Жизнь и литература. Памяти Валентины Мальми
На илл.: Валентина Николаевна Мальми (16 июля 1949 г. – 15 января 2025 г.)
В январе умерла Валентина Мальми. Поэт. Редактор. И просто хороший человек. Я бы даже уточнила – замечательный.
Жизнь конечна… Кому неизвестна столь неотвратимая истина? Каждый знает о том, однако всякий раз сообщение о смерти кого-то из близких ли, хороших знакомых ли оказывается внезапным и оглушает, даже если, как нередко пишется в некрологе, «после долгой и продолжительной болезни», вольно или невольно конец был ожидаем…
«Светлый, основательный, умный, душевный, честный человек», – отозвалась на её смерть одна из землячек, которой Валентина Николаевна помогала в своё время в составление поэтического сборника.
И я однозначно могу повторить эти слова, разве что поспешу добавить, что она была очень чутким, отзывчивым и внимательным человеком с врождённым чувством меры и такта, – всё это указывало на её внутреннюю глубинную культуру.
Мы познакомились более тридцати лет назад, когда Мальми практически неотлучно находилась при Татьяне Михайловне Глушковой. И все те годы, которые провела рядом с тяжко больным человеком, вполне можно определить как жертвенные. И это далеко не пафосное определение, а точное обозначение преданного и искреннего служения, сродни, повторюсь, жертве.
Не менее требовательно Валентина Николаевна отнеслась к себе и тогда, когда после смерти Глушковой, как составитель и редактор, приготовила к печати сборник её стихов «Не говорю тебе прощай…»
Позднее были хлопоты по передаче книг большой библиотеки Татьяны Михайловны в Пушкинское Михайловское, где та по молодости водила экскурсии. Тщательно работала Мальми с архивом поэтессы, который со временем передала на надежное хранение.
Я не могла не вспомнить тех лет, наблюдаемых мною, именно в связи с Валентиной Николаевной. Лично у меня к ней особое чувство благодарности. Только благодаря её настойчивости я снова стала писать, определив для себя когда-то это занятие лишним… Её поддержка на протяжении долгого времени не просто помогли мне увериться в себе, но и точно определили, что такое русская Литература.
Да и сама она была и есть неотъемлемой частью русской Литературы. Она рано начала писать стихи, и рано, скажем по Милости Божией, – познакомилась с Валентином Васильевичем Сорокиным, который стал не только первым её учителем, но и близким другом на всю жизнь.
Последние годы, частью из-за болезни, частью из-за некоторого осознанного затворничества Мальми как бы выпала из литературного процесса, однако на самом деле то было далеко не так.
Так, в 2011 г. вместе с профессором Литературного института В.П. Смирновым, составителем и автором предисловия, Валентина Мальми, будучи редактором, выпустили сборник стихов «На границе тысячелетий».
В те же годы она помогала тяжко больной Ольге Герасимовой, а после смерти той сделала всё возможное, чтобы выпустить сборник стихов однокурсницы. И сборник вышел.
Вероятнее всего, что Мальми и сама продолжала писать стихи, однако никогда об этом не заикалась, хотя однажды открылась, что мечтает написать книгу о Юрии Гагарине, причем явно то были не просто мечты…
Свои сумбурные заметки о Валентине Николаевне Мальми я пишу далеко от дома, где хранятся сборники ее стихотворений, поэтому предлагаемая подборка стихов поэтессы состоит из того, что удалось найти в Интернете.
Валентина МАЛЬМИ
1
И пришли его дружки –
перед самою зарницей,
в пальцах
смяли козырьки,
поклонились молодице –
бабке будущей моей…
– Не воротишь
с того света,
хоть жалей,
хоть не жалей…
Так-то, свет-Елизавета.
Смерть гуляла
по пятам,
от нее –
щеленки нету…
Спит в Карпатах
твой Адам,
только пулями отпетый…
Не спросила
впопыхах,
если ли крест хоть
в изголовье.
И остались на руках
Николай,
Мария,
Софья.
2
Все, кто погиб и очнулся во мгле, –
мне отзовитесь…
Что я теперь без тебя на земле,
сокол мой,
витязь?
Добрая весточка, мне поутру
сердце порадуй!
Что я в работе и что я в пиру,
бражник,
оратай?
Рушится терем. Чернеет вода.
Горе – что море.
Не поседеет твоя борода
в вечном дозоре!
Камни в столице и травка в селе
кровушкой сыты.
Что я теперь без тебя на земле,
в землю зарытый!
***
На Урале жили
в старом доме,
но везло побольше,
чем иным,
если вырастали возле домен,
рядом с полем –
тяжко наливным.
Ночью
скорый поезд прогрохочет,
утром прокричит
бессменный кочет,
пропоёт фабричная труба –
мёртвого поднимет и упрочит!
Вечером идёшь –
томит укропчик,
стадо прогоняют…
Вот судьба!
Вот судьба
рабочего посёлка.
Всё познать –
от камня до просёлка,
гнуть железо,
В огороде брошенная лейка, за окном
гремит узкоколейка…
Жизнь моя
не так уж не права!
