Наталья МОЛОВЦЕВА. Мы расстаемся?..
Илл.: Художник Жанна Русакова
Сонька заинтриговала ее сообщением:
– Я тебе ролик сбросила на мобильный, посмотри вечерком.
Соньке хорошо говорить: замуж не спешит, а друзей – по всему миру, благо, возможностей для общения с ними теперь немало. Но она-то, Виктория, женщина замужняя…
– Скажешь – вечерком… А кто супруга с дочерью будет кормить? А прежде тот ужин надо еще приготовить.
– Ну, от ночи кусочек отломи. Не всю же ночь вам миловаться…
– Ой, он в последнее время так устает. Тут уж не…
– Ну, решай сама. Только сдается мне, что начнешь слушать – не оторвешься.
Интересно – от чего же она может не оторваться? Что нового откроет ей тот ролик? Ну тебя, Сонька, чуть про хлеб не забыла. Хлеб она всегда покупает сама: муж действительно устает на работе, а у дочери голова учебой забита. Получается, что она самый свободный человек в семье.
И размороженная курица ждет именно ее рук. Курица – быстрее всего: посыпал специями, завернул в фольгу – и в духовку. Пока жарится-парится, варим макароны. Салатик из свежих огурцов – всего-то нарезать…
Мишка, едва раздевшись, тут же нырнул в душ, а она стала накрывать на стол. Накрывала с мыслью: сейчас поест, расслабится и начнет отмякать душой и телом. Может, даже стопарик предложить?
И вот вышел – в чистой майке, благоухающий запахом лаванды (специально мыло с успокаивающим эффектом купила), уселся и…
– А где Ксюха?
Ну, это она должна признать безоговорочно: у отца с дочкой особые отношения. Кажется, она прилагает немало стараний, чтобы наладить с дочкой душевный контакт, а у него без всяких усилий это получается. Глянут друг на друга – и все поймут. Все, что им надо…
– Ксюш, иди ужинать! – крикнула через дверь в комнату дочери. А в ответ – тишина. Потом вялое:
– Начинайте без меня, я чуть позже.
Ну, без нее – так без нее. В конце концов, взрослая дочь, студентка второго курса института имеет право на самостоятельное решение? Имеет. Это она, ее мать, не имела в ее годы такого права. Жила, как родители велели. Слава богу, что всю порочность этой установки она поняла своевременно. Да, хватит того, что ее прессовали все детство, всю юность – она не позволит себе (и даже мужу!) делать то же самое с их дочерью. Та пока не догадывается, кому обязана своей свободой, ну да это неважно. Важно, что они живут по другим правилам, нежели были заведены когда-то в ее родной семье.
– А что – если мы еще и по стопочке?
Ну, какой муж откажется от такого заманчивого, да еще поступившего от жены, предложения? Мишка – не исключение:
– А давай! Пока там Ксюха грызет гранит науки…
Курочка удалась сегодня на славу. И салатик из огурчиков среди зимы очень симпатично смотрелся… и хлеб сегодня испекли вкусный… Она ела и думала хорошие мысли: ну, все же, все нормально в ее нынешней жизни – у нее работа, которая нравится, замечательные отношения с коллегами и начальством. А главное – в семье все хорошо. Все-таки не удалось родной матушке скроить ее личную жизнь по своему лекалу; она, когда выходила замуж, твердо решила: до сей поры подчинялась родительской воле – теперь буду все делать по-своему. Мужу – полное доверие, дочери – полная свобода…
Ксения вышла к столу, когда она уже начала мыть посуду. Отец от телевизора поинтересовался:
– Что – курсовую писала?
Ксюха молчала, словно вопрос поставил ее в тупик. Потом задумчиво произнесла:
– Ага. Очень трудная тема.
– Справилась?
– Кажется.
– Ну и молодец.
– Ты же у нас умница, – добавила Виктория своей материнской ласки. Хотя какая-то неясная тревожинка из сердца не ушла: обычно дочь отвечала отцу без промедления, да еще и щедро одаривая улыбкой…
Но в душу к девчонке решила не лезть. Не прессовать – так не прессовать. Ребенок взрослый. Захочет – скажет сама.
