Павел АКИНИН. Первое свидание

Рассказ / Илл.: Художник Максим Титов

Моему другу, Сергею Болотову, с любовью посвящаю…

Засыпет снег дороги,

Завалит скаты крыш.

Пойду размять я ноги:

За дверью ты стоишь…

Борис Пастернак. «Свидание».

1

Да! Для Ивана Николаевича Лунина, пятидесятивосьмилетнего школьного учителя химии – это было первое свидание. Многое было в его долгой жизни. И детство в деревне, полное самых настоящих робинзоновских приключений, и служба в армии на Дальнем Востоке, и учёба в институте химической промышленности, и радости, и горести, а вот первого свидания не было. Не случилось.

 В его родной Снегирёвке мальчишек было пруд пруди. Только у него было двое братьев – старший и младший. У обоих соседей по трое мальчишек. А у Фефеловых, дальних родственников Луниных, шестеро. Девчонки в деревне были, но все не его возраста. А ровесниц не было. Лишь летом, на короткий срок, приезжала к бабе Насте внучка Таня из Сургута. Вот тут начиналось настоящее светопреставление. Рядом с бабой Настей жил Колька Деев. Он обычно первый и узнавал о приезде Тани. И уже через несколько минут деревню сотрясал Колькин возглас:

– Танька приехала! – Кричал он что было сил, пробегая босиком всю центральную улицу Снегирёвки до самой речки. – Танька-ааа, Танька-ааа приехала!

И к вечеру к дому бабы Насти начиналось паломничество. Вымытые после дневных деревенских забот, в чистых рубашках, с горящими глазами шли деревенские мальчишки. Таня, белокурая девочка с двумя небольшими бантами, вплетенными в косички, выходила из дома и усаживалась на поваленный старый вяз.

– Хату мне спалите, – ворчала довольным голосом из окна баба Настя, обрадованная таким вниманием.

Через какое-то время рядом с вязом появлялась большая сковорода жареных семечек. И до самых сумерек мальчишки слушали Танины рассказы о двухсоставных трамваях, о реке Обь, в которой водятся большущие рыбы, которых можно ловить прямо в сачок, о больших многоэтажных домах и о многом, многом другом, невиданном и непонятном деревенским детям.

Потом Ваня приходил домой, забирался на второй ярус сделанной отцом кровати, ложился под одеяло, и из его груди вырывалось печальное «ох»...

С этим «ох» он учился и в школе, до которой было топать целых десять километров. Там девчонок было больше. Были и одноклассницы. Но когда вошёл в возраст, то девчонки оказались все заняты.

После школы, получив водительские права на управление трактором, он год работал с отцом в тракторной бригаде. А потом Ивана забрали служить в пограничные войска на Дальний Восток. И оказался он там снова в окружении парней-сослуживцев и белых сопок.

– Привет с тех мест, где нет невест..., – начинал он каждый раз письма своим родным и заканчивал любимым: «Ох, до дембеля еще потеть и потеть».

Когда возвращался из армии, на одной из станций, где поезд стоял целых два часа, разговорился с двумя девчонками, пришедшими сюда кого-то провожать. Очень уж ему понравилась одна из них. Он говорил без умолку. Рассказывал о горах, покрытых снегом, об армейском друге, который был настоящим чукчей. И о том, как он умел играть на варгане. Девушку звали Наташей. И когда поезд начал трогаться, она обняла его и поцеловала в щеку.

– Пиши, Ваня. Куликова я. А живу здесь, на станции. Пиши!

Иван, запрыгнув в поезд, зачарованно смотрел на удаляющуюся фигуру Наташи, пока та совсем не исчезла.

– Ох, Наташа, – вырвалось у него откуда-то из самого нутра. Он еще раз посмотрел через окно в сторону станции, и пошел наполненный этим новым чувством в своё купе. С этим же новым чувством он и добрался до родных мест, где его ждали большие перемены.

За время службы его родители переехали в посёлок. Отцу предложили должность бригадира в новой тракторной бригаде, и он не стал отказываться. Им дали половину хорошего кирпичного дома с тремя комнатами, которые к приходу Ивана были уже неплохо обставлены на современный лад. Одна из комнат предназначалась для него с младшим братом Геной. А главное, Иван теперь мог не ютиться на втором ярусе кровати, где он с таким восторгом вспоминал Таню и на которой проспал до самой службы. Теперь его ждала настоящая фабричная кровать с такой же фабричной прикроватной тумбой. Рядом стоял одежный шкаф с ключом на два отдела, с полками и вешалками.

