Ольга АКАКИЕВА. «Всё влияло на моё прирождённое призвание...»

Исполнилось 155 лет со дня рождения Ивана Алексеевича Бунина

 

Илл.: И.А. Бунин. 31 октября 1937 г. // Автор: Ольга Юрьевна Акакиева, член Бунинского общества России (Москва)

 

Пушкинские истоки рода Буниных и творчества Ивана Алексеевича давно исследованы, корни родства кровного доказаны и показаны. Писатели-современники видели родство творческое. Так, А.А. Блок отмечал у Бунина-поэта «простоту и чёткость пушкинского стиха» (А. Блок, О лирике, 1907), а И. Ф. Анненский признавал: «Стихом владеет автор очень хорошо /.../ Он ничего не ищет. За него всё нашёл раньше Пушкин, и в освящённых его гением ритмах новый стихотворец лишь умещает то, что на нашем языке так неточно называется его «вдохновением»». (И.Ф. Анненский. Рецензия на 1-5 тома сочинений Бунина 1904-1909 гг.).

Мы же сегодня поговорим о значении Лермонтова для Бунина.

Некоторые исследователи склонны утверждать, что интерес к Пушкину ранее других появился у Бунина, с детства, имя именно этого поэта стоит на первом месте, и лишь в конце жизни Бунин присоединил к ним имя Лермонтова. Чтобы убедиться в неточности этого утверждения, достаточно обратиться к сохранившимся страницам юношеских дневников писателя и к ранним его стихотворениям, и к последующим статьям и строкам дневников.

Мы увидим, что если с именем Пушкина Бунин будет связывать историю поэзии и России, то с Лермонтовым то и дело сверяет свою судьбу.

Публикуя на страницах «Вестника» выдержки из дневниковых записей Бунина и его жены, письма, фрагменты романа «Жизнь Арсеньева», мы предлагаем услышать и понять самого писателя. Постараемся избежать отсылок и пересказов тех или иных бунинских слов, привычных формулировок «что хотел сказать автор» или «писатель утверждал, что». Просто – прочтём, памятуя о словах Бунина, которые приводит Галина Кузнецова (запись 1928 г.): «Нет ничего лучше дневников /.../ Тут жизнь как она есть. Всё остальное брехня».

Какие-то тексты будут приведены с неизбежными купюрами, а что-то (юношеские стихотворения) – в полном варианте. Некоторые строки (а иногда и целые абзацы) будут, возможно, повторяться – Бунин возвращался к своим мыслям, что-то переписывал. Трудность для любого исследования в случае с Буниным в том, прежде всего, что часть его записей им самим была уничтожена. Из сохранившегося же увидим, что Иван Алексеевич осознавал своё предназначение в литературе и своё творческое в ней родство.

Хронологическое размещение материала позволит проследить, как и когда обращается Бунин к дорогому для него имени.

Вера Николаевна в книге «Жизнь Бунина» приводит найденные ею записи Ивана Алексеевича или ссылается на них:

«Я рос в средней России, в той области, откуда вышли не только Анна Бунина, Жуковский и Лермонтов, – имение Лермонтова было поблизости от нас, – но вышли Тургенев, Толстой, Тютчев, Фет, Лесков. И всё это: эти рассказы отца и наше со всеми этими писателями общее землячество, всё влияло, конечно, на моё прирождённое призвание. Мне кажется, кроме того, что и отец мой мог стать писателем: так сильно и тонко чувствовал он художественную прозу, так художественно всегда всё рассказывал и таким богатым и образным языком говорил. И немудрено, что его язык был так богат. Область, о которой я только что сказал, есть так называемое Подстепье, вокруг которого Москва, в целях защиты государства от монгольских набегов с юго-востока, создавала заслоны из поселенцев со всей России».

