Игорь МИХАЙЛОВ. Чёрный флаг

Рассказ / Илл.: Художник Miguel Suarez-Pierra

Самолёт снижается над Кубой. Сквозь разорванную облачность чередуются поля: зелёные и вспаханные; горелые блины упали на тропический лес − блестят озёра; линии дорог, совершенно без движения, делят землю. На спинке кресла передо мной экран показывает заход на посадку, светло-терракотовая посадочная полоса приближается. Её торец чёрен, как уголь. Туда торкнулся самолёт и покатился. Дальше чернота редела, словно художник искал на палитре нужный оттенок. Чёрные мазки стали чётче, превращаясь в линии. Уже дальше они исчезли, и полоса приняла свой родной терракотовый оттенок.

Встречающие с табличками ожидали туристов. Я подошёл к водителю автобуса, попросился в попутчики. Отказал − не по пути. Следующий согласился. У него же обменял доллары на песо. Как выяснилось позже, совершенно невыгодно. Кубинец-гид сносно рассказывал по-русски:

− Китайцы нехотя ездят на Кубу − им слишком далеко. Перелёты занимают восемнадцать часов с пересадкой, а для вас только четырнадцать. Канадцы любят Кубу. У них тоже холодно, как у вас.

Автобус ехал не торопясь. Вдоль дороги – мелкорослые пальмы с торчащими стреловидными листьями.

− А это ананасы! − крикнул знаток из туристов.

− Нет! − продолжил кубинец-гид. − Это не ананасы! Эти пальмы завезли мексиканцы.

− Для текилы! − догадался знаток.

− И не для текилы! − поправил гид. − Из них делали верёвки, канаты, а теперь − текстиль. Шьют одежду.

За окном у моря промелькнули пустые новостройки отелей. Детвора повсеместно играла в футбол. Мотоциклисты жались к правой обочине. Их обогнал автобус.

Гид продолжал:

− От Варадеро до Гаваны сто сорок километров. Туда есть хорошие экскурсии. В ноябре начинается сухой сезон. Из Канады пришёл холод. Температура сегодня плюс 28, а вода − плюс 27. Для нас это холодно. Некоторые кубинцы могут купаться. А для меня хорошо, когда плюс тридцать четыре.

Путь от аэропорта имени Хуана Гомеса до Варадеро оказался недолгим. В отеле заселили быстро. На руку закрепили браслет. В фойе витал запах кофе. Одинокий посетитель сидел за стойкой бара с белой микроскопической чашечкой.

По дороге на пляж встречные люди приветствовали:

− Hole!

Я отвечал так же:

− Оле!

Бушевали волны. Их чёрная масса кувыркалась в Атлантике и дыбилась бурунами. Волны осаживала песчаная отмель. О неё спотыкался вал и расползался широким блином с пенистой окантовкой. Именно он накатывал на белый пляжный песок. Лазурная вода манила. Глубина до пояса. Дальше на отмели, где раскатывались блины, оказалось мелководье ниже колен. Тяжёлые валы оседали и подтачивали песок под ногами. Закат поджёг горизонт вместе с сушей и кусочком океана. Пеликан пролетел на заход.

Завтрак был включён в проживание, поэтому следующее утро началось с поиска столовой. Она находилась на другой улице и представляла собой бунгало с крышей из пальмовых веток, внутри множество массивных деревянных столов и под стать им громоздкие стулья. Я поднял руку с браслетом. Распорядитель кивнул и показал на столик. Подошла официантка-африканка и что-то спросила.

− Нет, ром с утра не надо!

И внутренне испугался своего внешнего вида. Провёл ладонью по лицу, почувствовал щетину. Сегодня я не смотрелся в зеркало.

Официантка настаивала. Я прислушался. И понял, что от меня хотят узнать номер комнаты − «рум», и предлагают совсем не ром, как послышалось вначале. Я раскрыл разговорник и решил объясниться по-испански. Ведь официантка его точно знает. Мы тщательно выбирали строчки с числительными. Наконец, фраза была собрана и продублирована на двух языках. Мне предложили омлет, я не смог отказаться, потому что альтернативы не было. Пузатый мужчина у «шведского стола» подбрасывал варёное яйцо. Видимо решал для себя проблему, сколько брать.

