Сергей ЛУЦЕНКО. Усердный и верный Гражданин
Илл.: Портрет писателя Н.В. Кукольника работы Карла Брюллова. 1836
Нестор Васильевич Кукольник. Когда-то это имя гремело по всей читающей России. В петербургский отрезок жизни Кукольника без статьи о нём, не говоря уже о простых упоминаниях, бывало, не проходило и дня. Сейчас он почти забыт. Его практически не переиздают, не читают. Но его поэтический голос всё-таки звучит в народе. Так, три произведения: песня «Жаворонок», «Попутная песня» (её, как и последующую, включал во многие свои концертные программы Шаляпин), «Английский романс» или, по-другому, «Сомнение», украшенные музыкой великого Глинки, и ныне живут полнокровной жизнью. И будут жить ещё очень долго. (Правда, при их исполнении почти всегда упоминают только композитора; но это не умаляет значение поэта). Всего же на стихи Кукольника писали музыку десятки композиторов.
А ведь ещё были: встретившая восторженный приём драматическая фантазия «Торквато Тассо» и имевшая грандиозный успех драма в стихах «Рука Всевышнего Отечество спасла». Десятилетия не сходила со сцены прославленная драма «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский». Помимо собственно писательской работы Кукольник издавал популярные газеты и журналы, которые в немалой степени способствовали подъёму эстетических потребностей и вкусов тогдашнего общества…
Однако к громоносной славе блистательного поэта и драматурга примешивались критические ноты (да только ли у Нестора Васильевича были соперники, недоброжелатели?). Кукольника упрекали в напыщенности и деланности произведений. Это отчасти справедливо: чувство меры порой изменяло ему. Но в волнах недоброжелательства основную роль сыграло то, что Кукольник очень ярко и необыкновенно многообразно представлял романтическое направление в русской литературе. Более того, он осмеливался весьма громко именовать себя родоначальником школы русских романтиков, а это не могло не задеть многих. Однако же, по словам его современника П.А. Инсарского, «трудно представить для поэта и вообще для литератора славу блестящее той, какою (конец 30-х и начало 40-х годов) пользовался Кукольник». Малые литературные силы льнули к нему, заискивали. Да, цену себе он знал. Но и не терял почву под ногами. Не зря на закате жизни в одном из писем он грустно и возвышенно скажет: «Ты очень хорошо помнишь, что я ни Пушкину, ни другим светилам нашего времени не кланялся, и за это на меня сердились, но все-таки все мы были всегда в сношениях, основанных на принципах взаимного уважения». Так, нападки были – и нередко именно со стороны Пушкина. Но, узнав о смерти великого современника, неоднократно им осмеянный Кукольник напишет в дневнике: «Пушкин умер… Мне бы следовало радоваться, – он был злейший мой враг: сколько обид, сколько незаслуженных оскорблений он мне нанес – и за что? Я никогда не подавал ему ни малейшего повода. Я, напротив, избегал его, как избегаю вообще аристократии: а он непрестанно меня преследовал… Но в сию минуту забываю все и, как русский, скорблю душевно об утрате столь замечательного таланта». Часто ли заурядные люди так оплакивают недоброжелателей, даже великих?
Душевные качества Нестора Васильевича, как то: доброта, отзывчивость, весёлость, чувствительность, преданность своему делу – были, при всей его раздражающей многих оригинальности, на высоте. Так, он помогал писателю Салтыкову-Щедрину, поэтам Никитину, Гребенке, Шевченко, гравёру Серякову, скульптору Теребеневу, сыну писателя Павлу Радищеву и многим другим. Кукольник и сам обладал разнообразными и немалыми художественными способностями. И потому он, как певец, композитор, музыкант и просто как общительный человек, был в приятельских отношениях чуть ли не с половиной известных людей Петербурга и Москвы. А особенно дружил он с Карлом Брюлловым и Михаилом Глинкой. Не правда ли, это о многом говорит?
