Видо ВРБИЦА. Человек в рясе.

Пер. с сербского: Владимир Диденко - Москва: издание Божидар МИТРОВИЧ, 1999 -

Эта повесть о сербской голгофе во второй мировой войне началась, когда хорватские нацисты при помощи немецких нацистов в Марселе убили югославского короля Александра Первого. Или еще раньше, как считает автор. Югославия была вынуждена подписать пакт с нацистской Германией, который гарантировал Югославии нейтралитет. 27 марта 1941 года народ Югославии организовал массовые демонстрации против пакта Югославии и гитлеровской Германии. И уже 6 апреля 1941 года нацисты бомбили Белград, а нацистские армии Германии и их союзников из Италии, Болгарии, Венгрии и Албании вторглись на территорию Югославии. Югославская армия героически сопротивлялась, но поражение было неизбежно. Отдельные подразделения разгромленной армии продолжали сопротивление. Сербы в различных частях Югославии начали защищаться от нацистов и особенно от усташей. Партизаны в Югославии также начали борьбу против агрессора. Но когда семья Рибникар, владеющая влиятельной газетой “Политика”, пригласила международного террориста - югославского Лжедмитрия Второго, посланника Ватикана, известного под кличкой Тито - организовать гражданскую войну между партизанами и сохранившимися подразделениями королевской армии (четниками), некоторые из партизан отказались участвовать в гражданской войне, за что после войны преследовались. Но любой шаг каждого на этом участке сербской Голгофы вызывал множество вопросов. Боязнь совершить ошибку имела мощного врага в ускорении времени, которое требовало решительных действий, и приносило горькое раскаяние при любом реализованном варианте, поскольку определением правоты действий и в тот момент, и долгие годы после войны был не разум и этика, а тоталитарные идеологии пустыни. Раздирались души. Разъединялись семьи. Мы сегодня начинаем понимать, что мы не делились на партизан и четников, на христиан и коммунистов, на честных и нечестных, на храбрых и более храбрых. Мы делились на наивных и более наивных. Мы не понимали игру югославского Лжедмитрия Второго, который организовал сербское братоубийство -сатанинское начало сербской античной трагедии, которая продлилась до момента сербского осознания. Мы не понимали игру югославского Лжедмитрия Второго, который координировал движение своих партизанских подразделений с Куртом Вальдхаймом, главнокомандующим войсками вермахта на Балканах, в следствии чего:

многие партизанские подразделения были разгромлены,

главные столкновения сербских партизан были направлены против сербских формирований четников,

борьба союзников на Балканах замедлилась до вторжения американских войск в Европу, результатом чего стали Бреттон-Вудские соглашения и могучая раздутая пирамида доллара,

Курт Вальдхайм стал секретарем Организации Объединенных Наций, а Тито - одним из самых влиятельных фигур в этой организации.

Мы не понимали игру югославского Лжедмитрия Второго, который рисовал “внутренние границы” новой Югославии еще во время второй мировой войны, которые после его смерти станут международными границами, разделив сербский народ на несколько суверенных государств. Мы не понимали законы этого югославского Лжедмитрия Второго, которые запрещали возврат сербским беженцам из Косово и Метохии домой, откуда в момент вторжения нацистов в Югославию их выгнали албанские нацисты и террористы (балисты). Мы не понимали глубину своей античной трагедии даже после войны, когда эту трагедию Тито, Булаич, Юл Бринер, Элизабет Тейлор и Ричард Бартон претворяли в черно-белый ковбойский фарс. Мы не понимали глубину своей послевоенной античной трагедии стравливания сербского народа, даже когда ссылка сербов на необитаемый остров инквизиторских пыток и раделение сербского народа в последней войне, Европа в Каннах славила в неудачных мелодрамах. Но мы крепли! На удар НАТО мы ответили не поруганием президента Югославии, политические взгляды которого часто не разделяем, а поддержали президента Югославии. На удары НАТО мы ответили не новейшим оружием, а жестоким сопротивлением. Наши пилоты неиспуганным сердцем героя ощутили невидимку и поразили до сих пор непобедимое чудо техники. То, что врагу, кажется материалом, компрометирующим наше прошлое, мы отвечаем повестью “Человек в рясе” (герой которой выдержал гитлеровские бомбардировки, оказал не только духовное сопротивление нацистам, выдержал нацистский арест, депортацию в Италию, нацистские лагеря Дахау и Бухенвальд, перенес репрессии со стороны коммунистов), поскольку мы испытываем искреннее уважение к светлой памяти и тех людей, которые не выдержали репрессии или идеологический раскол в своих сердцах и семьях. Это и есть тот неиссякаемый источник нашей прозы и поэзии, которая в последнее время освобождается от идеологических предрассудков и достигнет античных идеалов нашей прошлой и сегодняшней борьбы. Для истинных священнослужителей, интеллектуалов, честных и порядочных людей, интересующихся истинной сербской античной трагедией, которая продолжается со времен второй мировой войне и обретает братское понимание и смирение только новым страданием, которое в единении сербов становится сербской победой.

© Божидар Трифунов МИТРОВИЧ 1999г. (анотация)

© Видо Врбица,

ISBN 5-900043-02-0

Предисловие автора

Эти скромные слова оставляю я, объятый печалью, в память о своих родителях и других, упомянутых здесь мучениках.

Этими заметками о частице кошмара сербской Голгофы я исполняю и христианский завет подтверждения истины, и вношу небольшой вклад в освобождение от проклятия, наложенного на нас невинно убиенными братьями и сестрами, нашими отцами и матерями, которым несть числа.

Пусть же страдания человека в рясе укрепят истину!

Автор

Белград, весна 1991г.

“Что есть человек, а должен быть человек?”

Петр Петрович-Негош,

“Горный венец” (слова игумена Стефана)

Стих 2329 - 2331

В сугробах Мориня

На пути от Невесиня в Гацко попадаешь в Кифино-село. После него налево к холму узкая каменная дорога ведет к Улогу. Гора, поле - и все высоко. Это и есть Морине. Если идти пешком, собьешь ноги, на коне же нужно ехать в два раза медленнее. Вверху на ровном месте и коню хочется бежать быстрее. Он и сам бежит рысью. Можно ехать часами, и везде камень и засохшая трава. На бездорожье человек радуется человеку. Обычно здесь встречаются с чабаном. Около него стадо овец вперемешку с козами. И те, и другие заморенные, скорее голодают, чем щиплют редкую траву. Только собака стоит настороже, скалится и показывает зубы незнакомому путнику. Человек и собака настороженно смотрят друг на друга, человек от страха, а собака - потому что ей так хочется. Опасность исчезает, когда чабан прикрикнет на животное.

На краю Мориня, у поворота, находится постоялый двор, давно заброшенный. Летом он был убежищем от жажды, зимой - от метели и холода. На бездорожье и в сугробах смерть легко уносила жизни.

