Юрий ЗАХАРЕНКО. Поверье

Быль / Илл.: Художник Аркадий Пластов

Есть такое народное поверье – не заходить в лес на закате, ибо в этот час грань между мирами очень тонкая. И можно встретить нечисть разную, вышедшую на охоту за человеческими душами.

***

История эта произошла в 60-е годы ХХ века.

Вовсю бушевала «холодная война».

Встряхнул мир и поставил человечество на порог атомного безумия Карибский кризис.

Вовсю пели Битлы и Роллинги. На пике был Элвис.

Загнивающий капиталистический мир неудержимо катился в пропасть.

А наша огромная страна практически оправилась после чудовищной войны.

Уже совершил первый полёт в космос улыбчивый советский парень Юрий Гагарин.

Росло производство и сельское хозяйство.

Строительством знаменитых «хрущевок» в городах решался жилищный вопрос.

А на селе вскоре должны были отменить трудодни, чтобы колхозники вздохнули свободнее. Смягчили налог на домашний скот, ведь животные – большое подспорье в жизни селян.

Куры, утки, гуси, свиньи. Но главенствующую роль играла корова.

И кормилица, и поилица, а, когда нужно, и тягловая сила. Без коровы немыслимо было хозяйство в деревне. И все следили, чтобы она была накормлена, напоена и в чистоте. Зимой, понятное дело, скотина в коровнике и кушает заготовленные на зиму корма. А весной, с конца апреля, стада выходят на пастбища. И если выпасом колхозного стада занимается специально обученный человек, которому за это ещё и платят, то есть пастух, то личных коровок пасут все по очереди.

Чаще всего в роли добровольно-принудительного пастушка выступает мальчишка лет девяти–одиннадцати, которому ох как не хочется тянуться с коровами на неблизкий выгон.

Но никуда не денешься.

И вот на утренней зорьке, как только солнце начинает подниматься над горизонтом, а трава еще блестит от капелек росы, в начале деревни слышится щелканье бича – то пастушок созывает на выпас домашнюю скотину. Со дворов хозяйки выводят своих Пеструшек, Буренок, Зорек, Ночек и Рыжух, и те не спеша идут по улице, позвякивая колокольцами и изредка издавая протяжное:

– Му-у-у.

А сзади плетется хмурый, невыспавшийся парнишка и щелчками бича подгоняет зазевавшихся коров.

На пастбище пастушок устраивается поудобнее и изредка бросает недовольные взгляды на мерно жующих сочную траву бурёнок. Все мысли его – с такими же как и он сорванцами, что сломя голову носятся по деревне, воруют яблоки и купаются в пруду.

Но все рано или поздно кончается. Подходит к концу и этот унылый день. И вновь –посвист и щелканье бича, рогатое стадо с мычанием шествует по пыльной дороге, только уже домой – в сторону деревни.

Распахиваются ворота, выходят хозяйки. Буренки и Зорьки, Пеструшки и Чернушки, радостно мыча, спешат в родные стойла.

Коров становится все меньше, и вот умаявшийся за день парнишка стоит у ворот своего дома, где его встречает мать. Да вот беда – их Звездочки-то и нету! Нету кормилицы. И улица позади пуста.

Мать всплеснула руками:

– Ох, лишечко! Васька, а где же корова?

Васька стоял, потупившись и молча разглядывал пальцы своих босых ног.

– Васька! Отвечай, зараза! – не унималась мать. – Куда Звездочка запропастилась?!

На шум со двора вышел невысокий кряжистый мужик в широченном галифе и солдатской гимнастерке. Мгновенно оценив ситуацию, он вожжами, что держал в руках, стал почем попадя хлестать Ваську. Тот пританцовывал и прикрывался руками.

– Миша! Забьешь хлопца! – мать перехватила руку, занесенную для очередного удара.

Миша зыркнул яростно сначала на жену, потом на сына, вырвал руку и рявкнул:

– Ищи! И чтоб без коровы не возвращался!

