Депутату - писплатно

                                   На бесплатное посещение туалета

                                   имеют право…

                                   … депутаты Государственной Думы Федерального

                                   Собрания Российской Федерации…

                                               Из «Правил пользования общественным туалетом»

                                               Белорусского вокзала Москвы

Не испачкай опрятных

Депутатских штанов –

Опростайся бесплатно,

Депутат Иванов.

Ты и занят, и беден,

И в вокзалы ты вхож.

Мы ж не звери, мы «въедем» -

Писай вволюшку, что ж.

Чай, разору не грянет

Вмиг по всем РЖД,

Коль напрудит избранник

В привокзальном биде.

И куда как не краше,

Чтоб, как дань – янычар,

С представителя нашего

Брал деньгу писсуар.

Нет, позору не сбыться!

Есть закон на Руси:

Вышел в первые лица,

Так бесплатно и ссы!

Нам задаром – едва ли,

Разве что – за углом…

Два червонца отвалим,

От души отольём.

Утекай из народа,

Матерьяльный ручей.

Депутату – свободу!

Иванову – нужней!

Из народных вливаний

Пополняйся, казна!

А народный избранник,

Без обеда и сна

Добежит до вокзала,

Где халявный клозет,

И возьмётся сначала

Мыть до дыр наш бюджет.

В толчее привокзальной

Продвигайся вперёд.

Мы – народ не скандальный,

Терпеливый народ.

Мы познали изрядно,

Что есть божья роса.

Делай это бесплатно,

Но не в наши глаза!

***

О, век мой, непрочный и тонкий!

Ты рвёшься и флагом пылишь.

И долбит в мои перепонки

Бездарная, едкая тишь,

А глас вопиющий – не слышим,

Высокий, пронзительный глас,

Пред ликом всесильным, всевышним

Прискорбно молящий о нас.

Предвижу грядущие смуты,

И новый 17-ый год,

Как ветхие путы на путы

Покрепче меняет народ,

Как снова голодные стаи

На трон возведут сатану.

Какой-нибудь маленький Сталин

Возглавит большую страну.

Как собственной крови байкалы

И виселиц новых леса

Замнём. Друг на друга, шакалы,

Рванёмся доносы писать…

История, сделай ошибку -

Порви роковую спираль!

Но вижу лишь Божью улыбку

Сквозь горькую Божью печаль.

Невиданное половодье

Заводит мой век на крови.

Он – прошлого века отродье

Единственное, увы.

Я - боевик

Единственного «бесланского» боевика, взятого живым,

звали Нур-Паши Кулаев.

Что-то много стихов о гОре,
Что-то мало стихов о совести.
И – от каждого всхлипа в хоре,
И – от каждой неновой новости

Меня надвое разрывает
Мысль, неистовая, как крик:
Я – такой же, как этот парень,
Этот пойманный боевик.

Нам обоим по двадцать четыре,
И у нас – по двое детей.
Не стреляю я, даже в тире,
Ни в спортзале – в голых людей –

Не стреляю. Но это – ЧАСТНОСТЬ! -
Лишь удобная ширма лжи.
Я – такой же, как он – участник,
Непричастностью бьющий жизнь.

Он - на несколько месяцев младше.
Мы в одной родились стране.
А смотреть на него мне страшно,
Ибо речь идёт - обо мне.

Перед нами – подонок, нелюдь,
Негодяй, преступник, свинья!
Очень трудно зеркалу верить,
Потому что он – это я.

Я ничуть не сгущаю краски,
Не ищу лихого житья.
Это я – Нур-Паши Куравский,
Это грубая совесть моя.

Так держите меня в вольере,
Заключите в тюрьму, в загон!
Потому, что я не уверен
В том, что сам не смогу, как он.

Сто часов, как один, не спали,
Волокли из-под пуль ребят,
И стреляли, стреляли, стреляли,
И поймали – самих себя.

Мы осудим, помянем, спишем,
Словесам не будет числа;
Мы – быстрее, сильнее, выше
Нас самих – в нагнетании зла.

Мы поможем детям Беслана.
Мы поможем каждой семье.
Только глубже, смертельней рана
В нас гноится – в самих себе.

Я – убийца, и - шкет невинный,
Я – в угрозе, и я – в мольбе, -
Я прошу себя: - Помоги мне!
Помоги – самому себе…

Башлачёв

Самоубийство… смех и грех…

О чём молва-то?!

Самоубийство ль – фронтовой

Успех солдата,

Когда он лезет на Рейхстаг

Вперёд приказа

И водружает алый флаг

И – гибнет разом?..

Но этот флаг горит другим

Как луч, как светоч;

Они идут к нему – сквозь дым,

Сквозь боль и немощь.

Так и Поэт – он Слово дал

В наследство людям.