На Морине всегда висел злой рок. Весной или летом бывает, что небо проясняется и светит солнце. Как только оно заходит за гору, появляются облака, и начинается дождь. Когда же он, наконец, прекращается и высота преобладает, дождь заменяют метель и снег. Все это появляется засветло.

На Митровдан на постоялый двор уже не приедут сваты храброго бега Лакешича, их фески остались в сугробах. Только вороной конь Любовича спасся и унес красавицу Хайкуну к дому суженого. Кладбище сватов напоминает об этом и сейчас.

Около Улога лес постепенно спускается вниз. Через кроны высоких деревьев неожиданно герцеговинский оазис.

Улог - это деревенька из 30 домов. Прилепившись к горе, она спускается по склону в долину, по которой течет Неретва. Весной она очень красива, когда появляется зелень. Деревенька закрыта холмами, и солнце попадает на нее позже. Когда же солнечные лучи проникают и сюда, уснувшая деревня превращается в сказочное место. Песня птиц, не прерываемая бормотанием горцев, лаем собак и блеяньем потревоженных овец, тонет в резком журчании прозрачной, покрытой блестящим золотозеленым плащом Неретвы. Повсюду над ней царят как вечная стража густые леса. Красота природы господствует полной мощью.

У холма находится церковь Святого Василия Острожского, самое высокое сооружение в деревне. Белая, с высокой колокольней, она видна издали. Рядом с церковью расположено небольшое кладбище, заросшее травой и кустами. На нем покоится и воевода Богдан Зимонич. Его почитатели или кто-то из родственников иногда приходят на кладбище, тревожа его природный покой. Забылись его дела, а сделал он много. Надолго запомнили его турки в боях от Невесиня, у Гацка, Билеча, Никшича и до Острога. Выше Манастира среди серых каменных утесов вместе с воеводой Лазарем Сочицей защищал он святыню.

Немного ниже у дороги стоит одинокая мечеть с тонким минаретом. Еще ниже, под гору, спускается единственная уложская улица с красивыми домами. Улица придает деревне городской вид. В самой низине течет Неретва. Здесь она речушка с небольшим мостом. Дорога идет дальше к Калиновику.

а а а

В середине лета 1932г. в Улог прибыл иерей Павел. Солнце уже заходило, когда из Невесиня приехали он, невеста и Радован Вучетич. В деревне уже знали о приезде молодого священника-черногорца. Жители немедленно окружили приехавших. Старшие здоровались за руку, женщины и молодежь целовали священнику руку. Невесте, попадье, преподнесли букет роз. Домашние Радована поцеловали ее. Торжественно зазвонили колокола, разнося радостную весть православным в Калиновике, Придворице и вверх до Чемерна. На улице перед домом председателя церковной общины вместо обычной встречи было организовано настоящее торжество. Любопытство сменилось радостью. Чаще всего слышалось: "Благослови, отче!" и "Помоги тебе Бог". Была глубокая ночь, когда все затихло. Люди разошлись, а священник с молодой женой поселился в доме Радована Вучетича. Для них началась новая жизнь.

а а а

Что такое жизнь? Ее создают люди и судьба. Человек одинок и беспомощен в мире. Он подобен соломинке на ветру. От безысходности человек присоединяется к группе людей, партии, к силе. Здесь он находит покой, утеху и надежность. При этом, в основном, человек выигрывает. Он живет жизнь, которую для него придумали другие, так сказать "земные боги". Он живет спокойной и чужой жизнью.

Редко встречаются люди, для которых жизнь означает веру в истину. Они - драгоценные камни человеческого рода. Только человек истины живет собственной жизнью. Такая жизнь тяжела и всегда несет страдания.

С незапамятных времен люди были эгоистичны, испорчены, немилосердны. Жадность преобладает над всем, истина им мешает, так как сдерживает их. Меньшинство всегда навязывало волю большинству. Из-за власти меньшинства человек стал для другого человека волк, жизнь не имела ценности, и человек был обычным живым существом.

Найти защиту у сильного означало спасение. Для человека истины нет ни богатства, ни силы в мире, которые бы могли навязать ему чуждую жизнь. Он скорее умрет, чем отречется от истины.

Жизни, полной страданий, пути истины посвятил себя и иерей Павел. Преданность истине возникла из свободолюбивой традиции, народной, незапятнанной, из гуманизма православия. Вера в истину была верой в Бога.

а а а

Снег и холод господствовали в Цетине. Хотя каждая зима приносит в Подловлен стужу и снег, такого января не помнили даже старожилы Цетиня.

Снег отрезал жителей в их домах, и они покидали дома через крышу, чтобы попасть на улицу. С трудом можно было добраться и до соседа. В снегу прорубали дорожки. У гостиницы "Гранд" и персонал и гости соорудили пещеру, в которой поставили столы и обслуживали посетителей. И люди, и природа напоминали далекий север, Лапландию и лапландцев.

На другой стороне заснеженного города, в семинарии при монастыре Святого Петра, слышались крики, даже сугробы не могли препятствовать им. Семинаристы шумели в полный голос. Известие об убийстве Степана Радича они восприняли как гром среди ясного неба. Сначала никто в это не поверил. Когда же стало известно, кто стрелял, в правдивости сообщения уже не сомневались. У всех было одно мнение: из револьвера стрелял сумасшедший, никоим образом не черногорец. Все прояснилось с введением чрезвычайных мер, когда в стране воцарилась диктатура. Беды навалились на Цетинеи с неба и с земли. Недовольство охватило и семинаристов Сербской православной семинарии в Цетине. Они были самыми яростными, и слышно их было громче всех.

Пеко Вукотич протиснулся через массу семинаристов. Он поднялся на возвышенную часть зала с кафедрой, поднял высоко правую руку и, двигая указательным пальцем вверх-вниз, как бы угрожая, горячо заговорил:

"Выстрелы в Скупщине означают грубую расправу в политических верхах. Они - отражение бессилия. Это поражение неправильно проводившейся политики. Теперь всем нам ясно, что новая власть с легкостью отреклась от государственности сербского народа, созданной и защищавшейся в борьбе и войнах Сербии и Черногории. Войны оставили разорение и наполовину истребленное население. Поэтому договоренность верхов в Белграде, Загребе и Любляне означает не что иное, как связь победившей военной силы с почти незатронутым промышленным и финансовым капиталом в части бывшей австро-венгерской империи. Цель заключалась в том, чтобы монархия приобрела всеобщий, все югославский характер и, разумеется, сильную материальную опору. Именно сейчас всем нам ясно, что используется та же сила, которая обеспечила полную материальную и моральную поддержку завоевательной политике Габсбургов. Используются те же церковные круги, которые подталкивали венскую камарилью на месть и злодеяния. Среди них находится и явный преступник Марко Натлачен, (этот клирик занял даже пост бана Дравской бановины), слова которого "Сербов на вербы!" осуществлялись в самом кошмарном виде в Мачве и Подринье. Без милосердия на виселицы отправлялись старики, женщины и дети. Верующие фанатики в солдатской форме не чувствовали угрызений совести и с безумной гордостью фотографировались рядом со своими жертвами. Затем проникают и утверждаются на самом верху югославской армии офицерские кадры черно-желтой монархии, в основном те офицеры, которые командовали в 1914г. и стреляли в сербов и русских на фронте, а также в гражданское население. Именно сегодня нам ясно, ради чего это делалось. Меньше всего, новое государство было создано в интересах сербского народа, потому что, с одной стороны, принимаются расфранченные офицеры Франца-Иосифа, а, с другой стороны, выбрасываются на улицу и нищенствуют искалеченные сербские солдаты, победители с Куманова, Брегалницы, Цера, Колубары и Каймакчалана. Фактически договоренность в политических верхах поставила сербский народ на колени. Поэтому логично было слышать в Скупщине такие слова:

