Александр КРАПИВИН. Не судите женщину

Рассказ / Илл.: Художник Виктор Марковских

Александр Крапивин – литературный псевдоним кадрового офицера, который не понаслышке знает о службе в пограничных войсках и войне в Афганистане. Рассказ «Не судите женщину» является его творческим дебютом.

Женщинам, опаленным войной, посвящается

ПЕРВЫМ признаком приближающейся старости может считаться стремление судить всех встречных-поперечных, – сия мудрёная догадка крутилась у меня в голове назойливой мухой, но я не обращал на неё никакого внимания, продолжая со спокойным видом слушать своего нового собеседника: приучили на уровне подкорки уважать старших по званию.

Генерал перебирал разные имена, вспоминая общих сослуживцев, а также связанные с ними рискованные и всякие забавные случаи. Я же невольно восхищался отличной памятью и широкой осведомленностью Руслана Викторовича – моего соседа, с которым судьба свела за обеденным столом санатория «для ветеранов и инвалидов войн, военных конфликтов».

– А вы случайно не знали Елену Вербольскую? Переводчицу из разведотдела? – спросил он после того, как по ходу разговора мы припомнили уже изрядное число общих знакомых и мест службы.

Вот ведь старый крокодил, всех-то он, оказывается, знает, – кольнула внутренняя зависть. Недавнее восхищение глубоким пониманием военного дела и высоким интеллектом деформировалось в легкую досаду на визави, как только он упомянул Лену. Ворошить прошлое не хотелось, и я решил отшутиться дежурной фразой:

– Да, что-то припоминаю такую. Кажется, блондинка крашенная.

– Георгий, нельзя так. Она же была невероятно красива, и этого только слепой бы не заметил, – обиженно пожурил меня заслуженный ветеран. – Стройная, ладная, с пшеничной косой и васильковыми глазами! Многие мои знакомые были зачарованы ее ямочками у рта, – он улыбнулся чему-то своему и прикрыл веки. Возможно, старался отыскать в укромном уголке памяти сохранившийся образ красивой девушки. Внезапно нахлынувшая сентиментальность для бывшего заместителя командующего пограничным округом стороннему наблюдателю могла бы показаться проявлением некой слабины, но из нашего короткого диалога с ним я понял, что Руслан Викторович – тертый калач и настоящий боевой генерал.

Совершенно некстати в это самое время зазвонил мобильник у новоявленного соседа, который сразу стал серьезным и вышел из-за стола. Мне же выпала учесть погружения в воспоминания и разглядывания картинок из далекого прошлого про то, как первый раз увидел Лену и как потом «судил» ее несколько раз[1].

ВЕСНА 1987 года в северных афганских провинциях наступила рано и была необычайно похожей на весну в родной Тульской области. Такие же облака на бирюзово-лазурном небе и растительность всех оттенков зеленого – от ментолового до изумрудного. Но были и существенные отличия: заполняющие все пространство серо-жёлтые горы[2], ослепительно палящее солнце и ванильные тучи горько-маслянистой пыли, проникающей сквозь любую ткань, набивающейся во все щели.

На фоне величественной красоты горных вершин прямой противоположностью гармонии мироздания выглядели обозлившиеся в последнее время банды душманов. Получив очередную порцию «западной помощи», они стремились побыстрее её отработать, нападая на мирное население и подразделения ОКСВА[3], а главное – максимально поживиться за счет наших жизней или чьего-либо имущества.

В один из таких дней, после выполнения очередной оперативно-боевой задачи, я привел на базу ММГ[4] свою погз-1[5]. Все были усталые, но целые и чувствовали себя почти героями. Собрав последние силы, мы шли в столовую обедать. Между брезентовой палаткой с провиантом и БТРом разведчиков стояла медсестра Галя с незнакомой девушкой. Очевидно, она только прибыла из Союза и даже не успела переодеться в камуфляж. Симпатичная незнакомка стояла в белом сарафане, который очень шел к ее голубым глазам и хорошенькой фигуре. Ветер развивал подсвеченные солнечными лучами русые локоны, озорно играл на складках одежды. Глядя на неё, бойцы явно взбодрились и зашагали веселее. Вскинутые в приветственном «салюте» руки и традиционный «привет» – вот и вся церемония военно-галантного знакомства[6].