– Вот, Ванька, живи, – сказала ему мать, когда он стал с интересом рассматривать новую мебель. – Отец выхлопотал. Дай Бог здоровья председателю. Будешь с отцом работать. Женишься. А там и тебе жильё дадут.

Иван хотел рассказать матери о своих новых чувствах к едва ему знакомой Наташе, но, посмотрев на неё и на появившуюся в волосах седину, передумал. Лишь про себя, чуть слышно, вновь произнес «ох».

А вскоре в его жизни появилась Людмила, которая заменила ему и новые чувства, и, кажется, саму его жизнь. Тогда она была просто Людочкой, милой и веселой девушкой с соседней улицы. Её отец, Василий Семёнович, и был тот самый председатель колхоза, друг детства его отца, с которым их свела служба на одном из фронтов. Хоть они и не встречались на войне, и служили в разных полках, но называли друг друга однополчанами, и крепко напивались на Девятое мая. Он-то и помог отцу Ивана перебраться в новый строящийся поселок.

– Потанцуем? Или что? – спросила его Людочка на вечерних танцах в поселковом клубе. – Или боишься?

– Тебя, что ли? – возмутился Иван, но тут же согласился на её предложение. Потом они гуляли вместе на местной свадьбе, где, оказавшись вдвоем в маленьком чулане, куда оба пошли за солеными огурцами, долго целовались. И не успел Иван опомниться, как уже пришли смотреть дворы…

2

На другой день после смотрин отец, раскрасневшись от утренней опохмелки, подошел к сыну, положил ему руку на плечо и сказал:

– Вот тебе, сынок, и жена. Она хорошая. Королева настоящая. Да и отец её мой друг и боевой товарищ. Кто бы мог подумать, что мы и породнимся. Мы же с ним… Эх. – и он прослезился.

Потом была свадьба. Веселая и шумная. Как и все здешние свадьбы. Молодежь разодралась. Мужики со стариками вспоминали войну. Пели песни. Женщины, выпив, танцевали, после, еще выпив, обнимались друг с другом и плакали. Не упуская при этом из виду своих мужей. Словно ожидая какого-то, понятного только для их женского ума сигнала, чтобы вырвать из общего веселья своего мужика и увести, ругая всю дорогу, домой.

Пока Иван служил в армии, старший брат уехал за большими деньгами на Север. И, видимо, там сошелся с женщиной. Отношения его с отцом и до отъезда не ладились. Сашка был непослушный и нередко получал от отца оплеухи. А после такого известия их отношения и вовсе разладились. На свадьбу к Ивану брат не приехал. Лишь спустя месяц прислал Ивану письмо с пожеланиями семейного счастья и с просьбой не повторять ошибок. Каких именно – Иван не понял. Комнату брата теперь и заняли молодожены.

Людмила пришлась ко двору. Она хорошо поладила и со свекровью, и со свёкром. Помогала младшему брату с учебой. Иван почувствовал себя счастливым. Он стал работать трактористом, а жена в бухгалтерии счетоводом. И лишь временами, когда выпадала минута посидеть в тишине одному, листая свой армейский альбом, у него вырывалось протяжное «ох…».

Однажды вечером к ним пришел Василий Семенович. Вид у него был взволнованный.

– Где Ванька? – с порога протрубил он.

– Случилось что-то? Чего ты такой? – испугалась мать, – спит он. – Сами же гоняете его целыми днями. Что стряслось?

– Да вот, стряслось. Да не смотри ты на меня, как на врага. Стряслось хорошее. Зови всех. И стол накрывай.

За столом Василий Семенович рассказал, что пришёл наказ с самого верха повысить уровень образования молодежи. И отправить в сельскохозяйственный институт молодых передовиков.

– Дети поедут учиться. – подытожил Василий Семенович. – Уже все решено. И комнату выделят, и с другим помогут, если чего. В светлые времена живём…

Иван подчинился и этому новому течению его жизни, как и всем прочим до этого. И вскоре они уехали с Людой в город Иваново, где, поступив в институт, стали жить в семейном общежитии.

