Илья ЧЕСНОКОВ. Морзе, пёс и пустая тарелка

Рассказ / Илл.: Художник Анастасия Вострецова

Капризы

– Мам, я не хочу больше есть, – хнычет ребёнок. Ему четыре с половиной года, и зовут его Петя. Он сидит на краешке стула, готовый мигом с него соскользнуть и скрыться в своей комнате.

Рядом стоит его мама. Её зовут Мария. Это красивая молодая женщина с темно- каштановыми густыми волосами, заплетёнными в косу, и большими серо-зелёными глазами. На ней надет цветастый фартук, а через плечо перекинуто кухонное полотенце.

– Сынок, ну ещё две ложечки бульона, пожалуйста, – мама наклоняется к ребёнку, нежно гладит его по голове и заглядывает в глаза.

– Ма, ну честно, я уже не могу. Я наелся. Можно я пойду к себе?

– Никуда ты не пойдёшь, пока не поешь как следует, – повышает голос мама и выпрямляется над столом, но тут же снова светится в улыбке:

– Петюша, солнышко, послушайся маму!

Ужин в таком духе проходит ежедневно. Слышен шум в коридоре.

– А вот и папа пришёл. Ты сейчас ему и расскажешь, какой ты сытый.

Это я приехал с работы.  Переодеваюсь, умываюсь и захожу на кухню.

– Что здесь у нас происходит?

– Вот смотри, Илья, как ужинает твой наследик. Отодвигает тарелку и всё!

Сын вскакивает с места, подбегает ко мне и обнимает за ноги. Я сажусь на стул, а его сажаю на колени.

– Петя, ты пойми, что без сытного питания ты не вырастишь большим и сильным. Мама старается готовить всё самое вкусное и полезное. А ты? Ну что нам с тобой делать?

Петя смотрит на маму и повторяет.

– Ну что с тобой делать?

Он сползает с колен и направляется в свою комнату на миг обернувшись:

– Мам, а мороженое будет?

Я строго смотрю на жену. Она, уловив мой взгляд, отвечает:

– Нет.

– Ну маааам! Ну хоть половинку.

И я непреклонен:

– Как полопаешь, так и потопаешь. Готовься ко сну. Я сейчас к тебе приду, поговорим по-мужски.

Петя, поникнув головой, уходит в свою спальню, не прикрыв дверь.

Мы некоторое время молча смотрим друг на друга. Я не выдерживаю и начинаю первым:

– Ну что? К чему приводит твоё «выборочное питание»?

– Ты доешь за сына? Не выкидывать же.

– Ну конечно же! Кто пришёл с работы? Товарищ доедалкин. Нужно что–то придумать. Мы, два взрослых человека, не можем убедить ребёнка доедать до конца.

Маша начинает убирать грязную посуду:

– Нужно что-то придумать, чтобы ребёнок ел с аппетитом.

– Надо как-то его перехитрить.

– Илюша, вот и придумай, как это сделать. Ты же такой изобретательный, – отвечает супруга, подогревая ужин.

После ужина я отправляюсь в спальню к сыну. Он лежит под одеялом повернувшись к стене. Я подсаживаюсь на краешек кровати, наклоняюсь к нему и шепчу:

– Сынок, а давай утром завтрак проглотим полностью и ещё добавки попросим. Хорошо?

– Хорошо, пап.

Я выключаю свет и выхожу из спальни, медленно прикрывая дверь. Постояв немного у двери, я выключаю свет в коридоре и захожу в зал. В моей голове крутится: «нужно что-то придумать».

Придумал!

Я сажусь на диван и включаю телевизор. Перебирая каналы, останавливаюсь на передаче, в которой рассказывается о применении азбуки Морзе в годы Первой мировой войны. Вдруг за окном начинает громко лаять и подвывать соседский кобель по кличке Таки. Такеша, как мы его называем, помесь хаски с неизвестно кем. На фоне рассказа об азбуке американского изобретателя заливается лаем полуяпонец, которого слышно через открытую форточку на кухне, а если посмотреть с другой стороны, то на фоне собачьего лая где-то вглубине зала бормочет телевизор о точках и тире, придуманной в середине XIX века. А между ними сидит на диване задремавший мужчина, вытянувший усталые ноги в изношенных тапочках. Собака мешает человеку слушать телевизор, а телевизор мешает собаке прогавкать что-то важное человеку.

