Владимир ПРОНСКИЙ. Городской гонец доброты
Рассказ / Илл.: Неизвестный художник
Тимофей и Нина зимой гуляли редко. То мороз пугал, то ветер мешал, то обманчивый лёд под ногами стелился. Только в начале апреля по-настоящему стали выбираться во двор, когда он очистился от снега, а дворники навели порядок на детской площадке. Тимофей сразу спешил к любимым качелям и мог качаться часами, если, конечно, не было других детей.
‒ Такой большой, а всё на верёвках болтается! ‒ однажды ехидно ухмыльнулась высокая и неопрятная мамаша курносой девочки; появились они в их дворе недавно, переехав из другого района. Вот только не сразу узнали, что женщина, приходившая с новенькой, вовсе не мама, а няня, за деньги помогавшая воспитывать чужого ребёнка. Она быстро выпытала, что Тимофей особенный, поэтому с опаской относилась к нему и его матери.
‒ Вы бы не отвлекались на разговоры! ‒ как-то предупредила она Нину, когда та с кем-то разговорилась. ‒ А то не знаешь, чего от вашего ждать?! ‒ и указала на Тимофея. ‒ С виду он вроде тихий, но с ним ушки надо держать на макушке.
Нина попросила сына уступить место.
‒ Вам качели нужны? Пожалуйста! ‒ сказала она и увела сына на «горку», подальше от склочницы; очень хотелось наговорить колкостей, но не стала опускаться до её уровня.
Этот случай вскоре забылся. День ото дня становилось теплее, лёд на заливе почернел, разбился на льдины и вскоре, звеня «иголками», растворился в воде и сошёл. Подсохли прогулочные дорожки, а деревья вдоль берега распушились зелёной кисеёй. И они стали бывать на пойме: всего-то две остановки на трамвае. Мостом проехали ‒ и дыши воздухом, любуйся молодой травой, слушай певчих птиц, суетившихся в кустах, корми уток и вообще радуйся жизни. И нет здесь сварливых женщин, никто не делает глупых и обидных замечаний. Да и Тимофею есть чем заняться ‒ почти десять лет парню! Особенно его интересовали деревья, распускающиеся раньше других.
‒ Черёмуха ‒ моя фаворитка. Она самая чудесная из растений. Она так могуче щекочет мой нос, что я просто не могу отделить её от себя. Китайская в ней сладость и гордая мироточивость, ‒ как-то поведал Тимофей, восторгаясь «фавориткой».
В другой раз, заметив в кустах нарядную птичку, он вздохнул, укоризненно посмотрел на Нину:
‒ Всё в природе кусается, кроме птиц. Жаркая моя мама запрещает завести птицу. Зяблик мне так нравится, он толстый и орёт как сирена. Я мечтаю увидеть его дома, смирно поющим в уютной клеточке.
‒ Тимофей, всё-таки лучше, когда птицы на воле живут, ‒ мягко поправила она. ‒ Ведь в клетке неуютно и не всегда птицам хочется петь.
‒ Зато своего гостя можно угощать вкусностями!
‒ Смотря что ими считать. В природе птицы кормятся самой простой пищей.
‒ Неужели им не хочется пирожного?
‒ Представь, не хочется, потому что они не знают, что это такое…
Тимофей на минутку затих, а потом спохватился:
‒ Я ему оладушек испеку! Мы же с тобой пекли. Папе очень понравились.
‒ Ну и выдумщик…
Гуляя по берегу залива, они становились похожими друг на друга: разговаривали, что-то обсуждали, даже смеялись. Правда, Тимофей лишь слегка улыбался, не расставаясь с привычной серьёзностью.
‒ Тебе хорошо со мной, а папе не очень…
‒ С чего ты решил?
‒ Он почти всегда молчит!
‒ Он же у нас учёный, а им полагается быть молчаливыми, потому что они постоянно о чём-нибудь думают.
‒ Но ты тоже учёная, только рангом ниже.
