Александр БАЛТИН. Жизнь не может пройти
Рассказ / Илл.: Художник Даррелл Буш
Скрывая мускульную силу глубиной, Ока течёт, кажется, неподвижно. И лес, раскинувшийся через поле, за лагерем – словно два крыла огромной птицы…
Зелень сочна: августовская палитра благородна, и злато, кое-где трогающее живые изумруды листвы, пока не играет особой роли…
– Мужики! – возглашает Алексей. – За хворостом кто пойдёт?
Мишка идёт, и Салтан его: роскошная, чёрная псина, неопределённой породы, с мощным хвостом и крупной головой, доброжелательный зверик…
Борис собрался, и Саша, двоюродный московский брат Алексея. На рыбалку, за компанию.
Не рыбак он.
Но – колорит!
Они идут, перекидываясь репликами; реплики свободны, отдых въедается в сознание, они приближаются к лесу, и Салтан, убегая вперёд и возвращаясь, словно мелькает между них.
– Салыч, иди рядом…
– Чё ты, Мишань?
– Да ну, иссуетился весь…
Шатры леса впускают всех: приди хоть со злыми намерениями.
А мы – со злыми?
Сушняк набирается, обламываются кусты, поднимаются павшие, словно в бою, ветки…
– Ща, дерево это трухлявое свалю… Миш, как думаешь, из Салыча хороший шашлык получится?
– А, Салыч? Как ты?
Он смотрит круглыми выпуклыми глазами, в которых отражаются фрагменты леса…
Он виляет хвостом, и так приятно гладить его по лохматой дремучей голове.
Ребята возвращаются к лагерю, таща ветки, словно многоногих, фантастических насекомых, что выловлены в качестве грядущей еды.
Следы по земле и траве стелются длинными, замысловатыми орнаментами.
Лагерь в две палатки: обе старенькие, видавшие виды, хлопающие на ветру, между ними – организован костерок, столик раздвинут, стулья раздвижные малы, но вполне можно сидеть.
И – две машины: Лёхина и Мишкина, а Боря с ним…
Спуск к Оке крут: она коварна здесь: обоймёт течением своим, утащит, утянет.
Не знаете, в реках водятся русалки?
Спуск серьёзен, в нём вырубаются земляные ступени, а снизу видны бессчётные ласточкины гнёзда, словно глазницы чудища, упрятанного под землю.
Устанавливаются удочки четырёхколенки – далеко протянуты, кажутся тоненькими.
В затончике Лёшка устроил плёнку – лесочную растяжку с крючками.
– Пойдём проверим, брательник?
– Пошли, старшой…
Идут краем обрыва, потом спускаются.
Трава здесь – не слишком буйная. Одинокие, чахлые кусты вырисовываются смутными узорами.
Лёха лезет в воду: берег – глина, мягко затягивающая ступни.
Осторожно, словно смычок, сулящий музыку, пробует леску…
– Будет дело, Саш…
Стекло воды дребезжит.
Леска чуть вытягивается Алексеем, и мощная щука, изображая свой классический финт, взлетает в воздух.
Лёха уходит под воду, за нею, глубина тут начинается сразу.
Он выныривает, держа её, зубастую, снова проваливается, а, выбравшись, уже добьёт бедную рыбину…
Жестокость.
Жернова жестокости мололи человечество все века.
Удар рыбиной головой о камень прекратит её биения.
В пасти – ряды мелких, белых, хищных зубов.
Отохотилась, став добычей…
Выбираются ребята, Лёха тащит трофей: поднимает победно руки с ним: «Гляди, мужики!»
– Ух ты!
И Салтан ликует, маша хвостом…
Мишка лучше всех приготовит…
– Саш, не уха, – объясняет, сам обстоятельный и округлый, и говорящий – так кругло, уютно. – Похлёбка просто, но классно будет. Сейчас почву, так сказать, подготовим.
Он заворачивает в марлю рыбью мелочь: колючие ерши, верхоплавки, плотвицы, и в закопчённый котелок, бокастый, на боках – как потусторонняя география – отправляет их, посолив воду.