Я встаю и иду к окну посмотреть: может кто-то бродит по улице и поэтому пёс голосит. Но, никого не увидев, я возвращаюсь назад. Передача про Морзе продолжается. Телевизор и пёс всё так же соперничают, а я чувствую себя третьим лишним.

И вдруг мне начинает казаться, что собачье гавканье имеет определённую ритмичность и последовательность, что короткие рваные обрывки собачьих «фраз» чередуются с длинным рычанием, как тире чередуется с точками. Я уменьшаю звук телевизора и снова подхожу к окну. Через некоторое время, глядя куда-то вдаль и поджав губы, я начинаю улыбаться. Медленно закрывая шторки окна я шепчу:

– Придумал!

С лёгкой улыбкой ложусь спать.  

Следующий день был выходным и можно было рано не вставать. Но я поднялся рано, сел за компьютер, нашёл в интернете таблицу этой азбуки и распечатал её. Вспомнилось, как родители в детстве подарили мне на день рождения игрушечный аппарат Морзе. Он работал на батарейках. Из него выползала бумажная лента, на которой рисовались точки и тире. Уносясь мысленно в детские годы, я вспомнил, что, по причине недоедания, со мной велись такие же разговоры. Неужели всё вернулось на круги своя? 

Неугомонный пёс с утра завёл свою гавкательную пластинку. Наверное, почувствовал, что становится объектом особого внимания. Отрабатывает подарочки. Выходя из дома, я заглянул в холодильник, взял бумажный пакетик, где лежали варёные куриные шейки для пса, и сунул его в карман. Подошёл к сетке, сквозь которую мы подкармливаем лохматого соседа, и сел на корточки.

– Такеша, ко мне! Голос, Таки! Голос!

Пёс подбежал к забору, ткнулся носом о сетку и облизнулся, смотря мне в глаза.

– И чего ты молчишь? Я для чего к тебе подошёл? Есть хочешь? Но это тебе хочется, правильно? Правильно. А мне хочется, чтобы ты погавкал, да получше.  

Пёс перевёл взгляд на мои руки. Видя, что в них ничего нет, он снова взглянул на меня, чуть наклонив голову. Нарисовался просящий, почти человеческий, молчаливый взгляд. В собачьих глазах отчётливо читалось: «Тебе жалко, что ли? Ты же хороший. Достань из кармана чего-нибудь погрызть».

– Такеша, погавкай, пожалуйста, как это ты делал вчера. Ну! Гав, гав, давай! Гав, гав! С чувством, с толком, с расстановкой. Ну, давай! Поработай сегодня на науку. Ты меня понимаешь?

Пёс начал семенить передними лапами и вертеть головой.

– Так, сосед, давай по–хорошему. Ты лаешь, гавкаешь и рычишь. Ну, то есть, делаешь то, что тебе природой предначертано, а я тебе чего-нибудь вкусненького дам. Договорились?

Такеша опустил морду и прилёг у сетки, вытянув лапы перед собой.

– Ах, так? Тогда я отдаю твою закуску Митяю, что наблюдает за нашей беседой.

Я поворачиваюсь к огороду и рукой указываю на примостившегося у сарая старого кота с взъерошенными клочками пегой шерсти, который внимательно следил старческими слезливыми глазами за моими движениями.

– Митяй, кыс-кыс, иди сюда, не прячься, смотри что у меня для тебя есть.

Пёс моментально встрепенулся, поставил торчком уши и сел на задние лапы, а я начал громко шуршать пакетом в кармане, поднимаюсь и направляюсь к дому.

– Г–г–гав, – слышу я за спиной.

– Ну вот. Другое дело, старина! – поворачиваюсь к собаке и включаю диктофон.

Записав разные варианты рычаще-гавкающих откровений голодной собаки, я протягиваю ему угощение. Разворачиваюсь и иду домой. За спиной слышу довольное урчание и хруст. Захожу в ванную и плотно закрываю за собой дверь, чтобы никого не разбудить. Включаю диктофон и стараюсь перевести записанные звуки собачьей «речи», подвывания и пауз в точки и тире по таблице. Короткий «гав» – это точка, а протяжный звук – тире. И это всё пытаюсь перевести в буквы, а буквы склеить в слова. Получается несуразица. Это меня не устраивает. Нужно сделать так, словно Такеша своим лаем и подвыванием якобы хочет сказать ребёнку что–то важное. И это что-то можно было бы расшифровать, используя универсальный ключ Морзе. Идея мне нравится, но нужно воплотить её в жизнь. Я решаю своим об этом эксперименте не говорить.