***
Как в детстве, дух непокупного хлеба
тебя разбудит – счастливо вполне…
Печной дымок не омрачает неба,
согласно растворясь в голубизне.
Вот – миновали тяжбы, распри, бури,
настало время заново прочесть
стихи, где есть сияние лазури,
забыв про то, в которых «что-то есть…»
***
Туча примчится – сторонка моя омрачится.
Ветер промчится – и все-то на миг затаится.
То-то с утра надрываются черные птицы –
что-то случится, ой, что-то сегодня случится!
Вы не успели убрать с огорода картошку,
вы не успели доесть за обедом окрошку,
только лишь дед уцепил деревянную ложку –
глянь, это град-виноград застучал по окошку!
Но, говорю, никогда ничего не случится!
Туча промчится: любая каморка – светлица!
Солнышко в небе – и солнышко на половицах.
Солнышко в небе – и нету тревоги на лицах!
***
Для слёз опять нашлась причина –
неумолимо свет потух,
отец и мать уходят чинно
на фильм «Свинарка и пастух».
А мы с братишкой из окна
глядим, как звездочки сверкают,
как светит ясная луна,
как двор они пересекают…
За что мне их не понимать?
Закрыв лицо, вздохнув свободней,
я вижу, как смеется мать, –
и рада за нее сегодня.
Я вижу, вижу, наконец,
как в том послевоенном гуле
к ней обернулся наш отец, –
и мы с братишкою уснули.
На лавке, прямо у окна,
под шорох тьмы и голос ветра,
где – звезды, слёзы, ночь, луна,
и – ничего от стиля ретро!
***
Зачем так скоро день погас
и поздняя метель
ревет как зверь
в полночный час
и душу рвёт с петель?
Ведь есть у каждого из нас
за тридесять земель
любимый холм,
заветный сказ,
родная колыбель!
Но то отдельные слова,
когда бессмертна речь?
Живи, как встарь,
готовь дрова,
топи наутро печь.
Смирись, мой друг,
с отлётом стай,
шепни: «Счастливый путь!..»,
да книги старые листай,
да новых не забудь.
И может быть,
за бедный всхлип,
задавленный тайком,
тебе приснится
мерный скрип
под низким потолком.
Ты глянешь, сердце отворя –
за тридевять земель:
а это матушка твоя
качает колыбель…
Так отчего же день погас
и поздняя метель
ревет как зверь
в полночный час
и душу рвет с петель?
***
Когда не поверят от сердца идущему слову,
И не отзовутся осеннему крику души,
И кто-нибудь скажет:
«Он дышит в затылок Рубцову!» –
Стыдясь,
к эпигонам себя причислять не спеши.
Послушай,
послушай, ну разве же мы виноваты,
Что спели до нас
(но всё же не смолк: соловей)
Про белые ночи, слепую улыбку заката,
Про чёрные очи и гордые дуги бровей.
Ты знай свою душу,
ты горю на шею не висни,
Банальные рифмы и я защищать не берусь,
Но если недаром
Отчизна рифмуется с жизнью,
Зачем же, зачем же
ты с грустью рифмуешься Русь?
На прошлой крови восходило любое светило.
Мы – смертные дети его незакатных лучей...
А в общем-то каждый
Кому-нибудь дышит в затылок, –
Державину было,
Я думаю,
Всех горячей.
***
В парке старая липа скрипела,
и, в потемках присев на скамью,
всю-то ночь одиночество пело
про любовь и разлуку свою.
И душа в эту ночь захотела,
чтобы я написала ему:
про тебя одиночество пело
и тихонько смеялось во тьму.
У меня – ни обиды, ни боли,
но в одном ты мне должен помочь:
приезжай, забери его, что ли…
Вдруг повадиться петь – что ни ночь!
* * *
Всё передумано: пора!
Затишье царствует в округе,
а завтра запросто ветра
споют мне песню о разлуке.
Дай счастья, лиственная медь!
Я не стыжусь дорожной клади.
Дай – ни о чём не пожалеть
и не взмолиться о пощаде.
Под ветром ставень проскрипит –
ему никто не отзовётся,
и память тихо спросит пить
у пересохшего колодца.
***
Ни единой тучки
На лазурном небе,
Ни единой мысли
О насущном хлебе!
Яков Полонский
Случалось когда через поле
в хорошую ночь проезжать –
кому не мечталось о воле?
А это – не сеять и жать.
Всего лишь глядеть, как волною,
бросая в невольную дрожь,
играет под ясной луною,
расходится светлая рожь…
И вряд ли в восторге растущем,
во власти огня своего
ты думал о хлебе насущном,
о твердой цене на него.
Смотрел беспечально и долго,
не ведая, что впереди,
и мягко шуршала двуколка,
и сердце сжималось в груди…
***
Подсчитавший губительно строки,
променявший судьбу на тщету,
это он мне толкует о Блоке –
про его нищету, нищету!
На диване с обшарпанной спинкой,
в полумраке угла своего,
целый день он сидит за машинкой –
и ничто не поднимет его.