Он им оправдан навсегда.

Он – неподсуден.

Он тлеть не мог, он сердце жёг

И шёл по краю, -

Увы, блаженные дорог

Не выбирают.

Он этой краткою судьбой

Как шут, надул вас.

«Поэт покончил сам с собой» -

Какая глупость!

Поэт не властен жить в седле

Коня Пегаса.

Свеча горела на столе,

И вот – погасла,

И стопку рифм прожгла до дна

В душе Поэта.

Он, как нормальная луна,

Исчез с рассветом.

Он приходил, чтобы сказать

То, что сказалось.

Смеяться ль, закрывать глаза,

Давить на жалость –

Всё это мелкою волной

Кипит на тризне.

Поэт покончил не с собой,

А только с жизнью.

Летит в раскрытое окно

Немного плоти,

А слово вещее – оно

Всегда на взлёте.

Его – ни в форточку, ни в грязь,

Ни на сто первый.

Огонь его весёлых фраз –

В умах и в нервах.

Он с нашей пошлостью мирской

Был сшит условно.

Он был боец – борец с тоской,

С тупоголовьем.

Язык был весел, дерзок, смел,

И, не в укор нам, -

Он слово вывернуть умел

Наружу корнем.

А то, что в 27 ушёл –

Не значит - не был.

Он просто выпил посошок

И вышел в небо.

***

Две ночи в старой комнате моей –

Две ночи кряду, к чёрту, мне не спится!

И сапогами прошлое стучится,

И волны памяти колышут пену дней.

На что мне хоровод былых теней,

Былых речей пронзающие спицы?

Там, за окном, хохочет ночь волчицей, -

И нету никакого сладу с ней.

И я лишён завидных полномочий –

Как вырвать языки у этой ночи,

Наклеить на уста её печать?

Так просто днём крутиться в настоящем,

Быть молодым, бессовестным, звенящим, -

Но как мне ночь заставить замолчать?!

Кумиротворец в поезде

Сочиняю стихи, потому что выключен свет.

Энергетический минус – лирический бонус.

Два ночи – по энскому, одиннадцать – по Москве;

В поезде едет свой, независимый Хронос.

Что может быть лучше – попутчицы на два дня?!

Эфемерности чувств не в словесах, а в реале!

Ни ждать никого не надо, ни догонять.

А в итоге – чужой поцелуй на чужом вокзале.

И ещё впереди останется полпути –

В тамбуре выть и в тапках бегать за пивом,

И как-то во тьме про это слов наскрести

Так, чтобы было не красочно, а красиво…

Утром новой попутчицы лакомый волосок

С вожделеньем найти на казённом своём одеяле;

Вести её в ресторан, целовать в висок –

Но не думать, не думать о новом чужом вокзале!

Среди ночи проснётся встревоженный нами сосед,

И, подслушав наш неистовый разговорец,

Он с ухмылкой скажет: «Кобель ты, а не поэт!»

Не кобель я. И не поэт. Я – кумиротворец.

***

С похмелья мир невыносимо ярок.

С похмелья мир невыразимо жёлт.

Я наг и сир, как стриженый подъярок.

Я разобщён, как буквы «Мэ» и «Жо».

Светило льёт лучи на подоконник,

И каждый луч – не луч, а прямо – дрель!

Да за окном херачит сука-дворник!..

(А, может быть, не сука, а кобель…)

-- Товарищ, твоего не знаю пола, -

Я к дворнику тихонько обращусь, -

Намедни у меня, у новосёла,

Произошёл переизбыток чувств-с…

Так ты своей прелестною метлою

Листву моей души не потопчи…

Спой что-нибудь, а я тебе подвою.

А хочешь, о хорошем помолчим…

И пролетарий, раскурив улыбку,

Затянет вдруг набор из долгих строк

Про серп и молот свой, каток и скрипку,

Про лёд и пламень – веник и совок.

Мети, мети меня, метла мелодий,

И ямбы выскребай промеж зубов.

С похмелья мир; все чувства на исходе;

Вот – лучший миг для смерти и стихов.

***

Ель не должна быть выше дома –

Гласит примета старины;

Переросла – и жди содома:

Несчастья, голода, войны…

С годами суеверя реже,

Но, помня о завете том,

Я ель упрямую не режу

А лишь – надстраиваю дом.

***

Винный знак

           (комитрагическое)

Смородиновое варенье

Бродило уже давно,

В брожении и бурлении

Готовилось стать вином.

Готовилась в aqua vitae*

Смородина перейти,

Но мною была разбита

Случайно в конце пути.

На кухне жижу смывая,

Я ужас глотал слюной,

Увидев сценарий края 

В обыденной сцене той:

Однажды будет хотеться

Вином нахлестаться вдрызг,

Но лопнет, как банка, сердце

На тысячу мёртвых брызг.

