Елена ЧУБЕНКО. Штабной полотёр
Рассказ / Художник Джейсон Сейлер
– Нин, мне надо с тобой посоветоваться, – бубнит в телефон Эрастыч. – Давай сбежимся, а? Очень нужно!
– Эрастыч, сейчас некогда. Давай в обед, в кафешке напротив моей работы?
– Лады! Обнимаю. Пока-пока.
Нина достояла на КПП до обеденного перерыва, и всё думала про Георгия. Несчастливый он какой-то. Так-то он Георгий Эрастович, наградили же предки имечком. Да ещё фамилия Буранов. А сам маленький, для «Буранова» мелковат. То «Вихрь», то «Лютый» нарекут языкастые на прозвища женщины.
Работал в прежние времена в их части кадровиком, носил погоны и благополучно ушёл на пенсию в звании подполковника. Вроде и военный, в то же время замполит, потом кадровик. Девчонки из строевой части его и за мужика не считали: послушаешь их разговоры, уши вянут. Вроде как ещё одна подружка при них, только мужского рода.
На пенсии долго не засиделся, не привык копейки считать. Вернулся в родную часть на эту же должность, но без погон. Работал три дня в неделю, по трудовому договору, умудрился взять подработку в охранном предприятии, где уже работала бывшая коллега, Нина. Там дежурил по выходным. А вечерами сидел над отчётами разных ИП и ООО, трудовую копейку зарабатывал.
Нина порой забегала к нему вечером, «ударить по кофейку». Присесть было негде. Всюду – на диванчике, на стульях, даже на полу лежали папки с бумагами. Горы бумаг были на столе возле компьютера, как он со всем этим справлялся, было непонятно. Без бумаг была только кухня, где они и посиживали порой, перемывая косточки бывшим коллегам.
У Эрастовича была какая-то нескладуха в личной жизни. Первая жена ушла от него давным-давно. Забрал сына через суд, вырастил его один и отправил в Суворовское. Нашёл потом себе новую подругу, прожил с нею лет восемь.
«Фигура модельного плана», – как её окрестили знакомые Георгия. Ездил с нею в Питер и Кисловодск, лечились в Ессентуках и Минводах. Наряжал, как куклу. Да на куклу она и походила, если присмотреться. Кукольно красивые глаза, фигурка Барби, на полголовы выше своего «Папика Эрастовича», как она его снисходительно называла.
Удрала от него с командиром части, где служил и Георгий. Командир был заметно стройнее, выше, моложе и перспективнее – перевели из Кяхты в Кубринск.
Брошенный кадровик «поплыл». Плаксиво жаловался по телефону всем своим подругам по службе, просил совета.
И сегодня Нина понимала, что разговор будет крутится опять вокруг сбежавшей «куклы».
Так и получилось. Ещё только увидев в окно торопливо идущего к кафе Эрастовича, поняла – разговор про разбившуюся семейную лодку. Это уже начинало надоедать. Но почти двадцать лет работы бок о бок обязывали сопереживать по поводу семьи. Кстати, у самой Нины с этим делом было совсем глухо. После операции в онкологии, когда лишилась одной груди, жизнь стала совершенно иной. И дело было даже не в груди этой, выброшенной хирургом. Хотя, чего кривить, и в ней тоже.
Три или четыре года она наблюдалась, проверялась, сдавала анализы и радовалась, что всё хорошо закончилось. Ремиссия была стойкой. А муженёк съехал сразу, как только она вернулась домой после операции. Детей до этого Бог не дал, а потом... А потом и не до детей стало. Неизвестно, чем обернётся в дальнейшем, может и вторую красоту пришлось бы выбросить. В общем, два обломка от семейных лодок они были – Нина и Эрастыч.
Он увидел её за привычным столиком, где частенько вместе перекусывали по-холостяцки.
– Ну, рассказывай, что у тебя там? Только не говори, что вернулась и простил, – нависла она над столом в позе следователя.
