, незначительного. И люди живут этой чепухой как чем-то важным в жизни.
Имеет смысл только летучее пространство в окне. Оно стирает всё, что появляется в сознании, всё несущественное.
*
Что, это и есть жизнь? О, Господи!
*
Юное существо, изящное, красивое, полное надежды на счастье.
Надежда умирает последней?
*
Наконец – ребёнок. Наша семья становится типичной.
*
Бес побрал бы тебя! Ты мне портишь моё летучее воображение.
Ты там, внизу, в своей обыденности не знаешь острых потоков энергии, искрящихся в крови, которые возникают между женщиной и мужчиной. Переживаешь в такие моменты ощущение безпредельности существования, поэтические всплески в душе, и острые мысли.
А потом хоть гибель. И гибель неминуема…
*
Тот, внизу, всё-таки заставил меня вспомнить мои глупости.
Я пережил уже всю определенную человеку жизнь: женат, вырастил сына, сделал маломальскую карьеру и, хотя, как мне казалось, физически и духовно был на взлёте, не покидало ощущение, что я выполнил жизненный цикл. Мне осталось только жить в своё удовольствие: мысль, своя ли, чужая, созерцание прекрасного – в природе, женщине, искусстве, красоты духовной и красоты телесной, восходы, закаты, облака, улыбка от удачной мысли, чаще чужой – своя редко.
Я понял, что сейчас мне нужно выброситься из семьи в одиночество. Хотя бы на миг.
*
Та встреча с белым ангелом…
Помнишь тот летучий вальс, лёгкий, как дуновение воздуха, схватывает дыханье, сжимает мозг. Ты сходишь с ума, ты хочешь так прижаться к ней, чтобы уже никогда не отжиматься, но вихрь летучего вальса несёт нас вдоль зала, разбрасывает в стороны наши тела, растягивая режущие душу невидимые струны Эроса.
Ты помнишь пробуждение в себе человека, то есть мужчины?
Помню. Оно всегда во мне. И она, унесённая вихрем времени туда, где меня нет, в тёмное Никуда.
*
Текут ручьи любви, текут, полны тобою…
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви…
Красиво о некрасивом, земном и обычном. Бог велел – плодитесь.
*
В скором будущем возникнет новый культ тела, не тот, что сегодня, а как его самоценности, поскольку оно – продукт развития космоса, Вселенское тело.
Слияние двух небесных тел?
Что будет в послеэпоху, через эпоху? Что-то совеем иное, не представимое, не схватываемое умом, ограниченным сегодняшними представлениями.
*
У нас был только один ребёнок, хотя я мог бы народить целый взвод бравых ребят, слышите там, наверху. Но она больше не могла родить: страсть утихла.
Ребёнок вырос и выскользнул из дома….
*
Утром так ярко потому, что мы лучезарны. Днём насмотришься на людей – свет меркнет. И только ты, мой светоч, живущий в памяти, спасаешь меня.
Счастье мимолётно.
И только позже поймём: хорошо, что были и хоть на миг были счастливы.
*
Вероятно, я любил её. Но кто знает, что такое любовь?
Я представил её скользящей на лыжах. Розовые щёки, жар от лица и тела. Пушистый снег, пушистый белый свитер и лихо замотанный вокруг шеи белый шарф.
Всё улетело в Никуда.
Осталось – в воображении.
*
Что тебя гонит в неизвестное известное, в то, что было, но есть ли ещё? Завораживающий полёт среди лесов, полей, селений, где ты не был никогда и никогда не будешь? Найти то, чего не нашёл раньше?
Новое невозможно в наше внезапно состарившееся время. Немощные молодые старцы правят страной, копошатся в философии, искусстве.
Но что же тебя гонит лететь в Никуда под магический перестук колёс?
*
«Как далеко позади уже всё, что бросили мы. Всё – хаос и пыль, о, Марина!» (Р.М. Рильке).
*
В транспорте на многих лицах я читаю крах их внутреннего бытия и нередко – семейной жизни.
Отношение женщины к мужу проходит три стадии: первая называется «Ах-ах!». Вторая – «Прости, не поняла». Третья – «Ты меня не понимаешь, эгоист! Чёрт бы тебя побрал со своими желаниями!» Как видите, третья самая длинная не только по названию. Я не избежал этих ступенек вниз.
