Эвелина АЗАЕВА. Иранская рапсодия

Повесть / Илл.: Иранский художник Мортеза Катузиян(?)

 

Красивая и смелая

Дорогу перешла

Черешней скороспелою

Любовь ее была.

/Из песни, которую пела Анна Герман, 1976./

 

Хадиджа отложила книгу и взглянула в раскрытое окно на абрикосовые деревья. Совсем еще хрупкие, они уже буйно цвели и благоухали. Муж Али посадил их сразу после свадьбы, пять лет назад. И абрикосы уже плодоносят. Для Хадиджи этот сад – символ её любви.

Молодая женщина внезапно почувствовала приступ тошноты и, чтобы превозмочь его, высунула голову из окна, вдохнула побольше весеннего воздуха. Обычно в Хорасане в конце апреля уже жара, а тут – свежо. Наверное, потому, что утро. Солнце ещё распалится к обеду.

Если бы кто-то мог видеть сквозь гущу белых абрикосовых соцветий, а также через высокий забор, окружающий дом, он узрел бы смуглое круглое личико, большие тёмные глаза, чёрные брови, чуть сросшиеся на переносице, и полные губы. Хадидже часто говорили, что она похожа на девушек с картин – у неё классическое персидское лицо. Она опускала глаза. Смущалась, когда слышала комплименты.

Сама не знала красива она или нет. Люди хвалили, но кто знает, может льстят. Отец Хадиджи – богатый человек. Владелец шести магазинов. Успешный торговец. Продает ковры ручной работы – лучшие в провинции Хорасан, которая сотни лет слывёт центром ковроткачества.

У отца большие деньги, и он дал Хадидже образование. Сначала она ходила в школу-четырехлетку, потом учителя приходили к ней на дом. Отец считал, что девушке из порядочной семьи лучше учиться дома. И дочь не сопротивлялась. Учителя ей достались хорошие, они пристрастили её к чтению, к музыке. Особенно она любила стихи Низами, Фирдоуси, Хафиза... Читала на фарси и на арабском. И когда вышла замуж в восемнадцать лет, не перестала читать. Даже сейчас, когда ей уже двадцать три, и у неё трое дочерей, за которыми глаз да глаз, и она снова беременна, Хадиджа находит минуты чтобы читать. Хотя дел по дому много. Но, наварив плова, убравшись, поиграв с детьми и уложив их спать, женщина открывает книги.

 

...Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:

«К устам её нежным устами прильни на мгновенье».

Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,

Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья.

 

О любви читать – это интереснее всего. Но и больнее всего. Потому что Хадиджа не понимает, что происходит... Муж, которого она любит больше всего на свете, в последнее время охладел. Али – доктор. Он очень занят, она понимает. Но раньше у него было для неё много времени, а разве он не был доктором?

Он закончил университет, отработал четыре года, и только тогда посватался. Он всегда много работал. Но у него всё-таки было для неё время. А сейчас пропадает на работе с утра до вечера. Придет – вежливый поцелуй, прохладное: «Как дела?» Всё больше расспрашивает о детях, а о ней, Хадидже – не спрашивает. Иногда лишь, опомнится: «Как себя чувствуешь?»

Плохо чувствует. Токсикоз. Опухла. Но самое скверное – тревога поселилась в душе. Предчувствие, что надвигается что-то тёмное, страшное, необоримое. Хадиджа успокаивает себя: вот родит, и страхи пройдут. Но где-то в глубине души она не верит... Есть незаметные на глаз других людей вещи. Но ей, влюбленной, видные.

Стал спать отдельно – якобы чтобы не вредить беременности. А раньше, в три другие беременности, спали вместе до самых родов. И это было самое счастливое время. Хадиджа иногда просыпалась раньше мужа и любовалась им: светлая кожа, чётко очерченный профиль, чуть впалые щеки. Закинутые за голову сильные руки.

И вот, ушел из её спальни... Может, она стала слишком толстой? Хадиджа в который раз осматривает себя в зеркало. Ну да, располнела. Но раньше-то, в другие беременности, было то же самое! А ещё муж стал смеяться часто, приходит с работы весёлым. С чего бы там смеяться, если к нему все с болячками идут?

Нехорошо на душе у Хадиджи. Всё чаще она украдкой плачет, всё чаще срывается на детей. Всё чаще забывает про стоящий на плите рис, и он внизу, на дне кастрюли, зарумянивается. Превращается в желтую корочку – тахдиг. Которую муж любит. И которую вообще все любят. Но Али не знает, что Хадиджа так часто радует его этой корочкой не оттого, что знатный кулинар, а оттого, что когда готовит, мысли её – далеко.

И его глаза – далеко, когда она всё же напросится на его ласки, усядется рядом на диван. Муж обнимает, целует, но в глаза не смотрит, и быстро переходит на посторонние разговоры, встаёт, берет ребёнка на руки... Хадиджа уже проверяла. И каждый раз так. Сидит с ней, ласкает секунды. Потом непременно находится какое-то дело.

«Тебе кажется, – говорит мать. – Ты беременна, и он просто боится навредить, прижать тебя как-то не так. Зачем бы он женился на тебе, если бы не любил?» Странные мысли приходят в голову Хадидже в последние дни. Дикие. Вдруг вспомнилось, что её отец в качестве приданого передал зятю большой ковровый магазин. Али работает хирургом в больнице, а в магазине торгует теперь его отец. От ковров хороший доход. Али был очень рад подарку.

Нет, нет, нельзя так думать. Это гнусно. У Али прекрасное сердце. Благородное, чуткое. Он очень умный. Он и без неё зарабатывает хорошо, доктор в Иране – уважаемая профессия. И женился он потому, что оценил её, Хадиджу, по достоинству. Пусть она смуглее, чем хотелось бы, пусть полнее, чем нужно, но она любит его всем сердцем и делает всё, чтобы он был счастлив. И он тоже, конечно же, любит её, просто устает на работе! Нельзя быть мнительной.

Хадиджа смотрит на портрет мужа, стоящий на тумбочке у кровати, и слёзы выступают у неё на глазах. А что, если с ним что-то случится? Она не переживет! Или если он её разлюбит? Об этом страшно и помыслить. Нет ничего горячее его объятий, нет ничего слаще его губ. И умнее она никого вокруг не знает, и... О, Аллах, он даже двигается как никто. Высокий, статный, грациозный, как ягуар. Хадиджа любуется каждым его движением: как ест, как отдыхает, развалившись на диване, как подзывает к себе еле заметным жестом... Шах и Аллах. Как могут женщины изменять мужьям?!

...Да что же это такое? Чем меньше она видит любви в нем, тем пуще разгорается пожар в ней. Каждый день она уже не живет, а только ждёт вечера чтобы увидеться с ним, заглянуть в глаза, и – она надеется на это – увидеть, что она всё придумала, что он любит по-прежнему.

– Мама! – кричит одна из дочерей, и Хадиджа, быстрым движением утерев слёзы, бежит к детям. По пути думает, что нельзя быть всегда унылой, надо выглядеть весело и беззаботно, а то муж, чего доброго, и вправду разлюбит.

 

Через полгода

 

Когда Хадиджа вернулась из роддома, в доме уже была Она. Хадиджа сначала не поняла кто это, подумала, родственница мужа приехала. Растерянно поздоровалась. Али суетился, укладывал новорожденного в кроватку, в глаза не смотрел. Потом отвёл Хадиджу в спальню и сказал:

– Это Арзу, моя вторая жена. Я хотел тебе рассказать...

– Что рассказать? – ноги подкосились и Хадиджа села на диван. – Меня всего неделю не было... Когда ты успел?.. Как? Нужно же мое разрешение...

И тут она вспомнила, что муж перед тем, как она уехала в роддом, принёс бумаги, обещал потом объяснить, что это, и она, не читая, подписала. Выходит, подписала разрешение на то, чтобы он второй раз женился. Она была настолько потрясена, что не могла говорить. Лишь ощущала, как по телу покатился пот – струйками сбегал из-под набухшей молоком груди вниз.

– Выйди к ней, нехорошо так, – говорил кто-то голосом Али. – Мы теперь живем все вместе, не надо с самого начала создавать конфликт. Я не бросил тебя, я твой. Наши дети с нами. Нет никакой трагедии. Наша вера позволяет...

Но Хадиджа так и не вышла в тот день из своей комнаты. Она заперлась в ней с новорожденным, плакала, сопоставляла. И ведь никто ей не сказал! Ни её родители, ни его. Неужели не знали? Или пожалели беременную?

Она так устала в тот день от слёз, что ещё в обед мучительно захотела спать. А лучше бы даже уснуть и не проснуться. Но мальчик в кроватке всё плакал и плакал, и его надо было кормить... К счастью, заботу о девочках Али взял на себя. За дверью не было слышно привычного детского шума. И Хадиджа вставала той ночью только к малышу. Она кормила его грудью, смотрела на него, ненасытного, и нехорошее чувство шевелилось внутри: это он, мальчик, принёс горе. Он и сосок её кусает до боли потому, что недобрыми силами послан. Без него муж любил её, любовался ею. Беременная девочками, она сохраняла красоту, а с этим, четвертым ребёнком, располнела, опухла, и вот результат – муж привел другую.

Хадиджа с детства слышала от женщин, что дети приносят в дом счастье или беду. Все верили в это. И она сейчас убедилась, что поверье – правильное. Хосров – так она назвала мальчика, в честь царя, героя поэмы «Шахнаме», – привёл в дом соперницу. Расхотелось держать его в руках, не хотелось кормить. Хотелось, чтобы он пропал вместе с новой женой, и всё вернулось на круги своя.

На второй день молока у Хадиджи стало меньше, на третий оно пропало совсем. И Али созвонился с родственницей из деревни, которая недавно тоже родила. Та ответила, что приехать к ним не может, но может взять их ребенка на воспитание пока он сосет грудь. Договорились о цене. И Али отвез младенца в деревню. Думали, на год. Но оказалось, на шесть лет.

Всем не до него было...

 

***

 

Хадиджа больше не читала. Она наблюдала за происходящим вокруг, удивлялась и ужасалась. Снова и снова убегала в свою спальню, плакала. В голове всплывали строчки любимой поэмы:

 

Увидела: вселенная темна, –

Ей стало страшно, съежилась она,

Почти погас венец её державы, –

И стынет воздух ночи – пыльный, ржавый.

Ночь, двинув войско, с пологом пришла,

Что был черней вороньего крыла.

 

 

Вспомнила как-то, что можно погадать по стихам Хафиза – так многие делают, это обычай. Просто открыть на любой странице его поэму, и какие строчки увидишь, то тебе и будет.

Дрожащими пальцами раскрыла томик стихов, очень хотела увидеть обнадеживающее. Но открылось:

 

Вошла в обычай подлость.

В мире нету

Ни честности, ни верности обету.

 

Захлопнула книгу и пошла варить на всю семью. Арзу, новой жене, семнадцать лет, и она не умеет готовить.

 

Старшая жена. Из детства Хосрова

 

Хосров помнит себя шестилетним. Как гулял по двору приёмных родителей, которых считал родными. Во дворе копошились индюки, куры, утки. Игрушек детям не покупали, семья еле сводила концы с концами. Ели в основном лепешки с чаем и рис, перемешанный с кишмишем, а также фрукты, благо в саду росли груши, виноград, айва, персики.

Как ни пытался вспомнить уже выросший Хосров ласку приёмной матери, не мог вспомнить... Зато осталось в памяти, как его увезли в незнакомый большой дом в Мешхед. Однажды в деревню приехал красивый, чисто одетый мужчина, и сказал, что он его, Хосрова, родной отец, и пора ехать домой. Мальчик удивился, не хотел уходить со своего двора, но никто не спрашивал.

