Анатолий СТАТЕЙНОВ. Гости из Москвы

Рассказ / Илл.: Художник Екатерина Тютина-Зайкова

 Утром в дверь постучал Генка Кутин. Пришел он с баночкой меда. Я сразу кинулся ставить чайник, с Генкой говорить всегда интересно. Посидели мы с ним за столом, погрели животы.

 Стол у меня прямо у окошечка с видом на черемуху и лужу посреди дороги. В грязи с раннего утра нежилась свинья бабы Прыси, уже второй раз в этом году супоросная. Храпела от удовольствия на всю улицу. Вот кто ведет здоровый образ жизни у нас в деревне, так это свинья. Рано утром ткнет пятаком калитку двора и на улицу. Пощиплет зеленой травки с росой, и сон у ней почти до обеда. Потом опять попасется и неторопливо в теплую грязь. Раза два-три в год к ней приходит деревенский племенник. А баба Прыси после приходов прибыль считает. Меньше двенадцати поросят свинья сроду не приносит. А нынче весной опять четырнадцать выдала. Их любовь обернулась для бабушки в семьдесят тысяч прибыли.

 Уговорили мы с Генкой по две кружки чая на брусничном листе. С медом, вприкуску с пирогами Марии Антоновны. Они у Антоновны из теста воздушного, внутри молотая черемуха с сахаром и пареная калина. Сладость, не опишешь, покушать нужно.

 Мед Генкин прекрасный. У него с десяток пчелосемей, специалист. Теперь вот сосед разогрелся от теплого солнышка, что ласкало его через стекло окна, да еще чай помог, на лбу испарина, щеки помолодели, розовые, как у девки – невесты. Бог дал мужику здоровья. Это не я, вечно желтый и на вид как сушеный огурец. А у Генки, он мне ровесник, ни морщинки.

 – Я же по делу, – вспомнил он, еще оставаясь какое время в блаженстве от чаепития. – К брату твоему двоюродному, Святославу Викторовичу, гости приезжают из Москвы. Сенаторы из Совета Федерации. Будут рассматривать работу Зеленоморского горсовета по информационному обеспечению населения. Люди должны знать, главная задача Советов всех уровней – благосостояние народа.

 – Чего-чего?

 – Пургу не гони. Сейчас все орут: Дума – дура. Только о своих карманах думает. А рост доходов рабочих и крестьян, нас с тобой. Вот мы сейчас без работы и без пособий всяких. Социально не защищенные люди. А разве не выживем? Мы живы, здоровы. Картошку растим, брюкву, капусту. Я одного лука на десять тысяч продал. Значит, хлопочет Дума.

 – Да это, как его…, – я не понял к чему клонит сосед.

 – Святослав Викторович цель своей жизни в Устав Зеленоморского горсовета отдельной строкой записал: Все для народа. Понял? Мне это Ирина Сергеевна, помощница его, вчера рассказывала. Святослав Викторович у нас председатель городской Думы. И чтобы не тратить время, в этом же голосовании утвердили себе депутаты новую зарплату, всего в два раза подняли. Смех, в два раза. Себе и помощникам своим. Нашей Иришке, Васьки Шишкина четвертой жене, тоже повезло. – продолжал Генка. Где он только все узнает, да еще вперед меня. – Она у Святослава Викторовича теперь первый помощник и подсказчик, значит, окладик побольше, ей не лишний. Да бог с ними, депутатами, их зарплатами. Хотя могли бы себе и в десять раз раздуть зарплату, но ведь слуги народа, о народе думают.

 Слушаю, а голова кружится от радости. Вот что значит депутатская мудрость и забота о народе. Я как узнал про добродетели двоюродного брата, опять замочил щеки слезами, кивнул Генке: подожди минуточку, понесся на почту. Отбил телеграмму на последние деньги.

 – Молим бога ваше здоровье. Народ и партия едины. Всегда с вами. Брат Ваш, Анатолий, баба Прыся, Петр и Мария Чуркины и вся Татьяновка. Мы вас поддержим.

 Там, на почте, еще значок продавали «Единая Россия – партия победителей». Сразу на рубашку, на грудь присобачил, между прошлогодней и нынешней заплаткой. Смотрится. Я в стороне не буду, не тот характер, хоть на тот свет, но рядом с братом.