Потом жизненное колесо еще много раз меняло направление и Иван снова и снова, послушно встраивался в его неумолимый бег. В институте преподаватели, заметив его способности к точным наукам, помогли перевестись в институт химической промышленности, который он окончил с красным дипломом. После было распределение в Иркутск на химическое предприятие. Там он вырос до должности зав. лабораторией. Люда, окончив сельскохозяйственный институт с двумя академическими отпусками из-за беременности, уехала с ним, устроившись работать в бухгалтерию. Прожив порядочое время в Иркутске, они встретили развал страны и своего предприятия. А затем, переехав в соседний городок, оба стали работать школьными учителями. Две дочери выросли и вышли замуж, разъехавшись в разные города. Не дожив до своего пятидесятипятилетия одного месяца, Людмила Васильевна умерла, оставив Ивана Николаевича в одиночестве.

3

Умерла Людмила Васильевна скоропостижно. Сидела в кресле у телевизора. Иван Николаевич разбирал контрольные работы учеников. Заметив подозрительную тишину, зашел в зал и сразу все понял.

Школа помогла с похоронами. В последние годы Людмила стала ходить в церковь рядом с их домом. Там же её и отпевали. Стоя на отпевании и всматриваясь в лицо покойной жены, Иван Николаевич никак не мог справиться с чувством ужаса. У него не было сожаления. Не было скорби. А было именно чувство ужаса, которое так глубоко заползало к нему внутрь. Отчего становилось невыносимо. Он вдруг понял, что никогда не любил её. Что сейчас перед ним лежит совершенно чужой ему человек. Словно ничего и не было в его жизни. Ни молодости, где они были счастливы, ни тех лет, когда воспитывали вместе детей, вообще ничего.

«А что же тогда было? – пронеслось у него в голове. – Что же это было тогда?»

Он смотрел на гроб с женой. Смотрел на печальные лица коллег. На пожилого священника, поизносившего странные и непонятные слова. На мгновение ему становилось легче. Он даже ощущал что-то, напоминающее слёзы, но это ощущение быстро сменялось удушающей пустотой и отчаянием.

После похорон, в школьной столовой были поминки. К нему то и дело подходили знакомые и незнакомые люди. Женщины брали за руку, мужчины хлопали по плечу. И все выражали соболезнование. А у него, всё так же, как и в детстве, и в юности, и в армии, и в том поезде, после знакомства с Наташей на станции, как и в другие моменты жизни, откуда-то снизу, казалось, что из-под самого сердца, вырывалось и вырывалось его печальное, а теперь еще и смешанное с этим ощущением ужаса – «ох».

4

Жизнь после смерти жены очень изменилась. Уроки он теперь проверял в школе и домой возвращался поздно. Кресло, в котором умерла жена, он отнес в подвал. А телевизор так больше и не включал. Стал довольствоваться приемником.

Однажды, на местном блошином рынке он увидел новенький аккордеон, который предлагали за совсем смешные деньги. И он купил его. Вспомнил, что еще в детстве мечтал научиться играть на каком-то музыкальном инструменте. Слух у него был отменный. Он всегда подпевал, если слышал знакомую песню, тут же попадая в нужную ноту.

Недалеко от его дома была музыкальная школа, где работал учителем духовых инструментов его хороший приятель, с которым они соседствовали в дачном кооперативе.

– Слушай, Степаныч, дело у меня к тебе есть важное. Помощь твоя нужна.

 Степаныч был младше Ивана Николаевича лет на пять. Лысоватый, с круглым лицом, которое заканчивалось острой бородкой, он был похож на одного из писателей «серебряного века». Ходил всегда в сером, отглаженном пиджаке. И всегда с одинаковым выражением лица. Но стоило ему заговорить, как весь этот интеллигентный макияж тут же исчезал и на поверхность проступал совершенно другой типаж. Из Степаныча сыпались анекдоты не всегда пристойного содержания, но рассказанные так умело, что сразу покоряли слушателя. Вслед за анекдотами шли все сплетни, которые доносились до его уха. В его интерпретации они как-то по-особому преобразовывались и уже звучали совершенно иначе. За такие способности Степаныч был завсегдатаем всех без исключения попоек. Вот и сейчас, как только он принялся обнимать Ивана Николаевича, тот сразу почувствовал тяжелый похмельный дух.

– Тяжко? Ну да ладно, не моего ума дело. Помогу. Как тебе не помочь. Зайди в конце недели.