Хосров помнит, как он плакал в машине, просился назад, а новый папа его успокаивал, говорил, что в Мешхеде его любят и ждут. Родная мама ждет, и зовут её Хадиджа. И там много машин, высокие дома, и жить гораздо интереснее, чем в деревне.

Новая мама вышла к Хосрову и с любопытством на него посмотрела. Потом взяла на руки и занесла в дом. Он хорошо запомнил этот момент. Потому, что потом всего лишь раз она брала его на руки.

Мальчика представили большой семье. Там было две женщины – Хадиджа и Арзу, и четыре девочки. Младшую, трехлетнюю Мехри, Хосров полюбил. Она была очень милая – с пухлыми щёчками, везде ходила за ним следом, и с ней было интересно играть. Дети стали неразлей вода.

Маме это почему-то не нравилось. То сама, то через старших детей, она звала Хосрова на свою половину и шептала зло: «Не играй с ней, у тебя свои сестры есть!». Хосров говорил: «Они большие, а Мехри маленькая. Я хочу с ней играть», но мама отправляла его то есть, то спать, то на базар.

О, базар! Большой, а тогда казавшийся Хосрову огромным, нескончаемым, он стал его вторым домом. Мальчика вскоре после того, как он приехал, стали отправлять за покупками, научив, как купить спелый арбуз или дыню, как выбрать лучший кусок мяса, как торговаться. Вскоре все торговцы знали смышленого Хосрова. Угощали орехами и сладостями. А он ел, а часть приберегал для Мехри. И как же сердилась мама, когда находила его заначки. Строго спрашивала: «Надеюсь, ты для своих сестёр приберег?» Подчеркивала «своих».

Хосров молчал, и мама, поняв для кого гостинцы, в сердцах отправляла его в комнату – сидеть, и не выходить оттуда. Он наказан.

Так Хосров научился умалчивать, юлить и лгать. Лгать этой злой, вечно хмурой женщине, которую он так и не смог назвать мамой. Отца называл папой, а эту – тетей Хадиджой. Вначале мальчика за это ругали, потом махнули рукой...

Отец был ласков с Хосровом. Он дарил игрушки, возил на плечах. Мальчик быстро привязался к нему. Ласкова была и тётя Арзу. Она часто давала пасынку деньги и посылала в магазины то за тем, то за этим, а потом брала покупки и всегда хвалила ребенка, гладила по голове. И Хосров привязался к ней, стал прибегать на её половину чтобы получить задание, выполнить, и быть обласканным. А Арзу усаживала его рядом и расспрашивала: что говорится на половине Хадиджи, кто к ней приходил, зачем... Потом трепала за волосы, целовала в макушку, и отпускала.

О, как страшна была расплата за эту небольшую ласку! Какой позор его ждал!

Однажды Хосров услышал, как взрослые кричат друг на друга, ругаются. Он замер в коридоре, боясь выйти в гостиную, где происходило непонятное. Потом отец позвал его.

Глаза Али метали молнии, когда мальчик вошёл. Отец строго спросил: «Ты зачем всё доносишь Арзу? Ты, сопляк, сплетничаешь, как женщина! Из-за тебя мы перессорились!» Он ещё что-то говорил, все смотрели на Хосрова с укоризной, но он не понимал за что, он только чувствовал, как по его ногам растекается тёплая влага, и было очень страшно.

– Вон отсюда! – сказал отец. – На глаза мои не показывайся!

И Хосров побежал в спальню, забился в угол и плакал. С тех пор он часто писался по ночам, но его не ругали, а молча меняли простыни. И даже возили к детскому врачу, который прописал таблетки.

В те дни мальчик понял, что когда тебя зовут, гладят по голове и говорят, что любят – это не искренне. Арзу не защитила его и совершенно охладела с тех пор, как он перестал быть у неё на посылках. Она перестала его замечать, хотя он пытался поймать её взгляд, и хотел услышать объяснение: почему она его расспрашивала, зачем ей это было надо, и почему так разозлился отец.

Пожалел его только папа. В очередной раз, когда родители обнаружили утром мокрую простыню, отец прижал мальчика к себе и сказал: «Прости». И обнимал, целовал, и говорил, что любит своего единственного сына больше всех на свете. А Хосров даже не плакал, а просто выл, обняв отца за шею. Он выл оттого, что его отпускала обида, и от переполняющего душу счастья.

В этот момент он понял, что за отца можно и жизнь отдать. А женщины – лживы и жестоки. Никого они не любят, кроме себя. Папа же любит всех без разбора – и Хадиджу, и Арзу, и всех детей. Он – как солнце, которое светит всем.

 

Девушка из фильма

 

Если хочешь искалечить свою жизнь, приведи в дом вторую жену. Такое слышал Али от мужчин старше себя. Но он не думал об этом, когда влюбился в юную Арзу. Девушка была необыкновенно хороша. Беленькая, как молоко, голубоглазая. Хоть и иранка, а похожа на американскую актрису Грейс Келли. И весёлая, смешливая, кокетливая.

Али не встречал таких девушек. Только мечтал о них, когда по телевидению показывали советский фильм «Как закалялась сталь». Главная героиня была со светлыми глазами и волосами. О такой мечтали он и его друзья. И дед его, когда шёл фильм, тыкал пальцем в экран и говорил, что у него была такая русская любовница. В молодости. Мог бы и не говорить, это знала вся махалля, дед хвастался своей интрижкой уже полвека.

Хадиджа – совсем не такая. Она обычная девушка, домашняя, заглядывающая в глаза, потерявшая себя в любви к нему. И ещё – слишком серьёзная, книгочейка. Арзу же – бесшабашная. Она манит, дразнит, смеётся над ним, взрослым мужчиной. С ней легко.

Сначала он не думал об Арзу серьёзно, но потом его так захватило, что остановиться не смог. Влюбился как мальчишка, хотя в тридцать лет можно было бы и поостеречься. Уже и представить себе не мог жизнь без Арзу. Нужны были эти смелые ручки, эти подставленные розовые губы, это позволяющее ему многое, но не всё до конца, дразнящее юное тело.

 

...Ради родинки смуглой одной,

одного благосклонного взгляда

Я отдам Самарканд с Бухарой

и в придачу богатства Багдада!

 

Подумал, что надо развестись и жениться на ней. Но развод – это позор. Да и куда отправить Хадиджу, у которой никакой профессии? К её родителям на иждивение, с четырьмя детьми? Родители её богаты, и, конечно, прокормят, но люди будут пальцами в него, Али, тыкать: жену с детьми из дома выгнал. Да и любит он своих девчонок, ему собственные родители голову оторвут за то, что их бросил. Можно, конечно, оставить детей себе, что и делают большинство мужчин Ирана, и суд их почти всегда поддерживает, можно вернуть одну Хадиджу её родителям. Но ведь детям без матери будет плохо, и ему с Арзу придется тяжело.

А главное – калым надо будет выплатить. Перед свадьбой с Хадиджой, как принято, заключили договор, что в случае развода муж выплатит жене большую сумму. На неё квартиру в Тегеране можно купить. Денег таких у него нет, но мужчины обычно подписывают всё, что угодно, чтобы жениться. Кто верит-то, что будет разводиться? Разводы в Иране – дело нечастое. Стыд это. Хотя шах всё больше перенимает моду с Запада, и, кто знает, что здесь скоро будет?..

Глупо он, Али, поступил, что подписал. Хадиджа была влюблена, и вполне могла согласиться на какую-нибудь романтическую запись в договоре, как некоторые делают. Например, что при разводе он подарит ей тысячу роз... Так записывают девушки, которые доверяют своим избранникам. Показывают, что при разводе не собираются их разорять. Но родители Хадиджи, торговая косточка, настояли на записи о настоящей выплате. Они бы не дали обвести дочь вокруг пальца. И этих денег у Али сейчас нет. А если не заплатишь положенное после развода – в тюрьму угодишь.

Опять же, надо будет вернуть отцу Хадиджи ковровый магазин. Так принято – при разводе возвращать приданое.

Не было, не было у Али никакого другого выхода, как привести вторую жену в дом! Встречаться с ней на стороне её родители не позволили бы. Да и не мог он представить, чтобы Арзу потом досталась кому-то другому! И никакой он не подлец, как пытается его представить Хадиджа. Он не бросил её с детьми, как обеспечивал, так и обеспечивает. И не бегает на сторону к любовнице, а привёл вторую жену в дом, как порядочный мусульманин. Зарегистрировал брак.

Конечно, Хадидже больно, она переживает. Но куда она денется, смирится. Что делать, если он, Али, её больше не любит? Да и не любил. Просто неплохая она девушка, и выгодная партия. Только сейчас он понял, что такое настоящая любовь. Это когда сердце горит, когда только и ждёшь окончания рабочего дня и сладких минут с этой девчонкой! О, Аллах, какая она бесстыдница. Хадиджа – стыдливая, ждущая его ласк, робкая, а эта – шайтан. Али и представить себе не мог, что такая красотка будет резвиться с ним в постели. Даже смотреть на неё – наслаждение.

Почувствовав нестерпимое желание, он закрыл свой кабинет и отправился домой. К Арзу.

 

Когда это кончится?

 

Первые месяцы жизни «втроём» были ужасны. Изо дня в день повторялось одно и то же...

На половине Хадиджи крик:

– По традиции положено, чтобы ты вторую жену в другом доме поселил! Она издевается надо мной, как ты не понимаешь?

Али зол, но сдерживается.

– У меня не столько денег, чтобы купить второй дом. А ты лучше бы перестала подглядывать, подслушивать и завидовать. Детьми бы лучше занималась. Хосров в соплях...

Хадиджа заливается слезами:

– Она вечером красится, наряжается – специально передо мной, чтобы показать, что ты будешь спать у неё. И утром выходит как победительница! Она ухмыляется, ходит мимо моей двери и песни поёт! Ненавижу тебя!

Самое страшное, что Хадидже в этот момент, когда она ругает мужа, хочется повиснуть у него на шее, обнять, покрыть поцелуями – так она соскучилась. Уже нет никаких сил блюсти гордость, ведь пока он спит в постели Арзу, у неё нет шансов вернуть его. Что она только ни делала – отбеливала лицо простоквашей, заказала себе духи в Америке – её брат туда ездил, каждый день одевалась  дома как на выход, и всё бесполезно... Хоть один разок пришёл бы к ней ночью Али, и она показала бы ему что значит настоящая любовь, не может быть, чтобы сердце его не дрогнуло!

 

Сокровища души моей – всё те же, что и были.

И тайна, и печать на ней – всё те же, что и были.

Я тот же задушевный друг, немного захмелевший

От запаха колец-кудрей – всё тех же, что и были!

Я не прошу рубинов в дар и россыпей жемчужин:

Скупцы не сделались добрей – всё те же, что и были.

Твои уста, чей алый цвет моей окрашен кровью, –

Всё те же, сколько кровь ни пей, всё те же, что и были!

 

Как часто вспоминает Хадиджа их, Али и Арзу, первую ночь в её доме. Не пожалел он первую жену, в тот же вечер удалился в спальню к этой белоглазой. Хадиджа тогда, наревевшись за день в комнате, где осталась с грудничком, выглянула в коридор, и увидела, как соперница пошла в душ. Потом Али... Потом они скрылись за дверями спальни.

Полночи она не могла уснуть, ей казалось, любовники все делают у неё на глазах. Так явственно она видела Али, так явственно чувствовала его запах, слышала его шёпот. Она знала, как он подзывает к себе, что делает сначала, что потом... И только забудется Хадиджа тяжким сном, как Хосров начинает плакать. Покормит его мать, и снова вспоминает, что там, за стеной, сплетясь телами, спят двое. Или не спят...

Еле сдерживается Хадиджа, чтобы не застонать.

 

Если меж пальцев ушли наслажденья – значит, ушли.

Если могли мы терпеть униженья – значит, могли.

Если гнетёт нас любви тирания – значит, гнетёт.