– Нет-нет, я не общаюсь с ней, – испуганно замотал он головой. Пригладил лысину ладонью, привычно заказал кофе и булочку, и спросил, строго глядя на Нину:
– Ты знаешь меня сто лет. Что во мне не так? Я ещё не стар. Я ещё, ну, как мужчина, вполне себе... Я состоятельный. Я могу позволить любой отдых с подругой – в России, за границей. Ну почему не так всё? Почему они уходят? А? Ответь мне, как сержант подполковнику, Нин! Честно ответь.
– Георгий!.. Ну, ты как маленький. Вот кто они были, твои жёны и боевые подруги? Ну, кто? Честно мне скажи, как подполковник сержанту. Молчишь? Да про-ф-ур-с-е-т-ки они. Ты им не как мужик нужен, а как кошелёк на ножках. Так ведь?
Тот, поковыряв ложечкой залитую сиропом румяную «улитку», поджал губы.
– Так. Получается так.
– Ты вот сейчас знакомишься где-нибудь, приглядываешь себе кого?
– Ну, не то что знакомлюсь... Познакомили уже меня с одной, – неохотно протянул он, а потом довольно улыбнулся.
– Вооот. И ты ей сразу: «Я состоятельный, у меня пенсия, приработки, то сё?». Дурак ты. Да сейчас на тебя, как мухи на г-в-н-о, даже 18-летние налетят, только бумажник свой засвети, да пообещай, что в Мариинку свозишь, как ту в прошлый раз. Д-у-у-рак!
– А что делать-то? Нин? Ну, не доживать же мне одному. Мне ж еще 50 нет, – он отвернулся к окну, потом взял салфетку из подставки и промокнул вспотевшую лысину.
– Нормальную ищи. Не куклу! Оттого, что рядом с тобой модель будет идти, ты кучерявей не станешь. И выше тоже, уж извини. Ищи обычную бабу, с мозгами. Которая тебя полюбит, а не деньги, – психанула Нина.
– Нууу..., не знаю. Я думал, ты мне присоветуешь что… Давай, я вас с нею познакомлю, и ты скажешь, как она тебе, – неуверенно попросил он.
– Ещё интереснее… Хотя, давай! – Нина хлопнула остатки кофе из чашки, завернула нетронутую выпечку в салфетки. – Побежала я на пост. Звони, прибегу к тебе, на смотрины, – и затопала берцами по кафелю.
Через пару недель он и впрямь позвонил:
– Нин, забегай, если время есть.
Та, не переодеваясь, в спецовке ЧОПа и берцах, суровая как прокурор, через часок была уже на месте, у дверей квартиры сослуживца. Никакой новой подруги там не было. Сам он собирал в углу стопки папок, выстраивая из них многоэтажную пирамиду. К ней пристраивал новую. В коробку из-под обуви складывал печати.
– Эрастыч? Это откуда у тебя столько печатей? – удивилась Нина.
– Драсьте! Я ж у них у всех, – ногой он сдвинул папки поплотнее, – бухгалтером. Что же, мне каждый раз бежать за печатью? Так удобнее.
– А… А чего ты сегодня всё сдвигаешь в угол? Не с молодой ли тут танец новобрачных собрался танцевать, – съязвила Нина.
– Ерунда всё, Нина, ерунда. Садись вон, диван свободный. Короче, сделал я ей в пятницу предложение. А она, представляешь, говорит мне: «Замуж? Ты кто, вообще? Штабной полотёр. Я бы, конечно, вышла, но за боевого офицера, а не за штабиста». И таким тоном, Нин. Я себя ростом в метр почувствовал, – он спрятал от Нины взгляд, зарывшись в папки.
Нина устало плюхнулась на диван.
– А что я тебе говорила? Я ж говорю – проф-ки!
– Ну что ты заладила… Может, она и права. Росту во мне никакого и славы боевой за мной не замечено. Ну, стрелял на стрельбах лучше всех, так кто это видел. Но я не за этим, Нин тебя позвал. В общем..., вот, – он сунул ей в руку заявление.