В иных случаях Вера Николаевна записывает свои воспоминания и впечатления:

«Ему было даже трудно определить, когда Пушкин вошёл в его жизнь. Он считал, что это – благодаря матери, которую звали пушкинским именем Людмила и которая читала ему с младенчества стихи Пушкина, что он отождествлял со своей жизнью. Было это и со стихами Лермонтова, тем более что родовое имение Лермонтовых находилось верстах в тридцати от Озёрок».

«В литературе он боготворил только Толстого и Пушкина, очень многое восхищало его в Лермонтове, но уже и тогда он возмущался, что печатают даже все его слабые произведения».

А вот строки из дневников самого Бунина:

«29-го Декабря (1885 г.).

Мне скажут, что я подражаю всем поэтам, которые восхваляют святые чувства и, презирая грязь жизни, часто говорят, что у них душа больная; я слыхал как говорят некоторые: поэты все плачут! Да! и на самом деле так должно быть: поэт плачет о первобытном чистом состоянии души и смеяться над этим даже грешно! Что же касается до того, что я «молокосос», то из этого только следует то, что эти чувства более доступны «молокососу», так как моя душа ещё молода и следовательно более чиста. Да и к тому же я пишу совсем не для суда других, совсем не хочу открывать эти чувства другим, а для того, чтобы удержать в душе эти напевы.

/.../Наконец я лёг спать, но долго не мог заснуть. В голове носились образы, звуки. пробовал стихи писать, – звуки путались и ничего не выходило. передать всё я не мог, сил не хватало, да и вообще всегда, когда сердце переполнено, стихи не клеятся. Кажется, что написал бы Бог знает что, а возьмёшь перо и становишься в тупик. Согласившись наконец с Лермонтовым, что всех чувств значения «стихом размерным и словом ледяным не передашь», я погасил свечу и лёг».

В юношеской лирике Бунина очевидны лермонтовские мотивы и образы.

Первое опубликованное (в газете «Родина» 22 февраля 1887 года) стихотворение «Над могилой С.Я. Надсона» в рукописи предварялось эпиграфом из стихотворения Лермонтова «Смерть поэта».

Стихотворение 18-летнего Бунина «В полночь выхожу один из дома» даже ритмически (не говоря уже о почти дословном совпадении первой строки) указывает на «Выхожу один я на дорогу» М. Лермонтова. Трудно найти человека, не знающего лермонтовское стихотворение. Приведём поэтому лишь первую его строфу:

 

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит. /.../

 

А вот стихотворение юного Ивана Бунина (1888 год):

 

В полночь выхожу один из дома,

Мерзло по земле шаги стучат,

Звёздами осыпан чёрный сад

И на крышах – белая солома:

Трауры полночные лежат.

 

В 1891 г., ровно через 60 лет после одноимённого стихотворения Лермонтова, молодой поэт Бунин пишет своё стихотворение «Ангел». Но если у Лермонтова «события» стихотворения происходят в «небе полуночи», то у Бунина ангел взирает с небесной высоты на поющего на земле ребёнка. В уста этого ребёнка вкладывает Бунин звуки «невинной, неземной души», которые у Лермонтова слышатся в «тихой песне» ангела. «Душа младая», которую лермонтовский ангел несёт «для мира страданий и слёз», у Бунина обретает на земле – счастье. Сравним эти стихотворения.

 

Михаил Лермонтов

Ангел

 

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел,

И месяц, и звёзды, и тучи толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов

Под кущами райских садов,

О Боге великом он пел, и хвала

Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нёс

Для мира печали и слёз;

И звук его песни в душе молодой

Остался – без слов, но живой.

И долго на свете томилась она,

Желанием чудным полна,

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

(1831)

 

Иван Бунин

Ангел

 

В вечерний час, над степью мирной,

Когда закат над ней сиял,

Среди небес, стезёй эфирной,

Вечерний ангел пролетал.

Он видел сумрак предзакатный, –

Уже синел вдали восток, –

И вдруг услышал он невнятный

Во ржах ребёнка голосок.

Он шёл, колосья собирая,

Сплетал венок и пел в тиши,

И были в песне звуки рая, –

Невинной, неземной души.