Постель, постиранная порошком с новой отдушкой, благоухала все той же лавандой. Муж читал книжку. Чему она всегда удивлялась – библиотекарь она, а лавину книг проглатывает муж. Поначалу она относилась к этому настороженно: глотает-то глотает, а что в голове остается? Со временем убедилась: остается очень даже немало. И смыслы читатель усваивает, и подтексты способен уловить. И это, конечно, здорово: что была бы за жизнь, выйди она замуж за недоумка? Для нее самой чтение было так же необходимо, как, например, умыться по утрам: не умоешься – сама себе противна. И вообще, есть вещи, необходимые так же, как дышать. Похоже, у супруга такое же отношение к книгам. Если вспомнить, она присматриваться к нему стала только после того, как во время очередного провожания он, до сей поры не знавший, как и привлечь к себе ее внимание, прочитал от отчаяния строки:
Внимание! Следует знать,
Что одинокое сердце
Сердцем нельзя назвать…
Ого! – удивилась она. – Антонию Мачадо… Она и сама вряд ли бы знала этого поэта – в библиотечном техникуме поощрялось внимание к поэтам отечественным, но преподаватель литературы неожиданно согласилась: да пиши свою курсовую про этого испанца, расширь кругозор, тем более что испанец этот искренне любил Россию…
В общем, Мачадо сыграл в ее выборе значительную роль. А ее мама, конечно, радовалась другому: сегодня твой Михаил мастер цеха, а завтра, глядишь, начальником назначат, а там и… Ее эти рассуждения злили: мастер, начальник… А о чем мы с ним говорить будем – это тебя не волнует?..
– Ты не будешь возражать, если я на кухне немного посижу? Сонька там какой-то ролик сбросила.
– Да смотри здесь.
– Нет, не буду тебе мешать. Там со звуком.
– Ну, вали. Потом отчитаешься.
Перед тем, как уединиться на кухне, заглянула к дочери.
– Ксюш, у тебя все в порядке? Может, с Женькой поссорились?
Дочь ответила не сразу, как и после вопроса отца. Но потом привычно улыбнулась:
– Не, мамуль. Как раз здесь все в полном порядке.
Виктория чмокнула дочь в щечку (ее в детстве никто так не чмокал!) и уже спокойно пошла на кухню.
Где тут Сонькина «бомба»? А там, наверное, действительно бомба, если в ответ на ее сомнение – «Не представляю, что новенького я там могу услышать», Сонька ее решительно осадила:
– Милка моя, ты хоть представляешь, о чем пойдет речь? Это область знаний, где наша с тобой начитанность ничего не стоит. Тут нужен специалист.
– И в чем же он специалист?
– В психологии. Ты же не будешь утверждать, что мы с тобой и тут доки?
– Ну, допустим. А тема?
– Токсичные родители.
– Какие-какие?
– Ну вот, а говоришь – мы во всех областях и сами хорошо шарим. Токсичные родители – в современной психологии самая актуальная на сегодняшний день тема. Ну, может, одна из самых актуальных.
– И как понимать этот странный термин: токсичные родители?
– А что – твои твою жизнь совсем не отравляли?
Подруга оказалась права… Она стала слушать ролик и тотчас поняла: да, это именно то, что ей давно было нужно. В чем она хотела и просто должна окончательно разобраться. Потому что одно дело собственные доморощенные соображения, и совсем другое – мнение человека компетентного, специалиста в области психологии. И вот чем больше слушала она приятный женский голос (психолог оказалась женщиной), тем больше убеждалась: да здесь же ответы на все ее вопросы! Человек формируется в детстве – это она и сама, слава богу, знала. Это вообще известно, наверное, каждому. Но каждый ли решится додумать эту мысль до конца? Каждый ли отважится сделать вывод: в детстве, в прямом и переносном смысле слова, нас ведут за руку родители; но вот наступает время, когда ребенок осознает, что – вырос, что дальше может идти самостоятельно. Вот тут-то все и начинается…
С самых-самых ранних лет она помнит: делай то – не делай этого; сначала уроки – потом всякие глупости (даже тетрадка со стихами попала в этот разряд!); такая короткая юбка – ты что, от людей стыдно. И чтобы с дискотеки – в половине двенадцатого!
А она уже примеривалась носить туфли на каблучке, и поскольку дискотека заканчивалась в одиннадцать, ей приходилось спешить, чтобы избежать упреков и нотаций, а спешить на каблуках – так ведь и ноги сломать можно! Но попробуй, ослушайся – упреков и нотаций не избежать! Гиперопека – какое верное слово произнесла женщина-психолог! Каждое слово, каждый шаг, каждое желание – под постоянным родительским контролем. Точнее даже – материнским, потому что отец был как-то лояльнее, как-то терпимее, что ли. За что, между прочим, влетало от матери и ему…
Эта гиперопека не кончается и сейчас. Да вспомнить хотя бы последний разговор с родительницей. «Доченька, как ты живешь?» Как злила ее эта показная забота, цель которой – выслушать ответ и тут же дать категоричный совет-приказ. «Ты разрешаешь внучке возвращаться домой, когда она захочет? Это в наше-то неспокойное время, ты не с ума сошла?»…
Господи, как хорошо, что наконец-то нашелся человек, который не побоялся произнести эти гениальные слова: токсичные родители. Теперь ей можно не сомневаться в принятом в свое время решении: когда у нее будет дочь – она даст ей полную свободу. Вот что хочет – то пусть и делает, как хочет – так и поступает. И, кажется, слово свое она держит.
Думала, муж уже спит, ан нет.