Нина бегло пробежала глазами – об увольнении из части. Под ним – второе. Об увольнении из ЧОПа. Осипло переспросила:
– И?
– Я сходил в военкомат. Ухожу добровольцем. Дали неделю утрясти дела. Я ей докажу, что не полотёр, – как-то неуверенно произнёс он.
– Георгий Эрастыч! Вы в своём уме!
– Нин, мы ж сто лет, как договорились, что на «ты».
– Ты от ответа не уходи и не финти. Ты с ума что ли сошёл? Тебе через год полтинник. Какой «доброволец»? Ты же, кроме книги приказов, ничего тяжелее в штабе не поднимал!
– Ну, не утрируй, тащ сержант. Я учился в высшем военном училище, где военные дисциплины, между прочим, в приоритете, а не навыки переноски книги приказов. Заметь – одни пятерки. Короче, чего теперь тут кулаками махать – заявление моё приняли на работе, так как я уже из военкомата принес список, что мне подготовить нужно. В ЧОП сама отдашь.
До Нины дошло, что Эрастыч не шутит. А ей то ли плакать, то ли смеяться.
– Какой с него вояка? – думала она, исподволь наблюдая за ним: невысоким, начинающим слегка полнеть. За его блестящей лысиной, обрамлённой беззащитным светлым венчиком волос. В ней трогательно отражались три лампочки от люстры. И от того, как он внимательно разбирал бумаги на столе, раскладывая их по папкам, собирал какие-то флэшки, подписывал пакетики, ей становилось не по себе. Хотелось плакать, как обычной мамаше. Ведь Эрастыч был моложе её на целых пять лет.
– Но вот приедешь ты туда и что? Воевать? – нажимала она на него, всё ещё надеясь отговорить. – А люди эти твои? Бумаги? В сентябре отчёт, а тебя нет.
– Потому и позвал. В принципе, я там долго не буду. Месяца два, типа, поволонтёрю. Потом вернусь. Я ж не за медалькой еду. А сам себе доказать, что могу.
– Сиди ты! «Себе», – передразнила Нина. – И думаешь, она выскочит сразу за тебя?
– Всё. Слушай сюда, тащ сержант. Если к сентябрю я не приеду, тебе будут звонить мои руководители, я их замкнул на твой номер. Дам тебе мой второй ключ. Придёшь, откроешь квартиру и папки раздашь тем, кто попросит. К остальным я сам приеду. Печати сразу забери, вдруг понадобятся кому до сентября.
– Я?
– Ты. Сына беспокоить не буду. Только окончил училище, только служба началась, не дело отпрашиваться. Да и Сирия ему вроде светит. Слава Богу, не Украина. И вообще он далеко, а ты рядом, мой верный товарищ Санчо Панса. – Эрастыч улыбнулся устало: – Помнишь наши костюмы в тот Новый год?
– Помню, идальго. Зубы не заговаривай. Я поняла. Только..., может всё-таки отбракуют тебя по возрасту, – с надеждой начала она.
– Брось. Я решил уже. И потом, я ж доброволец, не мобилизованный. – неожиданно твёрдо отрезал он. Взглянул на портрет молоденького лейтенанта на стенке, и обратился уже к ему: – А ты сынок, дома будь... В Подмосковье он, в части, – не оглядываясь, сказал Нине. И добавил: – Дело принципа. Полотёр или не полотёр. И вот ещё что. Вот карточка моя, ВТБ. Одна сберовская у меня, а эта – ВТБ. На ней есть сумма. Если что..., в общем, если тебя припрёт со здоровьем, мало ли какие дела у тебя там в онкологии, или где ещё – бери, сколько надо. Это приказ. Через банкомат снимай и пользуйся.
– Да ты што? Удумал тоже! У меня есть на крайняк. Я откидываю по червонцу, я…
– Я сказал, – приказ, – снова жестко отрубил он, неожиданно превращаясь в незнакомого ей маленького и властного офицера, доселе ей неизвестного.