Незадачливый пастушок Васька, сверкая босыми пятками, бросился бежать по улице.

Родители его постояли еще некоторое время, а потом отправились в дом. Мать занялась привычными домашними хлопотами, изредка бросая на мужа озабоченные взгляды, но так и не решилась ничего сказать.

Михаил сидел на лавке и мастерил берестяной короб. Работа не ладилась – все валилось из рук. Напрягали укоряющие взгляды жены, испуганные мордашки младших детей, что выглядывали с печки. Но главное – мысли о Ваське. Корову потерял! Корову! Паскудник! А все равно – душа не на месте. Зачем он его послал? Самому надо было идти.

Он отбросил в сторону недоделанный короб, смачно выругался, нахлобучил кепку и стуча сапогами вышел из дому.

По вечерней улице выбрался за деревню. Прошел колхозным полем, где зеленела картошка и, миновав небольшой перелесок с круглым прудиком, Михаил оказался на выгоне. Огляделся – пусто, никого не видать. Легкий ветерок шевелил море цветущего клевера, и белые цветы казались пенными гребнями на зеленых волнах. Огромный багровый шар солнца клонился к закату и уже цеплялся нижним краем за зубчатую кромку далекого леса.

– Васька! – сложив руки рупором зычно закричал Михаил. –  Васька!

И ничего, лишь порскнула стайка птичек, притаившихся в траве, да на мгновение стих стрекот цикад.

– Васька!

Нет ответа.

– Васька!

– Папа…, – далеко-далеко, на пределе слышимости донеслось до Михаила.

– Васька, ты где! – заорал он с удвоенной силой.

– Папа…

Кажется у леса.

– Васька! Я иду! 

И Михаил, не разбирая дороги, через луг, стремглав бросился к виднеющемуся вдали лесу. Из-под ног его веером разлетались кузнечики, шурша травой разбегалась мелкая живность.

Вот и опушка. Михаил, тяжело дыша, остановился и огляделся округ. Никого.

Темнело. Солнца уже не было видно. Среди деревьев обосновался сумрак. Тени причудливо изменяли привычные очертания предметов, делая их похожими на нечто потустороннее и фантастическое. Мрак и тьма осторожно принимали лес в свои объятия.

– Васька, – попытался крикнуть он, но из натруженных бегом легких вырвался лишь придушенный хрип.

Михаил отдышался и уже громче позвал сына:

– Васька!

– Папа, – донеслось из-за деревьев.

Ломая кусты и мелкую поросль подлеска, он, как лось, бросился на голос.

– Папа, – через мгновение голос прозвучал с другой стороны, чуть дальше.

– Васька! – Михаил руками отводил в сторону ветки силясь разглядеть сына. – Стой, где стоишь!

– Папа…, папа, – голос раздавался все дальше и дальше.

Не разбирая дороги, спотыкаясь о корни деревьев и время от времени попадая лицом в липкую паутину, Михаил шел и шел на зов сына. Он ничего не видел перед собой, ничего не замечал – его вел голос, который звал все глубже и глубже в чащу. Для Михаила не существовало ничего, кроме этого голоса.

Опомнился он, когда под ногами ощутимо зачавкало, и при очередном шаге сапог с левой ноги остался в трясине.

«Дрыгва. Водит что-то», – подумал Михаил и трижды сплюнул через левое плечо.

Голос сына продолжал звать откуда-то из далекой топи, в нем появились плаксивые и жалобные нотки.

Однако Михаил вытащил сапог и, не оборачиваясь, побрел в обратную сторону. Когда вышел на сухое и снял сапоги, чтобы вылить набравшуюся воду и отжать портянки, он увидел возле расщепленной ударом молнии сосны отсветы пламени.

– Костер? – удивленно пробормотал Михаил. – Откуда здесь костер?

Недоумевая, он зашагал в сторону мерцающих отблесков огня.