– Ты чего? Устал ведь. Кстати, почему у вас нагрузка-то увеличилась?
– Ну… Ты, может быть, заметила, что наша страна находится в состоянии войны?
Вот так всегда: с иронией, с подковыркой… Она решила не обижаться. Собственно, это решение она тоже приняла тогда, в самом начале их семейной жизни, когда ей стало ясно как день: объединение их одиноких (до той поры!) сердец вовсе не значило, что супруг во всем будет соглашаться с ней и всячески ей потакать. О, этот характерец она раскусила сразу…
– А ты-то тут при чем? Вроде не на позициях, – решила проявить свой характер и она.
– На позициях другие. А противник имеет наглость регулярно выводить из строя технику.
– Так вы же не военное предприятие… У вас же…
– Ты опять не заметила: наше предприятие уже давненько несколько перепрофилировали. Но тебе, как библиотекарю, знать об этом даже не обязательно. У нас – железки, у вас – человеческие души… Скажи лучше, какие такие новости обрушила на тебя Сонька? Какую лапшу вам с ней на уши вешали?
На этот раз юмора она не приняла и обиделась всерьез:
– Почему лапшу? Мне кажется, тебе и самому все это не мешало бы послушать.
– Ну, на этот раз я доверюсь тебе. Давай, излагай.
Задушить обиду на корню было нелегко, но она сделал это ради дочери, и потому принялась передавать содержание прослушанного ролика. И вот тут эмоций уже не сдерживала: «Ну, разве она не права, эта психологиня? Разве не так воспитывали нас наши родители – отслеживая каждый наш шаг, читая нотации по любому поводу? Токсичные, еще какие токсичные»…
– Ваша лекторша не сказала, кто придумал нашим родителям такую кликуху?
Она вспыхнула опять:
– Не хочу с тобой говорить! Ты настроен сегодня агрессивно.
– А я все-таки позволю себе сказать: эта ваша психологиня такая же дура, как и вы с Сонькой, только американского происхождения. Точнее, каркас-то у нее русский, а вот начинка заморская. Я могу назвать тебе даже имя ее изобретателя…
– Да откуда тебе это известно?
– Викусь, ты в каком отделе работаешь?
– Ты прекрасно знаешь – отделе художественной литературы.
– О, да… Шёпот, робкое дыханье, трели соловья… Но надо же иногда и в другие отсеки заглядывать.
– Зачем, если они мне совсем неинтересны?
– Да затем, что у нас взрослая дочь. Ты не боишься, что она со временем захочет зачислить нас в этот же разряд – токсичных родителей?
– Ну, знаешь… мы не даем к этому повода.
– А ты думаешь, здесь нужен повод?
– Ты, кажется, тоже вознамерился лекцию прочитать. Но мне на сегодня, пожалуй, достаточно.
– Все, молчу. Мне тоже пора баиньки. Спокойной ночи.
Она тоже пожелала мужу спокойной ночи и отвернулась к стене. Отвернуться легко, тяжелей успокоиться. Нет, вы подумайте… Возомнил себя спецом во всех областях, лучше бы про свои железки больше думал…
Да, но он назвал имя психологини, придумавшей термин. Значит, ее систему взглядов изучал всерьез. Он и еще что-то хотел сказать, да она не захотела слушать… Она, конечно, отдает должное его эрудиции, но никогда не согласится с тем, что психолог, которого она прослушала – дура. Называй так меня, но ее – не смей. Как правильно она говорила про гиперопеку! И даже выход подсказала: отъединиться! Родители должны проявлять заботу о детях только до восемнадцати лет, а потом отпускать их на свободу, – вот он, выход. Правда, она употребила какое-то странное слово… кажется, отсепарироваться. Да, не отъединиться, не разъехаться, не разбежаться, а – отсепарироваться. До сих пор ей было известно только одно значение этого слова: сепарация – это процесс отделения молока от сливок. Но… в каком-то смысле это слово – аллегория, образное выражение, означающее разделение детей и родителей. Оно, конечно, немного странно звучит для русского уха, но ведь по сути верно. Уф-ф-ф… Пожалуй, на сегодня хватит. Пожалуй, действительно пора спать…
Утром Виктория встала не отдохнувшая, с мешками под глазами. Но яичницу с колбасой пожарила, на работу супруга проводила. И даже чмокнула в щечку: «Пока, мой умный. До вечера». Он ответил тем же, а сказал следующее:
– Ты поговори с дочерью-то. Что-то она мне подозрительной вчера показалась.
– Ну, как же тебе было этого не почувствовать. У вас же особые отношения. И взаимопонимание соответственно. Так что – как скажешь.
Муж уходил на работу первый. Она второй. Ксюха – в зависимости от того, какая лекция с утра. Скучную она иногда пропускала. Вот и сегодня – вышла на кухню, потягиваясь: нет, Архипыча слушать не хочу.