Уехал он неожиданно быстро. Нина надеялась, что будет привычная бумажная тягомотина, все решится через месяц-два. Но уже к концу недели вышел на связь из Ростова, рассказал, что идёт активная подготовка, а потом не будет связи.
– Меня все считают самым старшим и опытным, представляешь, – говорил он Нине. – Я командир в нашей группе добровольцев. Нас почти тридцать. Всё нормально. Знаешь, я рад, что я тут. Мы тут все такие, постарше. Пацанов попросту жаль. Не представляешь, какие они оттуда выходят...
Дежурства по выходным теперь проходили без Эрастовича. И Нине как-то стало его не хватать: его обстоятельных разговоров, даже его нытья. Он разбирался практически во всём, кроме семейной жизни. Да, собственно, в ней и Нина не была сильна. В спорах с ЖКХ, налоговых хитросплетениях, в кадровых делах – везде он был как ходячая энциклопедия. Даже все её подруги к этому привыкли и постоянно спрашивали, куда он запропастился.
А однажды прикатила на черной «Ауди» дама, которую напарница тут ж окрестила «мамзель». Брезгливо оглядывая поручни проходной, мамзель встала напротив окошечка и манерно растягивая губы, спросила:
– Женщина... Скажите, у вас тут работает Георгий Эрастович?
– Работает. А что вы хотели? – Нина вдруг поняла, кто к ним пожаловала.
– Может, он телефон потерял? Он постоянно недоступен, – мамзель улыбнулась надутыми, как велосипедные шины, губами, добиваясь расположения от сидящих за стеклом недружелюбных тёток.
– Вы по бухгалтерским делам? Он в командировке.
– В какой? – мамзель удивлённо навострила накладные ресницы в окошечко.
– В такой. Он же не штабной полотёр, а боевой офицер! Отговаривала его, отговаривала, говорю, как я без тебя, а он заладил: «Это мой долг!» Говорю, как же мы без тебя, а он: – Ничего. Я хочу, чтобы наш сын мной гордился, – Нину «волокло» без тормозов.
Мамзель неверяще глядела в окошечко и Нина, чтоб окончательно её доконать, обернулась к напарнице и пожаловалась:
– Ой, он, мой-то, упрямый такой... Если уж что затеял, то всё. Кремень, не мужик.
– А вы ...женаты? Давно?
– Конечно! А вы... по отчётам? – Нина подпустила ревности на всякий случай.
– По отчётам! – Мамзель резко повернулась и через полминуты «Ауди» раздраженно дёрнулась от окон в сторону шлагбаума.
Напарница Нины удивлённо хмыкнула:
– Нин, ну ты даёшь. И сын появился, и муж, и брак. Чего ты взбесилась?
– Да он из-за этой клюшки пустотелой поехал на войну! Ты видела её? Это ж... Д-у-р-а губастая... Бедны-ыый! Почему ему именно на таких везёт!
– Ну ты, как Матросов на амбразуру. Оценит, думаешь? На тебе женится?
– Д-у-р-а ты! Господи, лишь бы вернулся живой. Какая разница, оценит или нет... – Нина погрустнела, и раскрыв новый журнал дежурств, стала старательно расчерчивать графы и колонки, стараясь, чтобы напарница не заметила слезы.
Через долгих два месяца Эрастович вышел на связь.
– Нин, дорогая, привет! Я продлил контракт ещё на два месяца. Не могу я бросить всё и уехать. Нас двенадцать осталось из трёх десятков. На второй контракт пошёл только я.
– Эрастыч, миленький! Ты с ума сошёл. Как «продлил»? Из-за этой д-у-р-ы?
– Что ты… Я, по-моему, даже лица её теперь не вспомню. Я просто не могу позволить, что эти мальчишки, новая группа, пойдут одни. Приехали позавчера. Необстрелянные. Ничего не знающие. Нет, Нин… Не могу. Они ж… как мой сын и даже моложе.