Если насквозь нас прожгли вожделенья – значит, прожгли.

Если терпенье – значит, терпенье, стойкость в любовной игре!

Если снесли мы такие мученья – значит, снесли.

 

 

...На другой день за завтраком она молчала. Кормила детей, накладывала еду в тарелку этим двоим, как служанка, незаметно взглядывая на них. И не видела ни смущения, ни жалости к ней. Только счастье и довольство собой. У обоих.

Удивлялась: как жестоки бывают люди к бывшим возлюбленным! Как странно, что та, кого ты целовал-миловал ещё месяц назад, сегодня льёт слезы пред тобой на коленях, а у тебя в душе ничто не шелохнется! Хадиджа смотрит на Али и понимает: значит, так бывает. Что любовь будто волной смыло с души. Ни песчинки не оставило.

Но ведь должна остаться хотя бы жалость! Вот просто жалость, как к любому страдающему человеку! Как к больной собаке! Как к дервишу, протянувшему руку за куском хлеба! Разве могла бы она, разлюбив Али, привести в дом чужого мужчину и уйти с ним в спальню, зная, какие страдания это доставило бы мужу? Можно ведь было отослать её за покупками на базар, и тогда? Зачем же при ней?

Ах, да, они же поженились надолго... Или навсегда... Каждый раз не напрячешься...

Но хоть бы вначале...

Насчет белоглазой Хадиджа не удивляется. Маленькая дрянь. Сидит за столом, как гостья, спокойно ждет, пока Хадиджа положит ей в тарелку еду. На кухне гостья, а в спальне мужа – хозяйка. Удобно.

Вот Хадиджа делает слишком резкое движение и большая железная ложка, которой она наливала детям абгушт – мясной суп с горохом и помидорами, падает.

Белоглазая смеётся и смотрит на Али. Дескать, неуклюжая у тебя старая жена. Тот смущённо улыбается.

Хадиджа стрелой бежит из кухни куда глаза глядят. Через минуту понимает, что оказалась в абрикосовом саду. Который уже не цветёт и плоды собраны. Дальше его ждет только долгий зимний сон. Голые тонкие ветки в белое хмурое небо. Хадиджа уходит как можно дальше и думает, что жаль, жаль, что сад скоро закончится. Ей бы хотелось идти и идти километры от этого дома и этих жестоких, странных, чужих людей.

Но дети...

Все эти месяцы она думала о том, чтобы развестись. Но как? Её родители против. Жалеют дочь, но не хотят сажать пятерых человек на свою голову. Мать сказала: «Терпи». Ради детей. Их-то он не разлюбил. Да и самой разве сладко будет? Разведёнку с таким выводком кто возьмёт? И без детей разведённая – второй сорт, а с четырьмя ребятишками и подавно никому не нужна. И внебрачные отношения не заведешь – позор. Нет, говорит мать, уж лучше мужней женой быть. Зачем Али от забот и трат освобождать? Глядишь, он со временем образумится и начнёт уделять первой жене внимание... Всякое в жизни бывает. Вторая-то жена оступиться может. Ты, главное, жди, не опускай руки, посоветовала мать.

– Мама, ты посидишь с детьми, я могу пойти учиться, профессию получу, буду кормить семью, – просит Хадиджа. У неё есть знакомые женщины, которые получили высшее образование, работают.

– Ты не знаешь, что такое работать, – вздыхает мать. – Детей не будешь видеть. Вырастут без отца и матери. Разве это правильно? А негодяй твой будет как сыр в масле кататься: освободился от пут... Не надо ему такой подарок делать. Пусть работает, пусть мучается от ваших ссор. А ты жди. Не может быть, чтобы белоглазая ошибок не допустила.

Они обе не говорят о том, что больше всего их волнует: у отца в Иране намного больше прав на детей. И, скорее всего, суд отдал бы трёх девочек и мальчика ему, а не Хадидже. Потому что у неё нет работы, образования. Отец Хадиджи богат, и может, конечно, взятку сунуть, что сплошь и рядом в судах. Но всё равно будет судебная битва и приоритет почти всегда за отцом. Просто потому, что он мужчина. И судьи все – мужчины. И правители – мужчины. Да и что выиграла бы Хадиджа? Право сесть своим родителям на шею со всем своим выводком?

 

Арзу, глупышка...

 

Через три года после замужества Арзу родила девочку – Мехри. Что значит – любовь. Любовь, которая у Арзу с Али так и цвела. И продолжалось это долго... Три года до рождения ребенка, да ещё год после. Кому-то, может, это и не срок. А для Хадиджи – пытка, вечность.

Но капля камень точит. И Али, попавший между двух молодых жен, каждая из которых не хотела уступать, стал уставать. Скандалы стали привычными в их большой семье. Женский плач – постоянным. Всё чаще плакала Арзу. Всё меньше – Хадиджа. Слёзы соперницы придавали ей сил. Арзу плакала, хотя Али был верен ей, и с тех пор, как привел её в дом, ни разу не ночевал у Хадиджи.

А ведь это противоречит мусульманским законам. Али живет в Мешхеде – священном городе шиитов, где находится могила великого имама Резы. В честь которого ему и дали имя Али-Реза – таково его полное имя. По законам мусульманства, муж должен уделять обеим женам ласку в равной степени. Но разве это возможно? Али думал над этим. Разве можно одновременно любить обеих женщин? Нет, любовь совершенно точно влечёт за собой верность. Даже если её не требуют с тебя, ты сам не хочешь, не можешь делить ложе с другой женщиной. Всё противится в тебе, всё протестует.

Иногда ему было жаль Хадиджу, и он мог бы... Но у женщин длинные языки. Ясно, что Хадиджа всё тут же выпалит Арзу. И его нынешняя, большая любовь, даст трещину. Али не хотел рисковать этой любовью.

И тем не менее, хоть Али и любил Арзу, первый пыл к концу четвертого года совместной жизни стал остывать. Не без стараний Хадиджи, Али заметил, что вторая жена капризна, своевольна, действительно жестока по отношению к первой, не любит его старших дочерей, постоянно жалуется на них... Али стал ругать Арзу. Она реагировала бурно: бросала, разбивала вещи, не разговаривала с ним по нескольку дней.

Немалую роль в их разладах сыграло и то, что Али, с тех пор как женился во второй раз, пришлось работать больше. Он пропадал на работе днями и ночами, и это тоже наложило отпечаток. Он смертельно уставал. Ночные забавы с Арзу стали редки. И она постоянно дулась на это и спрашивала: «Ты меня не любишь?»

Али как-то подумал: а Хадиджа не пристает с этим вопросом. И посмотрел на первую жену с благодарностью. Отметил про себя, что на её половине всегда чисто, тихо, еда приготовлена. Стоит войти, и перед тобой красный, пахучий чай в хрустальном стакане, пахлава. Девчонки подросли, и с ними стало даже интересно разговаривать. Так и льнут к отцу. Придешь с работы, они на тебя как обезьянки на пальму взберутся, и обнимают, целуют. Хорошо Хадиджа детей воспитывает! Могла бы настроить против отца. Не стала...

У Али нет к ней чувств как к женщине. Тело его тянется к Арзу. Но он стал ценить Хадиджу. За её к нему любовь, которая, он видит, не прошла. За терпение. За заботу. За то, что снова читает книжки и ему вечером пересказывает. Арзу же может говорить только о любви и обсуждать покупки. То, что раньше Али принимал за черты юности, стало казаться ему глупостью.

 

Седьмой год в «треугольнике»

 

Когда Арзу родила Мехри, чувства её с Али ещё горели. Странным образом, рождение ребенка не укрепило их, а, напротив, стало отдалять. Нет, Али любил её, она это видела, но просто на её половине стало меньше смеха, беззаботности, больше детского плача. Если она хотела пойти с мужем погулять, всегда надо было брать с собой дочку – Арзу боялась оставить младенца с Хадиджой.

Иногда Арзу подбрасывала Мехри своим родителям, но это получалось нечасто – то Али занят, то её родители, то у девочки болит животик... И, тем не менее, ещё через три года Арзу родила второго ребенка – сына. Назвали его Мехрдад (дар божий). В Иране есть традиция называть детей на одну и ту же букву. Хадиджа назвала своих детей: Хедие (подарок), Хасти (жизнь), Хенгаме (жемчужина, чудо), Хосров. Арзу назвала своих Мехри и Мехрдад.

Со вторым ребёнком счастье побежало из спальни Арзу быстро-быстро... Али совсем перестал заходить. Придет с работы, посидит у Хадиджи, та – хитрая, подлая! – накормит его, напоит, и он идёт спать. Причём, в третью комнату, где не плачет по ночам маленький Мехрдад.

И теперь уже Хадиджа утром выходит на кухню и ухмыляется, глядя на Арзу. Повеселела. А что, спрашивается, ты веселишься, думает Арзу. Всё равно он с тобой спать никогда не будет. Всё равно любит меня. А на тебе, толстой, женился из выгоды. Настоящая же его любовь – я. Да, он устал. Но это пройдет. Вот подрастет Мехрдад, и Али вернется к Арзу в спальню...

Старые деревья, яблони – символы тоски, заглядывают в комнату Арзу через большое окно и стучат ветками. Кажется, они говорят:

– Ах, маленькая Арзу! Тебе нет и двадцати пяти, и ты ещё не знаешь, что с уходом мужа из спальни семейная жизнь дает огромную трещину! Даже если супруги продолжают любить друг друга... Гораздо труднее договариваться с человеком, с которым тебя не связывает общее наслаждение. Куда труднее понимать его, прощать. Ещё труднее мириться. Если вы спите в одной постели, то долго блюсти свою гордость и молчание не сможете, волей неволей сольётесь. А вот если в разных комнатах... Всегда возникает вопрос: кто к кому придет первым? Кто покорится? И покоряться будет всегда кто-то один – кто уступчивее, или кто больше любит. А тот и уступчивее, кто больше любит. Но вот это постоянное унижение непременно будет раз за разом выстреливать днем, пружина будет выпрямляться...

– Оставшись без «ночного Али», ты, Арзу, опустилась на несколько ступеней в тот зиндан, в котором сидит Хадиджа, – стучали в окно яблони. – И спуск этот может продолжиться, если ты сейчас же не вернешь мужа в свою постель...

Но Арзу не понимает языка деревьев. Она не слышит их предостережений и советов, и только жалеет любимого. Она любит его страстно, всей душой и всем телом, не меньше, чем Хадиджа. И понимает, что ему надо выспаться перед рабочим днем. А потому позволяет ночевать в одиночку в третьей комнате. На нейтральной территории. Только на всякий случай ночью ходит то в туалет, то воды попить – проверяет не пошёл ли он к «караче».

«Карача» – чернавка, так она называет про себя первую его жену. А иногда, в ссорах, она произносит это слово вслух.

 

Из детства Хосрова

 

Как ладно устроен мир! Как продумана каждая мелочь! Которая вовсе и не мелочь... Детям вот дан не ум, а умишко. Чтобы они не понимали многого плохого вокруг себя, а, стало быть, не переживали. Чтобы видели и понимали только хорошее – любовь, радость, игрушки, развлечения. А зависть взрослых дети не видят, а их подозрительность и ревность – не замечают, и равнодушие не распознают.

Это система, позволяющая миллионам детей, находящихся часто не в самых благоприятных условиях, всё-таки вырасти, окрепнуть, и остаться психически здоровыми.

Вот и Хосров c Мехри... Они не замечали проблем в семье. Играли целыми днями, и в основном на улице, вне дома, наполненного страстями. Дети так крепко сдружились, что уже никто больше их не шпынял за это. С утра до ночи носились по садам и бахчам, вдвоём ходили на базар и по магазинам, строили шалаши, наряжались в материнские платья и устраивали домашний театр. Показывали спектакль Арзу, показывали Хадидже...