– Так же, как не захотела вчера ужинать со своими родителями, – удачно подключилась Валерия. – Я, конечно, не настаиваю, но все-таки хотелось бы знать…
– Мам, не лги: на самом деле тебе очень хотелось бы знать! А мне, между прочим, очень хочется рассказать. Пока папки нет дома.
Виктория удивленно приподняла брови:
– Вот уж не думала, что такие слова прозвучат в адрес отца. По-твоему, он что – не способен понять?
– Очень даже способен. Но сначала все-таки хотелось бы обсудить с тобой.
Ангел над ними пролетел – такое у нее возникло чувство, так дорога была Виктории эта фраза. Она означала доверие. Она означала – отношения с дочерью выбраны правильные. Она улыбнулась:
– Ну, давай. Выкладывай свою тайну.
Дочь смотрела на нее испытующе. Потом уткнулась лицом в локти:
– Ой, не знаю. Как бы не пожалеть.
– Ну, если уж заикнулась… Давай от печки. Ты говоришь, с Женей у тебя все в порядке? И никаких проблем?
– Вот никаких! И все… проблема.
– Ты меня пугаешь. Может, попытаешься что-то объяснить?
Молчала Ксения долго. Так долго, что Виктория уже начала сомневаться относительно пролетевшего ангела, как вдруг услышала:
– Все просто, мам. Он предлагает мне выйти за него замуж.
Виктория перевела дух:
– Ну, в вашем-то возрасте… какая же это проблема?
Ксения, словно не слыша ее, продолжила дальше:
– Выйти замуж, а потом уехать.
– Куда?
– Не куда, а откуда. Из этой страны – так, кажется, сейчас говорят.
Всего, чего угодно ожидала Виктория, только не этого. Думала: может, про беременность скажет, может, что хвостов нахватала, а тут…
– Ну, а повод-то какой? Причина?
– Мам, ты что – не знаешь, почему сейчас многие из молодых, и не только, бегут за границу?
Они сидели друг напротив друга в полной неподвижности и полном недоумении. Мать от того, что пребывала от услышанного в шоке, дочь от того, что – неужели решилась сказать? Наконец, Ксения принялась размешивать в чашке давно растаявший сахар, а она, мать, молча смотрела на нее, парализованная странным чувством: ей казалось, что главное в эти вот минуты – не шевелиться, не делать никаких движений, чтобы не спугнуть дочь, как будто та могла прямо сейчас встать и уйти – не на занятия, не к подружке, не на свидание с Женей, а – навсегда. Из их общей до этой минуты жизни.
Что бы на ее месте сделала сейчас ее мать? Стала бы сотрясать воздуха. Произнесла бы свою коронную фразу: «Вот если бы вы жили, как вам говорю я»… Она же, Виктория, на эту фразу не имеет права – правила, по которым она решила жить и к которым привыкла и она сама, и дочь, не позволяют ей сделать этого. Поэтому единственное, что она может сейчас себе разрешить, это вопрос:
– А… что же ты?
– Я, мам, пока не знаю. Я думаю.
Уф-ф-ф… Скопившийся внутри нее страх Виктория на этот раз выдохнула откровенно и не таясь:
– Слушай, а давай все-таки посоветуемся с отцом.
– Нет, мам, пока ничего ему не говори. Тебе я сказала потому, что ты как-то… мягче, что ли (и опять пролетел ангел!), а папка… рубанет с плеча…
В первый раз она не обрадовалась дочкиному доверию. Потому что наконец-то не просто поняла – всей шкурой почувствовала, что есть вещи, есть тяжести, которые одним только женским плечам не под силу. Не зря же, наверное, в Писании сказано: нехорошо человеку быть одному. И даже если там имелся в виду мужчина, если даже там подразумевались интимные отношения – женщине быть одной нехорошо тем более. Потому как раз, что плечи слабее…
Да, надо было взять время на передых.
– Ты на занятия сегодня пойдешь?
– Угу. Сейчас буду собираться.
– Ну, а я пошла…
Сонька сидела за компом, но смотрела поверх монитора. Виктория прошла на свое рабочее место – стол у окна, с твердым намерением ничем не выдавать ни своего смятения, ни растерянности, охвативших ее после разговора с дочерью. Видимо, ей это неплохо удалось, если Сонька тут же оторвалась от мерцающего экрана и накинулась на нее с вопросом:
– Ну, что? Тебя впечатлило?
– Ты о чем?
– Ну, ты даешь. Я про ролик.
– Ах, да…
Она опять сделала над собой усилие, чтобы удовлетворить Сонькино любопытство, и добросовестно сочинила несколько фраз, хотя уже поняла, что про ночной просмотр ролика она бы просто-напросто и не вспомнила, настолько незначительным казалось ей теперь то, что еще вчера представлялось сверхважным. Но отделаться от Соньки было не так-то просто.