Нежданно-негаданно она потом мне приснилась и продолжала сниться каждую ночь. Да простит меня уважаемый читатель, про содержание своих романтических снов рассказывать не буду. Но, когда на другой день представился случай познакомиться поближе, наше дальнейшее общение стало развиваться настолько гладко и непринужденно, что со стороны могло показаться, словно мы знаем друг друга с детства. К тому же приезды Лены на нашу базу стали настолько регулярными и длительными, что её все стали считать своей.

Сейчас я понимаю, что женщине на войне во много раз тяжелее, чем среднестатистической женщине и подавно мужчине. Помимо боевых потерь и увечий, бытовых трудностей, повсеместного кобелизма и неистребимого казарменного юмора в ее жизни странным образом сохраняются природная мудрость и женская проницательность, позволяющие быстро адаптироваться к военно-полевым условиям, а со временем видеть людей насквозь и даже, в некоторых случаях, предчувствовать потаённое будущее. О возможном наступлении «черного» дня она сама боится подумать, не то, чтобы сказать кому-то еще.

Поэтому характер наших отношений с Еленой напоминал своеобразный коктейль из чувств брата к младшей сестре и матери к взрослеющему, но шалопутному сыну.

Честно говоря, я, особенно поначалу, был бы не против перейти от платонических отношений к более плотским. Но какие-то мелкие текущие проблемки и засевшее в голове непривычно светлое желание защитить Леночку от всяческих бед каждый раз останавливали попытки «заплыть за буйки». Тем более, что скоро среди солдат и офицеров разошлась весть о «личном Егоркином пригляде» за Вербольской. Была ли это любовь? До сих пор не могу решить. Скорее, нет. Но свою жизнь я бы отдал за нее нисколько не задумываясь.

Через пару месяцев среди наших пограничников возникло осознание общей ответственности за судьбу молодой переводчицы. И надо было уж очень пожелать себе зла, чтобы покуситься на настроение или, не дай Бог, здоровье этой девушки. Она стала своего рода неформальным символом далекой Родины, нашим талисманом. А с талисманом романов не заводят: его берегут.

В целом все шло в рамках уставных обязанностей и моральных предписаний. Тогда я полагал, что установившееся положение вещей вполне утраивало и Лену.

НО все круто изменилось через год накануне Дня Победы. В ту пору по решению руководства все пограничные заставы ММГ должны были прибыть к месту общей дислокации. Для двух наших колонн передвижение не обошлось без потерь.

Мне также пришлось срочно возвращаться на базу после непродолжительного лечения в окружном госпитале. Прямого транспорта не было, ехал на перекладных. Еще возникла незапланированная задержка из-за ряда хозяйственных вопросов. Поэтому только после полуночи добрался до своего подразделения. Я уже заходил в собственный блиндаж, когда заметил, что дверь в подвал штабного здания не закрыта и в образовавшуюся щель виден свет.

Пограничная служба приучила быть готовым к самым разным ситуациям, а опыт последних лет и оперативно-боевая фантазия подсказывали несколько возможных вариантов, объясняющих такое нарушение распорядка дня: от подготовки дембельской формы старослужащими бойцами до встречи с переодетыми вражескими лазутчиками.

Решив проверить свои подозрения, я вошел, точнее пронырнул, в заваленный пустыми ящиками из-под оружия и прочим хламом низкий подвал. То, что я увидел и как-то сразу осознал, пронзило меня насквозь дождем из ледяных иголок.

Посередине полуосвещенного подвального пространства стоял стол, принесенный из гладильной комнаты, а на нем сидела Лена. Ее одежда была в беспорядке. Возле нее находились двое незнакомых мне мотострелков.

Когда я вошел, один из них начал поспешно поправлять штаны, которые, по всей видимости, перед этим собирался снимать. Рядом на ящике лежали смятые военторговские чеки и афганские деньги – афошки.

Недвусмысленную ситуацию я разрулил довольно быстро, дав команду военнослужащим выйти и ждать меня на улице.

Потом пришел черед Лены, успевшей встать на ноги, но очень медленно застегивающей комбинезон.