Мать... Она кормила Хосрова, купала, укладывала спать. Хвалила и наказывала. Но не целовала и не обнимала. Ласкал его только папа. Иногда прижимали к себе старшие сёстры. Хосров считал, что мама – злая. Но никому о том не говорил. Печальный опыт научил держать язык за зубами. Однако, когда вырос, самое лучшее воспоминание детства у него всё же было о маме.

Однажды, когда ему было восемь лет, он заболел – аппендицит. Папа в это время был в командировке в Тегеране, Хосров с мамой доехали до больницы на автобусе. А когда прооперировали, врачи сказали, что через несколько часов ребёнка можно забрать. К тому времени наступила ночь и автобусы не ходили. Мама могла бы оставить мальчика в больнице и забрать наутро, но она почему-то взяла его на руки и понесла домой.

– Оставьте, – говорила медсестра.

– Нет, нет, – отказывалась Хадиджа, примериваясь как ей лучше взять сына, чтобы и сумка не упала, и нести было сподручнее.

Хосров в восемь лет на вид был пятилетним – маленький, щуплый. Сказались, наверное, первые годы жизни на лепёшках и чае. На всю жизнь запомнилось ему это сладкое ощущение: мама несёт его на руках. Она не оставила его в больнице, забрала! И несёт, крепко прижав к груди. Потом останавливается, сидит на лавочке, и они вместе дышат летней прохладой, потом снова Хадиджа встаёт и несёт сына. В эти минуты она – только его, а он – только её. Хосров прижимается, обвивает руками мамину шею, трогает волосы. Они у неё тяжелые, гладкие – он не знал. Мама устала и от неё пахнет потом. Он нюхает, нюхает родной запах. И он ему – лучше жасминового. Так бы всегда – лежать у мамы на руках, уткнувшись в её подмышку...

Через много лет, когда мать попросила прощения за то, что отреклась от него при рождении и что была неласкова после, он простил её, помня, что она всё-таки несла его на руках. А значит хоть немножко любила.

Мехри пришлось гораздо хуже. И её младшему брату тоже. Хосрову было восемь лет, Мехри пять, Мехрдату два года, когда всё случилось...

 

Сломанные деревья

 

Главную роль в разрушении жизни второй жены сыграла вовсе не «карача». Гидрами, съевшими счастье Арзу, стали дочери Хадиджи. Через восемь лет после прихода Арзу в дом, они уже подросли, старшей шёл тринадцатый год. И они были вовсе не такими наивными лопушками как Хосров. Девчонки стеной встали на защиту матери.

Арзу помнит их злые глазки, помнит, как гневно оборачивалась старшая на неё, вторую жену, когда Хадиджа плакала. И в этих глазах была ненависть.

И вот ведь какие змеёнки: они ничего не делали в открытую. А нашёптывали отцу, наговаривали, разыгрывали целые спектакли. Одна клевещет, вторая и третья подтверждают. И Али-Реза верит им!

Арзу пыталась приручить дочерей Хадиджи – дарила красивые безделушки, делала причёски, брала с собой в магазин. Всё бесполезно. Подарки принимают, но ни на сантиметр ближе не становятся.

А лгали что?.. Что она тратит много денег, что тратит на себя деньги, которые отец выдал ей для них, чтобы купила им одежду (считалось, Арзу одевается с большим вкусом, и выбирает одежду лучше, чем Хадиджа). Девчонки показывали папе покупки и говорили, что хотели совсем не то, но Арзу купила самое дешёвое, а оставшиеся деньги прикарманила. Сидели расстроенные, хлопали невинно глазами, жалобно смотрели на папу...

Он шёл к Арзу, нервничал, спрашивал, отчитывал. Она оправдывалась, уверяла, что покупки были с девочками оговорены, платья им нравились, и она не понимает, что произошло. Но муж уходил недовольным.

Не раз было, когда приготовленная ею еда оказывалась пересолёной, или суп – водянистым. Арзу кормила мужа и не понимала почему он ест вяло, не хвалит. К сожалению, пробовала только потом, когда он уходил. И осознавала – кто-то побывал на её кухне... Нет, вначале верила, что сама с солью перестаралась. Но потом поняла – кто-то подливает воды в суп, добавляет соли в блюда. Напугалась: эти змеёнки ведь и отравить могут.

Тогда она строго-настрого запретила Мехри пускать на её половину детей Хадиджи. В том числе Хосрова. От греха подальше. Договорилась с дочерью, что встречаться со своим дружком Мехри будет только на общей территории обеих жен – в гостиной.

Али, конечно, об этом узнал, и разозлился. «Ты моих детей ненавидишь... Ну-ну...», – сказал, и хлопнул дверью. С тех пор совсем почти перебрался на половину Хадиджи. Не спал с ней, спал в своей, третьей спальне, Арзу каждую ночь проверяла, но всё-таки почти все вечера муж проводил с первой семьей. А потом и вовсе объявил, что они все вместе, обе жены и все дети, едут на море.

Это был удар под дых. Обычно он ездил в отпуск только с Арзу. Было, что брал всех детей, но никогда не брал Хадиджу. А тут «карача» носится, чемоданы пакует, весёлая, аж светится.

Арзу часто думала о своей судьбе, жалела себя. Она была совсем девочкой, когда влюбилась в Али. Её отец попал в больницу на операцию. Оперировал его Али. Дочь часто навещала отца, и сблизилась с доктором. Знала ли она, что он женат? Знала, но не брала в голову. Она просто любила его всем юным сердечком, и, как большинство подростков, ни о чём не думала, кроме как только чтобы видеть его, слышать его признания в любви, обнимать и целовать.

Али пришел к её родителям свататься. Насчет первой жены отмахнулся. Не словами сказал, но показал всем своим видом, что там нет любви, что Хадиджа не помеха, она просто мать его детей, и она не против, чтобы он завел вторую семью.

Сейчас Арзу думает, что даже если бы и сказал, что помеха, не могли они не пожениться. Непреодолима была их страсть. Арзу и сейчас готова за Али жизнь отдать. Никогда не знала она других мужчин, взял он её подростком, и так и остается в её душе единственным, лучшим, неповторимым. Как счастливы они были бы, если б он не погнался за деньгами, и не женился на дочке торговца коврами! Не было бы сейчас в доме этого клубка змей – девчонок с их мамашей. Не было бы и вечно путающегося под ногами Хосрова, который хоть и не вредит, но на самом деле никому не нужен – ни Хадидже, ни, тем более, ей, Арзу.

В последнее время отношения с Али зашли в тупик. Он считает, что она капризная, истеричка, транжира, и не любит его детей, обижает их. Он стал неприступен, превратился в камень. И вот – берёт в отпуск первую жену.

Арзу, узнав об этом, решительно встала и направилась в сад. Там она в яростном исступлении стала рубить топором тонкие деревца абрикоса, ломать ветки.

Машет топориком направо и налево Арзу. Зачем? А вот вам! Погубили вы мою жизнь, получайте. Не будет вашего свадебного сада. Как вы вдвоем вытоптали мне душу, так я вытопчу ваши насаждения. Негде тебе будет, Хадиджа, с книжками сидеть, мужу весь свой ум показывать...

– Мама! Мама! Арзу сад рубит! – прибежали к Хадидже девчонки. Та, бросив стряпню, подскочила к окну. Так и есть. Эта сумасшедшая машет топором. Да много уже вырубила!

Хадиджа хотела было бежать в сад, но остановилась. А что, если белоглазая и её зарубит? Постояла. Подумала. И пришла к выводу, что пусть Али-Реза видит на ком женился. Надо всегда давать людям столкнуться с последствиями их решений.

 

Изгнание Евы из райского ада

 

Али пришел с работы и всё увидел. Он не кричал, не ругался. Он почему-то был необыкновенно спокоен. Вошёл на половину Арзу, и сказал ей:

– Ты не деревья сломала. Ты сломала свою жизнь.

А после выгнал из дома. И сказал, что начинает дело о разводе. И дети останутся с ним.

Плакала Арзу, умоляла, винилась, но всё было бесполезно. Не знала она: устал Али, не хотел больше жить с двумя жёнами. И выбирал уже не между Хадиджой и Арзу. А между старшими детьми и Арзу. И они были ангелами в его глазах, а она – источником вечного волнения, непокоя, ссор, интриг. И с кем, спрашивается, воевала эта двадцатипятилетняя женщина? С девчонками. И ума у неё нет ни грамма, говорить с ней не о чем. Скучно стало Али с ней. Только и настраивает его против первой семьи, ни на что больше не способна.

Он заходил ещё иногда в её спальню в последний год их совместной жизни, но всё уже было не то... Слишком много ссор стояло между ними. Слишком много обид и недоверия. Не были уже они одним целым.

– Ты мне хоть с детьми дашь видеться? – спрашивала Арзу, подкараулив его у ворот дома. – Ты понимаешь, что они маленькие? Они скучают по мне!

– Им не нужна такая мать. Ты психически больна. Лечись, – ответил муж.

...Как жестоки те, кто больше не любит! Арзу стояла у ворот и, закрыв лицо руками, думала об этом. Ничего нет к ней в душе Али. Как волной смыло любовь. И песчинки не осталось. Металось сердце: не может быть чтобы вот так, бесследно всё прошло! Помучает её муж, и вернёт. Надо потерпеть и подождать. Он, конечно же, хочет просто проучить. Обиделся.

 

Как я страдал, как я любил – не спрашивай меня.

Как яд разлуки долгой пил – не спрашивай меня.

Как я любовь свою искал и кто в конце концов

Теперь мне больше жизни мил – не спрашивай меня.

Как я от страсти изнывал и сколько горьких слёз

Я в пыль у этой двери лил – не спрашивай меня.

 

Возвращалась Арзу в родительский дом и валилась спать. Её всегда от переживаний в сон клонит.

 

Есть справедливость на свете

 

Жизнь повернулась лучшей стороной к Хадидже. Она осталась полноправной хозяйкой в доме. На обеих половинах. Ей было даже не в тягость ухаживать за детьми «белоглазой». Хотя она не испытывала к ним любви, но заботилась как положено. И даже чрезмерно – показывала Али, что расположена к его детям, ласкала их у него на глазах, играла с ними.

Она летала по комнатам, убирала и мыла, готовила, и ей казалось, что в доме открыли окна, и в него хлынул свежий, ароматный воздух, а всё старое, затхлое, выветрилось. Звенящим голосом звала она детей к завтраку, нежно ворковала с мужем во время ужина.

Хадиджа помолодела. Ей шёл тридцать второй год, и она располнела без любви, запустила себя, но тут она с особым рвением взялась за себя. Днём, пока Али на работе, делала зарядку, добиваясь уменьшения талии. Перестала есть жирное и сладкое. Ждала... Ждала, что он вдруг откроет дверь её спальни, ляжет к ней в постель и скажет, что давно устал от Арзу, что соскучился по Хадидже, что помнит всё, что между ними было, и хочет, чтобы это повторилось. Более восьми лет не было у неё близких отношений с мужчиной!

Хадиджа размечталась, как девчонка. Молоко и кофе вскипали у неё на плите и убегали. А она только смеялась, увидев это. Родители навещали её и были рады видеть эту перемену. Они тоже надеялись, что несчастье навсегда покинуло этот дом. А то, что детишки от Арзу остались, так и ладно. Дети – это счастье.

Дети, почувствовав возродившуюся надежду матери, тоже были особенно оживлёнными. Они больше смеялись, дурачились, вешались отцу на шею и целовали. И Али вдруг ощутил себя абсолютно счастливым. Он смотрел на свою большую, радостную семью, и думал: как же он был одурманен Арзу! Она ведь являлась наваждением, сладким, но всё-таки пленом. Любовь к ней затмила для него свет со всеми его простыми радостями. И как легко стало сейчас – нет больше никакой двусмысленности в отношениях с Хадиджой, нет чувства вины перед ней, нет стыда перед подросшими дочерями за то, что он заставляет их мать страдать... Все сидят за столом дружно, никто не мечет ни в кого стрелы из глаз, не обменивается колкостями. Ему больше не надо выступать в роли третейского судьи...

