Евгений МОСКВИН. Третья миска зелени
Рассказ / Илл.: Художник Виктор Попков
Каждую субботу в поселок приходила машина с молочными продуктами.
Мужчина из ближней деревни привозит их в прицепе и останавливается на выезде с дач. Там, на повороте дороги – широкая стоянка.
До полудня возле прицепа скапливается небольшая очередь, и почти постоянно встречаешь здесь каких-нибудь знакомых.
Однако сегодня машина пришла уже вечером, часам к шести. Я стоял в очереди, передо мной – несколько человек. Лето, август… и тот непродолжительный период заката, когда клонящееся солнце печет как в середине дня, но… оставшейся температурой – это чувствуешь. И скоро спадет жара.
Короткие переговоры дачников, негромкие, словно замирали в остановившемся, рыжеющем воздухе.
Не вникая в слова, я поглядывал в противоположную сторону от поселка – на теряющуюся дорогу, на черную гряду кустарника, которая отходила от березовой поросли, отдаленной.
Продавец усмехается и говорит: «Все определим. Все хорошо. Это будет на двадцать больше. Сейчас, сейчас…» – и докладывает творог из холодильной сумки на пластмассовые весы. Которые чем-то походят на старый дисковый телефон.
Женщина передо мной, скромно улыбаясь, чуть приподнялась на цыпочки – хотела что-то рассмотреть в кузове, потом обратилась к стоявшему еще дальше мужчине, тихо, я не расслышал слов. А тот ответил:
– Не беспокойтесь. Конечно, всего хватит. Еще как! Он достаточно привозит, всегда.
Она стала разворачивать пакет с пустой приготовленной банкой. А потом обернулась ко мне и мягко сказала: «Здравствуйте». И так и улыбалась, приятно.
Я ответил, кивнул… потом вдруг понял… я догадался, кто она. Вежливость этой женщины, доброту, которые я ощущал… но я знаком с ее дочерью – какая гадкая и невоспитанная ее десятилетняя дочь. Я знал, девочка почему-то ненавидит и презирает меня. Возможно, она даже по-детски желает мне смерти. Последний месяц, если она проходит мимо, по дороге в поселке, всегда поднимает на меня взгляд, в котором остановились вызов и презрение. А один раз она так смотрела, когда мы случайно встретились возле дома моих соседей. (Она глядит тихонько, незаметно, не очень продолжительно, чтобы никто другой не мог это увидеть. И, наверное, чувствует, что я ничего не сделаю – никак ее не пожурю, не спрошу об этом взгляде)………………………..
А началось все с такой заурядной истории – как она обрывала чернику на чужом участке со своим другом. Ветки небольшого куста свешивались к дороге. Девочка, присев, рвала ягоды, ее друг сидел тут же, но за оградой, так что его было едва видно.
Я подошел и сказал, что это чужое.
– Не вы же растили эти ягоды, не вы вкладывали свои силы и терпение, – я говорил по-доброму и чуть насмешливо.
Она резко вскинулась, мальчик тотчас сильно зашуршал, и это, вероятно, услышала хозяйка: стала кричать на них в окно, ругаться, бить рукою в стекло.
Они перепугались и дали деру, но девочка, убегая, вдруг выкрикнула мне:
– Это всего-то черника! – и гадко засмеялась…
Я остался стоять один, возле участка.
С тех пор она все время язвит меня. Взором. А я… просто молчу, отвожу глаза – но удивляюсь про себя. И еще думаю: она уже поняла, что я не могу быть строгим с детьми. (У меня просто не получается – дети всегда распознают это во мне)…………………………
Очередь двигалась медленно. Гряда кустарника вдалеке, вправо от берез. Этот странный фрагмент зеленой травы, поляны – который был виден отсюда, на расстоянии, – в гряде округлые ветви немного расходятся. Там густая поляна – позади, – но отсюда проглядывала только ее маленькая часть. Влажные, застывшие вихры травы, расфокусированные. И маленькие блики солнца кажутся хризолитовыми – от цвета травы. Она словно присыпана сверху драгоценными камешками.
Этот фрагмент зелени… он приснился мне сегодня ночью. Как странно. И… я тоже смотрел на него, стоя на дороге? На повороте? Нет, я больше ничего не помню из своего сна. В сознании осталось… это одно. Только.
Отсюда переливчатая зелень кажется… недостижимой.
А женщина опять обернулась ко мне и улыбалась. Но ничего больше не говорила. И опять странная открытость, доброта, исходящая от нее… Я подумал: «Она не знает, что ее дочь… такая. Даже не подозревает». Я был уверен. Почему-то.
Я вдруг представил… будто фрагмент зелени медленно, прозрачно наплывает на лицо женщины, скользя – легкой шторой…
Или это похоже на… тонкое облако, проходящее ночью по ярко сияющей луне?.................
Я купил сметану и молоко и отправился домой, в поселок. Спускаясь по дороге, я увидел лежащую в траве газету. Я пригляделся, это был свежий номер «Столичных***» – видимо, кто-то обронил его? Заголовок на передовице гласил: «Известный публицист Павел Мостовцев умер во сне»... И добавление, более мелким шрифтом: «Ему было 74 года».
Мостовцев… да, я слышал о нем, безусловно. Но не читал ни одной его статьи. Кажется… он очень любил поспорить о нынешней системе образования? И все восхвалял советскую. Но и это я знал с чьих-то слов. Я не помню, кто мне рассказал…
Я занес продукты в дом и отправился к своему приятелю Антону – он живет на другом конце поселка. Он приехал сегодня утром (его не было уже две недели).