 – Меня-то ты как к этим гостям привязываешь, – не понял я соседа, когда вернулся с почты.

 – Не торопись, как девка к любимому на сеновал, слушай, – остановил меня Кутин, – Ирка говорит так. Работа в Совете Федерации тяжелая. Сенаторы спать не лягут, если что-нибудь для народа не сделают. Весь годовой бюджет России через свои руки на сто раз просеют. С такой надсады, кабинета душного и инфаркт схватить запросто. Мужикам хочется расслабиться. Попросили Святослава Викторовича сделать им отдых на берегу какой-нибудь речки. С ухой, сибирскими деликатесами, песнями народными, обязательно сибирскими. Чтобы девки были поголосистей, веселые, сбитые.

 На описании девок Генка даже голос потерял, засипел как молодые петушки осенью у Николая Егоровича Кокова во дворе.

– Что тут непонятного. Васька Шишкин угощал меня ухой из щук и карпов. Объедение, – пришел, наконец в себя я, Генка этот генерала из себя ставит, без него умные, – карп или карась – это запах и навар, а вкус и калории ухи – щука. Укропу туда мелко-мелко порезанного, лучку свежего. Чеснока пустить в казан толченого, самую грамульку. Я и сварить могу.

 – Во-во! – поддержал мое понимание Генка, – Святослав Викторович привезет певичек из Зеленоморска, – шесть девок. Будут петь и плясать. Официанты из Красноярского ресторана разнесут уху гостям, вяленую маралятину, строганину из мороженного чира, да под водочку московского завода «Кристалл», шашлыки из мяса косули, икру стерляди. Омуль на сметане в русской печи томленый. Котлеты из сала, налима и корня лопуха с добавкой соленой черемши.

 – Класс! – замахал я руками, будто это меня угощать собирались.

 Но Генка свою линию гнул, понять я должен ответственность, коль буду в этой встрече участвовать. Москвичи маракуют распространять опыт Святослава Викторовича, как умно заботиться о народе, по всей России. Выходит, брат мой двоюродный в Совете Федерации выступать будет. В Москву поедет. Слышали такой лозунг «Речная Сибирь». Брат его в свет выпустил. Это малахаи говорят, что пустозвоны его выдумали. Ничего он краю не дал. Кормилец, а не лозунг. Для тех, кто умеет заработать. Какие деньги им поднимают? Вроде бульдозер у тебя во дворе вагон пятитысячных купюр откопал. Не для всех, конечно. Но способному этот лозунг умно можно повернуть в свою пользу.

 Генка даже глаза закрыл от восторга предполагаемых чужих прибылей. Потом строго так свел брови в ниточку. Понимать я должен, от будущего чудесного праздника на берегу нашей речки Рыбной, и зависит судьба Святослава Викторовича. Может он меня тогда в своей газете напечатает. Утер слезу, у меня ведь завтра и хлеба купить не на что, ни копейки за душой. Переживу, не страшно. Главное, Святославу Викторовичу помочь в московские люди выйти.

 – Угощать гостей должны мы. – Не дал мне Генка уйти в собственные переживания, будто это он, Кутин, пригласил гостей в татьяновскую глухомань. – Это наш долг и уважение к приезжим. На полянке на Новом мосту уже сегодня поставят военную палатку, печь там маленькая, на ядерном реакторе. Вдруг дождь пойдет. А в палатке тепло и сухо. Ни тебе золы, ни дыма, и место есть артисткам песнями сорить.

 Рядом с палаткой беседку сейчас ставят разборную. С круглым столом на восемь человек. Четыре сенатора, глава города Зеленоморска, Святослав Викторович, помощница его Иришка. Два места – резерв, вдруг с края кто-нибудь припаркуется.

 – Если солнышко светить будет, зачем палатка – излагал чьи-то мысли Генка. – На вольном воздухе веселей. А наша с тобой задача: наловить рыбу, уху приготовить.

– На удочку?