В дверь ванной стучат:

– Илья, чего так долго? Звуки я слышу какие-то странные. Ругаешься с кем-то по телефону? Или это тебе так премию выписывают?

– Нет. Всё нормально. Это в животе урчало у меня. Сейчас выйду, руки вытру, – отвечаю я.

– Ты чего так рано поднялся? – спрашивает жена.

– Да вот, полукровка растявкался с утра пораньше. Разбудил меня. Мне показалось, что пёс что-то хочет нам сказать.

– А я знаю.

Я приоткрыл рот.

– Ты знаешь, что он говорит?

– Он тебе почти на человеческом уже объясняет, чтобы ты не шумел и семью не будил. Ты ему ещё карандаш с бумагой передай. Он же умный, почти японской породы. Он тебе и письмо нарисует иероглифами.

– Остришь?

– Нет, ну правда. Ты же подкармливаешь его. Может он «спасибо» хочет сказать. А по-нашенски у него не получается. Вот и мучается совестью, бедняга.

– Ты лучше завтрак приготовь. Мы с сыном договорились всё съесть и ещё добавки попросить.

– Тихо ты! Ребёнка разбудишь. Может, кошка к ним во двор забежала, вот пёс и разошёлся. Фантазёр ты, я посмотрю.

Из своей спальни выходит заспанный ребёнок, потирая глаза. Я беру его на руки:

– Привет, богатырь! Как спал?

– Хорошо, па.

– Давай сегодня вместе покормим Такешу. Там у нас лапки куриные варёные лежат в холодильнике. Устроим ему сегодня культурный завтрак на тарелочке с голубой каёмочкой. Хорошо?

– Ага.

Маша из кухни кричит:

– Вам что на завтрак приготовить?

– Гренки и какао! – крикнули мы в один голос.

Первая проба

Завтрак прошёл успешнее, чем вчера. Мы съели по несколько кусочков смачных гренок, допили до конца какао и пошли с сыном к холодильнику. Достали кастрюльку с лапками, взяли с собой небольшую тарелочку и вышли из дома. Уложили лапки на тарелочку, просунули угощение сквозь забор и поставили на землю.

– Сынок, позови Такешу и посмотри, как он примется за любимое занятие.

Петя приблизился вплотную к сетке.

– Таки, Таки, иди сюда. Иди ко мне. Я тебе кое-что принёс! Таки, Таки!

Пёс вынырнул из-за угла. Он сытно зевнул и поднял морду. Тут же обнюхал свой второй завтрак и начал грызть лапки. Мы присели на корточки и стали смотреть.

– Видишь, сынок? Никаких уговоров. Стабильно перемалывает угощение. Ещё и тарелку вылижет. А ты?

– Пап, это же собака. А собаки всегда голодные.

– Сынок, а как ты думаешь, если мы отдадим ему твои недоеденные обеды, он их съест?

– Да.

– И мороженое твоё съест?

Взгляд сына погрустнел и губки опустились книзу.

– Да.

А я подумал: «Кажется, с мороженым я переборщил»

– Ладно, мороженое твоё мы ему не отдадим. А тебе не кажется, что Такеша на своём собачьем языке, когда гавкает, что-то хочет нам сказать?

– Кажется. Пап, пойдём домой. Сейчас мультики начнутся.

И только мы поднялись и направились к двери, как неожиданно услышали громкое и ритмичное гавканье, как щёлканье клавиш старой печатной машинки: гав, гав, гав-гав-гав, гав, гав-гав.

Мне показалось, что пёс пробрался через ограду и стоит прямо у наших ног. Мы с сыном медленно обернулись. Пёс продолжал гавкать подёргивая головой. Я моментально включил диктофон.

– Сынок, мы сейчас запишем его голос и дома расшифруем.

– Как это?

– Увидишь.

«Да, – подумал я: недолго это было тайной. Может, это и к лучшему».

Из окна кухни высунулась жена:

– Вы домой собираетесь или усыновить пса хотите?

– Мы уже идём.

Вид у нас с сыном был таинственный. Зашли в спальню и начали внимательно прослушивать запись. Сердце моё учащённо заколотилось, словно я придумал машину времени и готовился к её испытанию. У Пети тоже глаза блестели. И он всё приговаривал:

– Папа, давай быстрее начнём расшифровывать. Вдруг он что-то важное нам сообщил! Пап, а вдруг мы и вправду научимся понимать язык животных и птиц.

– Подожди, сынок, с птицами. Здесь хотя бы с одним псом разобраться.

