Вячеслав ЛЮТЫЙ. Родовое древо и современное искусство

1

 

Литература, по существу, есть смыслообразующая часть культуры. Так или иначе, все иные компоненты или духовно-телесные отображения культуры несут на себе отпечатки столь присущего литературе духовного поиска, раздвигающего душевные человеческие рамки, превозмогающего их – и тем самым подтверждающего, казалось бы, не требующую доказательств давнюю истину: человек есть существо метафизическое.

Тем не менее, этот постулат всякий раз облекается многочисленными оговорками, и вот уже их плотная короста едва ли не покрывает его совсем, так что он только угадывается, почти удалённый из каждодневного человеческого существования – именно поэтому зримо лишённого черт надвременного бытия. Только в личностном начале присутствует таинственный бытийный сколок. Когда оно явно приглушено, быт берёт верх, тело управляет душой, а душа обречённо низвергается в сумеречную пучину подсознания.

Но вот однажды личность забывает себя, заземляет воздушные сердечные порывы, услащает горечь разочарований и собственной тяжкой вины – и обращается к примерам прошлого, утешается логикой разумного, убаюкивает себя тёплой негой инстинктивного... Так возникает духовная смерть, и человек начинает «жить в духовной смерти». Он становится рационален, послушен внешнему расчерчиванию его теперь съёжившегося «я» (прежде потенциально космичного), уподобляется шахматной фигуре – схематичному облику, прикреплённому накрепко к алгоритму действий и перемещений, не существующему вне этого алгоритма.

Нельзя сказать, что такой абрис присутствия в мире человека явно психологически обеднён, как раз напротив. Психея-душа миловидна и избыточна по краскам и формам, но нет в них гармонии, неуловимого совершенства, которое и не форма, и не содержание, а зыбкое расположение света в душе, его движение и конечное преобладание.

Таков «мёртвый человек» культуры, предсказуемый и забавный, не холодный и не горячий – тот, который «тёпл». Утесняя им литературу, выталкивая из неё человеческую личность, культура нарушает закон облекания:

 

  • внешнее становится внутренним и разрушает целостный духовный организм;
  • следствие занимает место причины – литературоцентричная культура превращается в культуроцентричную словесность;
  • органическая структурная триада «личность – литература – культура» подменяется стартовым отсчётом дурной бесконечности: «культура – культура – культура...».

 

В этих современных удручающих обстоятельствах ответственность собственно литературы повышается неизмеримо. Она призвана объяснить читателю реальность, какой бы страшной и смутной та ни была... Показать высокое в человеке, потаённый отпечаток изначального образа Божьего... Приблизить горожанина к природе, чтобы вновь соединились мир зверей, растений, полей и рек – с миром трепещущей человеческой души, которая бесконечно устала от самой себя и ищет абсолютного закона доброты, правды, милосердия и любви.

И вот тут уместно обратить наш взгляд на современную русскую поэзию, поскольку именно ей в огромной степени свойственна интуиция и способность показать малыми словами – великое, а в житейском – проявить вневременное.

Но совершенно неожиданно мы обнаружим, что русская поэтическая почва перенасыщена семенами цветов и трав, прекрасных и целебных, однако в отсутствии древесных корней и плотного ствола являющих собой поросль в каком-то общем смысле сезонную, скоропреходящую. Она не связывает живыми жилами разные земные слои и не устремлена в наступающий день.

И станет понятно, что современная поэзия обеднена талантами, к которым приложим образ родового древа, объединяющего прошлое, настоящее и будущее. Это древо словно бы присутствует моментально в разных временах и в разных пространствах, присоединяет к себе всё дорогое, лечит больное и чахнущее, даёт живительный сок зелёным и слабым побегам, дабы назавтра они окрепли и продолжили русскую жизнь, у которой не видно начала и нет конца, ибо она – вековечна. Но всё же есть имена и стихи, поразительные по жизненной силе, сосредоточенной в них.

Один из таких феноменов, быть может самый яркий, – поэзия Дианы Кан, в которой практически невозможно обнаружить то бессильное уныние, которое, словно паралич, поразило нашу поэзию в последние годы.