* Буквально – живая вода (лат.);

в ироническом смысле – водка, алкоголь.

***

Из тёмной комнаты – по уличным

Огням – глазищами палю!

Там фонари шажком прогулочным

Снуют меж лужами…

Там тополя в бреду полуночном

Листву вздымают, как салют –

А, может, метят в небо дула чьи

Стволами дюжими…

В недобрый час – меня заметили

И рассекретили мой ДОТ;

Я на луче – как бык на вертеле,

И пахнет жареным…

За неприятие – в ответе ли?

Иль ночь – не та? Иль я – не тот,

Кто нужен ночи? Только, верьте мне,

Огнём ужаленный –

Я просто так не сдамся полночи,

Я буду драться до конца!

Мне некого просить о помощи,

Но – выть на дыбе ли?!

Пролейся, дождь, огнём осколочным!

Тьмой тьмущей – выколи глаза!

Сгорим – и будет утро солнечным –

По нашей гибели!

Моему сыну Матвею

Перед восходом, в час душистый,

Когда Земля свежа, как дождь,

Ты выйдешь из дому и быстро

Тропу заветную найдёшь.

Тебя проводят наши сосны

И придорожные столбы,

Как водят мореходов звёзды

По вехам раненой судьбы.

Мужскими, сильными шагами,

Вдоль пыльной улицы, один,

Ко мне ты выйдешь – взрослый парень,

Мой мудрый сын, мой первый сын.

Легко минуешь край деревни,

Развилку трассы, узкий бор,

И вот, закуривая нервно,

Облокотишься о забор.

Простишь ли ты меня, мой мальчик,

За слёзы детства твоего?

За то, что папа твой – обманщик?

За то, что не был я с тобой…

За то, что я всю жизнь растратил

На суету да на стихи

(Мне целой вечности не хватит

На то, чтоб искупить грехи)…

За то, что я к тебе не выйду

Из-за забора своего,

И в этом – новая обида,

Притворство, лень и воровство.

Я знаю, ты меня прощаешь –

Уже лишь тем, что ты пришёл.

Мой сын! Любимый мой товарищ!

Как мне с тобою хорошо!

Твои глаза – как перламутры,

В молчанье нашем – столько тем!

Сойдёт заря, иссякнет утро,

Настанет жаркий, хвойный день.

«Ну, мне пора, - ты скажешь, - папа.

Семья, работа, дел гора…

Дай на прощанье сыну лапу!»

Я дам и соглашусь – пора.

Он у ограды обернётся,

Кивнёт и улыбнётся мне.

И над моей могилой Солнце

Взойдёт и станет в тишине.

Primus circumdedisti me*

(размышления об одной Великой Эпохе)

                                   Позабытым героям,

                                                           Хуану Себастьяну Элькано

                                                           и Родриго де Триане

(Хуану Родригесу Бермехо)

посвящается.

«-- Третью неделю живёт каравелла

Чёрной водой, путеводной звездой.

Вам, командор, и корона поверила!

Где же ваш берег, как сон, золотой?!

Как бесноватые, тычемся взорами

В запад – насквозь просолили глаза,

Только ведь нету Земли за Азорами –

Это ещё Геродот доказал.

Море без края и волны в полнеба,

Светятся бесы ночью в воде;

Нет солонины, вина и хлеба…

Мой командор, мы по горло в беде!»

«-- Хватит! Отставить скулёж и уныние!

Что им от соли, вашим глазам?!

Только представьте: «Пинта» иль «Нинья»

Предали б нас – повернули назад.

Завтра их встретит радостный Кадис, -

Что привезли б эти трусы домой?!

Вшей корабельных, да чёрную зависть

К вам, генералам Земли молодой!

Вы не за мигом идёте – за вечностью!

Не за гроши, а за горы даров!

Слава испанцам! Морскому отечеству!

И королеве! И Розе Ветров!»

*       *          *          *          *          *          *

Всё помешалось в башке переполненной –

Эра открытий, Колумб, Магеллан!

Пьяный зелёными длинными волнами,

Я аккуратно плевал в океан,

Стоя на палубе в центре Атлантики,

Теми же звёздами заворожён,

Что прикладное значенье утратили,

Но повергают, как прежде, в шок.

И, под собою столетия чувствуя,

Я удивлялся вере людской:

Выдержать, выдюжить, вверив судьбу свою

Этим волнам, их пучине морской!

Как де Триана Родриго, тот вахтенный,

Парень лохматый в вороньем гнезде,

«Tierra!» - орал я, и сдабривал матами,

Все впечатленья и чувства раздев.

Так не держи, Старый Свет, не держи, -

Не удержать европейца на привязи!