Ты зачем разгорелась, лучина,
в золотой и серебряный век,
если пишет стихи, как машина,
вообще-то живой человек!
Под задумчивый шорох акаций,
затаенные всплески реки…
Я желаю ему догадаться,
что пора бы писать от руки.
Мальчик из Шоршел
I
Война, война!.. Ещё напорист враг,
и голод под окошками стучится.
Отец хворает. Входит в избу мрак.
Тяжёлый год! Но мать решила так:
– Пора, сынок, и ремеслу учиться.
Иди учись! А в поле за тебя
я потружусь, насколько хватит толку… –
И мальчик встал, по-взрослому скорбя,
обулся в лапти и надел котомку.
Крестьянский сын – спокойный, тихий нрав,
застенчивая редкая улыбка, –
он полюбил зелёный шум дубрав
с младенчества, холёного не шибко.
Уходит мальчик в жизнь – через поля,
и на душе, как в поле, нелюдимо,
но знает он – чувашская земля
от Родины большой неотделима.
А в это время, нагнетая мрак,
в селе под русским городом Смоленском,
как дома у себя, поганый враг
расположился в доме деревенском…
Куда ж идти хозяевам теперь?
Дозволили – идите рыть землянку! –
и вытолкали, ироды, за дверь
с детишками смоленскую крестьянку.
В землянке ходит холод по ногам,
дым от печурки горек и угарен.
Не спит светловолосый мальчуган;
не зная, что он – будущий ГАГАРИН.
Не зная, что в кабине корабля
припомнится ему, черна от дыма,
землянка та, и мёртвые поля,
но зная, что смоленская земля
от Родины большой неотделима.
И в это же время – в дальней стороне,
под Киевом, фашист в глухую полночь
бьёт хлопчика прикладом по спине,
но хлопчик этот – будущий ПОПОВИЧ!
Ему сейчас расплакаться нельзя.
Пускай обида жжёт неутолимо,
он знает: украинская земля
От Родины большой неотделима.
II
Подружатся они наверняка,
когда придут под громы космодрома.
Но это будет позже, а пока
уходит мальчик из родного дома.
Ещё не слишком манят небеса,
и голод по ночам терзает грубо,
а впереди – карельские леса,
опасная работа лесоруба…
Но если кто для подвига рождён –
тот выполнит своё предназначенье.
И он услышал грозный шум знамён:
то Минин собирает ополченье –
с Пожарским. А вокруг – водоворот!
Стоят вожди, скликая поимённо!
Он думает: «Чувашский мой народ!
И ты, и ты шагнул под их знамёна!»
А там уже Болотников зовёт,
И Стенька с Пугачом призывно машут,
и плот по Волге-матушке плывёт,
а на плоту – повешенный чувашин…
III
Он думает: «Родная сторона!
Всегда России ты соратник верный:
война с Наполеоном, и война
с германцами, а там ещё одна –
Гражданская война, и сорок первый!»
Из космоса могильного креста
не разглядеть, но, может быть, важнее
не забывать о том, что было с нею –
твоей землёй? В родимые места,
чья неизбывна в мире красота,
возьмём итог хотя б последней битвы, –
шестнадцать человек пришли из ста!
За остальных – читаются молитвы…
IV
Он всё преодолеет как пилот,
здесь, на Земле, солёный пот изведав,
он, третий человек Страны Советов,
идущий в свой космический полёт!
…Он шёл к ракете, излучая свет,
в оранжевых космических одеждах,
и академик Королёв с надеждой
и нежностью глядел ему вослед…
В какие дали Сокола отправили…
В какой полёт! А рядом, на Земле,
уже стремится храбрый Беркут – Павел –
уйти в полёт на новом корабле…
V
Ни о чём, Земля, не спрашивай,
не расспрашивай ребят.
Украина и Чувашия
рядом в космосе парят.
Пусть поспят они, уставшие,
неразлучные с трудом,
пусть приснится им Чувашия,
Украина, отчий дом…
Не с железными ли нервами
эти люди родились?
Где летали Юра с Германом –
звёзды новые зажглись.
Нет, не с каменными нервами
и не с каменной душой
эти люди были первыми –
люди с верою большой.
Украина и Чувашия
рядом в космосе парят.
Ни о чём, Земля, не спрашивай,
не расспрашивай ребят…
VI
Он возвратится к речке и лугам,
на родину, к истокам возвратится.
На митинге к счастливым землякам
по-свойски, по-чувашски обратится…
Хоть говорить он с детства не мастак,
мне рассказали – это было так:
– Андрейка, не забыл родной язык?
ему старушка крикнула ревниво… –
и он ответил – громко и счастливо:
– Нет, не забыл! И даже не отвык…
Пояснения
Село Шоршелы Чувашской Республики (в 30 км от Чебоксар) – малая родина советского космонавта № 3 А.Г. Николаева. Ныне здесь находится мемориальный комплекс.
Сокол – позывной А.Г. Николаева.
Беркут – позывной П.Р. Поповича.
Герман Титов – космонавт № 2, Герой Советского Союза.