– Вот, всё что было, – сказал Степаныч, когда Иван Николаевич зашел в обещанный срок, – тут и самоучители, и учебники по сольфеджио, и произведения всякие. Это вот набор карточек с аккордами. В общем, смекнёшь, раз желание есть. У нас сейчас нет никого на клавишах. Времена такие. Вот трубы в почете сегодня. Народ мрёт, а мы, Ваня, играем. Дуем, так сказать, в сторону кладбища.

Иван Николаевич сочувственно покачал головой. Уложил в пакет учебники и ушёл домой.

Занятия ему давались с трудом. Он выяснил, что его аккордеон пятиголосный – самый сложный. Но со временем всё стало налаживаться. Он выучил все пять регистров. Разобрался с ладами. Он понял, для чего нужны карточки. И совершенно неожиданно для себя он как-то сыграл первую мелодию. Потом еще и еще. И аккордеон ожил.

Теперь Иван Николаевич не засиживался в школе. Едва кончались его обязанности, он тут же бежал домой и брал в руки аккордеон. Играл польки и вальсы. Пальцы становились податливыми и словно срастались с инструментом. Он стал подбирать на слух запомнившиеся мелодии. Стоило напрячь память, отыскать там давно забытую композицию, и пальцы тут же ее оживляли, вдавливая нужные клавиши.

Однажды он купил газету с объявлениями. В надежде найти там что-то стоящее для своего нового увлечения. Внимательно пробежал глазами по длинным рядам колонок с выделенными жирным курсивом словами «Продаю». Долистав до конца и оставив последние две страницы с рекламой, он уже хотел отложить газету в сторону, как вдруг его взгляд упал на другую рубрику «Знакомства».

Рубрика разделялась на две колонки. В одной вторую половинку искали мужчины, во другой – женщины. «Одинокая женщина желает познакомиться»... «Обаятельная женщина ищет мужчину»... Возраст был самый разный. И тридцать, и сорок, и даже пятьдесят лет. Иван Николаевич с улыбкой отложив газету, достал аккордеон и принялся разучивать танго, обнаруженное им в одной из нотных тетрадей, переданных Степанычем.

Но слово «знакомство» то и дело всплывало в его сознании. Даже когда он уже лег в кровать и стал засыпать, он вдруг вспомнил об этих знакомствах.

Не ушла эта мысль и на другой день. И после работы, придя домой, он тут же открыл ту самую газету. Еще вчера он обратил внимание на одно объявление, которое отличалось от других своей простотой. В основном женщины указывали на свое одиночество при этом подчеркивая и личную обаятельность, и легкость характера. Но одна женщина ни о чем таком не писала. Она искала друга.

Женщина была младше его на одиннадцать лет и это смущало. И в то же время что-то таинственное привлекало его в этом простом объявлении.

В его голове тут же созрел план. Он вспомнил, что в серванте, в отделе, где его покойная жена хранила разные бумаги, лежали и конверты. Она регулярно писала письма, отправляя в них поздравления с праздниками родственникам и подругам.

 Он взял конверт, заполнил нужные поля, указав адрес редакции с пометкой «Знакомства» и свой обратный адрес. Вложил в него небольшую фотографию, где он в соломенной шляпе стоял рядом с пальмой в Сочи. Они ездили туда с женой последний раз несколько лет назад. Он принялся составлять письмо. Вначале он хотел рассказывать о себе, о своем детстве, о службе в армии, но потом вдруг понял, что пишет что-то не то.

Он взял новый лист и быстро, размашистым почерком написал: «Школьный учитель химии, вдовец, сорок восемь лет, тоже ищет друга. Иван Николаевич». Быстро засунул листок с письмом в конверт, заклеил и положил на стол.

– Вот старый аферист, – произнес Иван Николаевич вслух и улыбнулся.

За свою жизнь Иван Николаевич почти никогда не врал. Клеймо лгуна его всегда отвращало. Как-то он соврал родителям, что собирается идти помогать своему другу Кольке Дееву делать уроки. Он тогда болел. Была весна. На затонах тронулся лёд, и старшие мальчишки ходили колоть щук. Родители его никогда бы не отпустили на такое дело.

Он несколько раз провалил лёд, набрав полные сапоги ледяной воды. Пришёл домой и расплакался.

Наказывать его не стали. Мать лишь сказала, чтобы он больше никогда не врал. И Иван больше не врал.