Сидя на привязи – это ли жизнь?!

Лучше привязанным к рее – но вывези!

Необитаемый остров Земля,

Дай оттолкнуться от старого берега!

Если корабль не идёт в Америку –

Чёрта ли толку с того корабля?!

*       *          *          *          *          *          *

Снова виденья ныряли и плавали,

Новые волны вставали вдали.

Как в звездопад, облака Магеллановы

Небо гирляндами заволокли.

Но не Колумбу, и не Магеллану

Эту нестройную песню пою,

А бесшабашному баску Элькано –

Первым он обнял планету свою,

Первым он понял развязку сюжета

(Но в исторической пал кутерьме):

Если корабль не идёт вокруг света –

Значит, корабль плутает во тьме!

* Ты первый обогнул меня (лат.) – девиз на изображении земного шара на личном гербе Элькано.

Этот герб ему за окончание Магеллановой экспедиции присвоил король Карлос I.

Спирино

Там – сочные звёзды срываются с неба,

Сияют, кружатся и тают в ладонях.

Иные тот рай принимают за небыль –

Бесплоден и холоден бледный огонь их!

Но я-то здесь вырос! – с рождения, с детства

Ходил этой рощей, дышал облаками,

Следил, как волна жёлтый берег полощет,

Как сосны в незнаньи разводят руками.

Я вижу: вот коршун, залегший в зените,

Буравит надир на предмет закусона;

Коровы пускают слюнявые нити,

Глазами поляну жуя полусонно;

А вот розовеет небесная вата,

Закат зажигает на кронах мишени,

И капелька Солнца из ранки заката

Стекает в речное своё отраженье.

И вновь на востоке повыспеют звёзды,

Повысыплют, строго сплетутся в созвездья…

О, северный край мой, сосново-берёзовый,

Ты – самый родной уголок в поднебесье!

Спирино в декабре

Сосновый край, настоянный на хвоях!

Декабрь равно лют для нас обоих,

Совсем не лестный с елей лия елей,

И зимником шурша вдоль колкой вьюги,

Клоня к земле берёзы по округе,

Тревожа стынь свинцовых тополей.

Ещё снегирь не пышет красным зобом.

Ещё совиным роздыхом особым

Наполнен бор, сугробами стеснён.

Трезубцами синиц утоптан двор мой,

Собравшими до крохи ради корма

Калину, облепиху и паслён.

Но – пройден Рубикон Солнцестоянья!

И тает звёзд усталых трепетанье

Под натиском оранжевого дня.

Предновогодней сказкой озадачен,

Сосновый край отходит после спячки –

И увлекает сказкою меня.

Синей пастой чиркнул крестик на запястье –
То ли в полдень, то ли в ранешнем часу,
Мимоходом – чиркнул крестик на запястье.
Синим венкам оказался он «к лицу».

День топтал меня, кипящий и кромешный,
Рассыпал мой путь на тысячи дорог,
Сотня лиц мелькнула мимо – и, конечно,
Крестик утренний свой символ не сберёг.

Что за синий уголок рука хранила?
Что ты значишь, заколдованная весть?
Я спрошу под вечер помощи у милой –
Не могу, мол, эту рукопись прочесть…

Но, взглянув в глаза единственной из женщин,
Вдруг пойму иероглифику свою:
Это значило – не больше и не меньше –
Не забыть сказать, что я тебя люблю.

Красный купальник

Как ты прекрасна, о, нимфа, лежащая у воды!

Мраморно-белый, ласкаем Солнцем, изгиб бедра

Мне говорит о том, что недавно в отпуске ты

Облюбовала пляж и песчаного жар одра.

Как совершенны формы, дарованные творцом!

Тебя не портят нисколько ни бледность, ни худоба.

Если бы я приходился братом тебе иль отцом –

Всех женихов в округе за взор бы один убивал!

Благо, от уз избавлен, не отягощён родством,

Сам я вперяю взоры в песчаный твой боди-арт.

Сопротивление разума силой в тысячи Ом

Не может утихомирить пылающий в сердце ад.

Но, разделён с тобою судьбой, как с Венерой – Марс,

Верен родной орбите, к тебе не приближусь ввек.

Единое покрывало двоих не вмещает нас,

Ладонью я не прикрою от Солнца морщинки век.

Довольно с меня сверх меры смотреть, как ты, горяча,

Мелко блистая вспотевшей грудью, идёшь к волнам;

Ветер песчинки дарит мне с девичьего плеча –

Это, и только это двоим даровано нам.

Ночью электромолнии бегают вдоль хребта:

Снится мне красный купальник, последних лишая чувств,

И имя твоё волшебное, сладкое, как нектар,

Которого я не знаю и, в общем-то, не хочу…