Венедикт НЕМОВ. Два рассказа

Хлебные крошки победы

Вот и настало утро. Даже не дождливое. Вроде солнечное. И, возможно, доброе. Вместе с солнцем поднимаюсь, и, почесывая затылок, начинаю тщательно собираться. Только в этот день я надеваю белую рубашку (которой уже много-много лет) и не беру с собой телефон (которому не так много, как рубашке, но выглядит так же). Это уже традиция, ритуал такой. Выхожу из подъезда и наблюдаю, как спешат куда-то люди. А я неторопливо чеканю шаг в магазин за буханкой черного хлеба, вернее, за половиной буханки, ведь больше мне не потребуется.

В магазине торжественно спокойно и буднично многолюдно. Пока стоял в очереди и оглядывал стройные ряды румяного хлеба разных форм и размеров, ощутил уверенный толчок в бок и машинально отодвинулся, уступая дорогу к прилавку пожилому человеку в старом зеленом пальто.

- Скажите, у вас крупа есть? – выпалил старичок продавцу.

- Конечно, а какая вас интересует? – склонив набок голову, почти прошептала продавщица.

- Вся, - уверенно произнес старик.

- Ну, пачек тридцать, наверное, будет, - направилась было она в кладовую.

- Нам все, что есть! – откуда-то из глубины магазина долетел выкрик пожилой женщины, медленно приближающейся к прилавку. Каждый шаг ее сопровождался резким скрипом колесиков сумки-тележки, подпрыгивающей на неровном полу магазина.

- Несите все! – еще раз повторила женщина, тяжело дыша и развязывая пустую сумку. Старичок в зеленом пальто одобрительно кивнул, улыбнулся и подставил подошедшей жене руку, чтобы та оперлась на нее и перевела дыхание.

Пока продавщица носила старикам пачки с крупой, я тонул в предположениях, для чего им столько потребовалось. И вероятнее всего мне казалась мысль о том, что это просто такая особенность всех стариков, вышедших из военного времени: запасаться солью, спичками, мукой и крупой. На случай, так сказать, непредвиденных ситуаций. Чтобы было. Не важно, случится эта самая ситуация или нет. Просто для спокойствия нервной системы.

Сумка была переполнена, и последняя пачка с горохом настойчиво отказывалась влезать в нее, упираясь своими полными боками и перекатываясь в руках своей хозяйки. Напряжение нарастало. Лицо женщины, втискивающей пачку, стало красным. А упрямая пачка еще больше надула свой левый бок, и с грохотом лопнула, вывалив все свое содержимое на пол. От неожиданности я вскинул брови и отпрыгнул от прикатившихся к ботинку горошин, случайно наступив при этом на ногу сзади стоящей даме. Извинившись и выслушав претензии, я понуро вернулся в прежнее положение у края прилавка, шаркнул подошвой по раздавленному гороху, и вдруг вспомнил рассказ матери о том, как в детстве, во время войны, они с братьями и сестрами бродили по дорожкам деревни, выглядывая места, где перевозили или грузили мешки с зерном.

Именно там пронырливые детские глаза выискивали «клад»: в пыли, среди листьев и травы, рядом с камушками и даже на дне лужиц. А потом, довольные и гордые собой, они несли домой драгоценные хлебные зерна: кто в кармашке, кто в платочке или в кулачке. Ссыпали в одну горку на столе и дожидались мать, вновь и вновь пересчитывая добычу поштучно. Из перемолотых зерен мать выпекала небольшую лепешку и делила поровну между детьми, ничего не оставляя себе.

Но однажды, в один из таких «поисковых» дней, по пути домой, в небе раздался страшный рев от приближающегося самолета. Не поняв, вражеский он или свой, моя мама бросилась от страха на землю, кулачок разжался и все найденные зернышки ушли в тягучую последождевую грязь. Самолет пролетел, оставив за собой лишь дымчатый след, а мама, после долгих и упорных попыток отыскать в грязи хотя бы одно зерно, ни с чем побрела домой, захлебываясь слезами.

То время наложило свой отпечаток на отношение мамы ко всему, что касалось хлеба. Помнится, баловались мы с братьями в детстве за столом: то фигурки из хлеба лепили, то комочки скатывали, а то и вовсе друг в друга бросали. Если мама была рядом, тут же останавливала нас резким замечанием и отнимала хлеб, а нас отправляла в позорный угол на целый час. Потом собирала крошки хлеба, бережно, будто бы они были сделаны из хрупкого драгоценного металла. Аккуратно складывала в платок и выносила на улицу птичкам в кормушку.