 – Толян, – Генка крутнул своей мощной головой с испариной, постучал кулаком по столу, – не будь деревом, рыба должна быть гарантирована. Только на сеть, никакой удочки. Уху буду варить я, по московскому рецепту. Карась, щука и ершики. Вечером поедем с тобой рыбачить. Ведра полтора должны поймать, лучше два. Крупную отобрать и в погреб. По рыбе потом и рецепт сморокуем. Поймаем карасей или карпов – их в казан, а нет – сорогой заменим. Уж ее всяко хватанем.

 Оказывается, Иришка уже все распланировала, расписала, все указания дала. В обед вытащим ведро с добычей из погреба и на берег. Подплывем к полянке сверху по течению: вот, дорогие гостюшки, только-только поймали.

 Выйдем из лодки, удочки в руках, ведро с рыбой. Поверху щук и сорожек окуньки и ершики живые должны подпрыгивать. Дескать только-только поймали. Рыбу почистим, я за костер, а Генке уху варить. Казан на пятнадцать литров уже на берег привезли. Охрана там круглосуточная. Везде охрана, никто не стащит. Надо, чтобы уха была свежая, запашистая. Ершиков Крок и Петька Обломов на удочки натаскают. Они тоже завтра с утра рыбачить уйдут. В специальной сетке будут держать окуньков, прямо в речке, живыми.

 – Во всем должна жить северная экзотика. – причмокивал Генка. – Иришку кто-то так научил. Палатку украсят оленьими и лосиными рогами, а на пол беседки – медвежья шкура. На полочках по краям беседки поставят баночки с барсучьим жиром, медвежьей желчью, бобровую струю, настой золотого корня. Четыре чучела глухарей тут же, в подарок гостям. Черемуховые туески с кедровыми орешками. Маленькие бочоночки кедровые с медом. Мед Петра Васильевича Чуркина, с цветущего лопуха и осота, самый запашистый.

 Мама милая, почему я не сенатор. Люди вот в Сибирь приехали. Им речка наша должна запомниться. А если они на Чукотку нагрянут жизнь народа улучшать, там им целые туши овцебыков дарить будут. Икру нерки ведрами. Унтайки, на которых красным бисером написано: Народ и партия власти Едины.

 У нас Вовка Овчаров медведя держит, привезут и его, медведю чуть больше года, танцует, кланяется. На одной ноге запросто стоит. Если Вовка не сможет по здоровью, я буду медведя крутить. Ублажим гостей. Может, и Святослава Викторовича в Москву заберут. Если все хорошо, он нам по десятке заплатит. Такие деньги в Татьяновске не валяются. Нужно постараться. Подтолкнуть брата к рывку в Москву, он нас не забудет. И телеграмму мою, поди, уже прочитал.

 Плясала моя душа и плясала. А че? Вон наши красноярские депутаты в Думе, сколько их за двадцать лет прошло. Так себе людишки, серенькие, но деньги – то под себя гребут!

 Я снова обжегся правдой: на завтра у меня ни копейки на хлеб нет, слезы сами по себе покатились. Черт с ними, этими сенаторскими окладами, раскладами ими бюджета по карманам, тут бы десятку заработать.

 Не рыбачили мы с Генкой, а в стельку выкладывались. Поймали хорошо, рассортировали утром улов. Решили тройную уху делать. Сначала в казан щучьи головы, проварить. Потом их вон их из казана, на сковороду и с чесноком на растительном масле прожарить. А в казан кулечек ершей в марле. Не чищенных и не разделанных. Проварил и снова в речку всю эту шелуху рыбью, пусть мальки её на вкус пробуют.

 Командовала всеми на берегу помощник Святослава Викторовича по работе с населением, Васьки Шишкина четвертая жена Иришка. В легком-легком голубом платьице до пят, платьице насквозь просвечивается. В белом-белом шарфике на белой-белой шее. Косы русые, по плечам распущенные. Глаза голубые, голубые. Румянец свой, только губки чуть-чуть подведены. Ягодка. Тоже за своим здоровьем следит, только детьми не может похвастаться.

 Не отвернешься, глаза сами Иришку ищут. Но ни гости, никто другой ее за плечико не прихватывали. Всем был разъяснено, что это Святослава Викторовича супруга, трогать нельзя.