"Сколько стоит пролитая вами кровь на Салоникском фронте?" Именно сейчас нам стало ясно, что выстрелы покончили с фарсом под названием "Королевство сербов, хорватов и словенцев". Введение чрезвычайных мер подтверждает, что верхи не осознают преступления в Скупщине. Своими мерами они толкают нас в пропасть. И что еще хуже, дорогие мои братья, они ведут нас по пути невиданного ужаса. Мы остаемся незащищенными, брошенными и оставленными на произвол судьбы. Только сербская церковь не бросает свой народ, она и дальше будет разделять его судьбу. Враг, победивший в 1918г., будет диктовать свою волю. Он станет еще более жестоким, уничтожая все сербское. Да поможет нам Всевышний и прадедовский, свободолюбивый дух! Да здравствует свобода!". "Правильно! Правильно!" - кричали присутствующие.

Продираясь сквозь снег, семинаристы добрались до гостиницы "Гранд". Они знали, что туда приезжает государственная элита и бан. Их протест откликнется во всей Зетской бановине. Заснеженное кафе было полно гостей. Многие со смехом, а некоторые после выпитого вина, фотографировались на память, когда раздался громкий голос нескольких семинаристов: "Долой диктатуру! Хотим свободу!" Наступило молчание. Люди, оглядываясь со страхом, покинули пещеру. Она моментально опустела.

Затем последовало наказание. Из семинарии выгнали Марко Баровича, Пеко Вукотича, Павича Радонича и Павла Крстова. Они хорошо запомнили генерала Петра Живковича, а генерал их еще лучше: с огромным трудом их приняли в Сараевскую семинарию. Они шли по дорожкам, заросшим самшитом, и не замечали его. Власть не оставляла их в покое и всегда припоминала им слова: "Долой диктатуру!' Когда молодежь охватила идея коммунизма, назвали их "красными семинаристами". А они, старательные и сильные парни, даже не пытались сблизиться, не говоря уже о дружбе с коммунистами. Диктатура ударила по традиции свободолюбия. Традиция свободолюбия в черногорском камне осталась самой твердой, а они были её отпрыски.

После семинарии они стали священниками и полностью зависели от государства - оно обеспечивало их существование, а поскольку власть их уже "пометила", они могли жить и работать только в глуши. Так иерей Павел попал в Улог.

а а а

Улог воспрянул духом с приездом нового священника. У православных он интересовался положением церкви, у отдельных людей их работой, домом, соседями. В мусульманский дом он входил как в сербский. Он всегда старался доступно объяснить, что вера не должна их разъединять, что они братья, ведут происхождение от одних предков. Не существует больше и непреодолимой силы, которая их разъединяла. "Братья ссорятся, но и мирятся. Только хорошие отношения обеспечивают мир между вами. Ни Михаилу, ни Смаилу не должно быть трудно как в лихолетье, так и в добрые времена оказать друг другу помощь. Всегда избегайте худшего. Никогда не допускайте взаимных оскорблений. Пусть убирается с моих глаз каждый, кто оскорбляет другого на религиозное основе. Для меня он не человек!" повторял Павел свою мысль и оставался ей верен.

Детям регулярно преподавался Закон божий. Молодой священник приучил их и к хоровому пению. Сначала они овладели церковным пением, а затем начали петь и светские песни. Охотнее всего они пели "По полю едет храбрец-молодец". Детские голоса выводили песню мягко, как легкий ветерок она дрожала в ухе, веселила тело. Долго ждать не приходилось - запевал и весь Улог. Тогда им казалось, что с ними поют и Невесинье, и Мостар, и Требинье, вся Герцеговина. С песней пробуждалась гордость, а ее горцам всегда хватало. Гордость хранит человека от бесчестья.

а а а

Группа придворчан во главе с Николой Гойковичем собралась у священника. Все устали от длительного пешего перехода. От Придворицы до Улога два часа усиленной ходьбы. А если нужно на богослужение, то требуется еще больше времени.

У пришедших была только одна просьба или лучше сказать желание. О нем доверительно рассказал Никола.

"И мы православные сербы, как и вы, отец Павел, и ты, Радован Новаков. В какой-то мере мы и лучше вас в Улоге, потому что у нас мало кто был отуречен. Мы находимся; вверху, в горах, и турки нас обходили. Нужно было карабкаться. Когда наезжали сборщики податей, мы их вовремя замечали и скрывались в горах, в Думоще. Там мы прятали скот, и насильнику не оставалось ничего. Тогда они со злости сжигали наши дома. Мы спасали жизнь, а дома строили заново.

Когда начинались восстания, мы были среди первых и с Пеком Павловичем и с батюшкой Богданом Зимоничем. Черногория, и ее герои служили нам примером. Никто не был счастливее нас, когда нам на помощь приходили эти люди. Приход черногорцев мы воспринимали как приход косовских богатырей. С ними у нас прибавлялось сил. Они были нам поддержка и надежда.

Говоря чистосердечно, всем своим существом мы были и остаемся православными. Все православное в нас и на нас. Лучших сербов, чем мы не может быть. Мы признаем только приоритет черногорцев и братьев из Сербии. Они его подтвердили. Чтобы не тянуть, скажу прямо: мы пришли просить то, что останется на века, давний памятник наших дедов. Мы хотим, как пел наш мудрый Негош, "алтарь настоящий на камень кровавый!" У вас он есть у холма, храм Святого Василия Острожского. Мы хотим помощи в сооружении церкви в Придворице. Это обязанность нас всех. Если кто-то и думает иначе, он не прав. Потребность существует, так как Придворица не такая уж маленькая, а мы все почти до единого православные. Если бы преобладали мусульмане, то можно было бы подумать, что речь идет о вызове. Я это говорю потому, что учитываю и чувства братьев мусульман. А поскольку это так, можете поверить, что мы готовы в своей решимости построить святой храм немедленно заложить даже для единственного мусульманского дома мечеть. Меньше всего мы хотим идти наперекор".