Воду привезли с собой в бутылях.
Если не хватает – в лесу колодец: да, да, представьте: глубокий, тёмный, окружённый какой-то подчёркнутой тишиной.
Костёр рыжеет.
Груда разнокалиберного хвороста валяется рядом…
Колокольчик звенит: Лёха и Борис срываются, чуть не скатываются по вырубленной в глинистой почве лестнице.
– Чё там?
Миха на краю обрыва…
– Подлещик! – плоское блюдо рыбы синевато мерцает…
– Большой?
– Не очень. С щукой не сравнить…
Костёр играет, облизывая бока котла.
Миха, подготовив щуку, разделав, выпотрошив, разрубив на смачные, сочные куски, отправляет их в кастрюлю, вытащив мешочек с проваренной мелочью.
Или – сначала картошка, морковка, коренья?
***
Саша забыл – столько лет прошло.
…в любой момент спохватываешься: сколько ж лет миновало?
И страх затягивает, и жизнь начинаешь отсчитывать от смертей близких…
Сумерки пойдут в коралловых, нежно-сиреневых оттенках.
Река течёт неподвижно.
За похлёбкой организуется гречка с тушёнкой, и тут уж Салтан воссядет рядом, жадно ожидая.
Впрочем, он ещё любит хлеб: шумно заглатывает, если протянуть…
Блестит бутылочное стекло.
– Благодать, мужики!
– А то…
В стаканы разливается водка, не полные стаканы, ночь впереди, и дымится в мисках похлёбка, исходит паром, а Мишка, нарубив мелко укроп, сыплет его – так вкуснее…
Все едят, включая Салтана.
Опьянение забирает чуть, и – снова вскипает мелкая лагерная суета: Лёха достаёт припасы, Борис режет ветчину, Мишка крошит помидоры-огурцы…
– Сань, половить не хочешь? – спрашивает Борис, вновь наполняя ёмкости жидким счастьем.
– Не, Борь. Я просто присутствовать люблю…
– А ты ж ловил у меня как-то? – Алексей говорит, режа хлеб. – Я тебе самую уловистую удочку дал. Помнишь? Ты увлёкся…
– А… давно было…
Закидывал прямо с обрыва, наживляя кузнечиков.
Но – их жалко было: таких мускульно-жёстких, прекрасно организованных природным ювелиром, и наживлял всё равно, закидывал с обрыва, ждал, когда упруго уйдёт леска вниз, выдёргивал синцов и подлещиков с ладонь, не больше…
– Училка замотала. – Повествует Борис. Саша не очень в курсе их жизней. – Ест и ест. Разводиться, небось, будем.
– Подожди, ты разводился уже…
– А, вечная история…
О бабах закипит беседа, заиграют жемчужные тела, пересекаясь со шматками пошлятины, с матом, шлёпающимся о воздух.
Саша не участвует.
Курит задумчиво.
Ему хочется говорить о иезуитах и литературе, о крестовых походах и прелести персидской миниатюры, об огромности культуры, которую никак не вписать в калужский вечер на Оке…
– Сочиняешь, Саш? – толкает его Мишка.
Он улыбается – ответом.
– Почти, Мишань. Скорее мечтаю…
Рыже мигает костёр.
Павлиний хвост, представленный им, густо великолепен, алхимическое золото играет в нём, переливаясь оранжево, и чёрные, обгоревшие стволы – как тяжёлые мысли посреди праздника.
Река словно обращается в деготь – цветом: таинственное её, великое движение, какому отвечает небесное течение в вышине, проколотое золотинками звёзд.
– Где там твоя, Алексей? – спрашивает Саша.
– А… А вон она!
Придумал некогда, рассказывал, мол, есть у меня своя звезда, где всё хорошо.
Есть одна.
Заснуть у костра не так уж безопасно.
Но никто не заснёт, палатки есть…
Палатки есть, лес теперь совсем таинственный, звёзды выстраивают орнаменты, река течёт неподвижно, и кажется, на мгновенье, что жизнь никогда не пройдёт, не может пройти…