Слышал о четвёртой – когда уж ни на что не годен, происходит равнодушное примирение. Это хуже всего. Не так ли, мой молчаливый собеседник? И не стремимся ли мы, мужчины, бежать задолго до этой стадии?
Но почему она не понимает боли другого?
– У меня болит голова – жалуюсь.
– У меня тоже болит. Отстань. Ты только о себе и думаешь!
Образчик женской логики. Внесите в учебники, в раздел «Парадоксы женского мышления».
– С тобой невозможно разговаривать!
И скрылась в своей комнате.
– Ты зачем включил свет? Ты не понимаешь, что свет меня раздражает?
– Я думал….
– Ты только о себе и думаешь. А у меня нервы! Поживи с таким мужем. Ты убил во мне молодость. Ты унёс моё здоровье! Ты не щадишь меня, не жалеешь, не понимаешь.
Я выключил свет. Она всплакнула. Сейчас уснёт. А я усну перед тем, как идти на работу.
Эй, вы, там, наверху! Работать, чтобы кормиться – так мы думаем. Но работа убивает. И корм ни к чему. Не в коня овёс.
*
Женитьба – способ самоубийства.
*
Мой невидимый собеседник пробудил воспоминания о моей работе, в частности, консультации дома в неофициальной обстановке.
Встречаю её у трамвайной остановки.
Выскакивает из трамвая, летит ко мне, нелепо одетая: полосатая, как матроска, кофта ниже колен, болтается туда-сюда, явно с мужского плеча.
Неряшливо одеваться – мода либерального века.
Могла бы прийти к старомодному профессору одетой получше.
Подняв реснички и открыв глазки до предела, она сказала открыто и просто:
– Ведите!
Она – в кресле перед столом моего домашнего кабинета.
Я не спеша провожу ладонью по корешкам книг, заполнивших стены кабинета, и вскользь говорю об их авторах. Вот этот: галантное французское остроумие, что совсем неплохо, или другой: простодушное лукавство и дедушкин юмор. Или: невероятная экзотика мужества… Афган.
А вот – безстрашие мудрости. Этот человек заглянул в самую глубокую пропасть – в бездну человеческой души. Он бросил нам в лицо: вы, мы, есть то-то и то-то. За это мы мстим ему сотню лет: не любим.
Я люблю его, человека, писателя, философа.
Что он увидел в нас….
Простите, я забылся, что я не на лекции. Вам это неинтересно.
– Именно это мне интересно.
*
Я немного волнуюсь, (как когда-то?), глядя на её изящную фигурку.
Она смелее, чем другие аспиранты: моя же, выскакивала со своими незрелыми мыслями, впрочем, я поощрял их тренироваться мыслить.
И вот моё неистребимое желание общаться с женской душой. Мужчина – Ding in sich, по Канту, вещь в себе в общении, а женщина обращена душой к тебе.
Моя аспирантка рассеивает моё душевное одиночество.
Пообщались, проводил до двери. И снова я с собой. Т.е. снова я – я.
*
Луна выплыла из рамы окна. Яркая синева вокруг ока всемирного эроса. Луна всегда волнует меня.
*
Она даже не представляла, что кто-то может думать иначе, чем она, – нижний.
– Запомни, мой друг, все думают так и только так, как я. Это ты у меня, прости меня, Господи, умственный урод.
Я, видите ли, урод. Эй, там, в вышине, знаете ли вы, что я автор известных…. Впрочем, неважно.
Смотрит с укором: как можно думать так, как ты?
Можно, можно. Но ей это недоступно.
*
В центре мира помещается его ось. Эта ось – женщина. И вокруг неё всё вертится.
Что вы на это скажете?
– Гм, гм…
– Впрочем, муж и жена – одна сатана. Есть что-то общее.
Разве – в сущности – я не такой, как она. Индивидуалист в семье.
*
Да, мир вертится, но вертится, потому что мы вертим его. А мы вертим его, потому что в центре нашего мира – женщина.
«Крути Землю ногами в ботинках Ральфа Рингера из натуральной кожи!»
*
Я говорил своей аспирантке о вечности.
– Вы только представьте этот образ: угрюмое, тёмное, величественное Ничто. Оно ворочается во Вселенной, как дремучий медведь в берлоге, мычит непонятное и не обращает на нас внимания.