Желание придворчан не было неожиданным для Павла. Он слышал о нем еще год назад, когда впервые попал в Придворицу. Удивили его упорство и приверженность идее. В Николиных словах чувствовалась гордость, что они принадлежат к одному народу. Именно так понял его отношение к черногорцам священник. Это был тот народный дух, который увлек Петровичей из-под Негоша, а Стояна Йовановича I1 с Попова поля в Черногорию.2

а а а

Ученический хор на Видовдан придал большую яркость школьному празднику. Родители, братья, деды, сами ученики и учителя заполнили школьный двор. Тут же были священник и мулла. Приехали и гости из Невесине Гацка, Калиновика. Их пригласили на праздник. Нагрянули и пилоты авиаполка из Мостара. Полеты над горами требовали выдержки.

Кроме отмечания траурной даты Косовской битвы и конца школьного года Радован Вучетич объявил и о начале сбора средств на строительство храма в Придворице. Выразился он кратко: "Дорогие братья и сестры! Придворчане и сегодня с нами. Так бывает каждое воскресение и в другие праздники. Вы знаете, что у них святого храма, поэтому чтобы придти сюда и помолиться Господу Богу им требуется много часов быстрой ходьбы. Это как наказание для них. Но они идут на это ради святой молитвы. Если воскресение пришло к нам в 1918г., теперь и придворчане должны ощутить его. Строительство святого храма в Придворице необходимость. Мы всем сердцем с ними, но самое важное - мы должны им помочь материально. Это наш долг, и как говорит владыка Раде: "Уже вижу вас под сияющим покровом, честь, народность воскресли, алтарь повернут на восток и в нем чистая лампадка горит!" Будьте здоровы и спасибо вам, братья!" Конец речи был встречен громкими рукоплесканиями.

Первый даритель - председатель церковной общины - подарил капитал в две тысячи динаров. Развязали кошельки и гачане. Невесинцы поддержали их. Люди разошлись довольные. Летчики остались праздновать в кафане Радоя Шчепанова.

а а а

Весной начались работы по сооружению церкви в Придворице. В это же время у иерея Павла родился сын. Радость из родительского дома перелетела в дом Радована Новакова, в Улог. По всей деревне раздавались револьверные выстрелы. Первым поздравил отца Павла с рождением первенца дядя Радован. В тот же момент он согласился стать крестным отцом. Радость с коллегой разделил и мулла Мехмед Пашич. Несколько дней весь Улог толпился у молодого священника.

Крестный отец два дня, раздумывал об имени ребенка, а на третий решил: "Поскольку ребенок родился в день Святого Владимира и Анны, пусть же называется именем храброго новгородского князя Владимира. Имя красивое, известное и общеславянское!" Но мало того он же подсказал идею посвятить будущий храм в Придворице этому православному святому. Со своей идеей он познакомил и молодых родителей, которых неожиданное решение сделало просто счастливыми. При крещении ребенок получил имя Владимир.

В Придворице строился храм св. Владимира и Анны, а в Улоге рос маленький Владимир. Имена им дал человек, а судьба повела их одной дорогой.

а а а

Зима и снег добрались и до Улога. В сочельник под треск горевших дубовых веток счастливые родители укладывали первенца. На улице периодически слышались выстрелы. Снег еще не был прихвачен морозом, и они звучали глухо, как будто падали с неба. Ребенок заснул. Родители уже приготовились ко сну, только отец еще бодрствовал, ему нужно было на службу. Рано утром, далеко до рассвета, начинается рождественская служба. И когда в доме воцарилась тишина, вдруг заплакал ребенок. Плач перешел в стоны, как на смертном одре Молодая мать побледнела, потеряла сознание и упала на пол. Ошеломленный отец бросился к люльке. Ребенок беспомощно дергал ручками и ножками. Иго лицо было испугано и посинело. Отец быстро раздел ребенка, выхватил из кладовой корыто и налил в него теплую воду.

Опять подбежал к ребенку, схватил его голенького обеими руками под мышки и осторожно опустил в воду. Одной рукой он поддерживал маленькую головку над водой, а другой растирал, слабенькое тельце. Стоя на коленях, он подольше подержал ребенка в корыте. Владимир постепенно приходил в себя.

Очнулась и мать, встала на ноги. Выглядела она обезумевшей. Из мутных глаз текли слезы. Страх и плохие предчувствия вошли в дом священника.

Рождество прошло. Маленький Владимир больше не радовался жизни, боли его замучили. А перед Богоявлением на него напала горячка. Сменяя друг друга, родители растирали ребенка виноградной ракией. Жар временами проходил, а потом опять захватывал слабый организм. Затем появился сухой кашель. Улучшения не предвиделось. Родители решили на следующий день отвезти ребенка к врачу в Невесинье.

Наступил день Богоявления. Великий праздник усилил их надежды. Мать укутала Владимира в шерстяное одеяло и села вместе с сыном верхом на вороного, принадлежавшего крестному отцу ребенка. Отец Павел взял коня под уздцы, и они двинулись по дороге надежды. Снег был глубокий и конь, хотя и был сильным, не мог двигаться без помощи человека. Священник пробовал дорогу и снегу. Об отдыхе он не думал, и во имя спасения ребенка удвоил силы.

Сквозь снег пробирались закутанные тени. Через два часа пути перед ними возникло проклятое Морине. Хотя сугробы белели, над селом висела тьма. Начиналась метель. "Ну же, воронок, давай во всю силу! Сына моего, Влада, довези до Невесинья!" - подгонял священник коня, сильно дергая его за узду. Ветер становился все сильнее, задувая со всех сторон, обрушивая снег с неба, на уже выпавший.

Холод и вой ветра, напоминавший завывания голодных волков, несли страх, звали смерть. Из-за непогоды ничего не было видно. И путников, и сам горизонт накрыла тьма. Метель стала хозяйкой на Морине.

Мать крепче прижала ребенка к себе, который спал на протяжении всего пути. Несчастье обрушилось на него со всех сторон. Ни люди, ни конь не сдавались, упорно пробиваясь через метель. Священник, грудью пробивал сугробы. Морине не могло победить его. Он боролся за часть самого себя, за свою надежду.

Метель прекратилась перед Кифиным селом. Остановились и путники, вошли в первый дом и сразу развязали ребенка. Годовалый мальчик тяжело дышал. Мать попыталась его накормить, но безуспешно Владимир бредил и не замечал ничего вокруг. Задерживаться не было времени, и они немедленно продолжили путь.

В Невесинье они попали под вечер. Ночь оказалась очень тяжелой, так как ребенок был при смерти, Врач установил тяжелое воспаление легких. Температура поднялась до 400С. Надежда родителей гасла. Они не ощущали большого утомления. Священник не сдавался и снова обратился к доктору: "Господине, неужели самое худшее? Сделайте все возможное, отнимите сына у смерти. Господом Богом прошу Вас!" Это были слева отчаявшегося человека.

На следующий день они возвращались тем же путем. На коне был привязан гроб с маленьким Владимиром. Печаль разлилась и над Моринем, на его белизне еще долго виднелись черные фигуры. В снегу темным пятном смотрелась детская могила повыше уложской церкви.

