Руслана ЛЯШЕВА. Андрей Рублев – неисчерпаемая актуальность
Латинское изречение «Книги имеют свою судьбу» пришло на ум при чтении статьи Юрия Серова из г. Орска («Докатились, однако» в «Литературной России», № 41, 2011), потому что его размышления о дискуссии на сайте «Живая литература» о судьбах изящной словесности завершились печальным финалом. Дескать, «однажды люди откажутся от литературы, или она трансформируется в другую оболочку. Как скоро настанет эта пора, неизвестно, но рано или поздно сие событие произойдет».
Ну-у, ямщик, не гони лошадей! Вон, и древние римляне оптимизма не теряли, понимая что человек смертен и цивилизации дряхлеют, а мысль, рожденная ими, выживает. Вместе с книгой! Донесли же до нас глиняные таблички из Месопотамии содержимое извилин жителей Вавилонии и Ассирии. Другое дело, обитателям древней Атлантиды не повезло, их книги вместе с островом опустились на дно океана (оказалось, рукописи не только горят, но еще и тонут!). «Оболочка» книги (словцо Ю. Серова), естественно, может быть разной – от глиняной таблички до иконы или журнала-толстяка, и т.д.
Знаменитый афоризм священника Павла Флоренского «Есть Троица Рублёва, следовательно, есть Бог» почти столетие держится на слуху. Звучал он и у ораторов на международном симпозиуме в Бергамо, посвященном в 1988 году жизни и творчеству П.А. Флоренского (См.: рецензия Н.К. Гаврюшина на сборник трудов этого симпозиума «П.А. Флоренский и культура его времени». «Вопросы философии», № 4, 1998).
Процитируем из статьи священника «Иконостас»: «Из всех философских доказательств бытия Божия наиболее убедительно звучит именно то, о котором даже не упоминается в учебниках; примерно оно может быть построено умозаключением: «Есть Троица Рублёва, следовательно, есть Бог» (Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Том 2, стр. 446, М., Издательство «Мысль», 1996). В статье история православной иконы и богословская теория этой проблемы рассматриваются с великолепной эрудицией; с самых разных сторон. В разговоре об иконе сравниваются православная культура, как миросозерцание, с католичеством – Возрождение – и с протестантизмом, а также с античностью и Вавилоном, где обнаружились истоки зарождения жанра иконы. Работа, конечно, блестящая, процитировать ее всю невозможно и остается только пожелать всем, кто еще не читал «Иконостаса», обязательно проштудировать ее.
В сущности, «Иконостас» – это комментарий богослова живописного шедевра Андрея Рублёва, и афоризм лаконично выразил суть. Умозрение в красках! Эта мысль была очень популярной, если не сказать расхожей, в культуре Серебряного века (братья Е. и С. Трубецкие и другие). Не погружаясь в богословские глубины иконописи, надо назвать и вторую особенность культуры начала XX века. Ведь накануне революции и какое-то время после нее русские, православные богословы и религиозные философы соединяли в своих концепциях, как у Флоренского в «Иконостасе», мистику религии и научное мышление, научное знание воедино. А ведь в Западной Европе, что и доказано в «Иконостасе», религиозное сознание и научное мышление разделились едва ли не в ХV веке (протестанстко-кантовское по определению Флоренского). Точнее сказать, научное перечеркнуло религиозное и объяснило мироустройство, исходя из разума самого человека (термин Канта: а приори!). Какой грандиозный масштаб мысли у Флоренского в разговоре о совершенно конкретном деле – иконописи!
Теперь сравним комментарий богослова и математика Павла Флоренского, который я только что бегло набросала, с комментарием творчества Андрея Рублёва вымышленным персонажем повести «Любимый образ иконника Андрея» Павлом Говорухиным. Говорухин тоже не избегает теории и даже перекликается с Флоренским, когда речь заходит о наставниках древних живописцев. Флоренский поясняет, что живописцу принадлежат технические приемы, а замысел иконы рождается у святых отцов.
Вот и в повести Александра Подлевских Андрея наставляет на путь истины преподобный Стефан, креститель вятской земли: «Царство зверя сильно, коварно искушающее: «все сие дам тебе, егда поклонишься мне». Это легкий путь, пагубный путь. Делай так, брат Андрей, чтобы тебе Бог дал, а не дьявол, в этом и есть смысл жизни, ради этого и стоит жить, обретая с годами мудрость и духовность, а не живя сегодняшним днем в мирской радости» (стр. 165).
Конечно, образ Говорухина писатель Подлевский создает из собственных мыслей, но наглядное сравнение двух художников – исторической личности Рублёва и вымышленного, нашего современника Говорухина – выявляет различие эпох, в которые они живут и творят. Это сравнение, увы, не в нашу пользу. Восхищаясь иконописцем и его исторической эпохой, когда наше государство бурно развивалось, опираясь на христианские нравственные ценности, Говорухин в окружающей жизни видит совсем иное: «Писатель, как и живописец, выстаивается на тех дрожжах, которые бродят в нем. И Павел из-за отсутствия полной достойной информации очень многое еще не мог понять в бурлящем политическом море нашей страны. Метался, тыкался, как слепой котенок, в очевидное, и бывали дни, когда с утра, болея всей душой за народ, он чувствовал себя консерватором, а к полудню мог симпатизировать либералам. Но он понял одно: что при этой жизни, при сегодняшней особенно, наказывают как раз за добро, а не за зло...»
Собирая факты биографии Рублёва – уроженца приуральской земли (отец его ремесленник из Великого Новгорода, мать – местная удмуртская женщина) писатель завидует – хорошей завистью – дружбе иконописцев и тому, как мастера «тянут» своих учеников. Андрей делится с другом Даниилом сокровенным, дескать, есть мечта написать икону «Троицы», но глаза Ангела сделать не голубыми, а карими, как у родной матери. Когда иконописцев вызывают в Москву для росписи храмов, то Андрей и Даниил готовы забрать с собой в столицу всех своих учеников, лишь по просьбе местных священников кое-кого оставляют продолжать начатую здесь работу. В своей собственной жизни писатель Павел Говорухин видит совершенно иные взаимоотношения: интриги, клевета, подсиживание. Литературный функционер Ситцев как сетью оплетает Говорухина компроматом и клеветой.
Таким образом, Флоренский в начале XX века с помощью творчества Андрея Рублёва показывал богатство русской, православной культуры, хотя сам богослов и ученый не миновал репрессий и был в 30-ые годы расстрелян. Подлевский, обращаясь к биографии Рублева, показывает убожество современной нашей культуры. Видимо, РПЦ возрождается, но медленно. Как-то один священник по радио даже сказал, что Русь надо заново крестить... Слишком уж мы в атеизме в прошедшем столетии забурели, и христианские ценности с трудом возвращаются в наши души.
Возможно, кого-нибудь такое состояние общества устраивает. На эту мысль меня натолкнула радиопередача «Пасторские беседы», проходившая 4 декабря 2011 года, в день выборов Госдумы. Между ведущим журналистом и отцом Георгием закипел спор о том, надо ли приводить детей в церковь. Священник настаивал, что надо, а журналист лукавил и повторял, что они шумят, что они должны вырасти и потом сделать выбор, какая религия им нужна. Я была поражена беспардонностью радиожурналиста, он не стеснялся и не боялся отстаивать антихристианскую позицию. Кировский прозаик Александр Подлевский поднял актуальную проблему.