– Я молюсь за тебя, – Нина неожиданно заплакала…
– Я сам молюсь, веришь мне, Нинок. Верующий замполит... Мне кажется, потому и жив. Пока, до связи… Не гунди там, мой Санча Панса. Ты лучше найди стихотворение…
– Что? Какое стихотворение?
– Нин… «Призовите меня на войну». Ты всё поймёшь. Тут такое. Не имею я право ехать домой. Я офицер, Нина, – в голосе его снова послышались нотки, которых раньше она никогда не слышала.
После звонка Нина долго тупо стояла у столика, разглядывая замолчавший сотовый телефон. И вдруг он пропиликал ещё несколько раз. Одна за одной прилетели фотографии: обросший бородой Эрастыч в окружении таких же, как и он, возрастных бородатых мужиков. Особо выделялись два совсем уж стареньких дедка, стоящих у него за спиной.
Эрастыч на фоне разбитого и прошитого очередями автобуса. Ещё одна – Эрастыч – крупный план, уставшие глаза, такие грустные, что хотелось плакать при одном взгляде на него. И неожиданно для себя Нина вдруг подумала, что совершенно зря думала о нём, как о «подружке», с которой плакаться в жилетку друг другу хорошо.
Погиб Георгий через две недели. Правда об этом она узнала только через месяц. в дверь позвонили.
– От Эрастовича, – представился кто-то за порогом. В первую минуту она попросту онемела, потом торопливо распахнула дверь.
– Верный Санчо Панса? Я правильно к Вам обращаюсь? Я по просьбе нашего командира, подполковника Буранова.
– Георгия Эрастовича? Как он? Почему не сам... – Нина обрадовалась, а потом испуганно осеклась.
– Погиб он, Нина Ивановна… Мы друг другу дали номера телефонов, адреса, кому звонить в случае чего. Он дал номер сына и ваш. Сын сейчас в Сирии, поэтому я к вам.
Нина всхлипнула. Сомнений больше не было... Совпали и «Санчо Панса», и сын – лётчик.
– Проходите.
Вместе они прошли в зал, гость присел на диван. Высокий, худой мужчина в гражданском, с почерневшим от солнца и ветра лицом. Предельно усталые глаза, жесткие складки возле губ. Помолчали.
– Когда это произошло? – Нина наконец осмелилась спросить главное, справившись с сухим комком в горле.
– В середине июля. Две недели нового контракта ещё не прошло. Я пришёл с пополнением, после ранения. А он остался на второй срок. Разговорились как-то вечером. Поделились адресами, на крайний случай. Я из Бурятии, земляки. Рассказал он мне про сына, и про службу, и про вас. Про то, что дед воевал, похоронен рядом, в Белоруссии. Если, мол, что, никуда не отправляйте, рядом с дедом у Житковичей. Дома плакать некому.
В тот день мы попали под миномётный огонь. Он не усидел в укрытии, видел, как троих наших ранило. Нас не выпустил, приказал сидеть. Отчаянный он, всё шутил, что заговорённый. Прополз к трехсотым, стропой первого за снарягу, а мы тянули. А когда пытался спасти третьего, прямо туда, в окоп и прилетело. Ничего от них не осталось...
Я сфотографировал, где он похоронен, – мужчина достал сотовый телефон и показал ей фотографию деревянного креста с именем «Георгий Буранов». – Диктуйте свой номер, скину координаты, – достал очки, и стал перекидывать фото.
– Да, чуть не забыл. Он просил вас обязательно раздать документы из его квартиры, и обязательно пролечиться, не жалеть его денег.
Нина расплакалась.
Через год она установила мраморный памятник в Житковическом районе, где был похоронен Георгий Буранов. На памятнике, кроме фамилии, попросила сделать гравировку – образ Георгия Победоносца. Положила цветы, поплакала. А потом поехала дальше – туда, где в полутора километрах стоит обелиск захоронению времён войны. Там ждал старший Буранов.