 Со своей первой женой, Маргаритой, брат мой недавно расшаркался. Ваську Шишкина, мужа Иришкиного, законного, на берег не позвали. Дома, с детьми сидел. Теперь по факту, хоть и временно, Иришка считалась братовой супругой.

 Когда я уже разжег костер, раздались вопли по всему берегу, это медведя привезли от Вовки Овчарова, теперь высаживали из машины. Сам Вовка не появился, температура поднялась. Поскольку я у него дома часто с этим медведем играю, фотографирую его, на прогулку в лес вожу, медведя поручили мне, а кому больше. Так решила Иришка. Хищника звали Черпаком. Несмотря на молодость, это был уже мощный зверь килограммов на сто двадцать. По команде он подходил к гостям, становился на заднюю лапу, протягивал переднюю: дескать, дайте корочку хлебушка. Потом перекатывался на загривок, дрыгал ногами, ревел. песню «Ох, дубинушка, ухнем». Гости наши московские, в восторге кидали ему, как собачке, кусочки колбасы из мяса лося, хлебушек с маслом и икрой, еще чего-то. Мне кинули пачку десяток. Тысячу подарили! Мигом ее за пазуху. Хоть на хлеб, пока…

 Иришка подплыла сзади, похлопала меня по плечу, как самого бойкого. Но пустого, незаметного: старайся, заплатим по высшим меркам. Потом бедром прижалась к моему плечу: я чуть сознание не потерял, плюхнулся носом в траву. Милая Ирина Сергеевна, как я вас люблю.

 Все это у Иришки мимоходом, вроде и не видит меня. Люди добрые, я ведь точно люблю ее, женился бы хоть сейчас, а она во мне только дурака видит. Не жизнь, поганка, взять нож и прямо в сердце. Сначала ее, потом и себя, если смогу. Тут же, принародно. Чтобы люди заплакали пожалели. Действительно, кто я без Иришки.

 Нет, не получится отправить ее на тот свет. Детей ее жалко, девочки. Такие красавицы. Теперь мне ее сроду ее не поцеловать. Нельзя, сломаю брату карьеру.

 – Ты чего из меня козявку делаешь, – хотел заорать я на Иришку, а изо рта вылетело только: пи-пи-пи. Больше нельзя, и копейки из обещанных десяти тысяч не дадут.

 Мне скомандовали уходить куда-нибудь в лес, вместе с Черпаком. На лужайку уже вылетели шесть девок-веселушек и шесть татьяновских парней с ружьями. Они исполняли импровизацию на тему народной сказки «Жил был у бабушки серенький козлик». Вместо музыки на пианино или баяне, гремела ружейная канонада. Специальная Иришкина аранжировка.

 – Бах, бах, бах – бах, бах – бах, бах. И опять по новой. Откуда-то из леса полетели фейерверки.

 Мужики наши в сатиновых рубахах, крашенных в горошек, черных шляпах, с петушиными перьями в три цвета. В изумлении от такого сибирского подарка гости из Москвы встали, что есть силы хлопали в ладоши, орали, обнимали Святослава Викторовича. Каждый вытащил по пачке пятитысячных и кидали мне, как лучшему вожатому медведя. Но мне до подарков не дотянуться, гости передавали деньги через официанток. Ни одна ко мне с деньгами не подошла. За это их душить, и то мало.

 Особенно восторгался главный из сенаторов. Простите, люди добрые за старость, не расслышал имя, то ли Абрек Ибрагимович, то ли Ибрагим Абрекович. Но фамилия у него русская, Хватов.

 Теперь же все на ансамбль переключились. «Бабушка» еще была как-то одета. Судя по всему, на ней платье, с резинкой по верху. Она обтягивала тело так, что грудь была почти наголе, и платье сшили длиной на два пальца выше пупа. Внизу две ленточки под цвет тела. Козликов было пять. Все козочки. Ножками дрыг – дрыг, дрыг-дрыг.

У них две ленточки по груди и по бедрам, под цвет тела, вот и все. Представляете, как прыгнут, в воздухе сразу шесть пар голых ног.