– Думаю, будет правильно, если Вы завтра напишите рапорт об увольнении по собственному желанию, – категоричным тоном заявил я и, подталкивая горе-страдателей, вышел наверх. А там уже стоял старшина Дорохов из погз-2, который как раз искал «пропавших солдатиков» и, найдя их, увел с собой. Больше эти персонажи мне не встречались.

УТРОМ следующего дня нас подняли по тревоге и «домой» мы вернулись только через несколько месяцев, аккурат к началу октября.

Отоспавшись и приведя себя в порядок, я отправился к военторговской автолавке. Давно хотел порадовать родителей заграничными подарками, полезными в быту. Отцу купил японскую электробритву последней модели, а матери французский фен с набором различных насадок в коробке в метр по высоте и почти полметра в ширину.

Оставалось только решить вопрос с доставкой подарков домой в Тулу. И тут буквально нос к носу сталкиваюсь с Вербольской, которая, увидев меня, без промедления застыла на месте и стала молча смотреть куда-то в сторону. После длительной паузы она поправила панаму на голове, встряхнула руками и сообщила, что у неё не получилось ни уволиться, ни перевестись к другому месту службы. Мол, только завтра уходит в отпуск и через Ташкент летит в Москву, а потом поездом в Ленинград, затем ей надо в Псков и Тулу.

В свою очередь, обругав себя последними словами за злоупотребление сложившимся положением, я, по существу, навязал Лене только что купленные технические новинки для передачи моим родителям. Она быстро согласилась, записала домашний адрес и, сказав тихо «спасибо», торопливо ушла.

– Вот и ладно. Пускай хоть такая польза с нее станется, – нашел я оправдание своему дурному поступку, не переставая злиться на себя и на всех вокруг. Мой «приговор» Вербольской Е.В. был окончательным и обжалованию не подлежал.

Через месяц пришло письмо от мамы с приветом от отца и благодарностью от них обоих «за внимание и заботу». Писала, что все подарки пришлись по сердцу и ей очень понравилась девушка, приехавшая от меня.

Конечно, она от меня! – гневно подзуживал я сам себя, – Знала бы ты, какая она на самом деле. Но сразу же ответить на материнское письмо и объяснить все по порядку у меня не получилось, поскольку в скором времени мы выехали на помощь братьям-десантникам, попавшим в засаду.

Дело было возле заброшенного кишлака, прозванного бойцами за дурную славу «Паскуд-шакал». Частые злодейские вылазки в его окрестностях объяснялись удобным рельефом местности и агрессивным настроем главарей местных бандформирований.

Рано утром «духи» напали на автоколонну с продуктами и боеприпасами, которую сопровождали десантники. Братишки, опытные военные профессионалы держались стойко, но их положение ухудшалось с каждой минутой из-за хитро выстроенной противником диспозиции. Мы подоспели на выручку почти одновременно с подлетом к месту боя звена вертолетов, отогнавших душманов в горы.

После спасения остатков советской колонны было принято решение: преследование отступивших бандитов не проводить, но совместными силами проверить развалины дувалов, тянувшихся вдоль дороги. Безлюдный населенный пункт мы взяли в кольцо, блокировав вероятные пути отхода возможно где-то затаившимся врагам, а сами руины прочесали пятью группами. Никого и ничего не обнаружили, кроме мусора, да пары десятков брошенных и местами залитых кровью огневых позиций.

Убедившись в отсутствии басмачей, наши группы направились к дороге. Вдруг снайпер Алексей Захаров подал мне сигнал и рукой указал на закольцованную дорожку следов вокруг деревянного шеста, прислоненного к полуразрушенной стене дома с обвалившейся крышей. Я направился туда для проверки. В этот момент раздалась автоматная очередь. Лешку ранило в шею, он откатился за угол дома.

Стреляли сверху-справа из-за обломков крыши.

Ах ты, су-ка! – яростная ненависть закипела внутри, но тело сработало как слаженный механизм. Руки вскинули автомат на уровень глаз, одновременно ноги заняли устойчивое положение. – Вот ты где.