Как, оказывается, просто жить, если у тебя всего одна жена!

Он выплатил Арзу кругленькую сумму, но и чёрт с ними, с деньгами! Главная проблема теперь – дети. Чтобы они не горевали по матери.

Мехри и Мехрдату Али объяснил, что мама теперь будет жить отдельно, что она неправильно себя вела, обижала его и всех остальных, и теперь наказана. Он также пояснил, что мама его не любила, иначе не вела бы себя так плохо. Показал вырубленный сад.

Мехри скорбно смотрела и соглашалась с отцом. Жалела его. Ей было жаль и маму, но она не говорила об этом. Потом только, когда никто не видел, плакала. А Мехрдат быстро привык к новым обстоятельствам. Его, маленького, ласкали все, и он стремительно забывал Арзу.

 

Горбатого могила исправит

 

Прошло ещё восемь лет. Али жил с Хадиджой, но любви заново не получилось. Сначала он приходил в спальню жены, и она была на седьмом небе от счастья, но потом всё реже, реже. Ссылался на дела и усталость. Тосковал ли он по Арзу? Хадиджа не знает. Подозревала, что тосковал. И боль снова цепкими пальцами взяла её за душу.

Хадиджа вначале, после примирения, встречая мужа после работы, несмело целовала его в губы, а сидя на диване рядом, отваживалась гладить сзади по шее, по спине, прикасалась к руке. Нежно, робко, как девушка. Потому что не была уверена в желанности для него её ласки. Заглядывала в глаза.

Али улыбался, дарил поцелуй в ответ. Но и только. Сам ни разу первым до неё не дотронулся.

Поникла, потускнела Хадиджа, во второй раз обуглилась её душа. Получалось, недостаточно хороша она для Али и без соперницы в доме. Нелюбимая. Постылая.

Смотрела на себя в зеркало и видела женщину, которая так и не похудела, а просто маскирует лишнее нарядами. Есть небольшой, но второй подбородок. Грудь никакая. После четырёх-то родов и кормления детей... Привлекательными остались только глаза – большие, тёмные, с длинными ресницами. Но вокруг них уже расположились морщинки. А меж бровей теперь не нежный пушок, а глубокая вертикальная морщина. Слишком часто сдвигала Хадиджа брови...

Смотрела на себя и приходила к выводу: если он расхотел её двадцатитрёхлетнюю, то что уж предлагать себя почти в сорок?.. Забыть надо про любовь. Любят её дети, и ладно. Не всем достается в жизни ответная любовь. Хорошо, хоть белоглазой нет, и Хадиджа хозяйничает в доме одна. Нет теперь никаких двух половин. Вся семья живет единым целым.

Арзу приходила много раз, но её не пускали даже во двор. Не Али, он на работе, девчонки выросшие не пускали. И собственные её дети прятались, не хотели её видеть. Хадиджа и старшие сестры рассказали им в подробностях, какой она была плохой. А папа запрещал даже спрашивать о ней.

Арзу выучилась на бухгалтера, ходила на работу. Жила у родителей. Замуж не вышла. И любовника не имела. Продолжала считать себя женой Али, хоть и развелись. Через общих знакомых передавала ему, что всё равно любит. Но это только раздражало Али. Он пожимал плечами, смущаясь, что жена так унижает его перед этими самыми общими знакомыми, делает их поверенными своих тайн. Он вовсе не тосковал о ней. Жил своими интересами.

Карьера у него, Али, вполне успешная. Он уважаемый хирург, на благосостояние не жалуется. Личная жизнь?.. Непростая, но Али вполне устраивает.

У Али периодически возникают любовницы... Ну, как любовницы? Когда он женился в первый раз, в стране правил шах, страна была светской. Можно было заводить интрижки. Потом произошла исламская революция. И интрижки всё еще можно заводить, но нужно оформлять их как временный брак. Тогда это не предосудительно. Вот Али и оформлял время от времени. На несколько месяцев, а бывало – на несколько недель.

Временную жену в дом, конечно, не приводил. Встречались у неё дома, в гостиницах. Как правило, это была разведённая женщина. Закончился роман – пошёл, без труда оформил развод, а дома ничего и не знают. Отменила новая власть такое правило, чтобы брать от жены согласие на новый брак. Предполагается, что мужчина сам знает заводить ли ему жену, третью или четвертую. Постоянную, серьёзно, или временную – на два часа.

И так бы и развлекался сорокашестилетний хирург, если бы стрелы Амура снова не настигли свою жертву. Седина в бороду, шайтан в ребро. Снова влюбился Али-Реза. В новую помощницу при операциях, медсестру Марьям – женщину роскошную по формам и мудрую по содержанию. Марьям было чуть за тридцать, и она ни разу не сходила замуж. Но старой девой не назовешь. Красавица, несёт себя высоко. Образованная, независимая, живет в собственном доме.

Она отличалась и от Арзу, и от Хадиджи. Хладнокровная, неприступная, смотрящая на него свысока. Странно это было седеющему льву. До сего времени женщины падали к его ногам как спелый плод, а тут... Несколько месяцев добивался он благосклонности Марьям, и поставлен был перед условием: он должен на ней жениться. И жениться по-серьёзному, а не временно. Но жить она будет в своём доме. А он будет к ней приходить, навещать, ну и содержать.

И подписался на это Али, и снова окунулся в омут страсти. Правда, на этот раз он сообщил Хадидже о своих намерениях, и спросил её разрешения на брак. Просто чтобы потом не попрекала. Знал, что выдохлась, разрешит.

Хадиджа разрешение дала. Огорчилась, но дала. Она уже не переживала как тогда, в случае с Арзу. Нет, те чувства и нынешние и сравнить нельзя... Огорчилась она больше потому, что стало ясно: из семьи будут уплывать деньги. Но что поделаешь? Всё равно муж сделает по-своему. И она решила не портить отношения – позволила. Главное, предупредила, чтобы он Марьям к ней домой не привёл.

...И Али женился. И народил ещё двоих детей. Бегал меж двух домов. Жёны не враждовали.

 

Мехри и её мама

 

В честь своего новобрачного блаженства Али позволил Мехри встречаться с матерью, с Арзу. Али был счастлив, и хотел, чтобы все были счастливы вокруг. Мехри тогда исполнилось тринадцать. И девочка, выросшая с хмурой и не особенно-то ласковой Хадиджой, всей душой полюбила родную мать. Она приходила к маме и наговориться не могла... Рассказывала всё и про всех, спрашивала совета по школьным делам, делилась тем, кто из мальчиков нравится... Только сейчас она поняла, какая у неё замечательная мама. Арзу так радовалась приходу дочери! У неё даже слезы на глазах выступали. И каждый раз спрашивала, когда придёт Мехрдат. Но мальчик не хотел идти к матери. Он её не помнил. И Мехри, чтобы не обижать мать, всегда придумывала причину, почему брат остался дома.

Мехри болтала, мама её кормила, улыбалась. Девочка видела, что мама не столько слушает, сколько любуется ею:

– Какая ты стала большая, красивая! – говорила Арзу. – Я прямо поверить не могу, что ты рядом!

Они обнимались, потом болтали о том, о сём. Арзу учила дочку готовить, шить. Женщина увлекалась шитьём, к ней все с округи приходили, заказывали для себя наряды.

Эти часы были лучшими в жизни Мехри. Она наконец-то узнала, что у неё хорошая мать. Она огорчилась, что её обманывали, обиделась на Хадиджу и старших сестёр, но всё-таки была рада, что теперь у неё есть мама! Это главное.

 

Мехри, Арзу и другие...

 

Летели месяцы, годы... Вот у Али с новой, третьей женой, уже двое малюток. Али часто зовёт Мехри посидеть с ними. Она практически стала их нянькой. После школы сразу должна идти в дом Марьям. Девочке не нравится это, но она даже не думает о том, чтобы не послушаться отца. Он хороший, хоть и выставил за дверь её мать. Мама говорит, что сама виновата, и подтверждает, что замучила тогда отца своими истериками. Да и Хадиджа наинтриговала. В общем, папа не виноват.

Правда, один эпизод, связанный с отцом, девочку шокировал. Как-то она сидела с детьми Марьям, и понадобилось сходить в кухню, взять фрукты. Проходя мимо спальни, Мехри увидела через раскрытую дверь, как отец занимается любовью с Марьям.

Сцена потрясла её, оскорбила и унизила. Мехри на несколько секунд застыла, потом бросилась в детскую.

Вспоминать потом об увиденном было противно и грустно. Мехри хотелось бы поделиться с кем-то, вылить из себя эту грязь, но она не могла рассказать. Стыдно. Просто жила с этой гадостью в сердце. Думала время от времени: неужели и мне придется когда-то выйти замуж и терпеть от мужа такое? Сперва переживала, а потом решила, что можно с парнем, который к ней посватается, заранее договориться, что кроме поцелуев ничего у них быть не должно. Поцелуи – это нормально, романтично. А вот это пыхтение и сопение, эти раскинутые женские ноги и голая мужская задница (Мехри при воспоминании багровела от стыда), – такого в её жизни быть не должно. Это не любовь. Вряд ли Фархад и Ширин вот так вот...

Знала ли она как получаются дети? В общем и целом знала – от брака, от любви. Но не вдумывалась в детали. Семья, брак представлялись ей чем-то далеким и туманным. Оно придёт, но очень нескоро, может даже через десять лет. А десять лет – это ооочень долго. Так зачем об этом думать сейчас?

Она не рассказала Арзу об увиденном, и не рассказала о том, что спесивая, холодная Марьям превратила её и в няньку, и в служанку. Загоняла по дому. Так ещё и жалуется мужу, что Мехри то не сделала, другое... И папа молчит. Не хочет ссориться с молодой женой. Хадидже он бы высказал, а перед этой пасует.

Мехри в свободное время всегда почти была у Арзу. И первой узнала о беде. У мамы – рак.

Ох, как рыдала Мехри! «Это они, они виноваты!», повторяла про себя, имея в виду отца и Марьям. Арзу ведь была огорчена вестью о его новой женитьбе. Ревновала. Вот и заболела.

Мехри решила быть с мамой до конца и попросила отца разрешить ей пожить у мамы. Тот разрешил. Он нахмурился, когда узнал о болезни Арзу. Но навестить отказался. Потому что у больной куча сестёр и братьев, есть кому поддержать, сказал Али. Передал ей с дочерью коробку печенья и пожелание не сдаваться.

 

Хосров стал главным

 

Арзу, несмотря на рак, пережила своего жестокого возлюбленного. Однажды Али поехал с третьей женой в отпуск, и они попали в аварию. Марьям выжила, её муж – погиб.

И мужчиной в этой большой и странной семье стал Хосров, которому на ту пору не исполнилось и двадцати лет. Старшая его сестра вышла замуж, обо всех остальных детях, да и жёнах, должен был заботиться он, Хосров. На руки ему упали Хадиджа и её две дочери, старше Хосрова, но пока ещё невесты, а также Мехри и Мехрдат – школьники, которых не могла содержать больная раком Арзу, и Марьям с малышами. Она продолжала работать в больнице, но помощь ей требовалась.

Поначалу Марьям смотрела на пасынка неприязненно – была уверена, что он не захочет поделиться наследством отца, приготовилась сражаться. Но Хосров поделил всё справедливо, и она оттаяла. Поверила в то, что он любит её малышей.

А Хосров действительно любил всех детей своего отца, вне зависимости от какой жены. Конечно, если бы у него сложились теплые отношения с матерью, он бы, может быть, любил её детей больше, чем от чужих женщин. Но не сложилось.