Когда я зашел на участок… Антон читал тот же номер «Столичных***», что я недавно видел на дороге.
Мы поздоровались. Я внимательно смотрел на газету. Антон встряхнул ее и сложил.
– Чушь полнейшая…
– Ты о чем?
– Будто этот старикан Мостовцев останется в памяти народа – чушь. Дураком надо быть, чтоб так думать.
– А почему? – спросил я. – Ты с его идеями, что ли, не согласен?
– Да не в этом дело совсем, ты что. Здесь другое существенно. Не смысл, о чем он писал. А то, на кого все это было направлено.
– «На кого»?
Антон объяснил, что последние пятнадцать лет Мостовцев в большинстве только и делал, что пикировался с другой публицисткой – Лемановой. (Которая младше него на двадцать лет – ей немного за пятьдесят). Они писали «встречные», острые статьи.
– Такими их и запомнят… ненадолго. Потом забудут. Хотя сейчас на всю страну трубят об их величии. И что на их спорах, противостоянии – чуть ли не все пути общественной мысли зиждутся, – Антон посмеялся слегка и цокнул. – Им прямо равных нет!
Я спросил, по поводу чего же они так спорили.
– Да там по поводу всего подряд. О фальсификациях в истории, о выборах в Думу, о писателях много… О том, под каким ведомством должно быть книжное дело, наконец.
– И под каким же? – спросил я, но Антон только рукой махнул в ответ.
– Еще о журналистах, конечно, тоже. О том, кто патриот, а кто нет. Они державники, государственники – но поссорились внутри своего лагеря. И пошло-поехало. Площадка – не только «Столичные***». Там и другие газеты. И сайты в Интернете. «Крупномасштабная дискуссия» – хэ! Но очень быстро для обоих стало важно лишь сталкиваться друг с другом. Статьями… да, это чувствовалось. Началось же всё по совершенно иному поводу. Никакого отношения не имевшему… ко всем диспутам. И это ведь существенно!
Антон рассказал, что Мостовцев когда-то активно двигал одного юношу-писателя, постмодерниста. Он ценил сие дарование (и в действительности, очень большое), но в форматы это ни в какие не вписывалось. Напечатал несколько подборок его рассказов – где только мог. Однако продвигать юношу выше, раскручивать широко было неудобно никому. (Прежде всего, потому, что не тот человек и не с теми взглядами его двигал). Проще было его замолчать, не обращать на публикации никакого внимания; а Мостовцева – пнуть, за «несовременные консервативные убеждения», которых тот придерживался – как бы напомнив, что он «должен знать свое место».
Это, видимо, и попытались сделать. Что называется, «сверху». С помощью его же «соратников». Леманова тогда и написала внушительную статью. (В которой не отказывалась от державных позиций, но «избивала» Мостовцева – разумеется, полностью игнорируя юношу).
– Но было видно, статья заказная. (И там «подводные камни» распознавались). «Заминающая» – это многих взволновало. Я хорошо запомнил… Все уже всё забыли наверняка. Мостовцев, разумеется, сразу написал ответную, Леманова – ему. И т. д. и т. д…
…Но своего протеже он «бросил» очень быстро – того с головой потопили хлесткие, встречные волны – статей. Уже на второй публицист не упоминал о нем ни слова. Суждения расползались десятками ручейков, во все стороны. А главное – никакого проку. Ширящаяся аналитика – в никуда. И на самом же деле, все только с тем, что авторы хотели вновь и вновь ударить друг по другу.
– Мостовцев за жизнь издал больше пятидесяти книг публицистики. Леманова – поменьше. Все последние свои книги они наполняли статьями, которые шли у них в этой газете. Ни того ни другого не останется в итоге, – повторил Антон вновь. – И газета, когда умрет еще и Леманова, забудет их через номеров десять.
Я понимал, о чем он говорит. Да, это как две противоборствующие энергии, каждая из которых лишь стремится стать вечной. Но их конфликт столь непримирим, что они и существуют за счет него. По отдельности они быстро слабеют и исчезают совсем. Антон был прав. А я еще вспомнил об одной местной вражде, из прошлого – своих соседей в поселке, Шипникова и Герки-таможенника. О чем они только ни пререкались! О «слишком дымящей» бане, о хозблоке (который завалился на ограду), о канавах – вплоть до того даже, что Шипников хотел прокопать их под другим наклоном, дабы вода уходила не в речку – в противоположную сторону.
Когда Герка однажды узнал, что Шипников задешево пристроил себе веранду к дому – рабочие были его хорошими знакомыми, – то после этого нанял их же, специально… и обвел вокруг пальца, не доплатив много тысяч………………………
Потом Шипников вдруг умер. И вот что любопытно: через год Герка выставил свой дом на продажу, продал его почти за бесценок – сейчас уже в этом доме новый хозяин, а о Герке все и думать забыли. Он тоже «ушел» – как по какому-то странному закону.
Вот еще две «противоборствующие энергии». Были. Спорили слепо.
И исчезают они почти вместе.
Но что же дальше? И что из всего этого? Вражда – как связующая нить.
– Ты помнишь… – я хотел сказать Антону… но не докончил.
– Что?
– Ладно, неважно. Ничего. Как думаешь, неужели этому Мостовцеву ничего не нравилось в Лемановой? Совсем.
– А ей в нем?.. Не знаю.
– Да, они давно перестали обращать внимание...
