Александр ЩЕРБАКОВ. Выпей, Ваня!

Эссе / Илл.: Художник Вячеслав Кубарев

Поздравляем Александра Илларионовича с наступившим Новым годом, Днём рождения и Рождеством Христовым! Счастья, здоровья и благоденствия в новом году жизни! Энергии вдохновения!

Не буду лукавить, что, мол, рассказец «со стола». Попался под руки в моём архиве. «Из неопубликованного и позабытого». Подивил «актуальностью» идеи и темы. Антураж, правда, уже иной, но суть и главная канва описанного вполне современны. Невольно подумалось о почти двухнедельных январских «каникулах» (это во время-то горячих военных действий на соседской и нашей территории!), или «праздниках», что маячат впереди. Ох, боюсь, отнюдь не в библиотеках, театрах, музеях и не на спортплощадках проведёт их большинство моих доблестных соотечественников, а, скорее, в застольях да на диванчиках. После чего неизбежно наступят тяжкое похмелье, затяжная раскачка... Какие неразумные траты средств и здоровья!

 Вот и решил я вместо светлого рождественского рассказа, какие подобают этим дням, выложить в сеть довольно грустную историю, давнюю, но, к сожалению, не стареющую в наших палестинах.

***

…Конюх Иван Тришин запивал аккуратно раз в месяц. Впрочем, раньше, когда колхозники работали за трудодни, его запои бывали порой и бессистемны, «не в числе», как говорится, но с переходом на денежную оплату он строго регламентировал их, приурочив к началу месяца, точнее, к шестому числу. Именно в этот день колхозная кассирша Дуся Васильева приезжала из банка с кирзовым портфелем, начинённым хрустящими пачками. Поскольку конный двор примыкал к правлению, Иван одним из первых встречал у конторы кассира.

– С икрой? – подмигивал он и кивал на портфель с заметно раздувшимися боками.

– Учуял уж, заметил! – фыркала Дуся, стуча каблуками по высокому конторскому крылечку.

 Душа у Ивана артельной была. Не признавал он выпивок в одиночку, а только в честной компании, на людях. И когда бывал навеселе, очень любил душу излить ближнему. С получки беря первую бутылку, Иван сразу же в магазине прихватывал домой и подвернувшегося собеседника. А то и двух. Бутылкой, естественно, дело не ограничивалось, общение требовало подогрева. Снова и снова шнырял Иван в магазин, труся мелкой рысцой, и при этом клапана шапки, поднятые, но не связанные тесёмками, болтались у него, как у вислоухой дворняги.

 На другой день поднимался Иван хмурый, с головной и сердечной болью — известными спутниками неумеренного питья и курения, Христа ради вымаливал у продавца бутылку на лечение раньше определённого часа, однако, не любивший пить в одиночестве, раскупоривать её не спешил. Стоял в воротах и терпеливо ждал собутыльников. Понятно, с утра не всякий охочь составить компанию. Но Иван, уламывая встречных и поперечных, умел искусно действовать наглядной агитацией, призывно торчащей из кармана. В конце концов всегда кто-нибудь да сдавался: что поделаешь — слаб человек.

 С неменьшей головной и сердечной болью стоял Иван в воротах и на второе, и на третье утро, высматривая слабохарактерных. Но с каждым днём труднее ему было найти единомышленников, тем более, что жена его, доярка Матрёна Денисовна, женщина покладистая и добрая, встретив первых гостей с искренним радушием, к последующим относилась всё холоднее и холоднее.

И вот наступал день, когда уже никто не шёл к Ивану в гости, никто не хотел разделить с ним затянувшихся застолий. И хлебосольный Иван, эта артельная душа, оставался один на один с русской горькой. Даже родная жена, становясь всё молчаливей и неприветливей, теперь не слушала его пространных речей, заметно потерявших первоначальную новизну и занимательность. И тогда он в неприкаянном одиночестве склонялся над столом, наполнял рюмку водкой и говорил себе:

– Выпей, Ваня!

Но тут же возражал:

– Хватит, хватит, сколько можно?

– Да уж выпей, Ваня, чего уж...

 И опрокидывал стопарь. И затягивал, было, любимую песню «Ехал Ваня с базару да пьянай...». Но не шла песня. Обрывалась сама собою.

– Нет, брат, шабаш! Жена отвернулась, друзья оставили... Помощник в конюшнях один, небось, зашился, лошади без должного присмотра, поди, кормушки грызут...

– Ну, по последней, Ваня?

– Разве что по последней... тогда, пожалуй, можно. Выпей, Ваня. Ничего, всё обойдётся, перемелется... Ну, будь здоров, Ваня!

 И снова выпивал. И теперь уже верно – по последней. Потом постепенно возрождался к жизни, к работе, изо всех сил восстанавливал доброе имя. Но – до шестого числа...

Известно, запои не способствуют укреплению здоровья. Безвременно ушёл Иван за деревню, в белый березничек, грустно пестреющий крестами и пирамидками. Давненько уж ушёл. Но до сих пор деревенские женщины вспоминают его, измываясь над своими похмельными мужьями:

 – Ну, чего страдаешь? Купил себе хворь? Выпей, Ваня! Березник по тебе плачет...

P.S. Назовите три изменения, произошедшие с 1963 года...