– Про суперопеку, про то, что от родителей жизненно необходимо вовремя отсепарироваться – ну, разве не в точку? Разве это не про наше поколение, которое было просто зомбировано нашими предками?
Отсепарироваться – да, именно это слово вчера резануло ей слух. А сегодня она готова согласиться с Мишкой, что – нерусский человек его изобрел. Можно же сказать проще и внятней: отделиться.
Виктория услышала тихий смех – свой собственный! Сонька посмотрела на нее озабоченно:
– Что с тобой происходит? Ты сегодня какая-то странная. То мрачнее тучи (все-таки усекла!), то ржешь, как… извини, конечно.
– Сонь, я вчера с мужем на эту тему беседовала. Ты знаешь, он у меня парень начитанный. Так вот, он сказал, что твоя психологиня излагает идеи одной американской дамы.
– Ну, знаешь… Да пусть хоть кого. Главное – там все правда. Про нас и наших дорогих родителей.
Сонька помолчала. Потом произнесла раздумчиво:
– Я понимаю, конечно, что мы им многим обязаны. Они нас растили, кормили-поили, одевали – как могли. Выучили – тоже как могли. На институты денег не хватило, так хоть библиотечный техникум.
– Вот-вот… Так может, это была не суперопека, а… суперзабота?
Сонька смотрела на нее озадаченно и недоуменно: я, мол, хотела тебе глаза открыть, а получается… получается, что обе они неожиданно сделали вывод, которого совсем не собирались делать…
Пришла заведующая, пошли посетители, в общем, день закрутился. Виктория даже обрадовалась тому, что наконец-то возникла необходимость отодвинуть в сторону свои проблемы и заняться делом. Хотя, если честно, мозги вершили свою работу параллельно служебным обязанностям. Вот Женька, – рассуждали они. – В принципе, хороший парень. Высок ростом, красив – этого не отнимешь. Но рабочий-то инструмент у хорошего парня… голос! Всего лишь голос. Она слышала его песни – молодец, обладая таким голосом и слухом – грех не петь. Но… как хотелось бы, чтобы у будущего зятя была пусть более прозаическая, но зато надежная профессия. Голос – он нынче есть, а завтра…
Боже… Она, кажется, рассуждает сейчас точно так, как ее мать… Может быть, в жизни детей и родителей наступает момент, когда траектории их существования в чем-то начинают пересекаться? И не такие уж они антиподы? Да, в ее детстве не было всяких там муси-пуси, поцелуев в щечку, но, тем не менее, каким-то необъяснимым образом она чувствовала, что мать ее любит! Да, любит, только молчаливой, не высказываемой любовью. Почему? А ты вспомни, какой усталой она приходила с работы – до нежностей ли тут. А надо еще приготовить ужин, надо постирать, а стиральных машинок-автоматов тогда еще не было, надо проверить, сделала ли дочь уроки… о, много чего надо было успеть за вечер…
Однако она только что думала о чем-то другом, что представлялось ей более важным. Да, вот: голос. Женькин голос. Но Бог с ним, даже и с голосом… Где у молодого человека мозги? Как он додумался до этого: бежать из страны? Боится призыва? Но его возраст позволяет ему, по крайней мере, пока, не опасаться этого. Да, он старше Ксении, но Виктория всегда считала это скорее достоинством, чем недостатком. Старше – значит, перебесился всеми искушениями молодости, значит, способен принимать взвешенные решения. Тем более непонятно, почему…
Вот вечером она и спросит Ксению, почему. Поинтересуется, кстати, еще и тем, а не стыдно ли ему в его-то годы именовать себя на концертных афишах Жекой. Впрочем, не у него одного сейчас такое не столько имя-псевдоним, сколько прозвище, едва ли не кличка – нынешние служители сцены, кажется, задались целью перещеголять друг друга в пошлости и безвкусии. Хотя сами они, конечно, считают по–другому…
Курица была вчера, сегодня будет минтай. Замечательная, между прочим, рыбка. Недорогая, приятная на вкус, а главное – очень полезная. Фосфор – их мозгам сейчас очень нужен этот обязательный для нормальной работы микроэлемент…
Мишка уже был дома!
– Ты чего так рано? Боевые действия закончились?
– Ты знаешь, было бы совсем неплохо. Но причина, увы, довольно прозаическая и даже неприятная – несвоевременная доставка запчастей.
– Ой… ну и хорошо. То есть совсем нехорошо, но именно сейчас… лично для нас… для нашей семьи…
Она хлопотала у плиты, а муж листал газету. Оттуда, из-за газеты, и прозвучал вопрос:
– И почему именно сейчас, именно для нас? Кстати, с дочерью ты разговаривала?
– Угу…
– И… что?
Виктория, отложив сковородку в сторону, плюхнулась на стул напротив.
– Плохо, Миш.
Муж тотчас отложил газету. Но бросаться в панику – это не про Мишку. Про Мишку вот это спокойное:
– Давай, выкладывай.