А тут предстояла целая афера. А вдруг она и правда ответит? А больше всего его страшила мысль, что она предложит ему встречу, и когда он придет, она рассмеется прямо ему в лицо. Будет корить его, называя лгуном. А потом об этом узнают в школе. Его выставят на посмешище и ему тогда ничего не останется, как уволиться, так как он не переживет всего этого позора. В какой-то момент эти мысли взяли вверх, и он уже решился разорвать конверт вместе с фотографией, но что-то опять его остановило. На первое место в сознании всплыла фраза «ищу друга», и он снова положил письмо на край стола.

Сыграв несколько полек, Иван Николаевич отложил аккордеон и ушел спать. Ему снилась какая-то кутерьма. То он летел вниз с горки на громадных санях, то ехал в поезде со своими родителями, то бежал с женой вдоль трамвайных путей. Потом писал письмо незнакомой женщине, в котором извинялся за то, что не привез ей собаку.

Когда прозвенел будильник, он вскочил, быстро оделся, забыв даже умыться, схватил конверт и пошел в школу. Недалеко от школы была почта. Он подошел к ней и вложил письмо в синий ящик.

Несколько дней подряд он корил себя за письмо. Хотел даже идти на почту и попытаться его вернуть. Игра на аккордеоне не выходила такой, как прежде. Ему все время слышалась фальшь. Но в конце концов он сдался, решив, что незнакомка ему все ровно не ответит. Ведь в письме он так ничего о себе и не рассказал.

– Подумаешь, какой-то учитель. Кому он сегодня нужен. Даже и сорокавосьмилетний. Вот старый хрыч! – успокоив себя этими словами и по привычке несколько раз охнув, он попытался вернуться к прежней жизни,

Уже через неделю он совсем перестал думать о письме. Он всё так же спешил домой, где еще с большим азартом играл на аккордеоне. Игра перестала его раздражать и казаться фальшивой. Музыка смешивалась с его переживаниями. Однажды он попытался спеть, но его собственный голос так его испугал, что он даже вздрогнул. Нет, он не фальшивил. Он как раз совершенно точно попадал в нужную тональность. Но он не хотел его слышать. Словно в его собственном голосе таилась вся грусть прожитой им жизни. Он перестал петь и стал играть молча, с жадностью впиваясь в аккордеонные клавиши.

5

Подошел к концу учебный год. Иван Николаевич уже стал подумывать об отъезде на летние месяцы на дачу, чтобы продолжить там свою игру, которая из увлечения давно переросла в нечто большее.

Однажды, придя из школы, он обнаружил в почтовом ящике письмо. Оно было от той самой незнакомки, о которой он уже забыл. Тут же надорвав конверт, он вытащил сложенный вдвое листок, внутри которого была вложена черно-белая фотография. На ней была запечатлена женщина примерно того возраста, что был указан в объявлении. Она сидела в кресле, руки её изящно лежали на подлокотнике, а сама она смотрела прямо на него.

У Ивана Николаевича перехватило дыхание. Женщина была красивая, с изящными ямочками на щеках. Он развернул листок и прочитал: «Уважаемый Иван Николаевич. Спасибо, что откликнулись на моё послание. Честно признаться, я не сразу решилась вам ответить. Человек столь благородной профессии как у вас для меня не ровня. Я работаю обычной медицинской сестрой. И совсем, к своему стыду, ничего не понимаю в химии. Хоть и живу в окружении всей таблицы Менделеева. Мой муж умер десять лет назад. Он работал водителем. И вот я, измученная одиночеством, решилась на такой шаг. Будь что будет. Надежда умирает последней. С уважением к вам, Ирина Константиновна».

В конце письма был указан адрес. Иван Николаевич хорошо знал это место. Это был посёлок по направлению к которому располагалась его дача.

Спустя несколько часов он уже бежал в сторону почты, чтобы отправить письмо. В нём он уверял Ирину Константиновну, что благородство профессии никак на него влияет. Что он самый обычный человек. И так же, как и она, весь изъеден одиночеством. И что даже маленькое письмо с несколькими предложениями послужит для него самым настоящим утешением.