 

2

 

Степень подробности в изображении мира и человека может многое сказать о духовном устройстве художника. Современное искусство поистине обезображено свалкой самых различных принадлежностей сегодняшнего быта и шире – сегодняшней цивилизации.

Между тем, мелочь душевных движений и чувств порочно дополняют эту «мусорную» картину городской жизни. В отрыве от природы и в сознании её враждебности человеку, его душевный мир опустошается, теряет духовные ориентиры и принимает за нечто подлинное – пустышки, муляжи...

Так в поэзии появляется дробность восприятия, драпируемая едва ли не списком мельчайших лирических зарисовок, которые призваны скрыть неспособность автора к переживанию глубокому, соединяющемуся множеством тончайших нитей с мирозданием. В итоге читателю предлагается вникнуть в быт сочинителя, войти в его чувствования – порывистые, кратковременные, необязательные, возникающие, кажется, на пустом месте и не способные заполнить собой даже малую клетку этой пустоты. Слова и строки здесь исчезают даже раньше, нежели кончится видимый текст, поскольку они лишены силы к автономному существованию – без имени и голоса автора. И потому глаз проваливается в страницу, словно в рыхлый снег, под которым не нащупать твёрдой почвы. Тем не менее, все признаки стихотворной речи тут могут быть налицо.

Читателю это обстоятельство совершенно не интересно, потому что книга им открывается в надежде найти собеседника, но вовсе не затем, чтобы лишний раз убедиться в похвальных версификационных умениях автора. Который в данном случае – лишь мастер-специалист, неизмеримо далеко отстоящий от гения, художественный слуга, возомнивший себя творцом.

В нынешние времена порог конфликта «Моцарт-Сальери» резко снизился.  Причина в том, что само определение творчества как-то неуловимо соединилось с правом художника на самовыражение. Однако здесь была утрачена важнейшая бытийная связь между первым и вторым: всякий художественный акт никоим образом не должен ставить под сомнение настоящее имя его творца – имя Художника.

Это правило справедливо как для искусства, так и для творческих его предместий. Произвольно начинающий писать стихи, сочинять музыку, создавать картину прежде должен осознать себя художником – и только потом, фигурально говоря, выходить на люди под таким именем.

Сегодня «условие самовыражения» оттеснило изначальное «условие художника» на второе место. И стало возможным вытворять в искусстве всё, что  вздумается, потому что именно таким наглядным способом, почти законно, подтверждается присвоенное самозванцем право называться художником – пожизненно и не отменяемо. В какой-то степени это явление смыкается с другим, получившим фатальное распространение в нынешние дни: искусство, и литература в том числе, катастрофически теряют одухотворённость как главный смысл акта творчества. Тут есть несомненные черты апокалипсиса.

Чем в большей степени человек в искусстве предстаёт как существо сугубо телесное, тем несчастнее он кажется – мгновенный, обречённый и одинокий в своей телесной замкнутости, абсолютно не соединяемый со всеми иными, которые не есть «Я». Даже преуспевающий сейчас, назавтра он увидится маленьким и беззащитным перед ударом судьбы, безвольно лежащим на твёрдом камне или мягкой постели, существом, выговаривающим мольбы, которые никто не слышит. Его взгляд и слух с ужасом фиксируют это, превращая почти бессвязный угасающий шёпот в лишённый звука вопль конца.

Современное искусство оказывается, таким образом, некоей художественной дверью в метафизическое ничто. Впечатления зрителя не проникают вглубь человеческих фигур,  выписанных на холсте, ибо это – объекты, духовная связь с которыми, по определению, невозможна. Они отдельны и ужасающе конечны при всей, подчас, «божественной нерукотворности» их прекрасного тела.

Этот философский и эстетический фон чрезвычайно важен. Мы должны понимать, чтó нас окружает, в какое время мы живём, чтó нам предлагает сегодняшняя культура с назойливостью «напёрсточника» – прежде, чем откроем  редкую книгу, художественный мир которой исполнен высокого национального задания и духовной ответственности.

Однако отыскать такую книгу в океане современной печатной продукции крайне сложно. И тут во многом ключевую роль играют средства массовой информации.