Кукольник откликался на чужие беды потому, что жизненный путь его самого был очень непрост, даже – трагичен. Сын известного учёного-просветителя, педагога, по национальности русина (и притом весьма древнего княжеского рода), крестник самого императора Александра I, Нестор рано лишился отца, покончившего с собой в порыве отчаяния после многих петербургских несправедливостей. По смерти отца, первого директора Нежинской гимназии высших наук, он был вынужденно взят матерью из этого учебного заведения и вернулся туда лишь спустя некоторое время – сразу в 4-й класс. Несмотря на перерывы в обучении, Нестор блестяще прошёл гимназический курс. Он считался одним из даровитейших учеников гимназии, блестяще знавшим новые языки, историю, литературу. К тому же уже тогда писал интересные произведения, его влекли театр, музыка…
Но всё было опять далеко не безоблачно. Над головой Кукольника разразилась большая гроза. Отправной точкой несчастья стало неуважительное отношение его однокашника Гоголя к одному из профессоров. Это послужило причиной обыска гимназистов и обнаружения списков «опасных» произведений. Раньше было принято предъявлять Кукольнику обвинение в том, что он изменил первоначальные показания. Это так. Но, как доказывает ряд исследований, он изначально взял всю вину на себя и впоследствии изменил показания, только сдав государственные экзамены и узнав, что товарищам грозит выпуск без аттестата. Кстати сказать, некоторые ученики и раньше меняли показания, но Нестор держался твёрдо. И вот, в конце концов, он, как замешанный в вольнодумстве, был выпущен без аттестата, дающего права на чин четырнадцатого класса и иные привилегии. В отличие от Гоголя ему надо было всё начинать с нуля…
Тем не менее, после выпуска из гимназии Кукольник за два года зарекомендовал себя в Вильне как отличный педагог. А дальше, исключая два периода отставки – государственная служба: Кукольник 1847–1856 годы проводит в командировках по России. Чиновник по особым поручениям при военном министре графе Чернышеве, он занимается вопросами быта военных поселений, предлагает проект развития каменноугольной промышленности на юге России, выступает за обеспечение судоходности Дона, подготавливает замену откупов акцизами на алкоголь, ведает поставками продовольствия в действующую армию во время Крымской войны и делает ещё многое другое. К его мнению, как к мнению специалиста в области техники и социальной политики, прислушивался император…
К сожалению, приходится обозревать жизненный путь этого незаурядного человека очень бегло. Цель сейчас иная: посмотреть глазами проезжающей знаменитости, облечённой к тому же заметной должностью, на нашу российскую глубинку, проследить за мыслями известного человека. Для этого обратимся к рукописи самого Нестора Васильевича Кукольника «Жизнь русских городов», точнее, к части, касающейся Воронежской губернии (хранится в ИРЛИ РАН, ф.371, № 21). Это служебная записка, и Кукольник предстаёт в ней как государственный человек, не побоимся этого слова – как чиновник. Но чиновник многоопытный, умный, и главное – неравнодушный к судьбе своего Отечества.
Несколькими ёмкими штрихами Кукольник характеризует две жизни Воронежа середины XIX века: жизнь материальную, заключающуюся в торговле хлебом и лошадьми, и нравственную – жизнь «в часы досуга после трудов, посвященных материальному существованию».
«Что делает Воронеж в часы досуга? Веселится? – задаёт риторический вопрос Нестор Васильевич. И тут же отвечает: – И весьма. Может быть, я уже попал на такую полосу; конечно, пестрая и масленая недели – от века на Руси самые разгульные, самые веселые; но вникая в состав общества, в средства города, я хочу думать, что в Воронеже постоянно живут веселее, разнообразнее, нежели во многих других губернских городах. Это не всегда зависит от материального довольствия. Есть города побогаче Воронежа торговыми оборотами, а от тоски и скуки деваться некуда. Нет согласия в обществе, мало взаимного уважения и договоренности; нет двигателей, умеющих приятно наполнить досуги жителей и сблизить их в более тесный, более семейный круг».