‒ Вот потому и ниже, что иногда всё-таки улыбаюсь, особенно когда ты послушный…
Тимофей вздохнул, словно знал за собой такую слабость ‒ быть непослушным:
‒ Как же тяжело ‒ слушаться, а ещё тяжелее при этом улыбаться.
И всё-таки он время от времени стеснительно сдерживал улыбку тонкими губами. Именно таким ‒ загадочным ‒ он появлялся на фото в соцсетях и выглядел удивительно домашним мальчиком рядом с серьёзной мамой. И они были похожи друг на друга и внешне, и что, самое удивительное, внутренне. Их взгляды выдавали взаимную привязанность: у обоих уставшие глаза, словно они утомились друг от друга, но это было лишь поверхностным впечатлением ‒ те же взгляды высвечивали удивительную уверенность в том, что они не могут жить один без другого. Они стали словно одним целым, но пока не замечали этого и не обращали внимания, какие у них взгляды. Да и как сравнить свой взгляд с чьим-то, пусть и маминым, если не видишь в этот момент своего.
Как-то их фотографии увидел коллега Нины, литератор Степанов и написал ей в мессенджер, порадовавшись, что они гуляют на Большом заливе, и пригласил:
‒ Приезжайте на Малый! У нас намного живописнее!
‒ А что, Сергей Викторович, и приедем! Тимофею просто необходимо общение!
‒ Вот и прекрасно. Когда сподобитесь, моё пенсионное внимание к вашим услугам. Буду ждать!
Нина, предупреждая, начала рассказывать о сыне, о его непостижимом видении мира, в котором, например, птицы не кусаются.
‒ Что ж, растёт новый Платонов! Только он так мог сказать: «Всё в природе кусается, кроме птиц!» Нам-то понятно, что и птицы кусаются, вернее ‒ клюются, но он-то имел иное в виду... Вот научится дарить интересную, пусть и спорную мысль герою ‒ это будет замечательно. Ведь даже удивительное высказывание не создаёт полной картины, а произнесённое с каким-то иным смыслом ‒ вырисовывает образ, углубляет характер... Будет свободное время и появится желание ‒ приезжайте вместе в Строгино. Хочется хоть немного пообщаться.
Что есть, то есть: любил Сергей Викторович поговорить с необычными людьми, а более с детьми, потому что взрослые полны хитрости, могут думать одно, а говорить другое, пусть часто и невпопад, отчего их хитрость видна особенно. Дети же ‒ совсем иное. Они смотрят на мир другим, внешне необъяснимым взглядом, многое сказанное ими не сразу укладывается в привычное восприятие, будто обыденное слово или фраза оказываются вывернутыми, словно рукава, наизнанку, при этом оставаясь рукавами. И ничем не возразишь, ничего не скажешь против.
К тому же в Степанове с каждым годом всё более накапливалось одиночество, почти не осталось тех, кому можно запросто позвонить и поболтать, другие же, кто оставался доступным, ‒ вышли из доверия. Душа к ним не лежала из-за их ловкачества и вранья. Уж лучше одному быть, чем с такими дружбу водить. К тому же большинство знакомых литераторов были старше его, и законы природы брали своё. У него имелся сын, внук, брат, но с ними ни о чём душевном не поговоришь, ничего не обсудишь ‒ постоянно им некогда, постоянно они заняты. Чаще удавалось поговорить с теми, с кем общался в парке на Малом заливе, но это были лёгкие знакомства, каждое из которых Сергей Викторович воспринимал насторожённо, не разбрасывался эмоциями, знал о чём можно поговорить, о чём нежелательно, а на что и вовсе накладывал табу, ибо неоднократно «обжигался», раскрывая душу, делясь тем, чем, наверное, делиться нежелательно, и потом страдал, когда тот, с кем откровенничал, относился наплевательски, а то и вовсе становился недругом. И это случалось не только в парке. Поэтому и хотелось завести новое бескорыстное знакомство ‒ приятное и бесконечно долгое.