Больше всех сердце его было расположено к солнышку Мехри. Она добрая, отзывчивая, безотказная. С раннего детства предана ему всей душой. Лучшая сестра на свете. И как он ей всегда приберегал гостинцы, которые ему давали на базаре, так и она всегда клала ему в тарелку лучший кусок мяса, и больше всех ждала его и из школы, и с работы.

Между школой и работой ни колледжа, ни университета у парня не получилось. Надо было идти в армию, а потом – работать, чтобы прокормить семью. Хосров отслужил, семья в то время жила ещё на деньги, оставшиеся от отца, плюс на доход от коврового магазина. И пошёл на работу...

На какую работу, если у него нет профессии? Ну, куда может пойти человек без образования, однако с детства получивший суровые уроки жизни: что не надо никому доверять, что не нужно выкладывать правду, а лучше схитрить, умолчать или попросту солгать, что люди – это пешки в игре сильного, что чувства – преходящи, и нужно уметь держать их в узде или вовсе уничтожать чтобы не проиграть... Куда может пойти человек, который с шести лет умеет выбирать лучшее и покупать это за самую низкую цену?

В политику!

Исламская революция, как любая другая, привела наверх немало новых людей. Хосров стал одним из них. И вовсе не потому, что он был фанатичным мусульманином. Просто ему надо было выжить и заменить всем братьям и сестрам отца. Он, разумеется, не попал на самый верх – кому он там, простой парень, нужен, но стал одним из помощников депутата меджлиса.

 

Те же и Ольга

 

Канада. Высокий многоквартирный дом. Вечер, падает снег, под светом фонарей видно, как он кружится. В одном из окон горит свет. За нарядно накрытым столом сидят трое: две женщины и мужчина.

На столе два вида плова – с кишмишем и с барбарисом. В отдельной тарелке лежит кебаб с запеченными помидорами. В пиале – несладкий йогурт с мелко порубленными огурцами и сухими травами. Он называется «мадхьяр». Тут же лепёшки, порезанный кольцами свежий лук, листики петрушки. И ещё несколько персидских блюд.

– Ешьте, ешьте, – подталкивает Мехри брата и его русскую жену Ольгу.

– Я уже не могу! – говорит Ольга. – Мехри, ты меня всегда закармливаешь так, что мне хочется свалиться под стол и спать.

– Ешь, – смеётся Мехри. – Я тебе подушки принесу.

Она действительно, когда все наедятся (а готовят и Мехри, и Хосров – пальчики оближешь!), переводит гостей на диван и подкладывает им под бока вышитые подушки.

Ольга любит золовку. Мягкая, нежная, преданная брату, щедрая. Стоит сказать, что в её доме тебе что-то нравится, как она тут же снимает это со стены и дарит. Ольга как узнала вот эту её черту, ничего больше не хвалит. Кажется, что, если Мехри похвалить за доброе сердце, она и его вынет, и положит перед тобой.

Теперь, когда Ольга узнала печальную историю их родителей, она стремительно начала понимать всё и о сестре, и о брате – своём муже Хосрове. Ах, если б он раньше рассказал! Многих скандалов удалось бы избежать. Ведь четыре года у них с Хосровом то любовь до потолка, то до потолка же битвы.

Ольга с жалостью смотрит на Мехри. То есть вот эта её щедрость – неосознанная попытка заслужить любовь. Ту, которой ей так не хватало в детстве. Она ведь сначала была в служанках у первой жены отца, потом у третьей... И мать потеряла в юном возрасте. Арзу пережила мужа ненадолго. И до самой своей смерти ходила на его могилу, плакала.

Ольга смотрит на мужа, и когда Мехри выходит в кухню, тихо, чтобы только он слышал, произносит: «Как жаль, что ты не мой сын. Я бы тебя очень любила». Ей жаль в нём маленького мальчика, от которого из-за суеверий отказалась мать, и который вырос в пусть небольшом, но гареме.

Хосров не спрашивает: «А мужем ты меня не любишь?» Он понимает, о чём она. Он женился на Ольге, взяв её с ребенком, с двухлетним сынишкой от первого, русского брака. Наличие ребёнка его ничуть не смутило – он в молодости сам кучу детей поднимал. И только когда повыдавал сестёр замуж (а Мехри даже выдал замуж в Канаду), а младшие братья поступили в университет, улетел в Калгари. К сестре. Строить свою собственную жизнь, собственное личное счастье.

То, что у Ольги, которая тоже жила в Калгари, но приехала туда на несколько лет позже него, есть сын, ему даже понравилось. Значит, серьёзная женщина, не какая-то, которая до тридцати по барам да ночным клубам... Хосров видел, что Ольга хорошая мать. Не такая, как Хадиджа или Арзу. Не мужчина у неё во главе угла, а сын.

Хосров был приятно удивлен. Он видел в своей жизни только женщин, которые безумно любили мужчину. Жертвуя детьми, которые вынуждены были участвовать в интригах и годами наблюдать слёзы матерей.

Он приходил с работы и отмечал про себя, что Ольга постоянно чем-то занята с ребёнком – кормит или гуляет с ним, или занимается развивающими играми на русском языке. «Мы покинули Россию, но не перестали быть русскими!» – поясняла жена. И это тоже было для него удивительно – как сильно она любит свою покинутую Родину. Это указывало на её верность, постоянство.

Любил, правда, поддразнить: «А что тогда уехала?» Хотя знал: в России правит пьянчужка Ельцин, страна катится под откос, и Ольгу с ребёнком выпнула за границу её мать. Требовала от дочери, чтобы та ехала в Канаду – «хотя бы ради сына». А Ольга – дочь послушная. Это Хосров тоже уже понял. Она говорила с матерью по телефону часто, а по интернету связывалась с ней вообще каждый день.

Его удивляла такая привязанность к матери. Жена мечтала забрать маму в Канаду, планировала, что они сделают для этого да как. В её светловолосую головку даже не приходила мысль, что можно этого не делать. Переезд матери в Канаду был таким же естественным для неё, как утренний восход солнца. Хосрову иногда даже смешно становилось как жена таращила свои зеленые, кошачьи глаза, и рассуждала: «Тут мама будет спать, туда она будет ходить за продуктами, а вот там мы купим ей цветы и сделаем на лоджии зимний сад, чтобы ей было что поливать».

Хосров усмехался, но уважал жену за верность близким. Он был таким же. Правда, не в отношении матери, а в отношении сестёр и братьев. Через несколько лет после гибели отца начал встречаться с девушкой, и даже посватался, но её родители поставили ультиматум: он должен бросить весь свой «выводок» и переехать в их город. И Хосров расстался с той девушкой.

Вызывала Ольга уважение и удивление своей гордостью и независимостью. С одной стороны – нежная, женственная, ласковая (мимо не пройдет, чтобы не погладить, не поцеловать), с другой – как фурия, если что-то покажется оскорбительным. Причём, крик стоит и если её лично обидеть, и если о России что-то не так сказать.

Хосров на самом деле уважал Россию. Ещё в его детстве, когда Ираном правил шах, персы смотрели на северного соседа с восхищением. В народе много говорили о том, что в СССР бесплатная медицина, образование, что там все равны, нет нищих... По телевизору показывали советские фильмы, в которых человек был не задавлен поиском средств на пропитание, не лгал и не изворачивался, чтобы выжить, а жил свободно и интересно, и говорил такие слова, которые западали в душу. Они были о самом главном, и честными.

Социализм всё больше приобретал популярность в стране, и это заметили извне. Хосров и его друзья считают, что это Британия свергла шаха и насадила исламский режим, который надолго отодвинул Иран не только от социализма, а вообще от современной цивилизации. Именно, чтобы Иран не примкнул к СССР, было это сделано.

Хосров, хоть и успел в молодости поработать в исламском правительстве, и хоть был мусульманином – не фиктивным, а настоящим, а всё же недолюбливал новую власть, считал светский путь развития для Ирана единственно правильным. В Калгари у него дома на тумбочке стоит портрет свергнутого шаха Резы Пехлеви. И сестре Мехри, и Ольге он покупает самые современные наряды. Такие, что однажды Ольга возмутилась и сказала: «Я в таком открытом, с такими разрезами, при чужих мужчинах ходить не буду».

И это омыло ему душу теплом. Какие они удивительные – русские женщины! И независимые, сами на себя зарабатывающие, и умудряются остаться верными, нежными, показывающими уважение к мужчине. И вроде бы передовые по многим вопросам, незакомплексованные, и в то же время соблюдают какую-то внутреннюю меру. Так же, как персы, осуждают хождение по улицам с голой грудью, которое разрешено женщинам в Канаде, и прочие излишества...

Много, много удивительного было в русской жене, и он открывал это для себя и открывал. Вместе с двумя друзьями, которые тоже были женаты на русских. У одного из них, владельца небольшого магазина, случилось ЧП. Ворвались как-то вечером молодчики в капюшонах и масках, потребовали деньги. Хозяин магазина испугался до смерти, застыл, увидев наставленный на него пистолет. А жена его русская на шум вышла из подсобки и, быстро оценив ситуацию, бросилась на вооруженного бандита. Она умудрилась сбить его с ног, выбить оружие из рук и поднять такой крик, что бандиты бежали...

Персы были потрясены тем, что женщина не испугалась. Говорили и о том, что если бы её муж погиб, она бы одна завладела магазином, домом, его счетом, машиной. Ей бы все досталось. Но она мужа спасла.

Но было и то, что Хосрову в русских не нравилось. Прямолинейные они слишком – это раз. Если Ольге кто не нравится, она не будет улыбаться, всем видом своим покажет, что гость – нежеланный. А это некультурно. И по этому поводу они много спорили.

– Я не буду лицемерить! – заявляла Ольга. – Это ты улыбаешься, а потом нож в спину вставляешь! Я же честно показываю человеку, что его приход меня не радует. По крайней мере он знает, чего от меня ожидать. Это честно.

– Это некультурно. Ты можешь думать что угодно, но не показывать. А ты ходишь хмурая. Позоришь меня. Это и называется культурой – сдерживать эмоции.

– Как ты, да? Улыбаться, а потом депортировать человека? Так вы с Хуссейном сделали с его женой? А до этого он на моих глазах объяснялся ей в любви, а ты кормил её чуть ли не из рук и улыбался. И оба знали, что вот-вот придет письмо о её депортации на Украину!

– Потому, что она его обманула. Она вышла за него ради иммиграции. И он это понял.

– Не отрицаю. Но зачем вы так её облизывали с головы до пят перед расправой? Почему ты пригласил их обоих к нам? Это подло! Ты улыбался ей, зная, что с ней будет!

– Я пригласил её для тебя! – взрывался Хосров. – Тебе же она нравилась! Я думал, тебе доставит удовольствие вечер с ней!

– Да! Она мне нравилась! Но улыбаться человеку, которого ты помог депортировать – это безбожно!

– Ты хотела, чтобы я ей хамил, как ты хамишь моим друзьям?

– Я не хамлю. Я показываю Хуссейну, что он ничтожество. И что я не хочу видеть его в моем доме.

– Я наказал её потому, что она обманщица, – пояснял Хосров. – А к тебе привел, чтобы тебя порадовать, тебе нравилась эта лгунишка. Я наготовил еды и у тебя был прекрасный вечер, ты сама говорила...

– Но я не знала, что вы с ней сделаете!

– Не твоё дело. И не маши на меня руками, наконец!

Ольга тогда не знала, что в Иране жестикуляция считается дурным тоном. Муж не раз злился, когда она делала совсем невинные жесты. Его это страшно бесило, особенно если она жестикулировала при посторонних. Но самое обидное для него было, когда он пришёл с работы домой, а она отмахнулась: «Еда в холодильнике, разогрей».

– Ты на меня руками не маши! – возмутился. – Моей культуре пять тысяч лет!

– Оба-на, – растерялась Ольга. – А при чём тут это?