«Благослови меньшого брата, –

Сказал Господь. – Благослови

Младенца в тихий час заката

На путь и правды и любви!»

И ангел светлою улыбкой

Ребёнка тихо осенил

И на закат лучисто-зыбкий

Поднялся в блеске нежных крыл.

И, точно крылья золотые,

Заря пылала в вышине,

И долго очи молодые

За ней следили в тишине!

(1891)

 

И обратим внимание ещё на два стихотворения: Лермонтова, 1840 года («Благодарность», написанное меньше, чем за год до гибели) и Бунина, 1901 года, с опять-таки почти дословно совпадающей начальной строкой:

Михаил Лермонтов

Благодарность

 

За всё, за всё тебя благодарю я:

За тайные мучения страстей,

За горечь слёз, отраву поцелуя,

За месть врагов и клевету друзей;

За жар души, растраченный в пустыне,

За всё, чем я обманут в жизни был...

Устрой лишь так, чтобы тебя отныне

Недолго я ещё благодарил.

 

Иван Бунин

 

За всё тебя, Господь, благодарю!

Ты, после дня тревоги и печали,

Даруешь мне вечернюю зарю,

Простор полей и кротость синей дали.

Я одинок и ныне – как всегда.

Но вот закат разлил свой пышный пламень,

И тает в нём Вечерняя Звезда,

Дрожа насквозь, как драгоценный камень.

И счастлив я печальною судьбой,

И есть отрада сладкая в сознанье,

Что я один в безмолвном созерцанье,

Что я все чужд и говорю – с Тобой.

 

Да, без сомнения, о разном пишут 26-летний, не по годам умудрённый юноша, предчувствующий свой ранний уход, и 31-летний поэт, который через два года (в 1903 году) получит свою первую Пушкинскую премию. Но всё же.

Лермонтов и Пушкин были в числе тех русских поэтов, в отношении к которым «как-то внезапно сблизились чуть не с первых слов» (как напишет сам писатель) Рахманинов и Бунин во время их первой встречи в 1900 году в Ялте. Иван Алексеевич вспоминал эту первую их встречу в своём эссе «С.В. Рахманинов» (1950 г. «Воспоминания» И. А. Бунина):

«При моей первой встрече с ним в Ялте произошло между нами нечто подобное тому, что бывало только в романтические годы молодости Герцена, Тургенева, когда люди могли проводить целые ночи в разговорах о прекрасном, вечном, о высоком искусстве. /…/ Мы за ужином сидели рядом, пили шампанское Абрау-Дюрсо, потом вышли на террасу, продолжая разговор о том падении прозы и поэзии, что совершалось в то время в русской литературе, незаметно спустились во двор гостиницы, потом на набережную, ушли на мол, – было уже поздно, нигде не было ни души, – сели на какие-то канаты, дыша их дегтярным запахом и этой какой-то совсем особой свежестью, что присуща только черноморской воде, и говорили, говорили всё горячей и радостнее уже о том чудесном, что вспоминалось нам из Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Майкова».

Имя Пушкина никоим образом не затмевает для Бунина имя Лермонтова. Это просто – воплощение чего-то иного. В 1900 году он пишет статью «Е.А. Баратынский». Читаем в ней:

«Задача истинного воспитания не может сводиться к тому, чтобы отстранить человека от восприятия тяжёлых впечатлений: истинное воспитание должно, напротив, пользоваться и этой стороной дела, лишь бы в результате получилось гармоническое развитие всех душевных способностей, а это достижимо только в том случае, когда человек будет ознакомляться с жизнью всесторонне, когда он будет в состоянии понять и почувствовать, какие идеи и настроения волнуют теперь наше общество и какие волновали поколения, создавшие нашу современную культуру. /.../ Одними из средств к достижению такой воспитательной цели может служить изучение выдающихся образцов истинной поэзии в её разнообразных направлениях и разветвлениях. Наша отечественная литература /.../, как всякое живое и органическое целое, отражала в себе все главные веяния нашей общественной мысли, которая принимала самые разнообразные оттенки. Едва ли нужно доказывать, насколько богата эта литература Пушкинского периода. Если в лице самого Пушкина мы имеем удивительную ясность души и стройность миросозерцания, то другие представители этой эпохи с поразительною тонкостью и изяществом выражали, хотя и более односторонние, но несомненно глубокие движения человеческой души. Так, например, в поэзии Лермонтова мы встречаем бурный и яркий протест как против несовершенства человеческой жизни вообще, так и против того общественного строя, в котором пришлось жить поэту».