Они договорились, что Нина приедет на днях, как только позволит погода и состояние Тимофея, но удачного совпадения этих обстоятельств ждать пришлось почти месяц. За это время отметили день рождения Тимки, к тому же он окончил третий класс и теперь собирался на дачу. Перед дачей Нина решила исполнить обещание ‒ приехать с ним. И в один из дней они договорились, Сергей Викторович вышел из дому, прихватив книгу для Нины и подарок Тимофею, перед этим объяснив, как доехать. В какой-то момент, дожидаясь автобуса, он отвлёкся и увидел Нину невдалеке: она шла навстречу, сойдя ранее, ‒ стройная, воздушная, улыбающаяся карими глазами. Как только остановилась, Сергей Викторович спросил:
‒ А где Тимка?
‒ Он не смог приехать из-за испортившегося настроения…
‒ С отцом остался?
‒ Нет, он у нас сейчас в университете… За Тимкой дочь присматривает.
‒ Что ж, тогда одни прогуляемся.
Степанов расстроился, чего уж скрывать, хотя, если посмотреть с иной стороны, то у него сегодня своеобразное свидание с молодой женщиной. Неожиданное ‒ этого не отнять. Ведь он, даже будучи разведённым, давно отвык от подобных встреч, и всё романтичное, что с ним происходило когда-то, осталось в ушедших годах, и вспоминать о них не хотелось. Может поэтому, первые минуты были напряжёнными, явно не хватало Тимофея, с ним наверняка встреча выглядела бы по-иному. Нина, словно чувствуя неудобство Сергея Викторовича, начала говорить именно о сыне.
‒ У него совсем некстати случилось обострение. Видимо, весной не так его полечили, плазмаферез что-то напортил и, против ожиданий, возросло нейровоспаление. Это фиксируют анализы, ну а мы все страдаем. Жду, когда поедем на дачу и надеюсь, что там, на вольном воздухе и при смене обстановки, состояние его поправится и к школе он восстановится. Хотя дача ‒ это слишком сильно сказано. У нас частный дом с полянкой луговых трав и старым садом плодовых деревьев и кустарников. Мы поздно приезжаем, рано уезжаем. Сажали поначалу розы ‒ они погибли, а два кустика переродились в шиповник. Из Москвы не наездишься, я смирилась. Поэтому уезжаем на полтора-два месяца. Слава Богу, что на малой родине есть пристанище, которое даёт нам массу удовольствий.
Откровенный рассказ размягчил Степанова. Он рассказал о себе, как начинал писательство, как сочинял урывками, как женился-разводился, как теперь мыкается со взрослым сыном, борясь с его не лучшим поведением ‒ распахнул душу. Интересно ли это было Нине ‒ бог весть, но она слушала, что-то вставляла своё, пока они всё далее забирались в парк. Когда утомились, присели на скамеечку и ещё какое-то время болтали, смотря друг другу в глаза. И он вспомнил молодость, когда вот так же смотрел на кого-то, но тогда всё было другое, планы другие ‒ о них теперь не хотелось вспоминать и рвать душу… Опять заговорили о Тимке, о том, что до отъезда всё-таки постараются приехать вместе.
Но так и не появились, хотя переписывались, а Степанов всё равно выточил из дерева небольшую скульптурку соболя, или что-то похожее на этого зверька, и послал его фото Нине, словно на утверждение, попросив, пока не показывать Тимофею, а то потом, когда он увидит поделку, ему будет не интересно.
Почти два месяца ожидал Степанов их возвращения, и вот узнал от Нины в конце августа, что они приехали. Сергей Викторович решил, что теперь со дня на день можно ждать встречи. Но проходил день за днём, неделя за неделей, а они не появлялись. У самого Степанова в этот время сложилось не самое лучшее настроение: летом проходил диспансеризацию, у него нашли массу болячек. Удивительного в этом, конечно, ничего не было, но всё равно настроения подобные «открытия» не добавляли… Всё понимая, он не смел настырничать, решив, когда наступит подходящий момент, Нина сообщит.