– При том, что я тебе не собака – руками на меня махать.

Ольга потом любила подсмеиваться:

– Какие пять тысяч лет? На осликах ездите... По всему Мешхеду и даже Тегерану...

Знала, что не так, видела в интернете роскошное иранское метро, но дразнила. Он смеялся. Она добавляла:

– Мы вам атомную станцию строим в Бушере. Спасибо скажи. Вот лично мне, как представителю России...

– Спасибо.

– Так-то. Замотанные там ходите все... Как коконы гусеницы.

– Это на улице. Дома голые ходим, – смеялся Хосров.

– Алкоголь не пьёте. Чаю напьетесь и пляшете. Смешные. Кто в туалете с одной рюмки уснул?

Однажды Ольгу обуяла тоска по родине. Она сидела мрачная, грустила. Муж вдруг сорвался куда-то, а потом вернулся с бутылкой водки.

– Это ещё что? – подняла брови Ольга.

– Я думал, ты обрадуешься, – улыбнулся муж. – Русские же пьют водку!

– Ну, давай тогда вместе! – скомандовала Ольга, и налила обоим.

Выпили всего по две рюмки. Дома ведь был ребенок. Хосров настоял, чтобы пили закрывшись в кухне, чтобы не подавать плохой пример сыну. А после, минут  через десять, ушёл в туалет. И его долго не было. Ольге было неудобно зайти, мало ли в каком он там виде и что делает. Может, запор у человека... Потом она позвала сына:

– Пойди проверь что папа делает. Я девочка, мне неудобно. Может, он без штанов.

Сынишка проверил и сообщил:

– Папа стоит на коленях перед унитазом, положил голову на крышку, и спит.

 

***

 

...В Канаде Хосров занялся бизнесом. Зарабатывал всё больше. Но как у многих семей в Северной Америке, банковские счета у супругов были отдельными – открывались ещё до брака, и Ольга мужевых денег не видела, если не считать, что он закупал продукты, оплачивал расходы по хозяйству. Однако и она в этом принимала деятельное участие – из своей зарплаты. Половина заработка у неё оставалась – на свои женские нужды, чтобы не попрошайничать у мужа. Какая у неё зарплата – он знал. Скромная, но приличная. Какие у него доходы – она не имела представления. По некоторым покупкам понимала, что солидные.

Но деньги Хосрова её не волновали. Как большинство русских, она не считала материальное главным и жила по принципу, что сыта, одета, развлечена, да и ладно. А вот его не устраивало, что она имеет собственные деньги. В семье его родителей деньги были лишь у отца. Не только потому, что он сам делал закупки, но и как рычаг влияния. Женщина без средств – в полной зависимости. А тут Ольга в любой момент могла, как рыбка, выскользнуть из рук. Хосрова это бесило. Вот зачем ей независимость?

А говорит, что любит. Значит, врёт.

Такого недоверия к слабому полу, как у Хосрова, Ольга не встречала никогда. Он был снисходителен к женщинам, вежлив с ними, но считал их насквозь лживыми. В первую неделю их совместной жизни он вернулся с работы, походил по гостиной, а потом обнял её и произнес то, что она тогда не поняла: «Молодец, не лазишь по чужим вещам». Потом сообразила, что была какая-то проверка, когда заметила, что он взял с письменного стола дипломат и унёс его, засунул в шкаф. «Там были мои документы, а ты не заглядывала, я знаю», – улыбнулся.

Никогда ничего грубого он себе не позволял. Персы, как она заметила, вообще большие дипломаты. Но он добивался своего хитростью. Например, был внимателен к мелочам. К тем, к которым ни Ольга, ни её русские друзья и подруги, внимательны не были. А, оказалось, мелочи делают жизнь, направления в ней. Например, Хосров не выполнял какой-то домашней работы, но не просто потому, что она ему не нравилась, а потому, что “раз сделаешь, увидят, что ты умеешь, и придётся делать это всю жизнь”. Он произнёс это, когда объяснял, почему на работе не надо даже один раз выполнять поручения, не входящие в обязанности.

То, что она живёт с таким ушлым человеком, пугало. И друзья у него были такими же. В их иранской среде имело значение: кто первым поздоровается, кто нанёс ответный визит, кто не нанёс, в каком составе пришла в гости семья – все ли проявили уважение, а также в новой одежде ли они были, или пришли в ношеном (снова неуважение). Хвалили ли еду и хозяев, или молча ели. И Ольга, ходя с мужем в гости, получалось, не отдыхала, а сдавала экзамен. Иранки, когда мужья не слышали, подкалывали её тем, что на ней нет золота. А она помнила, что золотом в СССР были увешаны торговые работники, и потому ещё с юности полюбила серебро – кольца и серьги ручной работы. Но иранки воспринимали это как бедность или нелюбовь мужа – значит, Хосров не дарит ей золото. Довольно смеялись. Потому что им было неприятно, что “их” парень выбрал русскую. Иранки, получается, хуже? Завидовали белой коже и образованию. А Хосров дарил золото. Ольга хранила его “на чёрный день”.

Стала водить мужа по русским друзьям, но он был шокирован простотой их быта – у иранцев же полы устланы коврами, везде вазочки, цветы, рамки с фотографиями, статуэтки – палец некуда всунуть, кругом сплошные красоты. Вишенкой на торте – журчащие электрические фонтанчики дома. А у русских чай в хрустале не подают, ковры – не ручной работы, мебель без завитушек, и вообще хозяин просто мечет на стол то, что в холодильнике. “Чем богаты, тем и рады”. И Ольга не понимает, что это неуважение, думает Хосров, – сияет, как дура.

Он нашёл русских хорошими ребятами, но грубыми – они не делают комплиментов, не умеют вести светскую беседу, а сразу начинают спорить о политике, религии. Зачем? Это же путь к ссоре и выдаёт твои взгляды, что может привести к неприятностям. А ещё они могут хмуро молчать и при этом не чувствуют неловкости. Во время таких пауз в Канаде, да и в Иране, принято говорить о погоде и разных пустяках. Русские не приучены – о пустяках, просто молчат, почему и прослыли угрюмыми.

Ну и немного пугало, что обсуждают личную жизнь друг с другом. Хосров подозревал, что не только подруги рассказывают Ольге о проблемах в семье, но и она им. А это же позор. Семья должна стоять к миру парадной стороной, чтобы все завидовали.

– А зачем, чтобы завидовали? – удивлялась жена.

– Уважать будут.

– Гадости будут делать!

– Не посмеют. А посмеют, так не обрадуются.

 

***

 

В какой-то момент в душе Ольги накопилось слишком много груза. Разными они были. Она – открытая, честная, простодушная. А он – «змей скроземельный», «ирод коварный». Незаметно, исподволь, муштрующий её... Вроде и любит, но никогда о том не скажет, и воспитывает, воспитывает... Причем, как позже поняла Ольга, эта система воспитания – не его личное изобретение. Это – впитанное с кровью, с традициями приручение женщины и изготовление из неё рабыни.

И ещё бесконечные проверки... С первого дня. Он тогда дал деньги на покупки, заведомо больше, чем требовалось, и с улыбкой слушал, как она, накупив вещей, вдохновенно рассказывает, где, что и почём купила. «Молодец, не лжёшь», – сказал. И она осеклась... Поняла, что проверял. А он удивительным образом знал цены на всё! И мог купить наилучшее по дешёвке – Ольга удивлялась этим его знаниям и таланту. Только узнав, что он с шести лет закупал продукты, а потом и вещи для большой семьи, она поняла откуда это знание. Хосров, не спрашивая её, мог купить ей даже бюстгальтер – тютелька в тютельку, нужный размер. И ребёнку всегда подходило всё, что он брал.

Проверки были постоянными. Даже после самой страстной, самой оглушительной ночи любви, Хосров просыпался нежным и ласковым, а потом вдруг вспоминал что-то, и делал так, чтобы они поссорились, и довольно смеялся...

– Ты ненормальный! – кричала Ольга. – Зачем ты всегда меня отталкиваешь, ты же сдохнешь, если я уйду!

...Позже поняла, что не раз ударенный в сердце то матерью, то Арзу, Хосров берёг себя. Защищал сердце от разочарований. Держал себя в постоянной готовности к предательству.

– Я тебя люблю, а вот что тебе от меня нужно – никак не пойму, – говорил, будто в шутку. – Я не богат...

– Ты прекрасный отец. Я таких родных отцов не видела, какой ты отец моему сыну, – искренне говорила Ольга.

– Еще...

– Ты красивый. Сексуальный.

– Я не один такой.

– А мне нужен ты. Другие вообще неинтересны.

Он думал о чём-то.

– Ладно, – улыбался. – Потом увидим... Сколько ты можешь скрывать? Когда-то, да узнаю.

– Ты не веришь, что тебя можно любить? – с жалостью спрашивала Ольга. – Если тебя не любили в детстве, это не значит, что ты недостоин. Это они... такие... Отец твой... бабник...

– Отца не трогай. Он хороший. Это женщины его в могилу вогнали.

– Он же в аварии погиб.

– Я уверен, что Марьям ему в уши зудела, отвлекала.

Так они прожили, то страстно сливаясь, то отчаянно выясняя отношения и не разговаривая друг с другом по месяцу, четыре года. И она устала. Проверки продолжались. Его подозрительность никуда не делись. Скрытность доходила до того, что Ольга все новости узнавала последней. Например, то, что он берёт на спонсорство младших брата и сестру, хочет перевезти их в Канаду. Детей Марьям.

Ссоры стали чаще и продолжительней. Вот он не хочет учить её водить машину. Постоянно изворачивается, придумывает причины – то машина в ремонте, то устал... И потом в глаза, откровенно: «Я не хочу, чтобы ты водила. Хочу, чтобы ты зависела от меня». Вот он специально занижает её самооценку: «Тебя надо, как тунца, на паунды продавать». Язвит по поводу набранных лишних килограммов.

Но Ольга – не тот человек, кого можно вот так вот... В школе была комсоргом.

– О, меня купят сразу всю, целиком, – говорит.

И тут же спрашивает в лоб:

– Я – красивая?

– Хм... – специально делает паузу Хосров, как бы раздумывая. – Да...

– А почему «хм»? Ночью, помнится, кто-то шептал, что я его Барби, что я «белая, как молоко», азизам и джюнам*. (*Азизам, джюнам — дорогая, милая (фарси).

– Так и есть, – улыбается Хосров, и Ольга невольно любуется мужем. У него классическое персидское лицо. Матовая кожа, большие глаза, и профиль – как с древних каменных изображений Персидской империи. И сколько мужества и грации в его фигуре. Наверное, папка его был таким же, не зря бабы сохли...

– А ты вот руки не целуешь, говоришь, что это унизительно для мужчины, а дамский зад – пожалуйста...

Ольга смеётся. Смеётся и Хосров. Обнимает, ласково влечёт за собой на диван.

 

***

 

Они развелись. Причем, как поняла позже Ольга, он так и не понял, до самого визита к адвокату, что она – серьезно. На его памяти женщины сами от мужей не уходили. Сперва она грозила расставанием, потом потащила к юристу, где они подписали бумаги о раздельном проживании, как положено в Канаде перед разводом, и Хосров, в обычной своей манере подразнить её, сидел в коридоре адвокатского офиса и что-то напевал, насвистывал. Показывал, что ему всё равно. Он за женщиной бегать не будет. А она, оскорбленная до глубины души, поклялась себе, что не простит ему этого свиста. А потом села в машину, и расплакалась. И в итоге стукнула впереди ехавшую машину. Поцарапала ей бампер.

Из машины выскочила канадская старушка – ухоженная, с завивкой. Стала ругать, куда, мол, смотришь, но тут же заметила, что женщина плачет, и спросила в чём дело. Ольга призналась, что развелась. И старушка стала её успокаивать, и сообщила, что претензий не имеет, посоветовала всё же смотреть на дорогу...