– А может, лучше дождаться ее?
– Почему же лучше? С ней мы тоже поговорим. Чувствую даже, не один раз.
– Ой-ой… Ты только не превращайся в диктатора. Помнишь – мы договаривались?
– Еще как помню. И о вчерашней «суперопеке» помню. И о том, что мы живем в толерантном обществе – тоже.
С чего же начать? – гадала Виктория. – А может, тут и гадать нечего? И – как в воду нырнула:
– Миш, Жека… Женька то есть, зовет ее замуж. И… за границу.
Вот, главное сказала… На первую часть сообщения муж отреагировал так же, как и она:
– Ну, замуж – это понятно. И естественно. Не первый год девку обхаживает… А за границу – это как? Он там что – богатое наследство получил?
Два чувства владели Викторией. Первое: слава Богу, сказала, свалила половину ноши на того, с кем и положено такой ношей делиться. Второе: почему же не стало легче?
– Миш, но ведь это же – кошмар… ужас…
Мишка молчал, и Виктория была этому рада: молчит – значит, думает. Всерьез думает. И чего зря не скажет. Но говорить не пришлось.
Раздался звонок, и на пороге возникли они – так сказать, влюбленные. Впрочем, почему «так сказать»? Муж прав – звезда местного музыкального небосклона Евгений Ерохин, он же Жека, ухаживал за их дочерью давно, но пока безрезультатно: в ответ на предложение руки и сердца та ссылалась на загруженность учебной программой...
Что сегодня? Что будет сказано им, родителям, сегодня?
– Ой, ребята, проходите… Минтай – рыба молниеносного приготовления…
Но рыба, кажется, интересовала пришедших меньше всего.
– Мам, пап, давайте просто посидим. Побеседуем.
Вид у Ксении был не то чтобы озабоченный, а скорее отсутствующий, словно она думала о чем-то важном, но никого в свои раздумья пускать пока не собиралась. Тогда чего сидеть? О чем беседовать?
Молодой человек сделал попытку направить ситуацию в нужное русло:
– Нет, чайку все-таки можно. Свежий и крепкий чаек – это просто отлично. Под него и беседовать легче.
Виктория кинулась заваривать чай, и, пока он настаивался, носила на стол конфеты, печенье, порезала сыр. Возникшую безоблачную, почти семейную атмосферу разрушил Михаил:
– А может, сразу о главном?
Евгений возражать не стал.
– О главном, так о главном. Михаил Павлович, Виктория Алексеевна, вам известно, как я отношусь к вашей дочери. Сегодня в очередной раз сделал ей предложение, но… она в очередной раз сослалась на загруженность учебой. Не спорю, высшее образование – вещь важная и необходимая, но не понимаю, почему она должна стать препятствием к созданию семьи. Может, вы знаете, как это препятствие преодолеть? Словом, очень надеюсь и рассчитываю на вашу помощь. Вот…
Виктория видела, как нелегко Ксюхиному ухажеру далась его речь: аж испариной покрылся. А эта, пигалица, сидит, как ни в чем не бывало. Словно и не о ней идет речь… Она уже готова была ринуться на помощь будущему зятю, как Михаил опередил ее вопросом:
– И как же вы представляете себе вашу совместную жизнь? Элементарно: на какой жилплощади, например, собираетесь ее строить?
Гость прекрасно понял, о чем его спрашивают, и не стал наводить тень на плетень:
– Своей жилплощадью мы планируем обзавестись не в пределах нашего государства.
– А где же, позвольте поинтересоваться? Мне кажется, я, как отец невесты, имею право на этот вопрос.
Вот тут Евгений замялся. К такого рода конкретным вопросам он, видимо, готов не был. Но голос его, когда заговорил, был твердым и даже вызывающим:
– Это не так уж важно, я думаю. В свободном мире эти вопросы и решаются свободно.
– Ах, вот как… В свободном мире… не в пределах нашего государства… Теперь все более-менее понятно. Все, кроме одного: вы, молодой человек, отдаете себе отчет в том, на что решаетесь? И не один, а еще и вовлекая в эту авантюру нашу дочь?
– Вы считаете это авантюрой, а, на мой взгляд, это нечто другое. И я рассчитывал, что вы это поймете. Что вы не настолько совки.
И вдруг сорвался на повышенный тон:
– Говоря вашим совковским слогом, вы что же – одобряете политику нашего государства?
– Ты о какой политике говоришь: внешней или внутренней?
– А какая разница?
– А такая, что, если вспомнить Радищева – «глянул окрест, и душа уязвлена стала». Очень, очень многое из того, что окрест, мне не нравится. Но сейчас не время говорить об этом. Сейчас есть задача поважнее. Потому что если вести речь о делах международных… Ты как мужик должен понимать, с кем мы сейчас воюем, не с Украиной же только. И уступи мы сейчас – нас до Владивостока топтать будут. Нас просто проглотят!