 Ружья – ба-ба-бах. И опять полетели к солнышку голые ляжки. Мама милая! Горло перехватило, Абрек Ибрагимович, или Ибрагим Абрекович, подпрыгивал выше стола. А из ружей несся почти полонез Огинского: бах–бах, бах–бах, бах, бабах. Я ждал, когда мне официантки отдадут подаренное. Одновременно гуляла в голове мыслишка, что брат мой еще и премиальные выпишет. Если, конечно, Иришка наши деньги не прикарманит.

 Все шло ласково и мило. Сорвал сценарий черт этот, Черпак. Молодой еще, на жизнь только через свои интересы и желудок смотрит. Как забабахали из ружей наши мужики, полетели фейерверки, Черпак подумал, что это на него загонная охота, и он тут же пойдет на суп из медвежатины с соленой черемшой. Взревел, дурак, что есть мочи, бежать-то некуда, окружен. Ему бы со мной посоветоваться, вникнуть в суть приема высоких гостей. Скотина безмозглая. Медведь и есть медведь. С другой стороны, ему же никто не сказал, что у татьяновских ребят патроны холостые. Они ими только музыку народную выбивают. Прямо перед нами хохотала довольная Иришка. Черпак с испугу так махнул лапой, что шарфик ее дорогущий и платьице еще дороже, лоскутками запорхали по полянке. Иришка осталась в белом–белом лифчике и таких же плавочках. Чем-то на Катьку Марину похожа. Юриста нашего деревенского. Но на теле у Иришки ни царапины. А Черпак уже тащил меня на поводке, к тому из охотников, что был ближе. Я упал и волочился по земле, но что этому сто двадцати килограммовому медведю, мои сорок пять килограммов. Только сенатор тонкостей этих медвежьих не понимал. Абрек Ибрагимович или Ибрагим Абрекович думал, что все это по сценарию. В изнеможении от смеха, упал на стул и катал голову по столу. Брат мой, Святослав Викторович что-то кричал ему ухо, подпрыгивал, радовался за свое будущее.

 Абрек или Ибрагим достал из кармана две пачки пятитысячных, подошел к Иришке и подарил их ей с поцелуем в губы. Прямо в лифчик запихал. Еще и ладошкой прихлопнул, чтобы не потерялось. Она его руки к себе прижала и улыбается, как Господу. Друзья сенатора, с кем он бюджеты делит, тоже достали по миллиону и торжественно откланялись ими Иришке. И все в обнимочку, с поцелуями. Но Абрек их так потихоньку, но настойчиво, со злом, в сторону, сторону, и Святослава Викторовича в сторону. Мне в лоб хотел прицениться, когда я ближе, чем положено к Иришке подошел. Сам Ирину Сергеевну за руку, отвел в сторонку, что-то шепчет и шепчет. И она ему тоже что-то рассказывает. Видно, важный разговор. Лица серьезные. Вроде деньги делят.

 Брат мой черней ночи стоит, не подойдешь же, не вырвешь Иришку. Ведь всем же говорили, что она его жена. Сбегать бы мне за Васькой, тут меньше километра, он бы своими ручищами этому Ибрагиму нос по личику погонял. Но все равно диво, три миллиона за одну ее красоту. Мама милая. Ну почему я ей даже тысячу подарить не могу.

 Один из наших ряженых с ружьем, увидел атаку медведя, развернулся и из двух стволов бабахнул Черпаку прямо в рыло, холостыми. Молодой медведь упал на колени и бережно так, стал водить мордой по земле. Я тут же потянул его на веревочке в лес. Он сам рад не рад спрятаться. Привязал его к берёзине и побежал забирать у официанток свои два миллиона.

 Воровки. Кудахтают, мол, они подобрали деньги, точно. И бросили в мою сторону, а кто их перехватил, не знают. Дескать, в вашей деревне один воры живут, и ты на вора похожий. Поди, отсидел лет пятнадцать. Вот тебе на, я – вор! Спроси что-нибудь с этих дур, у одной заметил между ног выпуклость. Откуда, не мужик же? Стук туда кулаком – деньги. В плавки спрятала! Профессиональная воровка. Ну я тебе сейчас научу честности, сама себе пятнадцать лет попросишь.

 Как завизжит и в палатку для переодевания. Я за ней. Там ее вместе с Черпаком искали, как в воду провалилась. Лопнули заработанные мною денежки. Воры у нас в культуре. А сенаторы миллионы швыряют тысячи, будто самые богатые в мире.