Ждал-ждал и как-то понял, что встреча не состоится никогда, если самому не сделать первого шага. И тогда он, проявив некоторое нахальство, сообщил, что готов сам приехать. Так и сказал:
‒ Познакомлюсь с Тимофеем, и душенька моя успокоится.
‒ Хорошо, попробуем. Тогда через полтора часа встретимся около нашего дома.
Степанов легко согласился и пытался мысленно ускорить время. Вышел из дома с запасом и, подъехав, издали увидел Нину, Тимофея и невысокого, подтянутого и слегка седоватого мужчину с профессорским портфелем. Подошёл, поздоровался, Нина представила:
‒ Это ‒ Алексей Алексеевич, а это наш Тимка… Тимофей, вот Сергей Викторович, о котором ты спрашивал!
Степанов поздоровался с мужем Нины, с Тимофеем, успев ощутить его холодную руку (вспомнил при этом, как, по рассказам Нины, он называл её «Жаркой мамой»), и посмотрел ему в серые глаза, удивлённо глядевшие из-под чёлки… Они показались ему замершими в растерянности, он явно не знал, что делать, а Степанов потрепал его по плечу, сказал:
‒ Вот, Тимофей, мы и встретились. У тебя на одного друга стало больше!
Мальчишка ничего не ответил, лишь кивнул и потупился, явно стесняясь, а когда Степанов вручил ему соболька, Тимка ещё сильнее растерялся. Подумав, доверительно сказал:
‒ У нас тоже для вас есть подарок ‒ шоколадка на меду. Очень полезная. Из Лавры с мамой привезли!
Алексей Алексеевич торопился на лекцию и откланялся, а они собрались прогуляться, но далеко не ушли: налетел колючий осенний ветер, на асфальте запузырился дождь, и пришлось вернуться. Прощание получилось скомканным, поспешным, и от этого немного грустным… И всё-таки у Степанова исполнилась мечта, будет теперь мальчишка смотреть на игрушку и вспоминать их встречу. Надолго ли запомнит её? Это теперь неважно, главное, что она состоялась и доставила обоим несколько минут радости.
Под сопровождение дождя Сергей Викторович затрусил на автобусную остановку, а когда оглянулся ‒ увидел, что Тимка машет рукой, и от его внимания и непосредственности потеплело на душе.
Вечером Степанов заглянул в компьютер и увидел в мессенджере сообщение от Нины:
‒ Дорогой Сергей Викторович, горячо благодарим за встречу, спасибо за книги ‒ буду читать… И за Тимку ‒ он весь вечер необыкновенно послушен, иногда улыбается… А соболь ему очень дорог, почти не выпускает из рук. Пока из Тимки трудно что-то вытянуть, но короткий разговор всё-таки получился. «Что думаешь о Сергее Викторовиче?» ‒ спросила у него. «Он ‒ городской гонец доброты…» ‒ «Соболь понравился?» ‒ «Да, приятный». ‒ «А Сергей Викторович?» ‒ «Понравился. Жду рассказа». ‒ «Какого?» ‒ «Обо мне…» ‒ Вот не утерпела, похвасталась. Вы не против?
‒ Чего же я против-то?! Радуюсь, что Тимофей проявил интерес, отозвался словом, значит, действительно, хотел увидеться. А название рассказа уже есть, оно им придумано и весьма необычно: «Городской гонец доброты».
Завершив переписку, Степанов задумчиво сидел какое-то время и вспоминал, как расставался с Тимофеем, как он неистово махал ему, и Сергей Викторович понял, что такое неравнодушие проявляют только настоящие друзья, которых у него становилось с каждым годом всё меньше и меньше. Он страдал от этого, накручивал себя мыслями от осознания своей ненужности, лишней ворчливости, почему-то казалось, что жизнь кончается, а сам он постепенно лишается всего привычного, что радовало долгие годы, а главное, ‒ обидно сужается круг друзей…
И тем неожиданнее было обрести сегодня нового, с которым, казалось, жизнь теперь начиналась будто заново.