Мы вслушиваемся в него, видеть его невозможно, впрочем, и слышать тоже. Мы всматриваемся в него завороженными глазами Разума, и, Боже, как ничтожна рядом с ним наша ежедневная суета.
Я нанизывал эпитеты и метафоры и вдруг поймал себя на мысли – или это теперь я ловлю себя на мысли? – что заговаривал её, обвораживал: вот какой я умный. Профессор – тоже человек?
Но она – нынешнее поколение – скорее рассудочна, чем умна.
Слышу снизу: женщины всегда рассудочны. И их эмоциональные «Ах!» и «О!» тщательно рассчитаны. Когда ахнуть, а когда охнуть, чтобы…
Но нынешние рассудочны в высшей степени. И совсем не надо с ними говорить с придыханием, завораживать их эпитетами.
*
Далеко не все, ужаленный женой пессимист. Я не принимаю такие уроки. Отсталый? Из века мамонтов?
*
Замечательное русское слово, правда, забытое, – желанная, желанный. Какое нежное слово и богатое оттенками. Желанная не только для тела, сохрани, Боже. Желанная – быть рядом с тобой, чтобы она была в пространстве около и внутри тебя.
Желанной давно нет. Есть просто аппарат для принятия твоих банальных софизмов. Впитывай, девочка, больше некому. С женой всё сказано-пересказано. Надоел ей своими глупостями.
И вот эта… Пости меня, Боже, моё неистребимое желание: вещать кому-либо случайные, летучие мысли, внезапно откуда-то влетающие в голову.
*
– Ну, что вы! – она. – Земное и ежедневное – тоже прекрасно: цветы, люди, собачьи морды, искусство. И разве вечное не в них? Разве оно не вокруг и не внутри нас?
– Мне смешно: бумеранг: я бросил им, она мне возвращает брошенное с апломбом новообращенца. Ей теперь кажется: она сама родила.
Ну, и ради Бога.
*
– Ямщик, не гони лошадей! Мне некуда больше спешить.
– Романс этот красив, потому – грустен. Но смысл его в красоте, а не в «повседневности» событий. Всё красиво, что живо, в чём есть душа. (Всё это говорилось со страстью, мне эти афоризмы давно надоели. Но ей внове). Всё красиво, в чём есть душа. Вы любите собак?
Такой алогичный скачок от сущности искусства к собаке.
Люблю ли я собак?
– Лошадей тоже. Умны в отличие от людей.
– Парадокс? Интересный.
Чувствую, мне пора. Было славно. Спасибо.
*
В доме стало трудно обитать.
«Р-р-р и р-р-р» – тигрица в юбке. А ведь прикидывалась овцой.
Вы там, наверху, знаете, что такое пустота? Вокруг пусто.
Наука – тупа, поверхностна и самонадеянна. Завела мир в тупик.
Один мой коллега, маленький, согбенный, ходит крадучись, будто курицу украл. Говорит тихо:
– Россия гибнет? Пусть гибнет. Таков закон истории. На её развалинах что-нибудь возникнет.
Диссидент по натуре, разрушитель. Либерал! Тьфу!
Слава Богу, один такой. Остальные нормальны, как я. И потому скука.
*
Страшно-пустынный простор…
Только шорох абсолютного небытия.
*
О, как премудры правила земные – Земные совершенные тела. Они себе завоевали право Друг другом упиваться и любить. И только солнца блеск невыносимый Затмить способен блеск их наготы. (Поль Элюар).
*
Впрочем, она умна, в профессии. Видимо, отрицательное в ней я несколько преувеличил, чтобы вы поняли, почему я бегу.
А вы убегаете или наоборот?
– В детство.
– А, проведать родные места? Похвально.
Вот так банально люди понимают путь в детство. Нет, это посещение тех состояний, которые предшествуют последней дороге. Лао-Цзы, которого, кажется, не было, сказал: «Много есть путей, но Главного Пути нет на карте».
Но я не ответил. Кто не понял, тот не поймёт.
*
Я сажусь в кресло и заглядываю в себя: что там? Темно и смутно. Там нет спокойного мудреца, видящего мир закрытыми глазами, мудреца, который знает то, чего ещё не знает никто.