1900-е годы – время расцвета и признания Бунина-поэта и свидетельство связи его творчества с именем Пушкина. Дважды он получает Пушкинскую премию – одну из наиболее престижных литературных наград дореволюционной России: 19 октября 1903 года за поэтический сборник «Листопад» и перевод поэмы Генри Лонгфелло «Песнь о Гайавате» (половинную, наряду с Петром Исаевичем Вейнбергом) и в октябре 1909 г. так же половинную – вместе с Александром Ивановичем Куприным. В том же 1909 г. Бунин был избран членом Российской академии. В нём Академия венчает «не смелого новатора, не предприимчивого искателя, а, возможно, последнего одарённого ученика талантливых учителей, которого сохранили. все самые прекрасные образцы их школы», – писал критик Александр Измайлов.

«Летом 1913 года Бунин намерен был приняться за статью о Лермонтове – для Полного собрания сочинений в шести томах, издаваемого к столетию поэта. Об этом просил Бунина письмом от 18 июня 1913 года редактор сочинений Лермонтова В.В. Каллаш, – пишет известный исследователь жизни и творчества И.А. Бунина Александр Кузьмич Бабореко в своей книге «Жизнеописание Бунина – «О статье Бунина сообщалось в печати. Однако она не появилась».

Как сообщают источники, в 1914 году Бунин выступил с докладом на заседании литературно-художественного кружка, посвящённом 100-летию со дня рождения Лермонтова. Найти точные упоминания об этом событии, как и текст доклада, не удалось. Известно, однако, что, поскольку юбилей поэта выпал на период Первой мировой войны, Министерство народного просвещения «признало соответственным в день годовщины со дня рождения М.Ю. Лермонтова (2-го октября 1914 года) ограничиться совершением в учебных заведениях панихиды по поэту, отложив празднование юбилея до более благоприятного времени», как сообщалось в газете «Русский инвалид», 16 сентября 1914 года.

А вот что пишет Бунин в своей «Автобиографической заметке» для «Русской литературы XX века» (С. Венгерову Москва, 10.IV.1915):

«Писал я в отрочестве сперва легко, так как подражал то одному, то другому, – больше всего Лермонтову, отчасти Пушкину, которому подражал даже в почерке, потом, в силу потребности высказать уже кое-что своё, – чаще всего любовное, – труднее. Читал я тогда что попало: и старые и новые журналы, и Лермонтова, и Жуковского, и Шиллера, и Веневитинова, и Тургенева, и Маколея, и Шекспира, и Белинского. Потом пришла настоящая любовь к Пушкину, но наряду с этим увлечение, хотя и недолгое, Надсоном, чему, впрочем, много способствовала его смерть. Вообще о писателях я с детства, да и впоследствии довольно долго, мыслил как о существах высшего порядка. /.../ Самому мне, кажется, и в голову не приходило быть меньше Пушкина, Лермонтова, – благо лермонтовское Кропотово было в двадцати пяти верстах от нас, да и вообще чуть не все большие писатели родились поблизости, – и не от самомнения, а просто в силу какого-то ощущения, что иначе и быть не может».