Чем ближе подходил к костру, тем необычнее начинало выглядеть пламя: если вначале огонь имел обычную окраску – от багрового до желтого цветов, то по мере приближения в его языки вплетались ультрамариновые оттенки. И когда он вышел к поляне, на которой весело потрескивал костерок, то увидел, что пламя стало ярко-синего цвета.

Михаил удивленно разглядывал костер и сидящих на поляне. Было чему удивляться.

Возле костра, протягивая руки к синему пламени, сидели двое. Они были именно такие, как рассказывали в старых сказках и как описывали в книгах: свиные рыла, козлиные бородки, копыта, шерсть по всему телу и рога – витые бараньи рога на голове. Оба были здоровые и широкоплечие, что портовые грузчики и были похожи друг на друга, как близнецы. Только один был одноглаз, а у второго был обломан до половины левый рог.

Михаил замер в нерешительности, боясь перешагнуть черту света, отбрасываемого костром.

– Фу! – пошевелил носом одноглазый. – Человечиной завоняло.

Он говорил гундося, словно страдал хроническим гайморитом.

– Чему удивляться? – радостно осклабился однорогий, показав волчьи клыки. – Вон Мишаня стоит, подойти стесняется.

«Черти», – пронеслось в голове у Михаила. Дрожащей рукой он попытался сотворить крестное знамение, а губы помимо воли зашептали «Отче наш».

– Э-э! Не балуй! – испуганно воскликнул одноглазый.

– Да! Перестань, Мишаня. Не надо, – ухмылка исчезла с физиономии однорогого.

Михаил, как завороженный сделал шаг вперед и очутился в круге света от костра. Он продолжал произносить молитву, голос его звучал все громче и уверенней. Черти у костра сжались и прикрылись руками.

– …Аминь! – выкрикнул он последние слова молитвы, и размашисто перекрестил чертей.

И вдруг…

Черти радостно заржали. Одноглазый хлопал себя по ляжкам, указывал на человека пальцем и гнусаво повторял:

– Ну уморил! Ну умора!

Однорогий запрокидывал голову и заливисто хохотал, отчего его козлиная бородка тряслась и раскачивалась. Отсмеявшись, он поглядел на Михаила, и утирая слезы ладонью сказал:

– Ну ты даешь, Мишаня! Ты ж – атеист-коммунист, а молитвы читаешь и крестом направо и налево размахиваешь.

Тот затравленно молчал.

– Да и Бог от тебя отвернулся, – внезапно посерьезнев, произнес однорогий.

– Почему это? – Михаил был несказанно удивлен.

– Что ты ему все объясняешь? – вмешался одноглазый. – Гнут, завязывай. Пора нам уже.

– Погоди, Флок. Мишаня нормальный парень – имеет право знать, – Гнут потеребил козлиную бородку. И обратился к Михаилу. – Ты проходи, присаживайся. В ногах правды нет.

Он приглашающе махнул на место у костра. Михаил на негнущихся ногах подошел к огню и уселся прямо на землю.

– Так почему Господь от меня отвернулся? – он старался, чтобы его голос звучал громко и уверенно.

– А ты, что и вправду не понимаешь? – удивленно изогнул бровь Гнут.

Михаил покачал головой.

– Ну ты даешь! – удивлению однорогого не было предела. – А в сорок девятом чья идея была из церкви скотный двор сделать? Не твоя ли? Это ж надо, из церкви – скотный двор! Не клуб, не библиотеку, а загон для скотины.

– Так это…, – начал было Михаил, но Гнут только махнул рукой.

– А иконы топором на растопку кто рубил? А, Мишаня? – продолжил он. – И ты думаешь, что после всего этого Он, – палец Гнута ткнул в небо. – Будет тебе помогать?

– Да-да, – гнусаво подхватил Флок и согласно закивал.

Михаил понурился.

– Ладно, это дело прошлое, – примирительно произнес Гнут. – Говори, чего тут бродишь? Может, помочь сможем.

Михаил молча достал из кармана кисет и стал сворачивать самокрутку. Получалось это у него плохо – руки тряслись и табак то и дело просыпался.