Может быть, он видит планетную катастрофу, когда безумцы – олигархи и политики – натравят народы друг на друга, и народы уничтожат друг друга ради богатства и власти кучки негодяев. Взрываются все накопленные взрывчатые вещества, рушатся города, сметаются с лица земли сёла, гибнут миллионы в течение нескольких секунд и, наконец, в бездну, разверстую взрывами, рушатся подстрекатели. Мир подошёл к нулю. Тчк. Ничего больше нет. Одни амёбы, которым, согласно смешному дарвинизму через миллионы лет предстоит превратиться в людей, то есть в олигархов и их рабов, в мерзавцев и их жертвы….
С трудом заставляю себя пересесть за стол, чтобы… о, надоело то, что необходимо делать. Хочу делать то, чего не надо никому, и мне тоже.
*
Я видел сон. Держу в руках кошку. Славная мордочка. Вдруг я бросаю её на пол. Кошка подняла ко мне головку, ощерила зубки и говорит: – Зачем ты меня бросил?
Я родился, жил, учился, работал, женился, вырастил человека, устал от семейной жизни, нашёл силы всё отбросить – резко и жестоко.
В этом городе мне обещали работу и комнату в общежитии. Я, между прочим, известный специалист в своей области. Буду жить один. Я и тихие углы одинокой комнаты. Ещё какие-нибудь гении: книги, музыка. Боже! Покой, гармония души и мира. Завидуете?
*
Моя аспирантка вполне земная девушка. Брючки в обтяжку, кофточка навыпуск, болтается, когда бежит в университет, разговаривает с коллегами о погоде, о нудных занятиях, забегает в магазин за продуктами…
Жизнь – не средство для поэзии и философствования. Жизнь для них – жизнь.
А женщина в их подсознании – лишь кокон для вынашивания нового человечества?
А чего ты ждал от них, профессор, застрявший в прошлом веке?
*
Мой спутник вдруг засуетился. Слышу по шуму – собирает вещи. Меня мало интересует, что он там надумал. Я давно не любопытен. Конечная станция ещё далеко. Но если выскочит – мне свободнее. Идеально – буду лететь сквозь пространства в Никуда в полном одиночестве.
*
Перелетим ещё раз через стыки рельс и ещё много раз. И я говорю в темноту: и в тебе таится тёмная страсть Земли, рожавшей тысячелетия травы, деревья, животных. И ты родишь жизнь нового человечества с тем, кого ты полюбишь.
Она, в отличие от меня, не видит, что наша судьба идёт за нами «как сумасшедший с бритвою в руке» и вдруг однажды оказывается лицом к лицу с нами. Тебе ещё далеко до этой встречи, и ты ждёшь иного.
– Вы вобрали в себя искусство и философию…. А я ещё не созрела для настоящей жизни. И мне ещё долго-долго зреть.
*
Перелетим ещё через пространства и времена в Никуда.
*
– Я ещё хочу любить то, что кругом. Вы знаете: когда человека захватывает страсть, сгорает любовь. Я читала в романах. (Взять все книги бы да сжечь!) Но мне казалось, я знала это до них. Почему?
– Всё потому же, – говорю в темноту бытия, – знание заложено в нас до рождения.
– Бог вложил в человека страсть к знанию, но скрыл от него знание главного. Он боится, что мы поймём, что жизнь человека – трагедия.
– Нет. Жизнь – это жизнь. Посмотрите на небо, на солнце, на облака, на деревья, на собак. Разве это трагедия?
*
Моя юная собеседница во мраке моей летучей ночи смотрит на меня, хлопая ресничками над розовыми щёчками, ждёт от моей науки ответы на все вопросы. Но наука – поверхностное знание жизни, убежище для тех, кто боится роковых вопросов бытия. Мыслитель ставит вопросы, уничтожающие его как мыслителя. Что я могу – спрашивает он. – Ничего, – отвечает тоже он. – Значит, не действовать? – Нет, значит, действовать. – Бросаться в пропасть, зная, что расшибёшься.
*
Человек не может топтаться на месте, обречён всегда рисковать, лететь в будущее, то есть в Никуда.
– Вероятно, всё не так страшно, как вы говорите, но я освежаюсь от грозы ваших слов. Спасибо. И мне пора. Не провожайте. Хочу побыть одна.