- Жаль, что больше у вас нет, - расплатившись, произнесла пожилая женщина. Я вздрогнул, и воспоминания тут же рассеялись. - Этого нам только на несколько дней хватит. Если б вы знали, какая у нас собака прожорливая! Только успеваем ей кашу варить, - и с довольными улыбками старики направились к выходу под изумленные взгляды людей в очереди и кривую улыбку продавца.

А я купил, наконец, полбулки черного хлеба и отправился в ближайший сквер, на свою любимую лавочку, недалеко от которой стоит небольшая плита неизвестному солдату и всегда лежат свежие гвоздики в дань памяти героям войны. В ожидании своих старых друзей, огляделся спокойно вокруг. Ничего не меняется: те же деревья, скамейки и клумбы. Меняются только люди. Те, что приходили сюда за руку с родителями, приводят теперь собственных детей, кладут пару гвоздик у плиты, и, постояв со склоненной головой несколько минут, уходят.

Кинув взгляд вниз, я невольно улыбнулся, - а вот и мой первый друг: у ноги топтался серый голубь с маленькой белой полоской на хвосте. Вслед за ним стали подлетать и остальные. Бегали, вертели головами, вглядывались в мою тень и пакет с хлебом. А я ждал момента, когда прилетит последний голубь - мой главный гость.

Любовь к этим городским пернатым мне привил отец. В детстве я каждый раз рыдал, когда он начинал рассказывать о днях, проведенных в блокадном Ленинграде, где во время войны пыталась выжить его семья. О многих ужасах я услышал от него, но больше всего мне запомнился один рассказ: отцу тогда было не больше шести лет. Он был младшим в семье, а старшие – кто воевал, а кто уже и отвоевался, придя домой лишь в виде похоронки.

Мать настойчиво просила не выходить без нее на улицу, но папа все время нарушал запрет и убегал к заброшенному, полуразрушенному дому, где на искореженном чердаке, больше напоминавшем руины древнего ковчега, ютились чудом уцелевшие в разгар голода голуби. Горожане спасались, как могли, в том числе и за счет ловли всего живого, что только можно было поймать. И это не удивительно, ведь даже 125 грамм хлеба, которые полагались на одного человека в сутки, не выдавались ввиду отсутствия самого хлеба. А на улицах каждый день появлялись новые тела истощенных людей, чаще стариков и детей, чей ход жизни прервался по пути домой, у стен обстрелянных и промерзших домов.

Однажды дорогу папе преградили мальчишки из соседнего двора и потребовали выдать им голубей. Папа отказался, в результате чего вернулся домой в синяках и с горячим желанием, во что бы то ни стало спасти своих крылатых друзей. На следующий день он решил перепрятать птиц, но мальчишки выследили его, и у самого входа на чердак набросились с кулаками. Папа пытался вырваться, но силы были неравны: двое мальчиков крепко держали его за руки, пока двое других ловили птиц, связывали им крылья и кидали в мешок. Тогда папа упал на колени и стал со слезами просить оставить хотя бы одного голубя, белого, который забился в угол и без остановки бил крыльями. Папа отчаянно верил, что белые голуби приносят добрые вести, и убивать их нельзя.

В этот самый момент раздался вой сирены, и мальчишки бросились вниз на улицу, прихватив с собой мешок с пойманными голубями. В воздухе запахло чем-то неприятным, засвистели и защелкали о стены пули. Папа схватил испуганного голубя, и, прикрываясь рукой от полетевших на него осколков штукатурки, побежал прочь из осыпающегося дома. Перескочив на другую сторону улицы, он прижался к стене, еще крепче прижимая к себе белого голубя.

- А вот и ты, - поприветствовал я запоздалого голубя в белых парадных перышках. – Теперь можно и к трапезе праздничной приступить.

Я достал из пакета черный хлеб и стал угощать им своих пернатых друзей. Отталкивая друг друга, они жадно хватали крошки, будто пытаясь насытиться ими на год вперед. Когда весь хлеб был съеден, голуби еще немного потоптались у моих ног, и устремились в небо. Такое солнечное. Такое чистое. Такое свободное. А я купил пару гвоздик красного цвета и побрел домой, чтобы вновь вернуться сюда после обеда, уже с семьей. Постоять над памятной плитой неизвестному солдату, склонив голову. И помолчать, глядя, как в небе летают голуби, один из которых всегда белый.

 Медаль за жадность

Пока солнечный зайчик бегал по витрине, по содержимому самой витрины бегал взгляд двух беспризорных мальчишек, выискивающих все самое вкусное и сытное. Я с умилением смотрел на них, постукивая пальцами по новенькому кошельку, ожидая, когда они определятся с покупками, которые я вызвался им оплатить.