Потеря ребенка тяжело отразилась на молодых родителях. С ребенком жизнь в заброшенном месте имела смысл, давала надежду. А теперь, когда его не стало, и люди и природа виделись им совсем другими. Вокруг себя они видели мрак и гадости, испытывали отвращение друг к другу. Целыми днями он ходил растрепанный, взлохмаченный с отсутствующим взглядом. И никто не мог его утешить. Печальная мать думала о наихудшем. К счастью в дни печали Неретва покрылась льдом.

Жалость, но в то же время и плохие предчувствия охватили и крестного отца. Ведь он неожиданно потерял крестника. В церкви св. Владимира и Анны стены в основном были возведены, весной строительство должно было быть продолжено. Крестный не мог отделить себя от их судьбы. "Неужели и храм переживет худшее? - думал он. "А если бы ему дали другое название? Ведь летом будет праздник святого Лазаря!" я тут у него зарябило в глазах. ”И люди, и церковь - вое будет в огне. Вопль православных долетит до небес. Сатана уничтожит все сербское. О великий св. Василий, пусть, твоя чудотворная сила воспрепятствует злу! Спаси нас от огня, который уготовлен этому разбитому и преданному Богу народу православному!”

О своем предчувствии Радован Новаков рассказал и Павлу. Священник спокойно выслушал его и ответил так: "Не сходи с ума, Радоване. Знаю, что тебе жаль крестника. Но то, что ты через его смерть видишь в огне и церковь в Придворице, которая еще не построена, это ужасно. Выбила тебя из колеи, как и нас родителей, Владина смерть. Смирись, мы должны с этим смириться. Это реальность. Если ты свое предчувствие видишь в Испании, где началась гражданская война, то ты не прав. Зло нам приносили всегда чужаки турки, австрийцы. В этих горах и среди этих людей ни может возникнуть зло. Мы - единый народ!" - отговаривал священник своего председателя церковной общины от тяжелых мыслей.

Радован же смотрел другими глазами. Он здесь рос, пережил добро и зло. Он знал истину: среди народа, разделенного верой, всегда тлела ненависть.

а а а

С потерей ребенка начались и другие неприятности. Из югославского представительства в Скадаре Павлу пришла телеграмма о смерти его старшего брата Ника. В первое мгновение он не хотел верить, поскольку брат был для него пример и гордость.

Учился брат в Галатасарае, в Стамбуле, стал сторонником нового государства, Его сразу приняли на дипломатическую службу. В Стамбуле он хорошо научился играть в новую игру " футбол. По возвращению на родину он принял участие в основании, а затем и стал играть за цетиньский "Црногороц", клуб молодой черногорской интеллигенции. Был он правым защитником, "чистильщиком".

Перед Павлом рушился мир его детства, мир молодости. Минуты отчаяния продолжались. Болью давили воспоминания, возникали картины прожитой жизни, искренности, любви к брату.

Нико, Васо и Павел жили у отца, в селе. Прогулки по Негушам от Врбе до Врхполя и обратно нравились Павлу. Гордая старина, одетая в черногорскую национальную одежду, проглядывала из статных сыновей. Они сверкали решительностью, а преданность отцу, заслуженному воину, была беспримерной.

Крсту Повову тяжело далось порабощение 1915г., меньше всего он хотел этого, как и все черногорцы. Он гордился комитами, так как они смыли грязь с лица Черногории. Племянника, Душана, который был в числе комитов всю войну, он любил больше всего, Душан защитил честь братства. А о порабощении старику никто не смел, сказать ни слова, даже косо посмотреть. За оскорбление отца, солдата с двумя медалями "Обилича", они перевернули бы все Негуши. В этом смысле младший сын был самым решительным.

Павел вообще был как огонь. Братьям нравилось его злить, искушать. Они делали вид, что не верят ему. А Павла и его "штуца" все боялись вдоль и поперек на пути от Врбы, через Крсец и вниз до Муа, куда он гонял стадо на пастбище.

От скуки и в ожидании, когда напасется стадо, мальчик начал звонить в колокол церкви св. Богородицы на горе около Муа. В Боке колокольный звон в разгар лета означает пожар. Обеспокоенные люди побежали вверх к церкви и когда увидели мальчика, звонящего от нечего делать, хотели его избить. Но Павел не дался, он взял свой "штуц" и дважды выстрелил вверх. Началась паника. Люди убегали, сломя голову.

Братья испытывали и силу Павла. Просто шантажировали его. Они уже работали, а Павел был ученикам цетиньской гимназии. "Брате, мы знаем, что у тебя нет денег. Даем тебе шанс заработать. Отнеси нас от этого телефонного столба до той стены. Расстояние 70 м. Если выдержишь до конца, получишь от меня 10 динаров, столько же и от Васа" - говорил старший брат.

Братья садились Павлу один на одно, а другой на второе плечо. Крепкие они были ребята, Нико имел рост около 2 м, Васо был не много пониже. Младший брат нес их. До цели оставалось еще десяток метров, когда родственничкам стало ясно, что они проиграют пари. Тогда они опустили ноги и начали тормозить носками туфлей. Несмотря ни на что Павел дотащил их до конца. Но братья колебались, хотя задание было выполнено. Не хотелось, и расставаться с такими большими деньгами как 10 динаров. Павел вспыхнул, схватил братьев за грудки - Нику правой, а Васу левой рукой. Держал он их крепко.

Под смех и похлопывание по плечам братья отсчитали каждый динар.

В мыслях о брате Павел вспомнил также случаи на матче между “Бокельом” и “Црногорцем” в Которе. К нападающим гостям присоединился и правый защитник. Неожиданно сзади его снес полузащитник противника. Горцы не любят нечестность, а насилие тем более. Павел, сидевший среди зрителей, разозлился, выскочил на поле и крикнул: "Чтоб моего брата калечили эти лягушатники, черт бы их побрал!”. Родственники вовремя перехватили его и предотвратили худшее. После всем стало легче, когда Нико разрешенным способом, резко, по-английски, отплатил долг, футболиста "Бокеля" унесли с поля на носилках.

Жизнь, какой бы она не была, должна продолжаться. Утеху Павел нашел в дорогих ему существах Милораде и Иванке. Детей брата он привез и себе в Улог. В доме священника снова наступили хорошие времена.

а а а

На Видовдан была освящена православная церковь св. Лазаря в Придворице. Массы людей стекались отовсюду. Приехали православные из Герцеговины, Черногории, Боснии, Приморья, Сербии. Но были не только они, много было и мусульман. Кроме муллы на торжестве присутствовал и белградский имам-эфенди родом из Мостара. Были здесь и католики, которые за исключением нескольких монахов, не отличались от православных.

С помощью двух дьяконов, иерея Павла и хора священников и прихожан храм освятил Захумско-Герцеговинский владыка Симеон. Торжество продолжалось до глубокой ночи. Никто не задумывался над тем, когда нужно возвращаться домой. Торжество и хорошая погода вытеснили на второй план все другое.