Вершина мушки выровнялась с верхними краями прицела и четко встала посередине его прорези. Сама мушка замерла на уровне груди вражеского стрелка. С расстояния примерно в пятнадцать метров он был хорошо виден. Полуприсев за хрупкой каменной пирамидкой, насаженной на металлический прут, душман левой рукой ухватился за ржавый стержень, а в правой держал АК-47 стволом вниз. Это был молодой мужчина. Скорее всего, мой ровесник. Только с небольшой шкиперской бородой и оттопыренными ушами. Шансов спрятаться за этот обломок каркаса крыши у него не было, и он не мог не осознавать безнадежности своего положения.

– Дрэш! Хендэ хох,[7] – крикнул я, от гнева путая дари с немецким. Было видно, что бородачу понятны мои требования, однако он оставался недвижим и с отрешённым взглядом смотрел в мою сторону.

– Силох партоед. Фаерс меркунам![8] – уже спокойнее скомандовал я.

Этот парень мог остаться живым, если бы бросил оружие. Но он вскинул автомат. Мне повезло его опередить короткой очередью, и я ясно видел куда ударили обе пули.

Вот только прежде, чем упасть на землю, супостат тоже успел выстрелить, попав мне в живот и в левую ногу.

– А верно, что война – дело молодых, – зачем-то вспомнились в тот момент слова недавно услышанной песни.

Медицинская «вертушка» прилетела быстро. Нас с Лешкой вместе с другими «трехсотыми» передали в надежные руки военных врачей, которые сделали всё необходимое. К несчастью, у меня загноились раны, поэтому после Термеза я оказался в Голицынском военном госпитале. Лечение затянулось, но завершилось успешно. Врачи, слава Богу, совершили очередное чудо: поставили меня на ноги, фактически подарив новую жизнь.

Выписавшись из госпиталя, я поехал отгуливать отпуск домой, в «оружейную столицу» Советского Союза. С детства знакомые названия тульских улиц радовали слух: Дульная и Ствольная, Арсенальная и Замочная, Курковая и Пороховая, тут же и Штыковая.

Однако когда-то сравнительно чистый и аккуратный город со старинными домами и высокими новостройками теперь напоминал базарную площадь, на которой недавно завершилась разухабистая ярмарка. Ветер носил обрывки бумаги и катал пустые бутылки по заляпанным тротуарам между разбитыми бордюрами и покосившимися деревянными заборами. Магазины огорчали весьма скудным ассортиментом товаров. На улицах тут и там появились самодельные ларьки, в которых бандитского вида парни и размалеванные девицы торговали всем – от «сникерсов» до второсортной водки подозрительного разлива.

При встречах с бывшими одноклассниками не удавалось найти элементарного взаимопонимания, каждый гнул свою линию, не слушая других. Их больше интересовало количество убитых мною врагов, чем важнейший вопрос: «Ради чего мои товарищи рисковали своими жизнями в далёкой стране?» Слова и поступки моих сверстников выглядели странными. Как будто мы родились и выросли в разных галактиках. Мне даже показалось, что все однокашники стали носителями неизвестной болезни, которой мне удалось избежать за годы афганской командировки.

Радость от встречи с родителями слегка поблекла из-за их усталого вида. Мама превратилась в маленькую старушку с лицом, расцвеченным добрыми морщинками. Всегда молодцеватый и подтянутый папа заметно похудел и выглядел рассеянным. Он стал похожим на актера Валентина Никулина, когда тот снимался в роли доктора Гаспара Арнели для сказки «Три толстяка». Неужели это мой неустрашимый и всегда подтянутый отец, который личным примером показывал, что кадровые пограничники не зря славятся умением носить недорогой костюм так элегантно, как будто он пошит у знаменитых кутюрье?

И все же спасибо маме: она сумела организовать настоящий семейный праздник. Собравшиеся за большим столом родственники и соседи были искренне мне рады, они наперебой говорили добрые здравницы в связи с возвращением «живым и здоровым». Наши уважаемые ветераны, бывший сапер Степаныч и морпех дядя Паша вспоминали свои фронтовые годы и старательно выговаривали назидательные пожелания. А незаметно повзрослевшая двоюродная сестренка Вера удивила новостью о рождении двойни.

В кругу этих близких мне людей я отогрелся душой и ясно осознал: вот кого мы защищали «за речкой». Моих отца и маму. Мирную жизнь жен и детей, родителей и всех родственников наших солдат и офицеров. Именно эту жизнь, очень непростую, но с надеждой на лучшее, мы берегли, продолжая дело ветеранов-фронтовиков. И еще мы воевали за то, чтобы такие девушки как Вера спокойно рожали детей и ничто не могло им помешать.