Итак, нравственная (или духовная) жизнь Воронежа Кукольнику, пусть и с оговорками, пусть и мимолётно – приглянулась. А вот материальная жизнь города и губернии заставила по долгу службы вглядеться пристальнее и – весьма насторожиться. «Значительные избытки хлеба и удобства сбывать его благодаря Тихому Дону», «конские заводы разного рода, производящие лошадей разнообразных пород, статей и достоинств» – эти элементы материальной жизни Воронежа Кукольник выделяет как главные. Но… увы! Хотя Воронежская губерния, «заслуживающая особого внимания экономиста и патриота», хлебородна, небезлесна, способна к скотоводству и коневодству, «по географическому положению удобна для обширной деятельности, а по географическим описаниям пользуется благосостоянием самым цветущим» – всё не так представляется на деле. «Для Военного Ведомства Воронежская Губерния потеряла значение житницы – к такому выводу приходит наш эксперт. – Это основание благосостояния жителей… не имеет здесь ни надлежащего развития, ни направления, как и всё Русское хозяйство». А всё от того, что пути сообщения дурны, пристани неустроенны, да и сами реки, которых в Воронежской губернии немало, прозябают без присмотра. Сам же Дон, «главная жила», весь «усыпан карчами, которые лежат наверное лет по сто, и они-то запрудили Дон огромными мелями, из коих многие совершенно поперечны…». «Очищение Дона от карчей решительно возможно и не потребовало бы больших расходов…» – заявляет эксперт. Не хватает же для этого «воли, мысли, доброго намерения». С 1849 года, когда Кукольник писал эту записку, минуло почти два века, но как нам этого не хватает и ныне!
Касаясь Воронежских лесов, Кукольник благоговейно вспоминает труды Петра Великого и говорит, что «и теперь хорошо было бы устроить тут кораблестроение не только каботажных, но и больших судов». Да, Теллермановский лес в Новохопёрском и Шипов лес в Павловском уездах пока существуют, «но они неминуемо исчезнут для кораблестроения». Будут превосходные дрова (но очень дорогие, что отрицательно скажется на мануфактурной промышленности в губернии), однако лучший строительный дуб для нужд отечественного флота год от году скудеет и скоро исчезнет совсем.
К слову, находящиеся в запустении реки всё-таки весьма досадили Нестору Васильевичу, вернее – одна из них. Не сумев переправиться возле Павловска через очень сильно разлившуюся Осередь и за это обругав её дрянной, он остановился на близлежащем хуторе Садки. Но сие несчастие породило строки, которые грех не процитировать: «Петра Великого в России, где ни ищи, везде окажется. Как древние в каждом лесу, в каждой реке подозревали существование исключительно каждому принадлежавшего безплотного хранителя и хозяина, невидимого Гения – так Россия на всем пространстве своем таит своего безсмертного хозяина Петра Великого, и едва ли можно найти какое-либо довольно значительное место, где бы не было видно следов Великого. Ведь он был не проездом на курриерских, ведь он думал и вникал в местность не по докладам Статс-секретарей и Министров, а по личному осмотру и удостоверению».
«Что значит в иерархии русских городов Павловск? – продолжает Кукольник, вспоминая самодержца. – Но он выразумел все выгоды этой местности и старался направить её к садоводству. Хутор Садки и прозвище свое получил от садов, которые тут были разведены при Петре Великом и частию самим Петром Великим, потому что и теперь еще в саду купцов Шапочниковых уцелело несколько деревьев его посадки». И напоследок – горькое: «Теперь сады в самом жалком виде, а владельцы за 50-60 верст ходят на огородничество на чужие земли».
Несмотря на кратковременное пребывание в Воронежской губернии, из-за чего не всё удалось осмотреть, многоопытный и неравнодушный чиновник Нестор Васильевич Кукольник дополнительно беседует с нужными людьми, сводит воедино все свои наблюдения и впечатления и делает интересные выводы. Думается, они не потеряли актуальность и сейчас. Прежде всего, Кукольник ратует за то, чтобы у местной власти меньше было бюрократической волокиты, а больше разумной свободы, в частности, при распоряжении средствами. Главный показатель, свидетельствующий о состоянии воронежской администрации – «большая дорога», «главный военный путь на Кавказ». И что же? – «ежегодно в течение трех и более месяцев сообщение самое ужасное, дороги самые скверные». Однако – «всё спит в тамошней администрации, а губернатор хлопочет о театре». Но строго обвинять местных начальников нельзя. Губернатор хлопочет прежде всего о том как бы не налетело следствие да как бы его не упокоили в Петропавловской крепости. Централизация власти в Петербурге, когда сложно допроситься маломальского разрешения, когда за тысячи вёрст несведущие лица делают распоряжения, а так же несчастная система бесчисленных контролей губят всё на корню. Чтобы построить какой-нибудь сарай, надо пройти столько согласований, что это обойдётся дороже самой постройки. «Чтобы из гривны не пропало гроша, на это мы теперь употребляем рубль», – едко пишет Нестор Васильевич. Подобных противоречий справедливости и здравому смыслу он видит множество. Так, применив одни только средства, выделяемые на бесполезные командировки господ контролёров – особых чиновников, за пять-шесть лет можно было бы построить шоссе от Орла до Одессы!