Имение Лермонтовых Кроптово (иногда пишут «Кропотово»), купленное дедом поэта П.Ю. Лермонтовым в 1791 году, находилось в Ефремовском уезде Тульской губернии, на левом берегу р. Любашевки. У западной границы имения стоял господский дом с мезонином, возле него располагались службы: ткацкая, каретная, конюшни. К дому вела широкая аллея серебристых тополей, разделявшая сад на две половины. Лермонтов неоднократно приезжал в Кроптово к отцу. Здесь долго сохранялись портреты прадеда, деда, отца и матери поэта, а также детские рисунки самого Лермонтова. Усадьба не сохранилась – в ноябре 1941 года была сожжена гитлеровцами. В 6 км от Кроптово расположено с. Шипово. Бунин не однажды бывал здесь. В романе «Жизнь Арсеньева» он рассказал об одной такой поездке:

«Проехал Шипово, потом въехал в ту самую Кроптовку, где было родовое имение Лермонтовых. /.../ Я сидел и, как всегда, когда попадал в Кроптовку, смотрел и думал: да ужели это правда, что вот в этом самом доме бывал в детстве Лермонтов, что почти всю жизнь прожил тут его родной отец? /.../ И едучи, как-то особенно крепко задумался вообще о великой бедности наших мест. Всё было бедно, убого и глухо кругом. /.../ А потом я опять вспомнил бессмысленность и своей собственной жизни среди всего этого и просто ужаснулся на неё, вдруг вспомнив вместе с тем Лермонтова. Да, вот Кроптовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно-грустных и неизъяснимых чувств. Вот бедная колыбель его, наша общая с ним, вот его начальные дни, когда так же смутно, как и у меня некогда, томилась его младенческая душа, «желанием чудным полна», и первые стихи, столь же, как и мои, беспомощные. А потом что? А потом вдруг «Демон», «Мцыри», «Тамань», «Парус», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой». Как связать с этой Кроптовкой всё то, что есть Лермонтов? Я подумал: что такое Лермонтов? – и увидел сперва два тома его сочинений, увидел его портрет, странное молодое лицо с неподвижными тёмными глазами, потом стал видеть стихотворение за стихотворением и не только внешнюю форму их, но и картины, с ними связанные, то есть то, что и казалось мне земными днями Лермонтова: снежную вершину Казбека, Дарьяльское ущелье, ту, неведомую мне, светлую долину Грузии, где шумят, «обнявшись точно две сестры, струи Арагвы и Куры», облачную ночь и хижину в Тамани, дымную морскую синеву, в которой чуть белеет вдали парус, молодую ярко-зелёную чинару у какого-то уже совсем сказочного Чёрного моря. Какая жизнь, какая судьба! Всего двадцать семь лет, но каких бесконечно-богатых и прекрасных, вплоть до самого последнего дня, до того тёмного вечера на глухой дороге и подошвы Машука, когда, как из пушки, грянул из огромного старинного пистолета выстрел какого-то Мартынова и «Лермонтов упал, как будто подкошенный». Я подумал всё это с такой остротой чувств и воображения и у меня вдруг занялось сердце таким восторгом и завистью». (Книга четвёртая. Глава VIII).

Вот это: «как и у меня», «вспомнил Лермонтова», «его стихи, как и мои» – будет то и дело на страницах романа возникать. И автор скажет о своём герое, что лермонтовские «стихи пробуждали и образовывали душу Арсеньева, отвечали страстной мечте о далёком и прекрасном, заветному душевному звуку». Душу Арсеньева или его самого, Бунина?

Многие современники называли Бунина продолжателем традиций Пушкина. На страницах книги «Устами Буниных» читаем записанное Верой Николаевной:

«27 октября. 1925 г.

Перед сном разговор с Кульм[анами] (Николай Карлович Кульман – историк, филолог, общественный деятель и его жена Надежда Ивановна. – О.А.) насчёт Яна. Они восхищаются «Цикадами». «Это поэма» и т.д. Я сказала, что считаю Яна поэтом, а не беллетристом в собственном смысле этого слова. И нахожу, что и в прозаических произведениях он поэт. Считаю его стихи выше прозы. Н. Ив. удивилась до нельзя. Ник. К. поднял брови и развёл руками.