Остаюсь если не горящим, то дымящимся.
*
Я не сплю, потому что мир ужасен.
*
Мы, люди, вращаемся друг вокруг друга не касаясь: разделены, между нами Вселенная. Музыка движения наших тел космична.
*
И друга нет, он – в другой эпохе.
*
Что было? Что будет? Не знает никто.
Слова, начертания букв, случайный – летучий – смысл и вечные штрихи, зарубки, линии, иероглифы. Их содержание безсмысленно. Археологи зря бьются над раскрытием случайных смыслов. Важен след, оставленный человеком на камне. Scribere (лат.) – писать, изначально вырезать буквы в камне, scriptum – то, что вырезано. Резавший думал и чувствовал, и его думы и чувства отлетели в небеса и там остались – эйдосы. Камни рухнут – эйдосы останутся.
Твой образ, начертанный мной, останется и будет радовать существ, случайных и летучих, но постоянно заполняющих пространства мира, как это Бог велел.
*
Она: – Как выразительны деревья зимой.
Я: – Извивы, знаки судорожного тщания живого жить, несмотря ни на что.
– Нет, красиво выразительные.
…В окне трамвая она уплывает, уплывает в Никуда.
Теперь она только во мраке моего воображения.
– Пожалуй, людские лица – тоже неплохо. Ты меня убедила.
– Зачем же вы убегаете от них?
– Ах, мадмуазель, разве человек может знать, почему и куда он летит.
И почему, наконец, в Никуда?
*
«Наигранные страсти актёров» – так я подумал ещё в той жизни за утренним чаем, глядя в выпученный глаз телевизора. Единственное время, когда я смотрю на безобразие ТВ.
Игра – не жизнь. Жизнь сегодня жёстче, плотнее.
*
Театр. Чтобы забыться. Подготовиться к вечному побегу в Никуда..
Долой ваше искусство? Когда всё гибнет – долой.
– «Правит миром слепая любовь» – из песенки.
– Любви нет. Есть страсти. Их обнажают актёры на арене жизни: власть, деньги, тело. Только ползущие во власть олигархи думают, что они над кем-то властвуют.
Жизнь – тайна при полном свете.
Но кто играется нами? Кто превращает нас в жалких актёров?
*
Меня играло несколько артистов, даже лица их были разными (см. мои фото). Они по-разному думали, говорили, двигались. Общались. Кто из них удачнее всех сыграл меня?
*
– Ты играла или жила?
Вглядываюсь в её лёгкое изящное тело...
Реснички – прыг-прыг. Губки едва заметно, но мой глаз видит, пухлые губки чуть скривились. Через годы разочарований – губы совсем скривятся.
– Ты играла в любопытство к моим мыслям?
Нет любви! Нет верности! Нет дружбы! А может ли человек без них? Это безумное существо, охваченное вокруг пламенем человеческой вражды, равнодушными убийствами равнодушных убийц, бездарными политическими актёрами, изъеденными ржавчиной души бизнесменов, может ли человеческое существо без верности, любви и дружбы?
Горящие обломки галактик летят в бездны, под твоими ногами…
Знала ли ты, что я видел всё это? Ты – бабочка, порхающая от цветка к цветку. Ах, как это приятно – взмахнул нежными крылышками – перепорхнул, пей нектар из другой чаши!
Не знаешь. А я в учители не нанимался. Пусть тебя учит другой – страдать, кривить губки.
Ухожу от всех. И, наконец, выхожу из своего актёра.
*
Равномерный ритм подрагивающего вагона. Качает, как в колыбели, и, как в колыбели, ты погружаешься в нулевое состояние. Дремлющее сознание покрывает тьма.
Мой стремительный поезд высвечивает в ночном небе огненный круг и с грохотом, сверкающей спиралью ввинчивается в самый центр мрака. Во мраке посверкивают вспышки звуков. Исподволь, из низов нарастают мощь и грохот, они достигают чудовищной силы и покрывают собой все частные звуки. Мир – в огненной бездне, где плавится всё сущее: свет и тьма, добро и зло, истина и ложь. Гигантский тигель алхимика, из него выпадают в осадок планеты, светила, люди. Только тьма и свет, зло и добро, ложь и истина остаются там, в кипящем котле Сущего. Наше сознание воспринимает их как отблески вечной плавки, но не может разгадать их значения.