Последующие дни показали, что торжество в Придворице было последней братской встречей этого народа. Никто не мог даже предположить, что именно здесь родятся семена зла.

а а а

Перед войной Павел получил приход в родном крае. Тяжело было расставаться с Улогом и с Радованом Новаковым. В Улоге он оставил своего первенца, частицу себя. Кум плакал как малый ребенок. Его не отпускали тяжелые предчувствия. Расстались они навсегда.

На Богоявление, когда погасла жизнь малого Владимира, в военный 1942 год усташи убили в Невесиньи Радована Новакова Вучетича. Этот серб погиб в страшных муках. Сначала ему перебили руки, чтобы он больше не мог никому помочь. Затем сломали ноги, чтобы он не мог пойти, куда ему захочется. Отрезали язык, чтобы он не мог ни с кем разговаривать. Ему выкололи глаза, чтобы он не мог видеть ни своих родных, ни Улог, ни белый храм св. Лазаря в Придворице. Из-за новой православной церкви они отомстили еще страшнее. Этим нелюдям все еще было мало: обезображенного и мертвого человека они прицепили к телеге и тащили через все Невесинье.

а а а

Сатана овладевает человеком. Сильная Герцеговина и подумать не могла, что ее ждет такая беда. От рода бега Любовича остался больной приплод, воспитавший Борач. Придворица с ее новой церковью была им как бревно в глазу. Мешала им и взаимная любовь, проявленная при освящении храма. Пришли нелюди, чтобы уничтожить все. Рождество, самый радостный христианский праздник, они превратили в кошмар.

Вместо радости пришла смерь в самом диком виде. Никого не пощадили, даже грудных младенцев в люльках, всех зарезали. Из всей Придворицы спаслись только девочка Анджа Скоко и ее два племянника. Рано утром они ушли с овцами в горы и тем избежали смерти.

Сверху они сначала заметили дым, окутавший село. На фоне белого снега он казался огромным призраком. Дети онемели, когда посмотрели в сторону села. Перед их глазами открылся кошмар: чудовища убивали их родителей, братьев, родственников. Оставшиеся в живых спрятались в церкви Св. Лазаря3, после чего ее зажгли. Крики отчаяния смешивались с плачем и рыданиями троих детей в горах.

Перед наступлением ночи дети неслышно спустились в село. Везде была кровь и трупы. Трехлетнего Небойшу Аджича нашли насаженного на острую ограду. У Петра Додера были отрезаны оба уха, глаза выколоты, а живот вспорот. Изо рта у него торчал отрезанный половой член. Перед сгоревшим домом лежали обезображенные тела родителей, а на пепелище почерневшие кости деда Данила, детский плач навис над селом. Боль била сильнее мысли о возможном возвращении усташей.4

Рыдающий детей, изуродованные трупы, покрытый кровью снег вперемешку с гарью покрыла ночная тьма. Тьма продолжалась и после ночи...

Судьба

Летнее утро 1941г. Облака закрыли Ловчен. Нижнюю часть, которой стороны окутал туман. Серый камень повыше серпантина был еще мокрым. Ночь была мрачной, гром гремел сильнее чем когда бы то ни было, а дождь лил как из ведра. По размокшей, дороге он идет сильным шагом под ботинками трещит щебень. На нем ряса, в руке портфель, он спешит в Жаньев дол. Старый Саво Лесар при смерти. Вчера вечером его позвал Джуро Оташевич, почтовый работник. Хотел сказать что-то важное. А Лесари всегда говорили серьезно, слова у них не расходились с делом.

В Черногории давно говорят: " Нас и русских сотни миллионов"! Примером служили Негуши и, прежде всего Змаевичи с Врба. Внук Милутина адмирал Матвей Змаевич основал русский флот на Балтике. Он бил шведов. Лесари не отставали. Михаило Лукин стал генералом в Кронштадте, военном порте и крепости Петра Великого. Его брат Павел был царским послом в Пекине. С тех пор прошло много лет, остались воспоминания и гордость,

Саво знал только Черногорию, позднее узнал и Сербию. Он чуть не погиб в Брегалнице. Хотя и был он бывшим солдатом, но болгарам не остался должен. И все-таки многие не возвратились. Больше всего тосковали о Пере Нововом из Крсца. Могилу его не нашли, и семья еще долго после войны ждала его возвращения.

На повороте путник свернул с дороги и направился к домам.

Залаяла и тут же замолчала собака. Она узнала пришедшего и ласково легла у его ног. Дождь снова застучал по камню, все сильнее, ливень пролился на Жаньев дол. Человек в черном вбежал в дом. Со скрипом закрыл двери. Послышался возглас: "Помоги Бог и святой Василий Острожский, дед Саво!" Потом вошедший быстро поставил портфель на стол. Старик, дремавший на стуле, очнулся, посмотрел на гостя и спросил: "А кто ты?" Саво с тех пор как заболел, видел все хуже, да и слышал не очень. "Я поп Паво, Павел Крстов!" - крикнул священник. Старик с трудом хотел подняться, слегка двинулся, протянул обе руки священнику и со вздохом сказал: "А где ты был, мой Павелья?! Я мог и умереть и не услышать ни "вечную память", ни "аминь"!" Последние слова он выговорил медленнее, по слогам, дрожащим голосом. "Как ты можешь так думать, дед Саво?" - с обидой ответил священник, хватая левой рукой руку старика, а правой придерживая и мягко опуская его на стул. "Ты еще с нами. Мертвые возносятся с "вечной памятью". "Да, это мое твердое мнение, следующее желание услышишь!" - продолжал старик.

"Ради него ты здесь, но сначала отпой меня, и умру ли я сегодня утром или завтра, не пожалею. Второго отпевания не будет. Будет нам камень в доме. Иначе говоря, Сава Стевов навсегда останется в твоей душе. Это будет твоя тайна, наша судьба".

Выбора не было, старик мог умереть. Священник открыл свой портфель, вынул епитрахиль, требник и крест. Вино было под рукой, и зажженной свечке он совершил отпевание. Свеча осталась гореть, а старик приглушенным голосом, как с того света, начал рассказ.

"Дорогой мой Паво, сны меня никогда не обманывали. Последний был самым плохим, и сейчас он занимает мои мысли, сбудется он. Потому я и позвал тебя на прямой разговор. Моя смерть значит меньше всего.