На сердце у меня стало легко и умиротворённо.

Вдруг мудрая мама, которая всегда хорошо разбиралась в людях, заговорила о «моей» Лене Вербольской. О чистой душе и тонкой натуре этой «замечательной женщины». В той обстановке возражать родительнице, что Лена вовсе не такая и совсем не моя, было бессмысленно.

– Девушка из очень хорошей семьи, – своим обычным мягким голосом убеждала мама. – Её родители учительствуют в Ленинграде. У Леночки доброе и бескорыстное сердце. Она даже светится изнутри. Кстати, мы нашли общих родственников.

– Вот только этого мне и не хватало, – замотал я головой. – Когда же вы все это успели выяснить?

– Успели, сынок, успели. Помнишь бабушку Наталию Васильевну? Ее двоюродный брат жил в Тарусе. Так вот, он был женат на Лениной прабабке. Все они чистые и честные люди, – она заботливо погладила меня по голове и прижалась щекой к плечу.

Доказывать ей обратное стало совершенно излишним. В конце концов, это не мамина проблема, а только моя, – мысленно продолжил отстаивать свое мнение. И словно по волшебству вспомнил, как в детстве матушка наставляла, что любые жизненные задачи надо решать самому, не прося помощи посторонних. В ту пору она приводила в пример святого Германа Аляскинского. Мудрый старец завещал, что во всех неурядицах надо следовать примеру людей больных, но желающих себе здоровья, а потому мужественно изыскивающих средства для излечения.

– Ладно, каждый вопрос надо рассматривать конкретно и не торопясь, – закончил я внутренний монолог, переместив свой «приговор» Лене с положения «обжалованию не подлежит» на позицию «время покажет». – Не такие дела заваливали, разберемся.

ВОЗРАЩЕНИЕ к месту службы затянулось из-за непредвиденных обстоятельств. В ташкентском аэродроме Тузель пришлось долго ждать свой борт и коротать время за игрой в шеш-беш с местными комендантскими прапорщиками. Приправленная прибаутками и анекдотами игра способствовала одновременному обмену мнениями обо всем сразу – от насущных мировых событий до побывавших здесь ранее лиц.

– В середине осени проезжала ваша пограничная краса – Вербольская. С тремя чемоданами ехала, да ещё фен тащила в огромной коробке. Я такого в жизни не видывал, – подавая кубики, сказал мой соперник по нардам и намекнул, – неплохо, похоже, подзаработала.

– А ты всегда по себе других людей меряешь? – завелся я с пол-оборота. – Может это я попросил ее отвезти подарки родителям!

– Да ладно. Все три чемодана?

– Не спеши судить других и не судим будешь, – подытожил я наш спор. Играть дальше расхотелось.

Наконец пришёл мой борт. В полете, глядя через иллюминатор на ковер из горных вершин и глубоких впадин, я думал про неразрывную связь между рыцарским благородством и женской честью. – Почему от начала времен постоянно находится кто-нибудь из мужчин, который самонадеянно начинает судить дочерей Евы? Своих близких или совсем чужих. И у него скоренько готов обвинительный приговор. При этом забывается главное в суде – непредвзятая справедливость. С какой стати люди привыкли думать о человеке, особенно о женщине, сначала плохо, а потом – как получится? Разве не является первым долгом офицера, который по сути своей является рыцарем, защита доброго имени прекрасной дамы?

Хотя ясного ответа для себя я так и не нашел, но мои размышления об этике отношений между людьми помогли скоротать дорогу к своим боевым друзьям. В очередной раз моё мнение о Елене круто изменилось в конце зимы.

В ФЕВРАЛЕ 1989 года весь мир узнал о маленьких городах Хайротон и Термез, через которые катили колонны военной техники в СССР. Выполнив свои задачи, советские войска организованно уходили из Афганистана. А незадолго до начала вывода войск нашему пограничному спецназу была поставлена почётная задача: защитить спины советских воинов от каких бы то ни было вражеских атак.