Когда он возвращался с почты, он остановился рядом с храмом, в который ходила его жена. Высокий шпиль колокольни, увенчанный восьмиконечным крестом, поднимался к небу. Иван Николаевич остановился и неожиданно для себя едва заметно перекрестился. Последний раз он это проделывал в детстве, когда умерла его бабушка. Тогда, стоя у гроба и испытывая неописуемый страх, он, словно защищаясь от него, сделал то же самое. Он много раз видел, как бабушка крестилась на висевшую в её изголовье икону. Сейчас он не испытывал страха. Чувство пустоты и ужаса, которые он испытал в храме, когда отпевали его супругу, давно ушли, как только он начал играть на аккордеоне. Его угнетало скорее чувство неловкости за ложь о возрасте. Но, решив, что со временем он непременно обо всём ей расскажет, он успокоился. И, посмотрев еще раз на колокольню, и выдохнув «ох», он еле слышно произнес: «Господи».

Вскоре пришел ответ от Ирины Константиновны. Потом еще и еще. И в его жизни появилась новая радость – письма. Он по-прежнему увлеченно играл на своем инструменте, разучивал новые композиции. И даже как-то набрался смелости, пришел к Степанычу и устроил ему целый концерт. Он сыграл и «Итальянскую польку» Рахманинова, и «Испанское болеро», и «Кукарачу», и даже «Мурку».

Вскоре, благодаря особенностям характера Степаныча, о новоиспеченном музыканте узнали в школе. И Иван Николаевич не стал отказываться, когда коллеги попросили его показать свои способности на школьной сцене. Он вдруг обнаружил, что вне зависимости от места, где он играет – дома ли, на сцене, он испытывает то же самое чувство – чувство погружения в невидимый мир, где ему становится по-настоящему хорошо.

Но когда приходили письма от Ирины Константиновны, он все отбрасывал в сторону и уходил в другой мир, не менее притягательный. Он ей рассказывал обо всем. О своём увлечении, о детях в школе. Один раз написал целое письмо о своем приятеле Степаныче. Да так разошелся, что пришлось выдергивать из тетради дополнительный листок.

Одна тема оставалась нетронутой – его возраст. Он каждый раз охал, когда вспоминал об этом неприятном моменте, и каждый раз откладывал свое признание на следующий раз.

6

Но вот однажды Ирина Константиновна предложила Ивану Николаевичу свидание. Был сентябрь. Только начался учебный год. Он даже не сразу открыл письмо, решив сначала покончить со школьными делами, а уж потом насладиться посланием от своего друга. Ирина Константиновна писала о себе, о работе, о новой прочитанной книге. И вдруг в конце письма последовало предложение встретиться. Она писала, что их встреча ни к чему не обязывает, и что это вовсе не свидание, а просто встреча. Обычная встреча, на которую приходят друзья. А раз они друзья, то можно и посидеть вместе, поболтать о чем угодно, а потом разъехаться по своим домам.

Но дело как раз и заключалось в том, что для Ивана Николаевича это встреча была не обычной. Потому что именно на этой встрече и должно было вскрыться то самое важное, что он так таил от Ирины Константиновны – его возраст.

– Проклятый возраст, – чуть ли не проорал он, когда отложил в сторону письмо. – Что же делать? Ну что же делать?..

Он заходил по дому, словно это должно было помочь ему найти нужное решение. Но решения не было. Кроме одного: написать сразу всё как есть. Сказать, что он лгун. Что он врал ей всё это время. И он уже пошел к шкафу, чтобы достать новый конверт, но вдруг остановился. Неожиданно пришло какое-то спокойствие.

– Да хоть и так. Да, он убавил себе почти десяток лет. Ну и что? Она и не расспрашивала его ни о чем, что касается его внешности. В конце концов, его можно понять. Он – пожилой человек. Да, он соврал. Но во всем остальном он был честен. И в его лжи не было никакой корысти. Нет, она должна меня понять.

Он дошел до шкафа, достал конверт, вырвал из тетради листок и написал, что согласен на встречу. Встреча должна была состояться на станции, откуда электрички шли в сторону его дачи, а после нескольких остановок был и посёлок, в котором жила Ирина Константиновна.

7

И вот он на той самой станции. Осенний ветер не на шутку разыгрался, и, сгребая с тротуара опавшие листья, уносил их вслед за отъезжающими электричками. Ирина Константиновна должна была быть одета в темно-синий плащ, а на ее голове должен быть коричневый берет. В руках у нее будет завернутая в бумагу небольшая картина. Эту картину она давно купила на юге, у местной художницы. На ней изображено море и летний закат. Иван Николаевич писал ей, что грустит по морю, и она решила сделать ему такой подарок.