Н. Ив.: Все, кого я спрашивала в Париже, находят, что его проза несоизмеримо выше. В прозе он создал своё, там глубина мысли и форма.

Я: В стихах тоже. Ввёл жанр, редкие рифмы. А глубины мысли ещё больше в стихах. Форма тоже совершенна. Кроме того, он ввёл краски и тона в стихи. /.../

Н.К.: Ив. Ал. единственный не порвал с Пушкинской традицией.

Н. Ив.: Но всё же Ив. Ал. гораздо выше, как прозаик. /.../».

И ещё там же: 1928 г. «10/23 дек.

/.../ Вчера было письмо от Фондаминского (Илья Исидорович Фондаминский – друг, редактор, издатель Бунина в Париже. – О.А.). Очень интересное начинание – издавать биографии-романы. Предлагают и Яну. Пока согласились: Алданов – Александр I, Цетлин – Декабристы, Ходасевич – Пушкин, Зайцев – Тургенев. Яну предлагали Толстого, Чехова, Мопассана, но он согласился на Лермонтова».

В упомянутой выше книге А. К. Бабореко «Жизнеописание Бунина» читаем: «Позднее, в эмиграции, он хотел написать книгу о Лермонтове, но не осуществил и этого намерения. Л. Ф. Зуров писал мне 29 июля 1965 года: «Иван Алексеевич мечтал написать о Лермонтове, но это, к величайшему сожалению, так и осталось мечтою. Он читал собрание сочинений Лермонтова (берлинское издание) и два томика Вересаева (описка: не Вересаева, а П.Е. Щёголева «Книга о Лермонтове». – А.Б.). Вера Николаевна начала делать (по указанию Ивана Алексеевича) из этих книг выписки, но из-за дурного состояния здоровья Ивана Алексеевича работа остановилась. В архиве находится небольшая тетрадка с сделанными Верой Николаевной выписками».

Лермонтов для Бунина всегда был особенной, загадочной фигурой. Бунина удивляло, как, будучи в столь юным возрасте, он так мог постичь человеческую природу. Галина Кузнецова в своих воспоминаниях пишет, что Бунин «благоговейно относился к лермонтовской «Тамани», называл повесть «одним из самых прекрасных перлов нашей литературы».

А Ирина Одоевцева приводит слова Бунина о стихотворении Лермонтова «Парус»:

«И как этот «Парус» меня всегда потрясает. Каждый раз по-новому, каждый раз иначе. Иногда грустью. Иногда вдохновеньем.

Иногда счастьем – до боли. И какой торжественный, волшебный конец. Одни из самых изумительных строк во всей русской поэзии:

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой.

Мне всегда кажется, что это обо мне сказано».

Вернёмся к книге «Устами Буниных». Записи Веры Николаевны:

«1930 г. 29 июня.

/…/ Обед у нас прошёл весело. Ян читал выписки из дневника Блока. /.../ В связи с этим М. Ал. (Марк Алданов – химик, писатель, друг семьи Буниных, «последний джентльмен русской эмиграции», как называл его И. Бунин. – О.А.) поднял вопрос, может ли большой поэт быть глупым человеком. Ян думает, что нет, что настоящий поэт должен быть умён.

– А, может быть, в поэзии главным образом химия слов? Ведь музыканты бывают глупы, да и учёных я много знал глупых, – сказал М. Ал.

– Ну, музыкантов я мало знаю, – сказал Ян, – а у учёных, может быть, развита лишь одна часть мозга, а потому они кажутся в жизни глупыми. Но поэт должен осознавать мир, вспомним Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета. /.../».

В 1933 г. Бунин завершает роман «Жизнь Арсеньева» (1927–1929, 1933), основанный на автобиографических – скорее, не событиях, а мироощущениях. Многие страницы его – о литературном и духовном родстве с поэтами.

