Александр АНДРЮШКИН. О поэзии «стержневой» и «оппозиционной»
Выступление на 5-х юбилейных Григорьевских чтениях в Санкт-Петербурге 10 ноября 2023 г. // Илл.: Художник Алексей Соловьев
Почему я говорю о поэзии «стержневой», избегая слишком часто употреблять слово «патриотический»?
Потому, что «патриотический» и «патриотизм» – слова не русские, заимствованные у кого-то из европейских «партнёров», быть может, из латыни. «Национальный» – тоже западное, заимствованное слово, остаются слова либо «народный» (но в нём есть некий сословный смысл…), либо, собственно, «русский».
Литературные чтения памяти поэта и воина Игоря Григорьева проходят в Петербурге уже целое десятилетие, накоплен значительный материал, посвящённый и творческому пути И. Григорьева, и в целом проблематике патриотического течения нашей литературы. Об этом течении я и поговорю, предпочитая его называть «стержневым» либо «державным», «государственническим», хотя, конечно, совсем избегать западных слов глупо, поэтому употребляю я и термины «патриотический», «моральный» и т.д. Но с вышеуказанными оговорками.
Одна из главных тем стержневой русской поэзии – трагедия и беда, страдания. Примерами могут служить книга избранной лирики И. Григорьева «Боль» (СПб., 1995), а также анализ поэзии И. Григорьева влиятельным литературоведом А. Любомудровым, например, в статье «“Мучаюсь бедами нашей горестной родины…” Россия Игоря Григорьева».
Однако не все исследователи корректно указывают на причины этих страданий. От некоторых ускользает то, что Россия в лице её духовных вождей добровольно выбрала такой удел, взвалив на себя ношу лидерства. Это лидерство и даёт ощущение боли: «руководить значит страдать». Я бы связал тему боли именно с тяжестью ноши, которую добровольно взваливают на себя деятели стержневого течения, что отсылает нас к известной поговорке «тяжела ты, шапка Мономаха».
Как бы странно это ни прозвучало, но державникам в нашей стране всегда приходилось и приходится действовать в меньшинстве (отсюда и трудная жизнь). При всём уважении к народным массам, те зачастую оказываются ведомыми отнюдь не лучшими лозунгами.
«Державное» (оно же «стержневое», «религиозное», «моральное» и т.д.) течение в разных странах всегда главной ценностью считало подвиг и самоотречение – будь то подвиг воинский, трудовой или религиозный (последний – в форме аскетизма). Но призывать к «подвигу ради подвига» есть дело контрпродуктивное, это доказал ещё пример Спарты. Спарта именно подвиг ставила во главу угла, но само это государство очень недолго продержалось во главе греческого этноса. По большей части лидирующую роль играли те государства греков, которые выдвигали лозунги торговли и обогащения, в общем – «сладкой жизни». Так бывало и в другие эпохи с другими народами, потому морально ответственная часть руководства бывает вынуждена действовать сразу в двух направлениях.
Во-первых, указывать на реальную возможность загробной жизни, иллюзорность которой никогда не была никем доказана, но которая даётся лишь при условии подвига в этой жизни. Во-вторых, не забывать и о материальном поощрении масс, для чего, увы, требуется моральному меньшинству идти в услужение к той аморальной части правящего класса, которая держит в руках материальные блага.
Получается, что моральное меньшинство «живёт на разрыв» или действует сразу во взаимоисключающих направлениях. Это и даёт ощущение боли и даже пытки во времена самые, казалось бы, мирные и спокойные. Ниже я проиллюстрирую это некоторыми строчками И. Григорьева, но, чтобы показать, что это не его личная, а общая особенность поэтов, принадлежащих к моральному меньшинству, я начну с цитат из другого поэта-державника, Валентина Сорокина. Уже в мудром возрасте он написал о своей жизни так:
Мечами срубленный – стою.
И тьмой окутанный – сверкаю.
Я никого не упрекаю
За скальную тропу свою…
Как видим, здесь говорится, что путь поэта был очень трудным («скальным»), но он выбрал его сам. Теперь процитирую широко известное стихотворение И.Н. Григорьева.
Листобой
Бывает так: июлем знойным
Берёза сронит жёлтый лист –
И сразу станешь беспокойным,
И ясный день не так лучист…
И хлынет жар от сердца к горлу:
«Хоть лист, хоть царь – один вокзал...»
И в полдень врежешься, как в гору,
И спросит Совесть: «Не узнал?»
Итак, всё хорошо, и на дворе «знойный июль», и вдруг начинает говорить Совесть и напоминает о Долге (последнее слово также хочется написать с прописной буквы, хотя оно в стихотворении не употреблено).