 

***

 

...Год они прожили порознь. Ольга осталась в съёмной квартире – впрочем, плата была посильная, её не повышали с момента заключения договора, а Хосров купил себе квартиру в сияющем, новом небоскрёбе. И каждую неделю брал туда сына на выходные, и, как поняла Ольга, по его наущению сынишка звонил ей, сообщал: «Мама, у папы классно! Тут зал и две спальни! В доме бассейн и сауна!». В следующий раз: «Мама, папа купил себе очень красивую кожаную мебель! Жёлтого цвета! И огромный телевизор!»

Ольга понимала, что муж пытается соблазнить её деньгами. Но разве это нужно русской женщине? Она хотела другого – честных, открытых отношений.

– Ольга, – он в депрессии, – наушничала Мехри.

Она была расстроена разводом брата.

– Он дурак, что ты к нему серьёзно относишься? Зачем ты наврала, что у тебя другой мужчина? Он плакал, его рвало...

Ольга не могла представить мужа плачущим. Всегда видела только его гордый профиль и насмешливые глаза.

– Пусть пострадает. Он, помнится, свистел...

– Я ему сказала, что у тебя никого нет, уж извини... Помиритесь.

– Мне надоели его хитрости. Он лжёт, как дышит. Был на почте, скажет – в магазине. Купил что-то в одном магазине, скажет – в другом. Даст взаймы одному человеку, солжёт, что другому. И я даже понять не могу зачем! Так, на всякий случай... И, главное, ему совсем не стыдно, когда я его ловлю на этом. Он даже горд за себя. И за меня! Смеется: «Маладэц, дэвочка!» – это он по-русски говорит. Доволен, понимаешь ли, что у меня мозги работают... Я чувствую себя опутанной паутиной.

– Так он ещё и меня учит лгать, – продолжала Ольга. – Говорит, что я – «дочка Ленина» – мол, сильно откровенная, правдивая. Объясняет: «Зачем ты всем подробно отвечаешь на вопросы? Чем больше подробностей, тем больше к тебе вопросов. Отвечай кратко». Трюк продемонстрировал в одном учреждении. Оторвал на моих глазах половину справки и подал в окошечко. Там канадка сидит, глаза округлила: «А что, у нас новые анкеты вышли? Короткие?» Хосров кивнул и весело посмотрел на меня. Мол, учись пока я жив. И она приняла! Понимаешь, Мехри, я замужем за Ходжой Насреддином!

Ходжа Насреддин – герой персидских сказок. Хитрец, который обводит всех вокруг пальца. Там выманит у богача новый, дорогой халат, тут наестся и напьется на свадьбе, на которую его никто не приглашал... В детстве Ольга любила читать сказки о нём, а будучи замужем за Хосровом, призадумалась. Так вот какие герои бывают у народа... В русской деревне за те делишки, что Насреддин проделывал в каждом кишлаке, ему бы оглоблей хребет перешибли. И батюшка бы к причастию не допустил, пока не покается в «лукавстве своём окаянном». А эти – восхищаются Ходжой, для них он, видимо, не хитроумный пройдоха, который всех, с кем повстречался, обманул, а человек, который умнее других. Ходжа – любимец публики.

Ольга понимала, что Хосров хитрит по жизни не для того, чтобы кого-то развести на деньги или получить иную выгоду. Напротив, он жалел людей, давал им взаймы, а одному приятелю даже периодически подкидывал деньги, не ожидая возврата – парень был болен шизофренией и сидел без работы. Хосров просто старался никогда не говорить правды сразу. Как много позже догадалась Ольга, чтобы не получать за неё. Потому, что если соврёшь, то правду потом можно сказать, когда поймёшь, что не опасно. А вот соврать потом, когда уже сказал правду, бывает поздно.

Это следствие детства в гареме, думала Ольга, но ей-то от этого не легче!

Мехри слушала жалобы и скорбно смотрела на невестку. И Ольге было жаль её, эту ласковую женщину, эту милосердную душеньку. Другая золовка бы уже сводила брата с бабами, а эта – летает от Хосрова к ней как голубь мира.

 

***

 

Через год была предпринята попытка примирения. Хосров попросил Ольгу приехать в кафе, где они часто бывали вдвоем. Эдакая стекляшка – окна с пола до потолка с трёх сторон. И Ольга приехала. Она соскучилась по мужу. Хоть и виделись они каждую неделю – Хосров забирал сына на выходные к себе, но это были отношения родителей, а не мужчины и женщины.

...Она пришла в «стекляшку», волнуясь. Как разговор пойдет? Всё у них в последнее время не по-человечески. И в нём гордости много, и в ней. Каждый хочет второго о колено переломить.

Размышляла о персах. Было в этом народе и много хорошего. Хитроумные и даже коварные – это да, недостаток. Но при этом красивые, вежливые, и по-настоящему культурные – и в быту, и в духовной жизни. Ольга, например, всегда со смехом вспоминала, как муж научил её культурно есть фрукты. Она ела яблоко или персик, держа в руке и откусывая, а Хосров, увидев однажды, усмехнулся, поставил перед ней красивое блюдце с маленьким ножичком, а когда она не поняла, зачем это, нарезал фрукты и дал двурогую вилочку. И так, действительно, было удобнее есть – сок персика не стекал по подбородку и звуков кусания яблока не было слышно. И огрызков не оставалось – косточку персика и “остов” яблока выбрасывали ещё при нарезании.

А сколько у персов мирового значения поэм, очаровательных древних ремёсел! А главное, в Канаде с её бьющими наотмашь либеральными ценностями в виде голых парадов, русских с иранцами роднили ценности прежние, традиционные. Тут они без слов понимали друг друга. Могли друг другу всё сказать на эту тему, осудить непотребное.

И стучать у персов тоже, как и у русских, считалось плохим деянием. И пусть гостеприимство у них излишне церемонное, но искренне щедрое, думала Ольга.  Канадцы-англосаксы, как все западные народы, если прийти к ним в гости, могут кофе “без ничего” дать, а могут и его не дать. Русские мечут на стол, но не особо заботятся о декоративной стороне дела. Персы же накрывают от души, кладут еды много, ещё и с собой пихают, и при этом оформление стола всегда как на международный конкурс. А если поверили тебе, признали другом, то отзывчивы, бегут на помощь и денег не берут. Тогда как канадских друзей и просить не стоит. Ведь для всего есть платные сервисы, считают они, и, если переезжаешь – найми, надо собрать мебель – найми. Не тратить же им время, чтобы ты сэкономил? Использование друзей – нехорошо.

 

***

 

…Ольга купила кофе и пока сидела, ждала мужа, три раза зеркальце доставала, припудривалась, вытирала тушь с уголков глаз, обновляла помаду на губах. Поправляла волосы. Сначала расстегнула блузку на груди – жарко, потом подумала и застегнула – а то ещё будет думать, что она сексуально озабоченная, призывно обнажившаяся. Потом подумала, и решила, что лучше всё-таки расстегнуть пуговицу – пусть думает что хочет, а бюстгальтер красивый и грудь в нём – «как яичушко», как говорила бабушка, – белая, кругленькая. Пусть видит, шайтан, что теряет.

Хосров почему-то опаздывал, что странно. Он всегда был точен во времени. Но вот он появился, купил себе кофе, и сел перед ней. Тоже постарался хорошо выглядеть, с удовлетворением отметила она.

– Я тебя уже пятнадцать минут жду, – с укором сказала.

– Я знаю. Видел, – ответил он и посмотрел на неё знающим взглядом, улыбнулся.

Ольга вновь почувствовала наброшенную на себя паутину. Замерла. Мысли быстро заработали – как устройство в компьютере, которое проверяет файлы на вирусы... Где, где он её подловил? Поняла!

Она огляделась. Так и есть. Она, пока ждала, смотрела на дорогу через стекло впереди себя, а он поставил машину у боковой стены-стекла, даже чуть сзади. И приехав заранее, наблюдал за ней через тонированное стекло. И делал это всё время, все пятнадцать минут – до тех пор, пока она не привстала со стула, чтобы поправить юбку, а он, видимо, подумал, что она собралась уйти, и тогда явился. Он наблюдал, чтобы понять её чувства. И убедился – она его любит, волнуется, хочет понравиться ему... Вон сколько прихорашивалась.

Ольга вспыхнула и громко произнесла по-русски:

– Сука! Ненавижу! – и выбежала.

 

***

 

Через месяц Хосров пригласил её с сыном в ресторан восточной кухни. Сидели, говорили о всяком-разном, ждали, пока принесут заказанное. Ребёнок бегал по фойе, смотрел на попугаев в клетках и рыбок в аквариуме. Официант же сначала принес пиалы с водой, в которой плавали кусочки лимона. Чтобы, когда они будут есть мясо руками, можно было макать пальцы, мыть...

Ольга помыла пальцы в своей пиале. Хосров взял эту пиалу и выпил воду.

– И что это значит? – спросила она, пряча улыбку.

– Это значит, что я люблю тебя.

– Интересно... Давно понял?

– Давно. Просто был дурак. Не хотел, чтобы ты знала.

– А почему проверял постоянно?

– Считал, что зачем я тебе? Ты умная, красивая, моложе меня, не мог поверить, что любишь...

– А разве не чувствовал?

– Женщины могут играть как никто.

– И что будем делать теперь?

– Выходи за меня замуж.

Она молчала.

– Всё будет так, как ты скажешь, дорогая.

– Я подумаю.

Ольга не показала волнения. Они пообедали – оба в хорошем расположении духа, и, если бы кто-то наблюдал за этой парой со стороны, то ни за что не подумал бы, что между этими двумя решается что-то важное. Разве что мужчина слишком пристально и страстно порой взглядывал на женщину, а она все чаще опускала глаза. После ресторана они гуляли по парку и ни словом не обмолвились о чём-то серьезном.

 

***

 

– Мама, папа купил тебе подарок! – сынишка снова рапортовал из дома Хосрова.

– Хорошо, когда привезет тебя, пусть зайдет ко мне, – милостиво пригласила Ольга. А сама, положив трубку, побежала в душ, а потом долго выбирала что надеть. Чтобы он не подумал, что она ждала его и готовилась, но в то же время, чтобы быть красивой.

Он вошёл, сияя, но сдержанно остановился у двери. Ребёнок посмотрел хитро на отца, на маму, и ушёл в спальню. Хосров протянул Ольге коробочку, в которой лежало золотое кольцо.

– Ты решила?

Из спальни явился вдруг сын с маленькой иконкой в руках.

– Мама, боженька хочет, чтобы ты поженилась с папой, – сказал.

А Ольга уже обнимала мужа, дыхание у неё сперло, и она ничего не смогла сказать. Не смогла поставить никаких условий, которые приготовила. И он, прижав её, молчал, но по учащенному сердцебиению, Ольга понимала, что чувства захлестнули его.

Потом, на хорошую весть, приехала Мехри, и забрала ребёнка на ночь к себе. А Ольга и Хосров остались одни, и не было никого в мире счастливее.

– Я полюбила тебя сразу и навсегда, – шептала она. – Даже в мыслях никогда не изменяю тебе...

– Джюнам, азизам... я был дурак...

– Хосров, любимый...

– Нет жизни без тебя...

...В их окна стучали ветками клёны. Роскошные канадские клёны – с красными, желтыми, чёрными листьями. В такие дни и ночи, когда люди мирятся и любят друг друга, в природе наступает невидное человеку ликование. И поёт всё – деревья, цветы, трава... И если бы Хосров и Ольга понимали язык деревьев, то услышали бы самую главную песню всего живого – о том, что «любовь не превозносится, не гордится... не ищет своего, не раздражается... все покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.

Любовь никогда не перестает...»

В повести использованы стихи Низами, Фирдоуси, Хафиза, Саади.