 Как я понял в этот миг, бросила моего двоюродного брата Иришка, и точно улетела специальным рейсом в Москву с сенатором Хватовым. Только с мужем и детьми успела расцеловаться. Помощницей у Святослава Викторовича уже точно не будет. Когда мы настраивались к дому идти, Абрекович или Ибрагимович пальчиком меня поманил к себе. Как щенков зовут: тю-тю, тю-ю. Сказал, что там, в сенате, Иришка будет возглавлять пресс-центр. А Ваську с девочками через месяц вызовет, как квартиру получит. Поэтому улетает она на работу.

 – Так быстро?

 – Не забывайте, где она теперь работает, – смерил меня уничтожающим взглядом сенатор. – Это орган государственного управления. О России думает, туда подбирают идеальных людей. И условия им такие же создают.

 – Святослава Викторовича возьмете в Москву? – промямлил я. Жалко брата. Мы с ним одной крови. Статейновы.

 – Святослава Викторовича премируем тремя миллионами рублей за плодотворную инициативную работу в провинции. Будет теперь у вас в краевом правительстве работать. Я доложу о нем Самому. Он оглянулся по сторонам, никто не слышит? – Но об этом мышь не должна знать. Его теперь в Москве знают. – ответил сенаторский начальник, и пошел в сторону Иришки. Она все еще в плавочках и лифчике стояла, правда шарфик все равно на шею повязала.

На следующий день Святослав Викторович всем помощникам раздал по двадцать тысяч, за усердие, а мне тридцать! Лицо у него было заплаканное. Еще одной Ирины Сергеевны в Татьяновке нет. А если эта вернется, то уже никому не помощник. Кто поверит изменнице.

 Ни брат, ни я, ни одного слова друг другу не сказали. Такое горе, такое горе. О чем еще думать.

 Оказывается, у нас в стране теперь не голова главное в работе, ноги! Особенно депутаты на эти ноги смотрят. Разжирели на бюджете. Грех-то какой. Вон Иришка куда вознеслась. Оттолкнула моего брата на ходу, сама за Москву уцепилась. У неё хватит ума в столице удержаться. Почему нет!

 Я два дня слезами исходил. Так ее люблю, а ключики к сердцу Иришки не подобрал. Да и как подойти. Денег нет, чем семью содержать? А тут ей сразу подвалило за день три миллиона заработать. И в Москве будет пресс-центр возглавлять. Там тоже зарплата, мы, всем Рыбинским районом за год такую не наломаем. Не жизнь у меня, все шестьдесят лет – нескладуха. Так и останусь холостым. Но Иришка не причем. Она ведь мне ничего не обещала и в верности, как брату, не клялась. Она и Ибрагима этого при случае продаст. Это же надо, от Васьки Шишкина, плотника, прямо в Москву. Точнее, как всякая порядочная жена, с Васькой вместе. И с такими людьми рядом. Может ей поручат иностранные делегации принимать. С первыми людьми страны рядом стоять будет. Мама милая!

 Генка Кутин утром пришел, опять с медом. Злой, раскудлаченный. Видно ночь не спал. Дурой Иришку обзывает. Не чай пили, нервы рвали. Генка свое гнет: все равно она вернется вместе с Васькой. Квартиру московскую продадут и сюда. Кому они там нужны!

 За такие обидные слова на Иришку его убить мало, Генку этого, но сдержался я. Так молча и пили чай, глядели в окошечко. Свинья привычно почивала в луже. Судя по брюху не сегодня, завтра у ней должны быть поросятки. Свинья жила привычной жизнью и никуда из Татьяновки бежать не собиралась. Тем более, в сенат. Баба Прыся ее кормила и стелила чистой соломки в стайке. Племенник вечно рядом. А детки ее многочисленные – счастье женское, вечное, сердце матери молодящее. И душу от грехов очищающее.

 Не достоин Генка Иришку обсуждать. Взять кружку с чаем и по физио его, поучить такту и этике. Слезы думать не дают, а уж тем более бить соседа. Но я ему усе равно когда-нибудь врежу.

 Милая Ирина Сергеевна, как я вас любил и люблю!