Думаю, что более детальные комментарии излишни, и перехожу к так называемой русскоязычной поэзии, к тем, кого сегодня стали именовать «пятой колонной», а уже много десятилетий считали «духовной оппозицией». Иногда можно встретить утверждение, будто эти поэты пишут хуже, чем те, которые принадлежат к «корневому» направлению, но я с такой оценкой согласиться не могу и даже не понимаю, почему могло возникнуть такое мнение. Оно мне кажется столь же странным, как если бы тренер отечественной сборной говорил спортсменам: мол, только вы прыгаете и бегаете в полную силу, а ваши соперники «по-настоящему» ничего этого не умеют.
Не будем забывать, что внутренняя оппозиция тоже борется за свои ценности не на жизнь, а на смерть, об этом давным-давно откровенно сказал Пастернак, в известном стихотворении 1932 года:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!..
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлёт раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
В поэзии так называемой духовной оппозиции я бы выделил три слоя или уровня, наличие которых не только не даёт поэту расслабиться, но заставляет как бы «мобилизоваться втройне».
Первый уровень, самый внешний, предназначен для невнимательного читателя и для поверхностного редактора, который готов пропустить стихотворение в печать, если в нём «всё в порядке» с формальной точки зрения. Говорится о «совести», о «долге» (как правило, не уточняется, «долг» перед чем и во имя чего), о «самоотдаче», о «любви» (опять же, без конкретизации, к кому или к чему).
Второй, более глубокий уровень, это внутренняя борьба духовных оппозиционеров между собой, их попытка утвердить те или иные ценности как истинные, указав на ложность или призрачность идеалов, отстаиваемых соперником из той же «партии». Так, Бродский десятилетиями соревновался или боролся с Евгением Рейном и Александром Кушнером, а Мандельштам с Пастернаком. Вот знаменитое стихотворение Мандельштама 1930 года, содержащее выпад поэта и против всех тех, кто, по его мнению, «приспосабливается», и, возможно, лично против Пастернака:
Куда как страшно нам с тобой,
Товарищ большеротый мой!
Ох, как крошится наш табак,
Щелкунчик, дружок, дурак!
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом…
Да, видно, нельзя никак.
По мнению комментаторов, это стихотворение обращено к жене Мандельштама. Почему же я сказал выше, что нацелено оно, возможно, против Пастернака? Дело в том, что именно Пастернак ранее, в начале поэмы «Спекторский» написал о себе самом: Привыкши выковыривать изюм /Певучестей из жизни сладкой сайки… Несколько переиначив это сравнение, Мандельштам, мне кажется, «вернул» его Пастернаку… Хотя на такой трактовке я не настаиваю. Но в том, что небольшое стихотворение Мандельштама знаменует его твёрдое решение бросить вызов условной «державной партии», убеждены многие комментаторы.
Похожий смысл (решимость обострить борьбу) мы находим и в одном уже давнем стихотворении Владимира Рецептера:
…И вдруг понять, что кончилась игра,
что всё серьёзно в мире беспредельном,
что самолёт, бродящий между звёзд,
напоминает огоньком и гулом:
неси свой груз и занимай свой пост,
подай свой голос дальним караулам.
Как видим, духовный оппозиционер сам утверждает своё значение и призывает сторонников сделать то же. Он не только не уклоняется от борьбы, но готов погибнуть за свои идеалы, более того, он видит эту борьбу как почти глобальную (говорит о «дальних караулах»).
Данные строки Рецептера уже отчасти несут и содержание третьего уровня, которое я бы назвал «миссионерством», то есть попыткой воздействовать на колеблющихся и неопределившихся и обратить их в свою «веру». Миссионерство может быть тайным (прикровенным) и открытым, вот два примера, оба из поэзии Александра Кушнера:
Мне и стихи-то
Дороги тем,
Что не открыто
Всё в них и всем.
В процитированном сделан упор на тайну, а вот пример миссионерства явного, содержащего показ некоего ослепительного образца:
Прямой поступок – вот реальность,
Не меньшая, чем гениальность.
Его пример и моментальность
Слепят, как грозовой разряд.
Я думаю, что все, кто разбираются в поэзии, оценят мастерство этого стиха Кушнера: одинаковую рифму в трёх строчках и другую рифму, как бы скрытую внутри последней строки. Если кто-то скажет, что процитированные стихи поэтов, издавна числимых в рядах духовной оппозиции, слабы, то я уподоблю это высказывание словам тренера проигравшей команды, который успокаивал бы спортсменов примерно так: ну да, соперник взял высоту, которую ты взять не смог, но сделал-то он это некрасиво и немастеровито…
А мне кажется, что всё процитированное вполне мастеровито, вот только направлено не на созидание, а на разрушение тех смыслов, которые дороги людям, принадлежащим к настоящему «моральному меньшинству». (Меня, конечно, могут оспорить: на каком основании я причислил Рецептера и Кушнера к духовной оппозиции, они ведь оба – лауреаты Госпремии и кавалеры многих наград… Но оппозиционер и не был бы таковым (а был бы просто неудачником), если бы не занимал высоких и влиятельных позиций.)
Соперников в спорте и противников в жизни и в истории нельзя недооценивать. Но прежде всего для современной России актуально другое: мы должны перестать недооценивать себя самих.