Кукольник задумывается, очиняет перо и продолжает писать. Теперь он делает ещё более широкий охват. Он излагает своё видение административного устройства России и рекомендует, исходя из местных условий (то есть по степени развития мануфактуры, земледелия и садоводства) и внутригосударственных интересов, потрудиться и разумно установить пределы внутренних губерний. Тогда Россия будет состоять из 12-15 наместничеств и легче будет приискать достойных людей для управления. И они, в свою очередь, подыскивали бы достойных подчинённых. И не было бы тогда ужасных и бесчисленных ошибок, которые без малого два века назад ясно видел Нестор Кукольник…
Остаётся сказать немногое по объёму, но чрезвычайно важное по наполнению. Чиновник по особым поручениям Нестор Васильевич Кукольник преодолел сотни, если не тысячи вёрст. Он посетил и изучил Воронеж, Астрахань, Одессу, Ростов-на-Дону, Керчь, Тамань, Темрюк, Екатеринодар, Саратов, Кинишев, Новочеркасск, Севастополь, Таганрог… Во многих городах ему приходилось бывать неоднократно.
После возвращения из многолетних командировок в Петербург Кукольник уезжает для лечения за границу, выходит в отставку и навсегда покидает столицу. Пережив своих великих друзей Брюллова и Глинку и разочаровавшись в современной столичной действительности, он поселяется в Таганроге, где неожиданно умирает в 1868 году. Но, даже практически утратив свою огромную литературную славу, Нестор Васильевич и в последние годы жизни успевает сделать очень многое на благо Донского края и Приазовья, на благо Российского государства – или, по крайней мере, успевает заложить краеугольные камни будущих свершений. Так, Кукольник способствует открытию в Таганроге окружного суда, содействует строительству нового оперного театра, заботится об учебных заведениях, стоит у истоков создания первой городской газеты. Он поднимает животрепещущие вопросы об изменении административного устройства Приазовья и создании Петровской (Таганрогской) губернии, о загрязнении Азовского моря, о судьбе казачества, о совершенствовании сельского хозяйства… Главное же его достижение – это строительство Азовской железной дороги, соединившей Орел, Курск, Харьков, Таганрог и Ростов-на-Дону. Нестор Васильевич боролся с косностью и невежеством и твёрдо верил, что народное просвещение и обустроенные дороги спасут Россию.
К тому же, как горько и тяжело ни было, художественную литературу он не оставил. Он писал и остросоциальную публицистику, в которой поднимал вопросы государственного управления, чиновничьего произвола, просвещения… Несмотря на недоброжелательство, даже – травлю, многое из начатого и предсказанного им сбылось…
Вообще, Кукольник, как художник, как личность заслуживает многочисленных крупных исследовательских работ, даже – книг. Да, повторимся, цену себе он знал. И никогда не отрывался от земли. И потому «везде, во всём и всегда обманутый», получивший отвращение от этого мира, в конце жизни Нестор Васильевич Кукольник всё же светло и мужественно скажет: «Слава Богу, я вышел из литературного омута так чист, по совести, как ни одному из нынешних деятелей, вероятно, не удастся…», и – главное: «Я, по крайней мере, сделал… все, что было в силах усердного и верного Гражданина, и на плоды моего усердия гляжу с простительной гордостью и благоговейною признательностью. Прославляю Промысел, видимо руководивший и поддерживающий меня в истинно трудное время».