«/.../ Я почувствовал, что отец прав, – «нельзя жить плакучей ивой», что «жизнь всё-таки великолепная вещь», как говорил он порой во хмелю, и уже сознательно видел, что в ней есть нечто неотразимо-чудесное – словесное творчество. И в мою душу запало твёрдое решение – во что бы то ни стало перейти в пятый класс, а затем навсегда развязаться с гимназией, вернуться в Батурино и стать «вторым Пушкиным или Лермонтовым», Жуковским, Баратынским, свою кровную принадлежность к которым я живо ощутил, кажется, с тех самых пор, как только узнал о них, на портреты которых я глядел как на фамильные./.../ (Книга вторая. Глава XVI).

«Что же до моей юности, то вся она прошла с Пушкиным.

Никак не отделим был от неё и Лермонтов:

Немая степь синеет, и кольцом

Серебряным Кавказ её объемлет,

Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.

Как великан, склонившись над щитом,

Рассказам волн кочующих внимая,

А море Чёрное шумит, не умолкая...

Какой дивной юношеской тоске о далёких странствиях, какой страстной мечте о далёком и прекрасном и какому заветному душевному звуку отвечали эти строки, пробуждая, образуя мою душу! И всё-таки больше всего был я с Пушкиным». (Книга третья. Глава VIII).

Близилась 100-летняя годовщина гибели Пушкина. К этой дате готовились во всём мире, в том числе и в Париже, где жили в то время Бунины. Любовь к Пушкину для русской эмиграции была важна для её самоопределения, объединяла людей разных сословий и взглядов, оказавшихся вдали от родины.

Уже в феврале 1935 г. в Париже для организации торжеств, вечеров, выставок, чтений, театральных спектаклей, посвящённых поэту, был создан Центральный Пушкинский Комитет – «единение русской зарубежной интеллигенции для исполнения долга перед великим поэтом и перед Родиной».

Пушкин в эти дни и даже годы, вплоть до 1937 г. – всюду.

Бунин постоянно перечитывает Пушкина. В записную книжку конца 30-х годов заносит строки его как образцы замечательной точности. Читает книгу Вересаева «Пушкин в жизни».

К дневникам же своим относится, мягко говоря, сурово. В апреле 1940 года пишет: «Переписываю дневниковые клочки предыдущих лет. Многое рву и жгу». Спасибо Вере Николаевне, сохранившей то, что уцелело.

Из несожжённого:

«12. IX.40.

/.../ Пушкин незадолго до смерти писал: «Моя душа расширилась: я чувствую, что могу творить»».

Напомним: с 1937 по 1945 год Буниным написаны рассказы сборника «Тёмные аллеи».

В середине 40-х годов вновь в записях Буниных появляется Лермонтов.

И.А. Бунин:

«10. 8. 44. Четверг.

/.../ Вчера перечитывал (давно не читал) «Вост. повести» Лермонтова: «Измаил Бей», «Ангел смерти» и т.д. Соверш. детский, убогий вздор, но с замечательными проблесками. /.../».

1948 год. Вера Николаевна записывает:

«13. II.

«Сегодня мы оба сидели у Ивановых (поэт Георгий Иванов и его жена Ирина Одоевцева. – О.А.) /.../ беседовали и о Бенедиктове, и о Пушкине, и о Лермонтове и почти не спорили. Восхищались «Путешествием в Эрзерум» (написано так. – О.А.), «Таманью».

В последний год жизни Ивана Алексеевича Бунина (1953-й) Вера Николаевна записывает:

«4 июля.

Ян чудесно прочитал Лермонтова «Выхожу один я на дорогу», восхищаясь многими строками.

– «Пожалуй, его смерть трагичнее Пушкинской. /.../ Какая проза! И после таких поэтов – Есенин, Маяковский и т.д.».

Вспоминает поэт Георгий Адамович:

«Осенью 1953 года я должен был уехать в Англию и пришёл к Ивану Алексеевичу проститься, не зная, что вижу его в последний раз. Не могу теперь с точностью установить, с чего начался разговор, вероятно, с чего-нибудь, касающегося поэзии.