Конечно, миллионы телезрителей запомнили встречу командующего 40-й армией со своим сынком в конце «моста Дружбы» на Амударье. На многих произвел впечатление доклад усталого и счастливого генерал-лейтенанта вышестоящему руководству, что за его спиной нет ни одного советского солдата.

В те самые минуты мы с ребятами находились в траншее на афганском берегу и смотрели этот прямой эфир. Наш мудрый начальник в шутку предложил спеть что-нибудь старинное про казаков. Дескать, пускай «люди добрые послушают, как афганцы поют русские песни».

Шутку оценили молчаливыми улыбками. А старшина Дорохов, хлопнув меня по бронежилету, прошипел в ухо: «Помнишь мотострелков, которые с Вербольской в подвале попались? В тот раз не успел тебе рассказать. Это ведь те двое бедолаг, что выжили в душманском плену после казни их третьего сослуживца. Ему голову отрубили посреди площади, а они своей очереди ждали в зиндане. Целая операция была по их освобождению. Елену Владимировну привлекали как переводчицу. Вот на обратной дороге ей они всё время и исповедовались… Как-то так».

Тут-то до меня, тупого, и дошло, что не ради денег Лена пошла в тот злополучный подвал. Она же, поддавшись безотчетному порыву, решила спасти души этих пацанов, у которых еще молоко на губах не обсохло, а уже седые как старики. Это своим женским чутьем и бабской теплотой хотела она удержать двоих мальчишек от падения в пропасть вечного страха, на краю которой застыли они, замерзая в невольничьем колодце. И деньги-то все остались там, в подвале. Не нужны они были ей. А чемоданы, что везла она с собой? Они точно были с подарками для семей солдат и офицеров, попросивших передать весточки с войны.

– Кретин ты, Егорка! Лена хотела помочь тебе и всем нам не оскотиниться, остаться приличными людьми, а ты её горько обидел: за продажную девку принял, – наступившее прозрение вызвало боль раскаяния. – Как же ты, незадачливый судья, жить с этим дальше будешь? Как сможешь свою вину загладить? – нахлынувшие эмоции мешали ясно мыслить. – Похоже и правда, что великой тайной для меня станется сущность её Величества Женщины.

Но надо было продолжать службу по охране государственной границы, а она отнимает всё время. Поиском Лены заниматься было некогда и ее следы затерялись. Вот с тех пор каждый раз ставлю в церквях свечку «о здравии рабы Божией Елены».

ЗА УЖИНОМ мой сосед был в хорошем расположении духа.

– «Динамо» обыграло «Локомотив»: два – ноль! – весело сообщил ветеран.

– Поздравляю, – выразил я свою солидарность, хотя успехи футбольных команд меня не интересовали, и сразу спросил о наболевшем. – Вы человек хорошо информированный, может, знаете, где сейчас переводчица Вербольская?

– Елена Владимировна? – переспросил генерал, видимо не ожидавший такого вопроса, и после небольшого раздумья ответил. – Она погибла.

– Как погибла!?! – непроизвольно вырвалось у меня.

– Спасая раненных бойцов.

– Земля ей пухом… Что ж, надо бы её помянуть.

– У Бога все живы. А впрочем, пошли: есть чью память почтить.

И мы пошли в местный бар, где помянули всех, кто отдал свои жизни «за наше счастливое будущее». Пили в основном молча. Каждый залечивал свои душевные раны.

Утром к Руслану Викторовичу неожиданно приехала супруга. Как раз после завтрака наша дружная компания вышла на площадку перед центральным входом и собиралась на терренкур. Но не успели мы сделать и нескольких шагов вниз, как к парадной лестнице подъехала малахитово-зеленная «Вольво». Из машины вышла женщина, очень похожая на Елену, но только старше на пару десятков лет. Ветер сразу растрепал ее золотистые локоны. Она привычным жестом поправила волосы и помахала рукой влево-право над головой. Нечаянная гостья уверенной походкой поднялась по ступенькам, подошла к нам и взяла под руку Руслана Викторовича, не замечая моего присутствия. Они прошли в здание санатория и стеклянные двери медленно закрылись.

Перед обедом мой недавний собеседник уехал с места лечения, так и не объяснив: кто же эта знакомая-незнакомая Женщина?