Я приоткрыл дверь:

– Маша, нас не зови и не отвлекай. У нас важная работа.

– А обедать вы будете?

Ответом было стремительное закрывание двери. И работа наша началась. Чтобы  быстрее обрабатывать запись, я перекинул её на компьютер. Нужно было пронумеровать аудио записи, расчертить на листе таблицу, куда вписывать полученные буквы, на отдельном листе перерисовать всю азбуку Морзе и начать прослушивать записи. Время летело быстро. Я забыл уже о своих планах по домашней работе. Маша нас не отвлекала, занимаясь готовкой воскресных блюд. Через несколько часов она постучала к нам:

– Вы обедать собираетесь, пинкертоны? А то всё остынет.

– Да, мы уже скоро…

В результате нашей работы нарисовалась груда букв, слогов и нелепых созвучий, готовых выкарабкаться из таблицы крохотными существами,  спрыгнуть на пол и разбежаться в разные стороны. Много чего было переправлено и перечёркнуто, но понятных слов и предложений так не получилось.

– Ничего, сынок, это только начало. А ты как хотел? Вот так вот сразу и разгадать собачью морзянку? Нет, брат, это научная работа. И у нас всё получится. А после обеда нас ждёт двойная порция мороженого.

Я пытался поднять сыну настроение, видя его угасающее любопытство.

После обеда все разбрелись по своим делам. А у меня не выходили из головы мысли о том, что так бросать дело нельзя. Первый опытный день при сыне не удался. Нужно пойти на хитрость, придумать что-то оригинальное, чтобы получились слова. И я начал составлять предложения, которые, якобы, пёс хочет сказать мальчику. Самым простейшим было: «Петя, слушайся папу и маму», «Надо всё кушать до конца» и «Спасибо за угощение!». Пересчитав все гласные и согласные буквы, составив из них в разных комбинациях слоги и, словно из кирпичиков, выстроив из них слова, я понял, что не так уж это и просто. А если использовать реверсное прослушивание аудио, и это обратное звучание перевести в буквы и слоги, которые тут же перевернуть или вывернуть как-нибудь шиворот-навыворот, то может быть что-то и склеится? Голова шла кругом от этих гуттаперчивых упражнений со звуками и буквами. Нужно было обязательно убедить сына в том, что именно так придётся, пройдя через все эти выкрутасы, расшифровывать собачий язык.

День в заботах прошёл быстро. Вечер нежной прохладой опустился на дома и деревья. Все улеглись спать. Только я долго лежал с открытыми глазами, уставив взгляд в ночные блики на потолке.

– Ты чего не спишь? – буркнула, поворачиваясь на бок, жена.

– Думаю.

– Смотри, ночью не загавкай. И не вертись, а то с кровати упадёшь и хвостом не успеешь зацепиться.

Сон

Даже при открытых окнах ночь была душной. Я переворачивался с боку на бок. Давила какая-то тревога, переходящая в тяжёлый сон. Мне снилось, что сижу я за длинным массивным столом, на котором стоят два высоких канделябра медного блеска. В каждом вставлены по три огромные свечи, тлеющих слабыми огоньками. От этой тусклости стол кажется огромным и мрачным. Передо мной на столе лежит лист бумаги. Он похож на вырванный из альбома для рисования лист с неровными сторонами. Лист прижат стеклянной чернильницей, а в руке моей зажато длинное гусиное перо, заточенное у основания. На мне тесный военный мундир с короткими рукавами и медными пуговицами, а на голове солдатская железная каска, надвинутая до бровей и давящая на уши. Я всматриваюсь в сидящих за столом существ и узнаю в них собак, лохматой стаей бродящих по нашему посёлку в поисках еды. Одеты они в тёмно-серые пиджаки, из-под которых выглядывают белые воротнички и рукава. Псы прилизаны и сосредоточены. Их всего двенадцать.

Во главе стола, напротив меня, восседает на высоком стуле наш сосед, Такеша. На нем тёмно-зелёный френч с воротничком, обшитым красной лентой. На голову его напялен белый парик с загнутыми локонами. На носу висит крохотное пенсне. Перед ним в тарелке горкой топорщатся мертвецки бледные куриные лапки. Он поднимается из–за стола и, почесав грязным когтем волосатое горло, надтреснутым голосом произносит:

– Слушается дело безродного кота Митяя. Готовы ли присяжные заседатели, изучив материалы дела, вынести приговор?

Все двенадцать собак одновременно подняли правую лапу и изподлобья зыркнули в мою сторону. Стало немного жутковато.