 

3

 

Уже стало обыденным утверждение, что в наши дни литературная критика практически умерла. Ее место демонстративно заняли рекламные рецензии, представляющие читателю вновь испеченные книги. Причем ракурс, в котором рассматривается то или иное произведение, как правило, избирается в соответствии с интересами книгоиздателя. Появился и термин, вполне цинично характеризующий такое положение вещей: «рынок рецензий». Об этом прежде нельзя было и подумать: все-таки искусство и интеллект, несмотря на  идеологические скрепы советских лет, внутренне тяготели к чистоте и старались избегать ангажированности.

Однако теперь в информационном поле появился «владелец заводов, газет, пароходов»: с одной стороны – издательский капитал, с другой – собственник бумажных и электронных СМИ. И все они озабочены только одним –  продажей эстетического продукта.

Есть в таком положении что-то от прилавка с китайскими пуховиками: ядовитые краски, поддельная торговая марка, вместо пуха северной птицы – перо среднерусской курицы. И никаких внутренних обязательств перед покупателем: в нашем случае – читателем.

Одновременно сложился и штат «текстостроителей», которые в одних обстоятельствах предстают как люди академические, а в других – испытывают неодолимую тягу заняться чем-нибудь искрометным – наподобие «дневной красавицы» из одноименного фильма Бунюэля.

Так формируется интеллектуальное и художественное пространство, в котором вчерашние толкователи сюжетов Андрея Тарковского со значительным выражением лица рассуждают о пошлостях кинолент Тарантино.

Бойкий беллетрист Борис Акунин сначала становится чемпионом книгопродаж, а потом и «тонким умом», «яйцеголовой» персоной.

Дарья Донцова, при имени которой почему-то вспоминается карандаш от тараканов «Машенька», популярный в середине 90-х годов, встречается с одним из руководителей государства и щебечет о литературных проблемах.

Примеры такого рода можно приводить бессчетно. Сколько угодно можно иронизировать над партийной характеристикой времен развитого социализма: «ум, честь и совесть нашей эпохи». Однако вряд ли кто-то будет отрицать, что во многом благодаря средствам массовой информации из современной жизни практически удалены уже и сами понятия ума, чести, совести.

В середине 1970-х годов воронежский поэт Михаил Болгов в одной из статей о литературе заметил: «Современность до нищеты обескровлена отсутствием предпринимательства вне выгоды». Тогда подобное замечание выглядело несколько экзотично. Но прошли десятилетия, и печаль, о которой провидчески упоминал художник, стала обыденностью, нравственным ужасом, границы которого измученная душа нашего современника почти уже и не осознает.

Нет сомнений, выход из сложившейся ситуации, так или иначе, зависит от личностного самоопределения литератора, журналиста, читателя.

В свою очередь, медийное сообщество с какой-то дежурной сноровкой озаботилось неким нравственным кодексом, в соответствии с которым газетный или журнальный автор как будто должен определять свою профессиональную и гражданскую позицию. И почти одновременно страна узнала, что в одном из центральных информационных агентств уволен опытный публицист, посмевший жестко высказаться в отношении гей-парадов. Вот они, гримасы и ужасы нашего «толерантного городка»! Однако личностная позиция была заявлена, и это внушает читателю надежду, что автор все-таки волен писать то, что он думает.

К тому же, не стоит полагать, что нынешний читатель в массе своей состоит из зрителей развлекательных передач центральных телеканалов, порочных завсегдатаев «Комеди-клуба» и клерков многочисленных офисов. Это среда сравнительно малочисленная, потому что иначе – страна наша не устояла бы на песке глупости, разврата и бессердечности. Внутренний долг перед прошлым, перед собственными детьми, ответственность за дело, которому ты отдаешь свои силы, – вот фундамент, который и по сей день не размыт мусорными водами российского рынка.

А раз так – то стоит лишь самоопределиться в нравственных координатах человеку пишущему и человеку читающему, зияющие раны на теле родной земли и прорехи в душевном и сердечном пространстве нашего современника постепенно начнут затягиваться.

 Ибо, как сказал один из героев современного писателя Дмитрия Орлова: «Если потеряно не всё, то не потеряно ничего…».

 

Воронеж

Project: 
Год выпуска: 
2011
Выпуск: 
12