Глядя на его потуги, Флок забрал кисет и ловко свернул самокрутку, оставив кончик газеты – зализать самому.

Михаил благодарно кивнул, чиркнул спичкой, затянулся и, выпустив облако вонючего дыма, тихо сказал:

– Сына ищу.

– Это Ваську, что ли? – прищурился Гнут.

– Ну да! – встрепенулся Михаил. – Знаешь где он?

– Отчего не знать? Знаю, – однорогий приблизил свое лицо вплотную и доверительно прошептал. – У нас он. Где ж ему быть еще?

– Верни! – воскликнул Михаил, и попытался схватить черта за плечи.

Тот ловко увернулся и глядя прямо в глаза сказал:

– Не могу. Что упало, то пропало.

– Верни, прошу тебя! – Михаил опустился на колени.

Гнут несколько мгновений рассматривал коленопреклоненного, потом повернулся к Флоку.

– Ну что, уважим Мишаню за дела его добрые? – почесывая мохнатую грудь спросил он.

– А чего ж не уважить? Давай уважим, – гнусаво отозвался Флок.

Михаил с надеждой глядел на чертей.

– Только вот, понимаешь, Мишаня, – замялся Гнут. – Если мы отпустим его, то это дело доброе будет. А нам так нельзя. Не по понятиям. Скажи, Флок?

– Да-да, – согласно закивал одноглазый.

– Так что же делать? – Михаил растерянно переводил взгляд с одного на другого.

– Просто отдать не можем, но вот сыграть…, – в руках у Гнута появилась засаленная колода карт.

Михаил сглотнул:

– Можно и сыграть, – осторожно произнес он. – Только во что?

– В «Двадцать одно» – быстро ответил Гнут.

– Только без мухлежа, – попросил Михаил.

– Как можно? – обиженно протянул однорогий. – Мы черти честные. Завсегда только по правилам играем. Скажи, Флок?

– Ага! – радостно загундосил тот. – Помню, в 1812, поручик один…

– Ладно-ладно, – остановил его Гнут. – Не время для воспоминаний. – И обратился к Михаилу. – Ну что? Играем?

– Сдавай, – кивнул тот.

– Для начала на корову, – сказал однорогий. – Чего вылупился? Она тоже у нас. Или тебе животина без надобности?

Михаил покачал головой.

– Сдавай, – повторил он. – На корову, так на корову.

Гнут быстро перетасовал колоду и метнул по карте: себе и Михаилу. Тот осторожно глянул: Дама – это три.

– Еще.

Однорогий дал еще.

Семерка. Плюс три, будет десять.

– Еще.

Однорогий метнул.

Туз! Одиннадцать! Двадцать одно!

– Себе.

Гнут, улыбаясь перевернул карту – десятка. Взял еще одну – еще десятка.

– Хватит, – улыбка не сходила с его физиономии. – Вскрывай.

Михаил открыл карты.

– Ах ты! – в сердцах воскликнул однорогий.

– Да он мухлюет! – гнусаво завопил Флок.

– Заткнись, – бросил ему Гнут. – Мишаня – правильный парень, да и колода в моих руках была – не мог он.

Флок сердито засопел, но ничего не ответил.

– Что ж, корова твоя. Ты ее честно выиграл, – однорогий уже не улыбался. – Играем еще?

– Конечно! – Михаил облизнул пересохшие губы.

Гнут опять перетасовал колоду и метнул по карте.

Михаил открыл свою: восемь.

– Еще.

Девять. Плюс восемь, итого семнадцать. Остановится? Или еще? Михаил старался унять рвущееся наружу сердце. Еще? Или хватит?

– Еще.

Король! Это четверка! Да к семнадцати – двадцать одно! Очко! Он выиграл!

– Себе, – произнес он срывающимся от радости голосом.

Гнут, с каменным лицом перевернул свою карту: туз. Добавил еще. Вскрыл – еще туз.

– Золото! – прогундосил Флок. – Ваша карта бита!

– Погоди, – остановил его однорогий. И обратился к Михаилу. – Что у тебя.

