Алексей ФУНТ. Механизатор
Рассказ / Илл.: Художник Гелий Коржев
У Гены была бессонница после всех этих вызовов на допрос в милицию.
Он, тракторист-механизатор, поздней осенью за бутылку крепкого народного напитка вспахал поле. Напился и спал на диване. Сын, почти взрослый, не от него, от предыдущего мужа его жены, ходил по двору и бросал нож в стену старой летней кухни. Этому его учил Гена Чубук – мол, надо быть метким.
Стемнело быстро. Гене Чубуку снилась борозда, плуг трактора и вытащенный днём при пахоте металл из земли. Плуг погнул и порвал большую металлическую чашу. Также из темницы земли выворотило кучку монет. На всех находках – слой патины. Всё гнутое. Куски блюда Гена бросил в кабину, монеты раздал на бригаде, потому что был пьяный. Мужики разглядывали монетки. Дали ему кружку с самогоном, от неё Чубук повалился на скамью. Домой его привела жена.
Погода промозглая, всюду пелена тумана либо хмурое, свинцовое небо.
И во сне ему снилась та же чёрная жижа в поле, хмурь над головой, пласты пахоты. И поле на возвышенности. Ниже – полезащитная чахлая лесополоса. Чахлый кустарник, листва преет на почве, ветки голые. И очень быстро чернеет хмурое небо. Давит темнота поздней осени. Лицо Чубука будто прошло через оксидирование, потемнело от выхлопных газов, от вида мазута и чёрного двигателя.
Гена держит на ладонях горки монет и бежит с ними по чёрному полю. А сапоги погружаются в жижу и приходится прилагать усилие, чтоб вытаскивать ноги из грязищи. Гена расставил руки в стороны, люди окружили его, и он всем раздаёт древние неровные монетки. И вот его руки уже пустые...
Это был сон. Но днём, наяву, он и вправду раздал почти всё, что нашёл тогда.
А потом были вызовы в милицию. Были вопросы о краже и продаже исторических ценностей, о золотом блюде. У механизатора изъяли из кабины куски блюда.
…После бессонной ночи Чубук пошёл в мастерскую. Технику почти всю перегнали в другое место, наследник колхоза захирел, развалился. Люди ждали последних зарплат, приходили и сидели в ангаре, пили.
Лёня Горилла взял канистру из рук Чубука, залез на бак и начал заливать топливо. А Чубук стоит внизу. Ветер дует, воздух сырой, палая листва на почве почернела. Воздух кажется серым.
Струя солярки отклонилась и ударила в лицо и по шее Чубука. И даже малость попало в рот.
– Ты что там чухаешься! – сердито вскрикнул Чубук.
– Руки замёрзли! Я что, я разве умышленно? А ты кого чуханом назвал?!
– Я говорю, что ты чухаешься. Вот сегодня я с Машей-соседкой говорил. Говорю, а к чему снится, если выдёргиваю свои зубы с корнями. Держу на ладони, а они длинные и тонкие. И жёлтые. А она говорит, что это к смерти.
– Кто чухан? Зачем ходил к Маше?
Ветер дует, и речь Чубука становятся обрывочной. А Горилла уже успел продегустировать и водку, и самогон. Разгорячённый, он спрыгнул с трактора и упал в лужу.
– Повезло тебе.. ничего, потом хрюкало начистим тебе, я и кореша мои, – сказал Горилла и пошёл к трассе, туда, где стоят мокрые берёзы. Тропа идёт через желто-коричневый бурьян.
– Я тебе кодировку устрою, – бормотал по дороге Лёня Горилла.
Горилла помнил, как в ангаре ему рассказывали про Чубука, о том, как тот напился. Ночью сбросил на пол постель и орал «ой, крысы», бил кулаками по вороху одеял и подушек.
– Я как ты до белой горячки не допьюсь, – бурчал Лёня.
Чубук вошёл в мрачную темноту ангара. Огромные ворота приоткрыты. Возле ремонтной ямы дощатый стол и лавка. На столе бутылка портвейна и полпалки копчёно-вяленой колбасы.