– И я в этом виноват? Лично я?
– Лично ты – нет. Но если так будут рассуждать все…
– Надоело! Вечно одна и та же песня: потерпите, завтра будет лучше. Сколько времени мы ее уже слушаем? Надоело! Вам нравится, вы верите – ждите, надейтесь! А нас с Ксенией отпустите на волю.
В комнате повисло молчание. И в этой напряженной, неприятной тишине вдруг прозвучало:
– Вот Ксения пусть и решает. Как решит – так и будет.
Женя-Жека, казалось, успокоился. По крайней мере, таким был его голос, когда он попросил:
– Но сегодня-то мы можем с ней погулять?
– Отчего же нет.
Ксения, до сих пор сидевшая молча, тихо проговорила:
– Мам, пап, я ненадолго…
И они остались одни. Виктория сидела в полной растерянности и прострации, а Мишка, как ни в чем не бывало, проговорил:
– Ты вчера, помнится, предлагала мне стопарик? А что, если нам и сегодня повторить?
– Ты… так думаешь?
– А почему бы нет? Посидим, поговорим. Нам ведь есть что обсудить, правда?
– Ну, тогда я, может быть, все-таки добью минтая?
– Валяй.
Виктория занялась готовкой, и движение пошло ей на пользу. Во всяком случае, она почувствовала себя способной говорить. Делиться мыслями.
– Мне страшно. Неужели пришла пора этой самой… сепарации?
– А, чувствуешь, какое неприятное слово, – тут же отозвался супруг. – Неестественное какое-то. А все потому, что – неудачный перевод. Вот тебе еще одно доказательство того, что оригинал текста беседы, которой ты вчера была очарована, создавался на другом языке. Межу прочим, и это словосочетание – токсичные родители – поначалу тоже было переведено как «вредные родители». Но потом сочинители поняли: грубо, у русских это не пройдет.
– Миш, а зачем? Зачем все это делается?
– Ну, милая моя… От тебя, бойца идеологического фронта, даже странно это слышать. Впрочем, что же тут странного: не только ты, все мы вот уже сколько десятилетий подряд жили, убаюканные этим убеждением: все люди – братья.
– Но ведь так хотелось в это верить! И на самом-то деле так ведь и нужно жить!
– Вот-вот, доверчивей нашего народа нет, наверное, в целом свете. Нас обувают, а мы все верим и верим.
– Ты о чем?
– Помнишь такую фамилию – Даллес? Так вот, этот господин, на то время – директор ЦРУ, сразу после Великой Отечественной разработал планчик, в котором признал, что, да, увы – победить русских на поле боя не удалось. Но это не значит, что мы проиграли, а если и проиграли, то временно. И мы непременно выиграем, если сейчас же, не медля, бросим все силы, всю мощь нашей идеологической машины на оболванивание и одурачивание этих так называемых победителей.
– И… каким же образом?
– А очень простым. Мы, говорил этот стратег, потихоньку и незаметно подменим их ценности на фальшивые. Мы сделаем так, что их литература, кино, театр, да хоть та же эстрада будут изображать и пропагандировать самые низменные человеческие чувства. Любовь? – нет любви, есть секс! Добро? – не смешите, миром правит сила! Честность, порядочность, забота о тех, кто слабее – увольте от этих пережитков устаревшей морали. И что – разве не этим смрадом несет сейчас из наших телевизоров? А твоя литература – вы что, заполняете сейчас книжные полки произведениями отечественных классиков? Или вменяемых современных литераторов? Увы – эти полки забиты детективами и примитивами, которые называются любовными романами. А уж что извергается из уст нашей голозадой попсы… Нет, он совсем не дурак был, создатель теории оглупления целой нации. Он тонко и четко все просчитал. Обидно, что мы на все это повелись.
– Слушай, ты говоришь страшные вещи…
– А ты предпочитаешь их не знать? Но у тебя сегодня увели дочь…
Виктория так и застыла посреди кухни.
– Какие мы были дураки! И ты, ты тоже! Надо было сказать: не смей никуда ходить! Сиди дома! Пусть он едет один, этот Женя-Жека!
– Ого! А кто еще утром говорил, что на ребенка нельзя давить, что пусть он сам решает, как ему поступать! Твоя заокеанская дура именно к этому и призывает вас, продвинутых мамаш! Вспомни ее прогрессивные речи: ребенок ваш только до восемнадцати лет, а потом его – коленкой под зад! Пусть живет, как считает нужным. А ему еще и считать-то нечего – у него ни зарплаты, ни профессии, чтобы ее заработать, ни своей крыши над головой. Но вы его – коленкой под зад!
Виктория, забыв о минтае, бессильно опустилась на стул.
– Миш, все это я и сама, кажется, начала понимать. И даже Сонька… Скажи лучше, что нам делать – сегодня, сейчас.