И тут Такеша обратился ко мне:

– А ты пиши, сосед, пиши!

В голове чувствую помутнение. Глаза мои широко раскрыты, нижняя челюсть свисает до предела. Я ртом хватаю воздух, но не могу глубоко вздохнуть. Холодными руками я макаю перо в чернила и начинаю писать. Но с ужасом вижу, что вместо человеческих слов вывожу на листе точки и тире, тире и точки. И так бысто это делаю, словно занимался этим всю жизнь. А в это время Такеша, представляющий, как я понял, Верховного судью, продолжал:

– Дворовым кошачье-собачьим сообществом обвиняется кот Митяй за воровство продуктов питания щедро даруемых людьми: колбасных обрезков, куриных косточек и лапок, кусочков мяса, снятых с шампуров выпившими гостями хозяина и так далее. Дело для окончательного решения передано присяжным бездомным свободным членам сообщества.

И только тут я смог разглядеть в дальнем тусклом углу комнаты клетку, а в ней, стоящую на задних лапах, дрожащую серую фигуру кота. Он, схватившись лапами за прутья решётки, стоял молча, смотря в мою сторону. Мне показалось, что Митяй ждёт от меня помощи. Откуда-то сверху доносился «Аллилуя» Генделя. Звуки церковного хорала пронизывали всё живое и неживое и уходили в пол, обостряя и так мрачную обстановку. А из под моего пера пулемётной лентой вылетали точки и тире. Тут я почувствовал, что меня начинает тошнить. Захотелось выйти. От спёртого запаха собачьей закваски начала кружиться голова. Я приподнялся и начал говорить:

– Это, конечно, интересно всё, товарищи, но…

И не успел я закончить фразу, как Верховный судья одним прыжком, сбивая со стола подсвечники и теряя парик, подскочил ко мне. Лоб в лоб! Он схватил меня лапами за воротник и начал трясти. Придвинувшись вплотную ко мне и, горяча дыша своей пастью в лицо, он начал кричать, продолжая трясти:

– Очнись! Очнись! Проснись, Илья! Ты лаешь! Ты гавкаешь, Илья! Проснись же ты! Это я! Это я!

Пробуждение

Кошмар продолжался совсем недолго. Буквально несколько секунд. И тут я учуял знакомый запах женских духов. Открыв глаза и увидев над собой лицо жены, закричал:

– А! Что! Что случилось? Где я? Где собаки? Где Верховный судья? Где Митяй? Его спасли?

Маша, стоя передо мной на коленях, трясла меня за плечи и кричала:

– Ты что! Спятил совсем? Какой судья? Какой Митяй? Ты начал орать во сне, лаять на весь дом! Ты ребёнка до слёз довёл. Посмотри, вот он стоит весь в слезах и трясётся! Что с тобой?

Я сел на кровать, поднял голову и перед собой увидел Петьку.

– Иди ко мне, сынок.

Петя подбежал к матери и обнял её, вытер слёзы и сказал:

– Па, я всё понял, я больше не буду.

– Чего ты не будешь?

– Я больше не буду капризничать. Я буду всё-всё доедать до конца. Честное слово. Я ни капельки в тарелке не оставлю.

Сын медленно подошёл ко мне, забрался на колени, крепко обнял за шею и заплакал.

– Я испугался, па.

– Это был сон такой, сынок. Всё будет хорошо. Иди ложись в кроватку.

Я вытер холодный пот со лба. На часах было половина четвёртого. Зашёл в зал и, не включая свет, сел на диван. В памяти пролетели обрывки сна. Запомнилось ощущение сырости и какой-то средневековой затхлости. Уснуть я уже не мог. Я надел старую куртку, в которой работал на огороде, и вышел из дома. Подошёл к сетке, через которую мы подкармливали собаку, и увидел блестящие глаза Такеши. Я присел на корточки:

– Ну, а ты чего не спишь?

Пёс придвинул морду к забору.

– Напугал ты меня, старик. Не получается очеловечить твой лай, как бы мы не старались. Но ты всё равно нам помог. Ладно, утро вечера мудренее. У меня в холодильнике ещё кое-что для тебя осталось. Завтра увидимся.

Пёс сладко зевнул побрёл к конуре.

Я поднялся, подмигнул любопытным звёздам, свидетелям моего разговора с собакой, глотнул свежей предутренней прохлады, вспомнил, что через час мне собираться на работу, и зашагал к дому. За сеткой под лунным светом на земле белела вылизанная тарелка.