Ты знаешь, что в Котор прибыло много итальянских войск. Недавно я думал о том, как эта сила обрушится на нас. От грохота птицы взлетят в небо, и придется бежать либо на ловченские вершины, либо в пучину моря. Народу некуда бежать, люди позакрывались в домах и ждут худшего. Долго зрело черное чудовище, а Негуши были жертвенником. Сначала они сравняли с землей те домики на Крсцу, а затем двинулись на Врбу. Все горело, повсюду мертвые. Конец света. И вдруг появляешься ты в черной одежде, растрепанный, с крестом, поднятым к небу. Ты стоял между отцовским домом и домом генерала Блажа. Браг, хотя и был недалеко от тебя, но тебя не видел, а ты гордо смотрел на Ловчен. Ты звал владыку Рада. Подобно великому чуду, стояло черное привидение. Итальянский капитан подошел к тебе, отдал честь и сразу спросил: "Синьор прето, есть ли здесь партизаны?" "Нет" - последовал ответ. После слова "нет" пропало черное привидение, и я проснулся.

Ужасные вопли я слышу и сейчас. Это и будет действительность и в ней не будет привидений. Крест не остановит фашистов. Они сели на шею благородному народу. Подстегивают его узда и шпоры. Послушай-ка старика, добрый мой Павелья. Я знаю, что вы организовали сопротивление. Оно - наша традиция, отпечатанная на каждом камне. Ложная Гора вошла в Европу через Царский проход, Фундину, Волчью долину.5 И тогда нужно было выжить. То было другое время. Нынешние завоеватели кровожаднее самых диких зверей. Они из техники сделали мельницу по уничтожению людей. Что фашисту взбредет в голову, то он и сделает. Как итог хочу сказать тебе, спасите людей в Негушах и здесь, на этой стороне. Пусть народ всегда занимает ваши мысли и будет превыше всего. В этом нам поможет Негош такими словами: "Острые ости защищают колосья, шипы хранят розы... муж защищает жену и детей, народ защищает церкви и племена... Над всей этой огромной мешаниной снова умная сила торжествует, не дает злу победить, искру гасит, а змею поражает в голову!" - старик замолчал, потом продолжил: "Искру гасит, а змею в голову, да это закон природы, который мы должны использовать среди нас, если мы хотим выжить. Вот тебе и следующее желание старика, которого уже отпели, его завещание. И еще кое-что: дьявольское отродье, я думаю, уже завтра двинется в Негуши. Зеленаши6 известили их о начале восстания!" - закончил Сава свою убедительную речь. Священник мысленно повторял слова: " Искру гасит, а змею в голову!”

а а а

Негуши - это старое славянское и сербское село. В нем в период новейшей истории утверждается государственность Черногории - от губернатора до дома Петровичей.7 Хотя они и были бедными, но хорошо знали, что такое власть. В контактах, с которыми получали определенные блага, по больше всего оттачивали ум. От природы сообразительные они были и хитрые, главным образом мудрые. Отсюда понятно, что именно в Негушах возникла личность, которая среди турецкого ига создала небольшую первую сербскую область, а позднее княжество.

Дело владыки Данила во время отчаяния и после неудавшихся восстаний, когда народ донимаемый голодом и янычарами пал духом, было как удар грома. Уничтожение перешедших в мусульманство было той искрой, которая веком позже, в 1804г., разожгла пожар. Непокорные племена в горах Черногории и Герцеговины и Катунская нахия8 с центром в Цетиньском монастыре были той непрерывной нитью свободы и кремнем, которые сделали возможным возрождение сербского народа.

На сером негушском камне родился и творец самой сильной поэзии у сербов, наполненной духом непрерывной борьбы и страданий, исконной борьбы за существование. Негош переложил в стихи народный характер в самом прекрасном виде, означающем луч света. Он держал глаза своего народа открытыми, чтобы он постоянно помнил, кто есть на самом деле. Негош увековечил народный дух, его сущность.

а а а

Кроме кучки "зеленашей" никто не мирился с оккупацией. Для большинства она означала ущемление национальной гордости. Сначала Гитлер разрушил Белград, уничтожил людей как раз в воскресение. А потом пришли итальянцы драть нос в Негушах.

Старики знали, что такое война. Некоторые дружили с винтовкой в обеих балканских войнах, в том числе в мировой. Они не были одиноки, теперь рядом с ними стояла молодежь, И те и другие в связи с войной потеряли или пенсию или работу.

Душану Перову нечего было терять. После войны он остался в селе. Был он бедняк и имел на Крсце немного земли среди камней. Но когда нужно было воевать, он становился настоящим зверем для врага. В первую мировую войну он не сдался австро-венграм. Был комитом.9 Его друзьями были ночь, ружье, ловкость и сильные руки. Когда из-за полицейских он не мог попасть в Котор и на море, он пришел в город, на рынок перед церковью Св. Трифона. Враг не мог вырваться из его рук, и пикнуть, не смел.

Перед концом войны он со своими людьми подстерег отряд австрийцев. Он двинулся с Крсца, через Эракович по узкой дороге рядом с Буковицей. Ниже дома Милошевича, где за скалой имеется поворот и ниже зияет ущелье, отряд встретили бомбы и пули. Часть была убита на место, остальные от страха бросились в пропасть. Те, кто шел сзади, и увидели, что творится, бросились бежать вниз по дороге, бросая ранцы, винтовки, шинели. На ходу от быстрого бега они теряли головные уборы, пояса и ботинки. Лишь бы спасти голову.

Душан Перов был закаленный солдат. Он и сейчас был готов рассчитаться с оккупантами. Он даже говорил, что может очистить от них Негуши. "Что такое двадцать солдат и чернорубашечников? Сюда они пришли на парад и играют с "зеленашами" во власть. Однако не требуется много храбрости к геройства, если враг и перебьет десяток воинов. Так и здесь, если мы перебьем их, завтра же в Негуши прибудет карательная экспедиция, сотни до зубов вооруженных солдат. Последует месть. Мы можем легко бежать, но останутся беспомощные старики, женщины и дети. Враг отыграется на них. Сейчас самое важное - это мудрость, и зло можно терпеть до тех пор, пока народу нет угрозы. Когда враг начинает наступать, сажает в тюрьму, мучает, убивает, нет силы, которая помешала бы нам оказать сопротивление. До этого момента вместо геройского сердца ведущей является сила ума! Этот момент скоро придет, потому что сербский народ, по крайней мере, тот, который живет в Черногории, никогда не терпел цепей. Я не буду убеждать вас в этом!" - говорил откровенно Душан Перов.

Группа негушских молодых людей, в основном школьников и других ребят, думала иначе. Во врага нужно было стрелять любой ценой. Эти молодые люди были под влиянием коммунистов, которые вообще хотели в отличие от зрелых людей построить новое общество. Борьба с оккупантом станет и борьбой за новый порядок. В сущности, эти ребята сами не думали, так как за них думали другие. Они толы слушались. Они были частицей сильной международной организации, которая боролась за новое общество. В нем все люди будут одинаковы. Так это новое общество, коммунизм, и преподносилось народным массам. Бедняки верили в эти рассказы, поскольку им некуда было деваться со своей бедностью.