Тот трясущимися руками перевернул карты.

– Очко, – растерянно проговорил он.

Гнут задумчиво потеребил бороду.

– Флок прав – твоя карта бита. Мальчишка остается с нами.

– Погоди, – Михаил ухватил его за руку. – Дай отыграться.

– Нет, – однорогий покачал головой. – Игра есть игра. Без отыгрыша. Проиграл – плати.

Он обернулся к одноглазому.

– Собирайся. Пора.

Флок кивнул и бросил в синее пламя костра щепотку какого-то порошка. Огонь несколько раз мигнул и погас, а на месте кострища образовалась огромная яма, в которой клубился багровый свет.

– Погоди! – закричал Михаил. – Обмен!

Гнут с интересом уставился на него.

 – Обмен, – голос у Михаила дрожал. – Возьми меня вместо сына.

Рожа однорогого расплылась в довольной ухмылке.

– Ну, наконец-то, – радостно воскликнул он. – Я тебе говорил, Флок – он сам согласится. А ты не верил.

– Фигня все это, – буркнул Флок. – Стоило огород городить с картами? Забрали бы сразу, да и всех делов.

– О! Ты не прав! А как же кураж? А как же поглумится, дать надежду? – глаза Гнута сияли от счастья.

Он протянул Михаилу руку:

– Ну, что, Мишаня – по рукам? Обмен?

Михаил машинально пожал твердую, как деревяшка ладонь однорогого черта.

– Что-то я не совсем…, – начал он.

– Я ведь давно тебя ищу, Мишаня. Уже почитай год, – Гнут не выпускал ладонь Михаила из совей руки. – Да все никак не мог встретиться. А сегодня, смотри, какая оказия представилась.

– Все равно не пойму, – Михаил попытался высвободиться, но черт держал его крепко.

– Не поймешь? – голос Гнута утратил всяческое подобие дружелюбия, зрачки его сузились в две горизонтальные черточки, зубы ощерились в жутком оскале. – Забыл? Так я напомню! Бабу Варку помнишь? Знахарку вашу местную?

Михаил растерянно кивнул.

– Так это сестра моя. А ты ее сжег живьем, в собственном доме, – Гнут с силой сжал ладонь Михаила.

У того потемнело в глазах, он охнул и присел.

– Там вся деревня тогда была, – прошипел он, корчась от боли.

– Ага. Деревня, – Гнут цедил слова, продолжая все сильнее сжимать ладонь человека. – А по наущению чьему? Твоему, Мишаня. И ты же первый горящую головню на крышу закинул, ты первый дверь подпер и окна заколачивать начал. А остальные уже потом подтянулись. Вставай!

Черт рывком поднял Михаила на ноги и подтолкнул к багровой яме.

– Погоди, – просипел тот. – А сын? А как же Васька?

– Я свое слово держу, – Гнут высокомерно вскинул подбородок. – Я честный черт.

И он пинком отправил человека в багровую бездну.

Больше Михаила никто и никогда не видел. Жена и дети не дождались его ни в тот вечер, ни на следующий, ни через неделю, ни через год – никогда.

А люди судачили разное.

Одни говорили, что утоп он в болоте. Другие, что задрали его дикие звери. Третьи, что сбежал он с любовницей от жены и пятерых детей, в город. Но никто не мог даже и представить себе, что на самом деле приключилось с Михаилом в тот летний вечер.

А корова? А Васька?

Васька был дома уже через час. Звездочку он нашел быстро – бестолковая скотина заплутала на околице, и безуспешно ломилась в чужие ворота, оглашая грустным мычанием деревенские сумерки.

Бывает такое.

И ведь бывало. И не только в просвещенном XIX веке и в индустриальном XX, но может случится и в XXI – веке интернета и новых технологий.

Надо помнить, что есть такое народное поверье – не заходить в лес на закате, ибо в этот час грань между мирами очень тонкая. И можно встретить нечисть разную, вышедшую на охоту за человеческими душами.