С утра у моря пустота вытянулась в обе стороны. Но очень хотелось выяснить, где пляж нашего отеля. Высокий юноша при катамаранах казался надёжным. Я коротко бросил:

− Hole! − показал руку с браслетом и деловито добавил: − Где мой пляж?

Юноша смутился, но неожиданно поднял руки в закруглённой и удлинённой форме перед собой и развёл их. Его грациозное балетное «па» читалось однозначно. «Вам принадлежит Куба». Я удовлетворённо пошёл дальше, сел на сухой песок и принялся созерцать набегающие волны, словно ожидал золотую рыбку. Она приплыла в облике всё того же юноши. Ему было одиноко среди лодок. Он говорил долго, предлагая услуги пляжного досуга. Но, видя мою сдержанность, начал перечислять фрукты, показал на пальму с кокосами и, наконец, сделал последний шаг гостеприимства, решил сбегать за пивом для меня.

− Я же дайвер! − была его последняя нелогичная фраза.

Я не сдержался и «сфоткал» его на телефон. Юноша позировал. Мимо семенили босые пляжники. Я тоже пошёл по полосе прибоя. Совершенно провокационная мысль залезла в голову:

− Я буду первым, кто пройдёт береговую линию Варадеро, − и принялся размышлять. − Всего-то 25 километров с мариной (причальной зоной). Это ерунда. А если портовую марину выкинуть − остаётся 21.

По пути пришлось вскарабкаться на крутой утёс, по разрушенному забору. Так я впервые ступил на поле для гольфа. От девятнадцатой улицы до восьмой лунки я дошёл за два с половиной часа. Впереди было ещё опаснее – «карстовые» промоины, где в глубоких колодцах бесновались языки океана. Шесть с половиной часов я шёл, не покладая ног. Солнце сожгло правую щёку. Я вспомнил о встрече с гидом. Обратный путь я проделал на туристическом автобусе. Он заезжал в каждый отель. Как же это долго!

…Может быть, дать право туристам самим подходить к остановке до авеню?..

Куба − время, застывшее в веках. Город Тринидад не похож на Сьенфуэгос. Две разные эпохи пересеклись, но не смешались. Каждая оставила свою самобытность.

Как же хорошо попасть на пляж в предместьях Гаваны… Океан спокоен, жарко, но люди не купаются, ветерок слегка обдувает. Какие-то шутники воткнули в песок кривую, неструганную, почти с человеческий рост ветку. На ней трепетал короткий, с растрёпанными краями, треугольный чёрный флаг. Основание древка присыпали для устойчивости. 

− Зачем это? − я указал на флаг незнакомой паре.

− Красный – нельзя купаться,− непонятно ответил мужчина.

− А зеленый − можно! − подхватила женщина и твёрдо заявила: − Дети в Дрейка играли.

− Вы тоже были в Тринидаде? − улыбнулся я. − Только его основал Веласкес.

− Точно,− подтвердила женщина. − Я его имела в виду. − Она смело пошла вперёд.

Мы, не сговариваясь, зашли в воду и втроём поплыли рядышком. И уже на плаву продолжили разговор. Дама пыталась выговориться:

− Всё как в музее: площадь со скульптурами, а эта лестница, где рабов продавали, такая красивая, особенно с деревом. А после нам коктейль дали, его только в Тринидаде делают. Там бармен сразу двадцать стаканов поставил, ром лил − не жалел, и начал так ловко крутить мешалку. Я даже не могла подумать, что так можно. Забыла, как называется коктейль.

− Кончанчара! − напомнил я.

− Вы всё помните, − обрадовалась женщина. − А ещё мы взяли сигар. Мы не курим, но всё равно взяли, друзьям подарим. Я выбрала не толстые, но и не тонкие, их Черчилль любил. Как же их…

Дама затрясла рукой.

Я догадался и напомнил:

− Ромео и Джульетта.

− Точно,− подтвердила женщина.

Мы держались на воде, слегка двигая руками. Бесконечный лазурный простор очаровывал. Дама продолжала делиться впечатлениями:

− А ободок на сигаре, оказывается, для того, чтобы перчатки не испачкать. Они ж в белых перчатках курили. Плантаторы. А я думала, для красоты.

Я хмыкнул. Мои заблуждения были такими же. С улыбкой я обернулся, радость улетучилась мгновенно, берег оказался очень далеко.

− Нас относит,− встревожился я.

Мои спутники изменились в лице. Дама забила руками, брызгаясь. Мужчина подхватил её.