Бунин, сделав усилие, неожиданно громко, твёрдо, внятно сказал:

– Всю жизнь я думал, что первый русский поэт – Пушкин. А теперь я знаю, что первый наш поэт – Лермонтов.

И с каким-то почти чувственным наслаждением произнёс последнюю строку из «Дубового листка», действительно чудесную в звуковом отношении:

И корни мои омывает холодное море.

Позднее я рассказал об этом в печати, подчеркнув, что Бунин сказал именно «знаю», а не «считаю» или «нахожу». Многие были удивлены. Казалось маловероятным, чтобы такой «традиционалист», как Бунин, мог в конце жизни отказаться от суждения, бывшего для него всегда бесспорным. Меня даже заподозрили в выдумке, внушённой особым пристрастием к Лермонтову. Поэтому я с удовлетворением прочёл то же самое в статье Алданова, помещённой после смерти Бунина в «Новом журнале». Очевидно, Бунин говорил об этом и ему».

А вот и строки Марка Алданова:

«В нашем последнем разговоре речь зашла о литературе. «Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин, – нет, это был Лермонтов, – сказал Иван Алексеевич. – Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если б не погиб двадцати семи лет». Иван Алексеевич вспоминал лермонтовские стихи, сопровождая их своей оценкой: «Как необыкновенно! Ни на Пушкина и ни на кого не похоже! Изумительно, другого слова нет».

...Могу добавить от себя: в этих замечаниях умиравшего человека тоже всё было ново, своеобразно и удивительно. Особенно долго он вспоминал «Дубовый листок». Теперь, перечитывая книги Бунина, я увидел, что об этих стихах упоминает юный Арсеньев. Пронзили без малого на семьдесят лет!..»

В 1970 г. для «Литературного наследства» написала «Воспоминаниях о Бунине» поэтесса София Прегель, которая в 1942-1950 гг. была редактором и издателем журнала «Новоселье» (Нью-Йорк, затем Париж) – в нём печатались произведения Бунина. Читаем заключительные строки:

«Если б Ивану Алексеевичу удалось прожить ещё несколько лет, он, несомненно, написал бы книгу о Лермонтове. Мысль об этом не переставала его мучить. Он всё упорнее думал о судьбе Лермонтова, об его неизбежном, трагическом одиночестве, и всё чаще повторял величавые в своей простоте слова: Выхожу один я на дорогу...».

 

В полночь выхожу один из дома,

Мёрзло по земле шаги стучат,

Звёздами осыпан чёрный сад

И на крышах – белая солома:

Трауры полночные лежат.

Иван Бунин. 1888 год.

Круг замкнулся…

Литература:

1.         Адамович Г. Бунин. Воспоминания. // Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Состав. и коммент. В.          Крейд. – М.: Республика, 1994.

2.         Алданов М. О Бунине. // Новый журнал. 1953. No 35.

3.         Бабореко А. К. Бунин: Жизнеописание. – М.: Молодая гвардия, 2004.

4.         Бунин И. А. Собрание сочинений в 9 тт. – М.: Художественная литература, 1967.

5.         Бунин И. А., Бунина В. Н. Устами Буниных. Дневники. Сост. М. Грин. – М.: «Посев», 2005.

6.         Бунин и Кузнецова. Искусство невозможного. Дневники, письма. – Изд. «Грифон», 2006.

7.         Динесман Т. Г. По страницам ранних поэтических тетрадей Бунина // Литературное наследство. Т. 84. Кн. 2. С. 127-136). Иван Бунин: в 2 книгах – М.: Наука, 1973.

8.         Дякина А. А. Наследие М. Ю. Лермонтова в поэзии Серебряного века: Диссертация на соискание д-ра филолог. наук / Елецкий гос. ун-т. Елец, 2004.

9.         Кузнецова Г. Н. Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад. – М.: Моск. рабочий, 1995.

10.       Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. – М.: Советский писатель, 1989.

Источник: Вестник Бунинского общества России, № 10. Составитель Д.М. Минаев