Этот благотворительный жест зародился так же спонтанно, как и решение о приобретении дорогого кошелька. Утром я узнал о своем назначении на желаемую должность, получил премию по итогам квартала, и, окрыленный достижениями, просто не смог пройти мимо этого шедевра из крокодильей кожи с серебряными вставками. Улыбнувшись своему отражению в витрине кожгалантерейного бутика, я уверенно шагнул в магазин с мыслью: «А почему бы и нет? В новую должность - с новым кошельком!». И купил.

Радость от успеха охватила все мое существо, переливаясь и перекатываясь по коже теплом, и взрываясь где-то в глубине души непреодолимым желанием сделать сегодня что-то очень хорошее. Тут-то и попались мне на глаза два мальчика в поношенной и нестиранной одежде, которую, казалось, они уже давно переросли. Признаться, я видел их тут и раньше: пару раз зимой, гревшихся у канализационного люка; несколько раз весной, пристававших к прохожим с протянутыми пустыми ладошками. И вот теперь: они беззаботно топтали тополиный пух своими изношенными ботинками.

- Ну что, вы определились? – поторопил я мальчиков.

- Дядя, а что можно купить? – с деловым видом спросил один.

- Все, что хотите, - добавил я, - в меру разумного, конечно.

Пока продавец выкладывал заказанные товары, я пригляделся к мальчикам. Дети как дети. Только уличные. В наше время это не такая уж и редкость. Такое вот настоящее, где от родителей-пьяниц убегают дети, которым нет места в благоустроенном обществе. Вы, наверное, думаете, что я – монстр? Что вы! Это почти неправда. Раньше я пытался бороться с этим явлением. Подходил к беспризорникам, узнавал, почему они оказались на улице, и сообщал о них в специальные службы. Детей определяли в сиротские приюты, из которых они убегали так же быстро, как и от меня, когда мы случайно встречались на улице. А все потому, что выжить в одиночку подчас проще, чем с помощью государства. Поняв это, вмешиваться в чужую жизнь я перестал.

В итоге покупок, карманы мальчиков наполнились пакетами с сухариками и жвачкой, за пазухой вместились чипсы, печенье и булочки, а в руки ребята взяли по двухлитровой бутылке какой-то газированной сладкой воды. Видно было, что они готовы взять и еще, но возможности одежды не позволяли лишних запасов. Один из мальчиков, с кудрявыми светлыми волосами, протянул мне руку для благодарственного пожатия. От неожиданности, я протянул вместо правой, левую руку, и ощутил прикосновение хрупкой холодной детской ручки. Сердце сжалось от жалости, к горлу подкатил ком, а к глазам – предательские слезы. Чтобы разрядить обстановку, я перевел взгляд на значок, приколотый к куртке мальчика: небольшой значок советских времен с изображением Ленина в центре пятиконечной красной звезды.

- Какой интересный у тебя значок, - потянул было я руку к раритету. – Можно посмотреть?

Но мальчик оттолкнул мою руку, и молча нырнул за угол ларька, выронив по пути бутылку. С грохотом она плюхнулась на землю, содержимое вспенилось. В недоумении я посмотрел на второго мальчишку, стоявшего по правую руку от меня с опущенной головой.

- Что это с ним? – поинтересовался я, поднимая пластиковую бутылку.

- Дядя, вы простите Димку! Он никому не дает свой значок. Даже просто посмотреть не всегда удается. Он его под воротник обычно прячет, как драгоценность какую-то. Это ему бабушка дала. У него кроме нее никого нет. Год назад она заболела, денег не хватало на лекарства, потому что она все тратила на Димку. Вот он и решил уехать. Говорит, что вернется только тогда, когда раздобудет деньги ей на лекарства. Так что вы на него не сердитесь, пожалуйста! Просто не трогайте значок, ладно? – мальчик взглянул на меня исподлобья своими зелеными глазами, и, улыбнувшись, протянул мне руку. – А меня Савой звать.

Я пожал детскую руку и заглянул за угол ларька. Димка стоял неподвижно, насупившись и поглаживая пальцем значок.

- Дима, можно тебя на минутку? – позвал я мальчика, доставая сторублевую купюру.

Когда Димка подошел, я протянул ему деньги.

- Это вам еще на гостинцы, когда эти закончатся.

- Спасибо, дяденька, вы очень добрый! – мальчик вдруг бросился ко мне и по-детски сильно обнял. Затем схватил купюру и бросился обратно за ларек. За ним последовал и второй мальчик, пытаясь не выронить две бутылки.

