Татьяна ГРИБАНОВА. Наследство

Илл.: Художник Роберт Балакшин

***

И вроде бы, всего-то ничего:

околица, как испоконь, в полыни;

июньских туч наполненное вымя;

над речкой – клади с тонкою слегой

на хуторок, своё забывший имя.

Голбец у перекрестья двух дорог,

хранимый образком с пресветлым ликом,

что под завяз увит степною викой,

а чуть левее – опочивший стог

в расхристанности прошлогодней дикой.

Пусть скажут: мол, святая простота!

Но почему тогда захолонуло сердце?

И никуда от этого не деться.

Всего-то – вдоль да поперёк – верста,

но это – деда и отца наследство.

***
 

На все лады июнь сверчит в ночи –
без устали цикады куролесят.
Как в абажур, в раззолочённый месяц
до свету бьются глупые хрущи.

Расперит утро над землёй крыла –
объять захочет всё на белом свете,
на солнце, будто на велосипеде,
покатит по бесчисленным делам.

Вдоль поймы встанут свежие стога,
стрижи взметнут над крутояром небо,
хмельно задышит воздух из сурепок,
из лип и донника, что забродил в лугах.

***

Вот опять под утро, как всегда к заре,

нараспашку в детство растворились двери:

закипают варом липы во дворе,

голоси́т петух, сусаль роняя с перьев.

Я – ещё девчушка. Мама молода.

Сквозь седьмое небо проросли деревья.

На верёвках – стирка, длинных три ряда,

словно двор вчера вернулся из кочевья.

А июнь, душист, цветаст, зеленоух

под завяз малинит кузовки вдоль просек.

Там, без удивленья, во бору на слух

чуешь, как подлесок подстригают лоси.

…На ледке в подвале – кринка с молоком,

на столе – горяча хрусткая краюха;

сдобрена укропом или чесночком,

из яиц от рябой курочки «толстуха».

Ладит дед внучатам «взлётную качель,

чтобы, как Гагарин, над планетой взвиться».

Полыхает полдень в тысячу печей,

ветерок колышет стиранные ситцы…

***
 

Исход весны. И соловьи
изголосили вдрызг рябинник.
Закат изранен до крови –
ну, вот и справили поминки…

Ему не пофартило жить,
соседу, внуку бабки Шурки:
сынов на дело окрылить,
увидеть под венцом дочурку…

По воле Божьей мужиком
мне не случилось народиться.
Удел наш, бабий, знамо, – дом,
детишки, ждать-любить-молиться.
 

А он войны хлебнул в свой срок.
Он чудом выжил на Кавказе
от гибели на волосок,
не ранен даже был ни разу.

Но вот под Северским Донцом
обочь мостка, у краснотала,
смерть взвизгнула ему в лицо:
«Ну, наконец-то, отыскала!»

И стонет над селом гроза…
Промокший холм… гора букетов…
И Витьки Спирина глаза
глядят на Этот свет с портрета.

***
 

Задохнётся душа
от простора и воли,
захолынет печалью
былинной, степной…
И затянут ветра,
как бывает в застолье,
наш исконный мотив,
каждым звуком родной.
Этот русский напев,
что с горчинкой бурьянной,
Он и мне, и тебе
с колыбели знаком.
Не его ли наш пращур
спевал при Баяне?
И не с ним ли вставал
вновь и вновь на врагов?
Нашим песням истоки –
в тоске и печали.
Сколь легло мужиков
за отеческий кров?
С Ярославны по ныне
в причёты кричали
на Руси
у сыновьих и мужних гробов.

***

Расстелить полушалок на свежий покос, –

врассыпную оравой цикады, –

и смотреть, как плывет над сапфирами рос

беспредельная вечность заката.

Ночь падёт, и собою пронзив тыщи лет,

поглощая попутные звёзды,

вдруг прольётся Вселенский Безудержный Свет

на луга, на погост, на берёзы.

И накроет округу тишайшая тишь,

растечётся по мне внутривенно.

И сусаль запылит на покатости крыш,

проникая в жилища сквозь стены.

И уже к петухам, как бы вдруг ни с чего,

когда, вовсе не станет терпенья,

с колокольни вскрылит перезвон над селом,

благовествуя о Вознесенье.

Другие стихи Татьяны Грибановой читайте в журнале «Наследник»