Юрий ОГОРОДНИКОВ. Синие тени

Рассказ / Илл.: Художник Соледад Фернандес

Жанр не определён, видимо, живопись словом. Что противопоказано слову, кроме прозы Льва Толстого, но иногда хочется поиграть словами.

Фотография – остановленное мгновение, портрет – оживлённая Вечность.

 *

 Я проводил взглядом ярко-жёлтую электричку, она двинулась и скорость стёрла солнечную желтизну вагона, превратив её в бледные полоски.

 На тропинке впереди меня я увидел белую фигурку с чёрным пятном головы и бросился догонять её.

 «Очи чёрные, очи страстные, очи жгучие…»

 Приземлённый текст песни сразу погасил вспыхнувшее впечатление, превратив красно-жёлтый праздник в серый студень будней.

 *

 Весной студенты факультетов живописи разбегаются по всей стране готовить курсовые и дипломные работы.

Кто по зову души в монастырь – белые стены, выразительные башни, золотые, синие купола, старинные фрески.

Или в деревеньки – задумчивые, душевные.

А кто в современный город – вот вам безобразие форм, параллелограммы серых, как мышь, домов. Убивающих душу.

 Петербуржцы любят Ферапонтово, Белозерье, завораживающие душу оранжевые фрески Дионисия по всем стенам храма, наслаждайся, копируй.

Белые стены, выразительные башенки монастыря, слева – серебряное озеро, справа – за башенкой, взбегающая на зелёный холм жёлтая дорога. Картину замыкает сочная зелень хвойного леса. Пиши, выдумывай, пробуй.

 *

 Наш факультет построил дом в хвойном лесу для желающих поработать на «пленэре», на воздухе среди природы. Я приехал подготовить дипломную картину и для размышлений после шумной суеты коридоров института и улиц города. Может быть, последнее главное. У меня было полтора месяца до защиты. Здесь я надеялся на одиночество.

Вижу: одиночество сорвалось, догоню незваную, поздороваюсь и – дальше.

Но…

Догнал, поздоровался с удивлением: где-то я видел эту аккуратную чёрную головку, плотно прилегающие короткие волосы, чёрные с блестинкой глаза, ах, эти чёрные… И вся фигурка аккуратная, гармоничная.

 Вспомнил: в нашем маленьком выставочном зале выставлен её портрет, написанный преподавателем портрета, это он учил нас. Под портретом он поместил фотографию чудесной головки. Тогда-то я и подумал, хотя знал, что афоризмы неверны: фотография – застывшее мгновенье, портрет – оживлённая вечность.

Словом, передо мной красавица – молодая, начинающая преподавательница факультета. Заметил: не очень довольна моим появлением. Тоже убегала в одиночество?

*

Продолжать не нужно? Но попробую.

 *

Вечером писал дипломную.

Передо мной слева – тёмная хвоя, справа над синим горизонтом яркая светло-жёлтая до щемления глаз полоска неба под небрежными набросками тёмных облачков.

 Быстро, с удовольствием превращал видимое в щемяще яркое подобье.

 Внизу, под тёмными елями быстро набросал кистью яркие чисто синие тени.

 Подумал: если представлю комиссии этот праздник кисти, зарубят. Скажут: такого не бывает.

 Но, господа начальники, живопись – это то, чего никогда не бывает.

 Даже классика прошлого – тщательно очищенное от мусора быта – бытие, чистое воображение, гармония души.

 Подброшу им старую картину, как они учли: тёмно-претёмные рёбра изб. Мрачные островки деревьев, тёмное нестиранное тряпьё застывших тучек.

*

 Убожество воображения – мёртвая душа?

 Я буду говорить своим ученикам: живопись – праздник жизни, радость души.

Жизнь, действительность – только предлог для живописи. Наше сознание – отпечаток, фотография того, что видим. То, что представляете, пишите своей душой, в зависимости от её состояния в данный момент.

 На пути в дом встретил и поздоровался с прекрасной головкой. Она улыбнулась.

О! Спасибо за улыбку.

 Так мы улыбались друг другу несколько раз.

 *

 Посмотрел акварельки соседки по дому: чистые, безплотные*, прозрачные до бледности. Так её чистая душа преобразила густую плоть жизни. Жёлтую, зелёную, синюю.

(*Здесь и далее автор использует дореформенную орфографию в написании приставки без-. Приставки без-, через- (чрез-) всегда имели на конце з: безполезный, безкровный, безтактный, безсонница; черезчуръ, чрезполосица. – Ред.)

 *

Однажды днём – роскошь белых облаков на бледно-голубом просторе неба. Пытался передать объём этой плывущей роскоши: подсинить снизу. Бился, бился, сдирал, малевал, сдирал. Не получалось. Боже, бездарен, не могу перенести радость моей души на полотно картины.

 *

 В эту роковую ночь не мог уснуть. Долго бродил под чаровницей души луной, белой, чистой, круглой.

 Вернулся в дом. Дом разделён коридором на две половины, правая мужская, левая женская.

 В задумчивости открыл дверь в левую половину. И то, что увидел, бросило в дрожь душу. Моя спутница спит – рубашка поднялась до живота, сверху до подбородка, закрыв грудь.

Неудержимо влекут длинные, стройные, белые, облитые молочным светом луны ноги женщины. Отвернулся. Чистое должно остаться чистым.

Преодолевая мощь земного тяготения, дополз до её груди и уткнул в белизну и мягкость её предплечья своё горящее лицо.

– Что вы делаете! – воскликнула проснувшаяся девушка.

– Не знаю, простите моё безумие.

 Пауза.

Она вдруг обняла мою голову.

– Успокойтесь, видела, вы умный, волевой. Хороший мой, будем друзьями.

 *

 С этого времени мы бродили с нею вместе в свободное от эскизов время, говорили: как это чудо природы перенести с души на полотно?

 Говорили и об искусстве, как о творении того, чего не было, нового явления жизни. То, что создали, например, писатели, не бывшее до них, Онегин, Печорин, Василий Тёркин, – начинает жить среди нас веками, близкие, родные нам существа.

 Простите, чистота, красота её головки, её видимого тела, её души поразили мою грешную душу.

 Я готов был вечно бродить с нею и под белой луной, и под золотым солнцем. Её красота – какая головка! – её чистая душа наполнили всего меня.

 Но настал тяжёлый, чугунный день. Я проводил её до электрички. На станции она сказала:

– Спасибо вам, вы друг моей души. Это редкость.

И в дверях:

– Я увольняюсь от чуждых НАМ с вами учителей.

 Это были последние слова, которые я слышал от этой прекрасной женщины, лик которой обогатил живопись и жизнь.

 Но то, что я пишу своей кистью, всё – во имя её и во славу Господа.