С чувством выполненного долга (иначе не назовешь) я побрел дальше, вновь и вновь прокручивая в голове случившееся. «Как здорово, что есть возможность кому-то помочь, - вертелось в голове. - Хотя бы так. Бедные мальчики». Натянуто вздохнув, я нашел на стоянке свой автомобиль, сел, и попытался сосредоточиться. По случаю моего повышения жена предложила устроить праздничное застолье для друзей, так что вечер мне предстояло провести в продовольственном гипермаркете. Что я и сделал.

Как карусель, передо мной проносились по ленте покупки: мясо для жаркого и запеканки, рыба ценных пород для заливного, выпечка разных форм и с сюрпризами, икра красная и черная, всевозможные лакомства и закуски из деликатесов, фрукты, овощи, и, конечно же, спиртное, которое (как выразились бы коллеги) не стыдно поставить на стол президенту, реши он заглянуть к нам на огонек. Продавец утомился от такого количества пробиваемого товара, а люди в очереди позади меня устали от ожидания и недовольно косились в мою сторону, шурша своими покупками и будто случайно подталкивая меня тележкой.

- С вас двадцать три тысячи сто один рубль, - невозмутимо констатировал продавец, вытирая рукавом вспотевший лоб.

- Секунду, - довольный завершившейся эпопей с закупками, я потянулся во внутренний карман за крокодильим кошельком. – Еще секундочку, пожалуйста, - с нарастающим беспокойством я снова проверил все карманы. Жар охватил голову и помчался с силой цунами вниз, до кончиков пальцев на ногах. Сердце заколотилось, перед глазами стали расплываться очертания лиц, товаров, огней. Так оно и было – кошелек исчез, а вместе с ним: кредитные и дисконтные карты, пропуск на работу, фото жены в пеньюаре и мое самообладание.

Тут я отчетливо вспомнил, как крепко прижимался ко мне беспризорник Дима, обхватывая своими холодными руками, и как быстро он поспешил после этого скрыться. Лицо мое вмиг сделалось пунцовым. Захотелось одновременно и провалиться сквозь землю от стыда за невозможность расплатиться; и отыскать этого наглого мальчишку, чтобы хорошенько отшлепать ремешком за воровство. Но, поскольку ни то, ни другое в данный момент совершить не было возможности, оставалось лишь одно - под многочисленные ухмылки, ворчание и раздражение в очереди попросить продавца аннулировать чек, и с пустыми руками отправиться домой.

Напрасно пытался я выследить мальчишек на том месте, где встретил. Доходило до того, что любого похожего мальчика в потрепанной одежде я одергивал за рукав, долго потом извиняясь за ошибку. Новый кошелек покупать я не стал, а вернулся к старой барсетке, которую старался уже не выпускать из рук вне стен дома и офиса. Моя должность начала отнимать гораздо больше сил и времени, так что о том злосчастном дне и о маленьких бродягах я забыл довольно быстро.

Но однажды, утром, припарковавшись у здания офиса, и выйдя из машины, увидел перед собой мальчика. Из-под капюшона куртки на меня смотрели зеленые глаза.

- Сава? – неуверенно спросил я, озираясь по сторонам. – А где Дима?

- Он уехал, к бабушке. Но взял с меня слово, - тут Сава закусил губу, - что я отдам вам это, - и он протянул мне тот самый кошелек из крокодильей кожи, с которым я распрощался пару недель назад. Не дождавшись моего ответа, мальчик сунул мне в руку кошелек и быстрым шагом направился на другую сторону улицы. Опомнившись, я только успел заметить, как знакомая фигура в капюшоне скрылась за поворотом.

С осторожностью я повертел кошелек в руках: ни царапинки, ни пятнышка, словно его только что сняли с витрины. Внутри все на месте: и кредитки, и просроченный пропуск, и фото… не было только денег. Зато вместо них был приколот значок в виде пурпурной звезды с изображением Ленина и надписью, которая гласила: «Всегда готов!». Я не удержался и громко засмеялся, распугав маленьких воробьишек, прыгавших неподалеку.

В офис я в тот день не пошел. Не было сил. Будто что-то внутри меня надорвалось. Долго я бродил по парку за домом, притаптывая босыми ногами скошенную траву, и вновь и вновь рассматривая значок. Когда начало смеркаться, я, наконец, собрался с силами и поднялся в квартиру, где ждала жена, уютный халат и горячий ужин. А на все вопросы по поводу назначения старого значка в кошельке, я отвечал просто: «Медаль за жадность». Окружающие считали это не более чем шуткой. Я не возражал. Но трогать значок никому не разрешил.