Человеку дано только простое: тяга плоти к плоти, духа к духу Жизнь: рождение, потом вопрошание: кто я и где, потом – в Никуда. Кому дано рождаться – рождается. Под грохот вечного рождения Сущего.
Кто я и где?
*
Листы, зачертанные торопливым карандашом.
Когда я уйду, эти штрихи на камне памяти останутся. Надолго ли? Планеты разлетаются на куски, гаснут звёзды. И только эйдосы, рождённые моим воображением, вечны. Эйдосы всех, кто живёт.
Когда ночь к концу что угодно наскребёшь.
Прочтите и простите этот бред.
*
Лежу на полке вагона, колёса стучат, выстукивая строчки, и картинки пейзажей, как лягушки, прыгают за окном.
*
Ночь. Час, два – сна нет. Три!
На стене горящие цифры 3.03 читаются как SOS.
Ко мне снова вернулась странная страсть – ощущать во рту влагу слова и scribere. День назад мои слова мне казались отвратительными. Какой бездарный бродяга мог написать их!
Мне снова стало нравиться само написание букв. Содержание – случайное и летучее. Scriptum – материя, плоть, жизнь, вечное.
Бумага истлеет, а эйдосы вечные?
*
Поцелуй создаёт безсмертие.
*
На скалах, на плитах пирамид мужчины наносят шрамы из иероглифов, чтобы их начертания тысячелетиями вопили миру: «Белая принцесса, ты корень мира, ось мира, движение его».
*
Из поцелуя рождаются дети.
*
Я смотрю в окно десятого этажа – там мы живём. Она идёт на работу. Маленькое существо, приплюснутое, придавленное к асфальту. Весь мир нагромождён над, вокруг и на ней. В сущности – беззащитна.
Эй, там, наверху, вы когда-нибудь задумывались о хрупкости человека?
Ткни пальцем – рухнет.
Люди! Нагородили горы убийственных веществ против этого маленького нежного тела. А вы ещё говорите «человек – это звучит гордо!» Человек – жесток.
Норовит уничтожить жизнь.
Орудия убийства есть – ума нет.
*
Эй, вы там, наверху. Бежишь по жизни на последнем пределе сил, и вдруг летишь в Никуда.
О, Боже! Как трудно устроен твой мир!
*
Как самонадеянны мы, мужчины, мы думаем: мы творим, управляем, движем делами мира сего. Но признайтесь, что для нас дороже всех золотых гор? Да, она, она и наши чада, наши дети, продолжение нашей, жизни, планеты, жизни звёзд и галактик, родной нам всем Вселенной.
*
Женщина, как тебе нужен мужчина!
Чтобы горели звёзды, чтобы вертелись планеты, чтобы рожались люди и оживала Вселенная. Люди, дети, животные, травы, облака.
Всё оживало, радовалось, было. Бысть.
И пусть они глотают доллары, евро. Мы будем любить, продолжать жизнь в этой немой огромной Вселенной. Мы заполним её голосами детей и музыкой жизни.
*
Люди тщатся зацепиться за край утёса, чтобы – не в пропасть. А ради чего? Вы там, наверху, не поверите: чтобы умереть. Был – и нет, как будто не был. Зачем вся эта заварушка под названием жизнь?
«И враги человеку – домашние его» – это Он сказал – две тысячи лет назад.
Тянешь лямку – плечо натирает. Работа – тоска. А без неё уснёшь, как рыба без воды. Тоска! Больно, если вы способны понять это. Чтобы от неё не пропасть, возьмёшь в руки автомат и будешь бить и биться за кого угодно и против кого угодно.
*
Каюсь, Господи, в том, что я свершил, и в том, чего не сверши.
Каюсь, Господи, в том, что я намыслил, и в том, чего не помыслил.
Помилуй мя, Боже, в Царствии своем.
*
Усталость семьи, как усталость металла. Ссоры, упрёки. Счастливое одиночество.
Годы незаметны. Время не имеет цвета. Сто лет назад оно было таким же, каким будет через тысячу. Одно и то же солнце встаёт чистым и золотистым на Востоке и уходит за горизонт в крови и золоте. Восток и Запад. Рождение и смерть.