Он подошел к перрону. До электрички, на которой должна была приехать Ирина Константиновна, еще целых полчаса. Его сердце не просто стучало, оно норовило вырваться наружу и побежать от станции прочь. Он всматривался в лица прохожих. Ему казалось, что все они, проходящие мимо него люди, намного счастливее его. Ведь их не ждёт такое испытание, которое случится с ним в ближайшее время.

Ворох мыслей то поднимался в его голове, подобно кленовым листьям, кружимым ветром, то вновь опускался, принося спокойствие.

Полчаса предательски подошли к концу. Диспетчер объявил о прибытии очередной электрички. Сердце еще сильнее запрыгало у него в груди, и он, несколько раз произнеся протяжное «ох», побрел навстречу своей неминуемой гибели.

Электричка остановилась. Открылись двери вагонов, и из них повалил народ. Те люди, что ждали на перроне, стали заполнять опустевшие места. В письме Ирина Константиновна просила его стоять рядом с фонарным столбом у входа в зал ожиданий. Но вот двери электрички захлопнулись и она, вобрав в себя очередных пассажиров, унеслась вдаль. Приехавший народ стал расходиться. Как не всматривался Иван Николаевич в лица прохожих, как ни искал знакомое лицо с фотографии, все было тщетно. Женщин было немного. И ни на ком из них не было берета.

– Может, что-то случилось? – пронеслось у него в сознании. – Но что именно? Болезнь? А может, она обо всём догадалась? И решила не связываться с таким аферистом как я? Но как она могла догадаться? Конечно, я допустил ошибку в письмах. Я так увлекался своими рассказами, что не заметил, как проговорился. А тогда зачем было назначать мне свидание? Можно было ведь написать обо все в письме. Нет, тут что-то не то… Наверное, всё-таки болезнь.

Иван Николаевич уже собрался бежать домой, чтобы немедленно написать ей новое письмо, или даже лучше телеграфировать. Предложить помощь. Ну, или что-то сделать.

Как вдруг он заметил сидевшую на лавочке недалеко от него пожилую женщину. Её голову обтягивал коричневатый берет, но он был настолько изношен, что больше напоминал обычный платок. С обеих сторон из-под него свисали небольшие локоны седых волос. Но плащ был действительно темно-синий. А рядом с ней стоял бумажный сверток.

Он посмотрел внимательно на ее лицо. Это была Ирина Константиновна, та самая женщина с фотографии. Но только постаревшая. Все тот же тонкий нос, те же ямочки на щеках…

Но сейчас, сидя на этой лавочке, в этом потрепанном берете, она была еще прекрасней. Она смотрела в другую сторону. Но он хорошо понимал, что она уже давно за ним наблюдала. Он подошел к ней и сел рядом. И они посмотрели друг на друга.

Она улыбнулась. Улыбнулся и он. Улыбки быстро сменились смешками, которые тут же переросли в самый настоящий смех. Временами смех прекращался, они сидели молча, но потом снова, посмотрев друг на друга, начинали смеяться. Проходившие рядом люди смотрели на двух смеющихся пожилых людей и тоже улыбались.

Потом Иван Николаевич встал, протянул ей руку и сказал:

– Присоединитесь?

– Почему бы и нет, – она улыбнулась, но вдруг щеки чуть дрогнули, и Иван Николаевич заметил на ее глазах слезы.

– Ну, вот еще, вы это бросьте. Оно ни к чему. – И он, притянув её к себе, слегка обнял. Предательский, огромный комок подкатил к его горлу, и он почувствовал, как и на его глазах проступила влага.

– Вот, – она указала на сверток. – Эта та самая картина.

– Это я уже понял. Ну а мой подарок нужно будет слушать. Вы ведь не откажетесь?

– Нет, не откажусь. Конечно, не откажусь.

Иван Николаевич взял сверток, и они пошли в сторону города. Спустя короткое время он ощутил её теплую руку в своей руке. Он не стал останавливаться, не стал даже смотреть в ее сторону. Боясь что-то нарушить в этом, почти мистическом, прикосновении. Лишь по привычке произнес «ох».

А ветер словно обо всём знал и заранее разметал всю листву с тротуара – чтобы уже теперь ничто не могло помешать этому первому свиданию.