– Не допили, – сказал он, присел и взял гранёную рюмку.
Снаружи возле ворот образовалась огромная лужа. Дожди то льют, то останавливаются. Дул ветер, с чёрного дерева слетел ворон – как кусок угля лопатой швырнули. За маленьким леском складировали сломанную технику. Множество кабин от комбайнов и тракторов. На всех железяках рыжая ржавчина. Краска на кабинах отпадает.
А в кустах лежал большой баркас. Ваня Гуток соединил три разных провода и перемотал изолентой. Подключил болгарку и начал пилить баркас. Он намеревался сдать как можно больше железа, надеялся подзаработать.
После баркаса он перешёл на кабину трактора «сорокана», но проводка сгорела, болгарка дёрнулась, и он сам себе прошёлся диском по костяшкам левой руки. Терпел, перемотал пуку тряпкой. Кости он не повредил, это он проверил. Кровь капала. Он бросил работу и пошёл выпить в мастерскую.
– Что там? Не посадили тебя в тюрьму? – спросил Ваня Гуток у Чубука.
– Замучили! Сказал кто-то, что монеты золотоордынские, времён хана Бердибека. Там поле заброшенное и рядом хутор. Там я родился, моя мать живёт. От трассы до хутора нет асфальта, нет дороги. Моя мать по жиже ходит до трассы, потом идёт по обочине. Автобусов нет. Хутор, как и то селение времён хана Бердибека, исчезнет. Я вот перебрался в село. Но моя родина на том хуторе. Меня всегда тянуло к тому месту. Туда, где эти монетки я нашёл. Тянет и тянет. И сердце жжёт. Еду на тракторе по трассе и смотрю туда. Туда, где монетки золотоордынские... и сердце обжигает мне, как кипятком сердце обливают... Моё родное поле... Родная земля...
Ваня Гуток выпил портвейн, пил прямо из горла. Затем достал бутылку с самогоном из кармана фуфайки и начал наливать в рюмки себе и Чубуку.
Чубук шёл домой по обочине. Остановился чёрный джип.
– Тебе куда надо?
***
– Из него клещами слова не вытащишь. Он же нажрался! Провонял всю машину солярой и бражкой! – сказал человек в длинном кожаном плаще, сидевший впереди на пассажирском.
А Чубук лежал на заднем. Он как сел в машину, сразу задремал и уже не понимал, куда его везут, и не сказал водителю, где надо остановиться.
На заднем сиденье Чубук разглядел газету. Там он прочитал слова «Убили мэра. Горожане скорбят». Год в газете «1999».
– Этого синерылого не выгонишь. А я думал – приличный человек. А это синяк.
– Олень вон стоит в двухстах метрах на обочине. Его помёт мягче, чем это сиденье.
– Ты кого помётом назвал, алконавт!
Джип остановился. Водитель и человек в очках и в плаще достали из салона Чубука. Дали пинка. Затем опять дали пинка. Чубук упал и из носа у него лилась кровь.
– Давай-ка его туда, – сказал водитель с седыми волосами и показал на канаву.
– Я механизатор. Куда вы меня. У меня фуфаечка худая.
Они взяли Чубука за руки и за ноги и не швырнули. Чубук покатился вниз и уже валялся в канаве. Чубук намок. Тучи хмурились. Тёмная труба, чуть приподнятая, уходила в камыши. Запущенное поле.
Чубук поднялся, уже промокший.
– «Юкос», бабки качают, – пробормотал он.
Он шёл вдоль трубы. Падал, лежал в мокрых кустах. Но добрался до дома.
Спустя месяц он умер. Словно сгорел, туберкулёз убил. Говорили, что в агонии он пил воду и думал, что это самогон. Также говорили, что он перед смертью схватил сына за шею, в агонии. В последние минуты ему казалось, что он снова в том чёрном поле, раздаёт древние монеты, бежит и радуется. И ему хорошо от того, что он отдал свой клад людям.
Чёрные тучи, промозглый серый воздух, и лёгкие забиты будто свинцовым воздухом и жжёт сердце блеск драгоценностей в грязи.