Несметные облака пролетели над землёй за тысячи дней.
*
До чего скучен тот тип, внизу. Банальное скучно.
А разве я – нет? В конце культуры – только банальное.
*
Белая принцесса прошлого моей души, Тебе трудно идти среди нас. Но других путей для женщин нашей планеты нет. Ты иди, а я буду молиться за тебя, чтобы никто не тронул тебя грубостью, похотью, земной чепухой.
Много есть путей, но Великий Путь не найти на карте. (Лао – цзы, если он был).
*
– В сущности, жена несчастна. Муж с годами стал неразговорчив. Неласков.
Женщина любит поговорить, высказать себя.
К концу 90-х я стал совсем суров. Навалились на душу гангстеры. Работа – до опустошения. Прости, Господи, загубил я твою душу в себе.
Жестокость буржуазной жизни…
Было с нею так много хорошего, душевного.
Спасибо, неизвестный мне человек. Помогли.
– ?
– Выбросил из себя всё злое, мелкое. Она там мается. Не может без меня. У неё никого нет. Она беззащитна. Без меня погибнет. Надо скорее… Прощайте.
Он пробежал мимо окна вагона не оглянувшись, не посмотрев, не махнув рукой, исчез в маленькой дверце крошечной станции, которой никто на свете не знает. Там живут люди никому неизвестные. Родятся – никто, кроме двух-трёх человек, не знает, умрут – тоже. А что, меняет дело, если не два-три, а двести-триста? Тысячи? Всё забывается. Сколько было министров-политиков – исчезли. Политика – нелепость. Нельзя управлять неуправляемым. Политики делают глупости, а жизнь идёт своим чередом, приходят новые гангстеры… И несть конца спектаклю абсурда.
Живи иллюзиями ума и сердца.
*
Может быть, внизу никого и не было, была моя тень и мой (внутренний?) голос. Внизу – темнота, лишь блуждающие пятна света от луны, от пролетающих мимо станций.
*
Господи! Обрушь на нас все силы великого гнева!
– Зачем? Вы сами обрушили на себя все гадости мира.
«С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нетерпимом тиранстве. Всё благородное, безкорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству (наживе – я)». А.С. Пушкин.
Вот именно – с изумлением.
*
Среди потоков грязи и лжи, в которых мы бродим по колена, так хочется правды и чистоты.
А я мечусь между отрешенностью от заблудшего мира – мира чиновников и бизнеса, и стремлением крикнуть… А что крикнуть?
Для себя тайно, как подпольщик, видеть себя частью грандиозного творения гигантских галактик, планет и звёзд, существ духовных и телесных. В тебе и во мне – творящее движение бытия.
Но могу ли я это крикнуть людям? Они заняты тщеславными делами. Говорю им –только любовь чиста и правдива. Но нам не под силу любовь и, значит, правда и чистота.
Такой век – лжи и тщеславия.
*
А может, человечество выживет, взыскует чистоты и правды, поднимаясь из глубин ночи, чтобы сжечь её.
А я говорю: прощай! Вот оно, русское прощай. Простите уходящего, простите неправду его перед лицом Божьим.
*
Фотография, на которой уже почти ничего не видно. Изображение совсем сотрётся в памяти? И я придумаю для себя твой облик, события, твои слова?
Продолжаю лететь среди трагического мира в Никуда.
*
Бешеная стрела летит сквозь дни и ночи, сквозь города и сёла, леса и горы, и ведьмин глаз луны гонится за нами подсмотреть, куда ты летишь, человече? Ты попадёшь как раз туда, откуда бежишь.
*
Можно ли лететь в Никуда? Но именно туда я и мчусь.
Как все.
*
Меня выбросили в пространство, родившее меня тем, кто я есть. Человечество исчезло. Тихо. Только кузнечики стрекочут в травинках. Небо свободно от металлических аппаратов. Птицы купаются в голубой свободе. Их славный щебет вокруг меня. Дорога – лишь примятая в колеях трава – идёт прямо, и ничего ей не мешает. Она идёт в другие дали или в другое время, как новый день из утренней зари, в них возникает другое существо, не такое, как сейчас я.
*
Ну, вот и всё. Простите-прощайте.
Москва – 2006, 2021