− Не бойтесь, − успокоил я. − Держитесь вместе. Я доберусь.

Дама скуксилась. Я поплыл к берегу, размахивая руками, и очень быстро устал. Две головы значительно отдалились, но берег совершенно не приблизился. Я изменил тактику и поплыл кролем, контролируя ритм и дыхание, делая вдох на каждый взмах, экономил движения, уводил руку вдоль тела к бедру, в то же время добавил частоту махов. Я уже не оглядывался, зная, что пауза недопустима и меня вновь потащит в океан. По крайней мере, земля видна, и благодаря темпу она даже не удалилась. Я вспомнил бассейн, где изнурял себя заплывами на километр. Но это было так давно. А сейчас плечи начинали болеть. Именно их тянули назад силы встречного течения, его нужно было преодолеть и главное – не поддаться соблазну остановиться, иначе всё зря. Это я понимал и продолжал двигать руками, одновременно выбрасывая плечо вперед, чтобы гребок сделать ухватистым. Мне нужно было отвлечься от ситуации. Я представил себя водяной мельницей, она двигается равномерно без остановки и даёт результат, внутри скрипят и трутся жернова. А здесь хрустят и щёлкают предплечья − это происходит из-за неловких движений − мельница состарилась. Сейчас важно настроиться на длительный заплыв, найти волю для победы. Возможно, ради жизни, и не только своей. Ноги сгибались, и я заметил, что они тормозят. Вот для чего нужно вытянуться струной, не сгибать колени, работать ногой от бедра, тянуть пальцы ног. Чтобы даже ноготь помогал плыть. Создать механизм для спасения. Не смотреть вперед − даль рождает тоску, угнетает волю, хочется сделать бессмысленный рывок, а он ломает механизм. Если я отвлекусь, то пострадает движение, течение отбросит назад, а начинать всё сначала трудно и обидно. Я даже не плыл, а работал, шёл к цели, я всё делал правильно, потому что иногда открытый рот погружался на выдохе в воду, и механизм не захлебывался. Глаза заливала вода, но всё-таки можно было захватить полоску чистого неба. Я мотнул головой, взгляд чиркнул по земле, она была значительно ближе. Только бы сохранить ритм, не ослабить его. Если сейчас попробовать нащупать дно, то это будет проигрыш, возвратить ритм будет невозможно, сейчас я борюсь за его сохранение. И после остановки не смогу собраться. Мне страшно было останавливаться, я понимал, что меня понесёт обратно, кричать бесполезно.  Сил нет. Ещё один раз мотнул головой. Берег не приблизился. Так показалось. Я выдохся. Ещё взмах, я поднырнул, и рука зацепилась за дно. Я оттолкнулся ногами, рванулся наверх и к суше, ртом схватил воздух, хотел встать, но встречный поток ударил, как подсечка. Я перевернулся на спину, несколько отчаянных взмахов на спине восстановили баланс, затем перевернулся и опять возобновил кроль, словно пополз над водой. Берег стал ближе, в бессилии я коснулся дна, устоял, шагнул вперёд. И уже на четвереньках выкарабкался из воды. Так я застыл, упираясь руками в песок, а вода подмывала ладони, пытаясь меня уронить. Я тяжело дышал и долго трясся.

Ко мне подошли.

− Там двое! − прошептал я, роняя слюни с привкусом крови. 

Спасатели смотрели вдаль. Одного обвязали верёвкой. Он нырнул, сверкнув ластами, и поплыл. Поплавок тянулся следом. Новый моток привязали для удлинения. Он тоже весь раскрутился, подвязали третий. Наконец, размотка прекратилась. Спасатели напряжённо вглядывались в океан, держась за верёвку.

− Пора! − распорядился один.

Он стоял в воде. Двое парней вытягивали верёвку на берег. На поверхности воды проявились три головы. Первый был спасатель, за ним тянулась, завязанная под мышками на верёвке, женщина, следом − мужчина, и поплавок.

− Рип! − коротко бросил спасатель и указал на чёрный флаг.

Незадачливые купальщики долго лежали на песке, приходя в себя.

Позже я узнал, что «рип» − это отбойное течение от берега, попросту говоря, тягун. Но ещё RIP − это сокращение, которое расшифровывается как «Requiescat in pace», что с латыни переводится как «Покойся с миром». Фраза стала распространённой эпитафией надгробий. Её заимствовали для обозначения коварного течения.