У Виктории уже дрожали и голос, и руки, но Мишка, словно не понимая напряженности ситуации, не спеша взял в руки бутылку, не спеша разлил вино:
– Я же говорил, что нам есть что обсудить и над чем подумать. Вот и давай – думать.
Виктория машинально взяла свою рюмку, отпила несколько глотков. Муж выпил все и в задумчивости произнес:
– Нет, как умно они все придумали: мы создадим в их стране хаос и неразбериху. Расколем эту страну изнутри. И для начала – разобьем их семьи. Посеем вражду между детьми и родителями. Вычислили самое слабое, самое хрупкое звено!.. Слушай, нареж-ка колбаски, что ли. Бог с ним, с минтаем.
Виктория метнулась к холодильнику, а Мишка продолжал:
– У твоей Сьюзан Форвард был, между прочим, предшественник, тоже называющий себя психотерапевтом. По примеру Фрейда он убеждал своих клиентов в том, что телесной и душевной близости между родителями и детьми должно быть как можно меньше. Термин «сепарация» придумали позже, но суть… Кстати, знаешь, чем все закончилось в жизни этого господина – последователя Фрейда и предшественника Сьюзан? Один его сын покончил с собой, другой вырос бездельником, лоботрясом и преждевременно умер, а дочь стала алкоголичкой… Ты бы пошла на консультацию к такому психотерапевту?
– Миш, откуда ты все это знаешь?
– Так это никакие не тайны. Этим надо только интересоваться. А источников информации сейчас…
Виктория уже и слушала, и не слушала своего продвинутого супруга. Потому что именно сейчас ей стало по-настоящему страшно. А вдруг он действительно увел их дочь, этот долгоиграющий жених? В ее памяти отчетливо возникла одна ужасная ночь, когда она вот также ждала Ксюху. Стояла суровая зима, но люди встречали Новый год, и потому морозы никого не напрягали: в каждом доме стояли столы, заставленные тарелками с оливье, селедкой под шубой, мандаринами и шампанским. Она тоже накрыла стол, и они сидели, как сейчас, с Мишкой вдвоем, потому что Ксения отпросилась встречать Новый год с одноклассниками. Она училась тогда в десятом классе, и значит, считала себя уже взрослой, и разрешение родителей для нее было скорее соблюдением формальных условностей. Они ее и отпустили, а как иначе? Настаивать: сиди с нами? А с нами ей уже скучно. Они и сами в свое время удирали от родителей к ровесникам. Даже она сама удирала – это при тотальном-то материнском контроле. А когда ты убедила дочь, что свои решения она должна принимать сама и только сама…
И вот куранты пробили полночь. А потом часы стали отсчитывать… часы. В два она уже пила валерьянку, а в три сказала мужу: все, я пойду ее искать. Куда? Не знаю. Но я не могу просто так сидеть и ждать.
Вышла на улицу. Освещенное яркой луной небо было высоким, а воздух таким холодным, что у нее замерзли ресницы и, кажется, даже глаза. Она шла и думала самые мрачные, самые страшные мысли, и ругала себя за свою теорию воспитания. И вот когда она исчерпала в себе все запасы ожидания, когда надежды на встречу с дочерью уже не осталось – на пустынной улице показалась она, ее Ксюша. «Мам, это ты?» Вместо ответа она тоже спросила: «Ты почему так долго?» «Мам, но ведь Новый год… Засиделись… И ведь ничего страшного не произошло»…
Ничего – кроме того, что у нее замерзли не только нос, глаза и ресницы, но, кажется, даже душа. Только сказать этого – по ею самой установленным правилам – было нельзя. Сказала она другое: «Пойдем, там папка заждался»…
Мишка, успокоенный ее молчанием, блуждал в дебрях смартфона.
– О, послушай-ка. Старая-старая песня из старого же фильма…
Он увеличил громкость, и в комнате зазвучала спокойная, с чуть заметной грустинкой мелодия, и окрашенный той же грустинкой женский голос пропел:
Слышишь, тревожные дуют ветра,
Нам расставаться настала пора…
Боже, какое хорошее русское слово – расставаться, – обрадовалась она. Это тебе не искусственно сконструированное, бездушное и уродливое «сепарироваться». И мелодия, и негромкий мягкий голос артистки успокаивали, даже, кажется, врачевали душу – от нынешних песен этого не дождешься.
Снегом слегка обжигает висок,
Кружится, кружится старый вальсок…
И вдруг ее резануло: но ведь расставаться – это… это навсегда…
Но песня была милосердна, песня оставляла надежду:
Мы расстаемся, чтоб встретиться вновь,
Ведь остается навеки любовь…
А у них с дочерью – остается? Зачем они сегодня расстались – чтобы встретиться когда-нибудь потом, или…
На этот вопрос могла ответить только Ксюша. Если… если вернется домой.