а а а

В середине 1941г. СССР оказался в тяжелом положении. Гитлеровские орды почти беспрепятственно шли по Украине, оставляя за собой пепелища и смерть. "Великий вождь" сменил маску и призвал для спасения СССР богатыря, который с Октября и в период его кошмарного владычества был в кандалах, валялся под ногами. Народный русский дух, сильный и основанный на традициях победителя от Петра Великого до Кутузова, от Суворова до генерала Брусилова был лучшим гарантом для борьбы с сильным неприятелем. Впервые после Октября зазвонили в полный голос колокола православных церквей по всей России и СССР. Не слышно было только колоколов кафедрального храма Христа Спасителя в Москве, построенного в память о героях Бородина. По прихоти Сталина его сравняли с землей в 1931г.

Великое сердце русского народа забыло о внутренних ранах и сильно забилось за спасение родина. Страна защищалась от врага, еще большего зла, которое не оставит камня на камне от всего, что носит русское имя. В то время, когда Красная Армия терпела крах, пробудился дух великого народа. Церкви снова наполнились верующими, а православное духовенство, почти уничтоженное, становится главным глашатаем сопротивления. Народ ему верил. Русские снова услышали зов Петра Великого. На молебнах снова понесли иконы православных святых. Пробудившийся народный дух полный веры в победу, был самым сильным средством для достижения конечного успеха. Владыка Платон, будучи опытным воином, командует танковым подразделением Красной Армии. Русское сердце стало несокрушимым, сильнее любой брони.

Однако "великий вождь" издал и директиву коммунистам всей порабощенной Европы об организации партизанского сопротивления, о нападении на немецкие вооруженные силы и их уничтожении. СССР нужно было защищать и в международном плане всеми имеющимися силами.

Йоле Васов, помощник адвоката из Котора, получил в Чеке директиву о вооруженной борьбе против сил оси. О ее значении для коммунистического движения и необходимости защиты СССР как его основной ячейки ему сообщил Велько Мичунович, секретарь областного комитета в Боке и Черногории. Директива звучала однозначно: "Восстание должно начаться в воскресение 13 июля 1941г.!" Так должен был разгореться пожар восстания и в Черногории. Сербия уже была им охвачена.

Директива, полученная из Москвы, по оценке Политбюро КПЮ должна была реализовываться там, где вооруженная борьба могла получить значительную поддержку. Все прочее, - о каком неприятеле идет речь, манифест и угрозы мщения, огонь и смерть, уже посеянные по всей Европе, что будет с народом - имело наименьшее значение. Любой ценой в Сербии и Черногории защищался СССР.

а а а

Йоле Васова любил в негушском крае. Мягкого характера и интеллигентный, он находил общие слова с каждым. Он всегда приходил на помощь, в основном беднякам, когда нужно было починить крышу или вскопать огород. Но охотнее всего он работая у родственника Петра Станкова. В кафане на Врхполе всегда были посетители. От него можно было услышать и отеческие слова.

Он не забыл, как Петр приезжал в Котор. У неимущего ученика было мало средств и едва хватало на сырую комнатушку в Шкалярах. Родственник посещал его, как только спускался в Котор. Он приходил в его жилище и при встрече обычно шутил: "Йоле цыпленок, а не бряцает ли у тебя больше дамасское ружье с чеканным стволом? Золотой мой, ты его потерял или оно поржавело?" Шустрый парень и примерный ученик отвечал с серьезностью: " Дядюшка Петре, времена меняются, боюсь, что придется стрелять во все стороны. Забудем и свои имена, и в великой печали нам в голову не придет даже имя сердаря Йоле. А что касается имен, то мой крестный не ошибся: тезка остался и героем, и человеком. Такие не терпят ограничений, даже от князя. Поскольку его могила находится г Нише, сердарем Йолой гордятся и Черногорцы и нишпы." Тогда Петр начинал переминаться с ноги на ногу, оглядывал скромно обставленную комнату, как будто только очутился в ней, и не закончив обзор, рубил ультимативно с плеча: "Ты голоден, что ли, Йолаша?" И не ожидая ответа, хватал за руку гимназиста, и тот хочешь, не хочешь должен был идти с ним в "Дойму" на жареное овечье мясо. При уходе не забывал дать динар-другой на тетради или книги.

Йоле не завидовал другим, у которых были деньги, тем более Петру Станкову, наоборот, он был ему очень благодарен. На бедность он смотрел как на судьбу, которую нужно преодолеть учением, трудом, умом. От этого мнения он не отказался и позже, когда, изучая право в Белграде, он стал коммунистом. Он о трудом воспринимал ранение большинства товарищей о том, что коммунизм - это что-то конкретной, близкое, существующие реально, нужно только шагнуть в него. А там - благосостояние и равенство, и что из того, что препятствием на этом пути является гнилая действительность, ее нужно уничтожить. " Разве такие домыслы не напоминают верования османов, когда они завоевывали мир? Смерть за Аллаха обеспечивала мед и молоко на том свете!" - думал он, но старался избавиться от каких мыслей.

Йоле Васов оставался убежденным в том, что человеческая сущность окажется сильнее домыслов и прочего, как во время войны, так и позднее. Труд и способности будут строить новое общество социализм.

а а а

Шкаляри - это поселок на последнем ловченском откосе. Здесь жили бедняки, сошедшие с гор. Жители Котора не принимали их, назад пути не было, и перебивались они, кто как мог. Большинство осело именно здесь в Шкалярах.

Которские аристократы дали им это название, поскольку, как и везде, бедные обивали пороги у богатых, чтобы, где трудом, а где и как милостыню получить кусок хлеба. От латинского слова "scalae ", т. е. ступеньки, на которых они часто появлялись, поселок стал называться Шкаляри.

Об этих черногорских бедняках очень быстро позаботились католические монахиII, за кусок хлеба обратившие их в католичество. Ради своей веры отшельническую келью Златана Перовича они позднее превратили в келью святой Озаны. Недавние православные превратились во что угодно, только не в то, чем они были на самом деле, т. е. в сербов. Римская церковь вела их куда хотела. И все же от грубой правды еще хуже старая пословица, которая прямо гласит: "Покорны те овцы, которые повинуются желудку".10 Черногорцы согласились с этим, ведь то были их бедняки.

В Шкалярах встречаются разные фамилии, даже известная Петрович. В горах Черногории ее носили владыки, князья, выдающиеся личности и по власти, и по уму. Но шкалярские Петровичи, католики, сказали бы: "Мы не Петровичи, а Петровичи!" На это бы Буле, врблянка, ответила бы раздраженно рассказом о нищих из Шкаляр. В этом рассказе одна соседка хвалилась другой, как она хорошо пообедала и ей с террасы крикнули: "Эй, Мария, я так наелась, представляешь, съела крыло от голубя и три листочка салата!" Эти слова Буле сказала бы спокойно и серьезно, обычно при выходе с базара. Этот рассказ восприняли бедняки как я в горах, так и здесь, в Шкалярах. Голодным не до хихиканья.

Бедные оставались бедными и в Боке, и в Далмации, и на островах, в Герцеговине, Боснии, Лике, Славонии, Санджаке. Голод сгибал любую волю, а подававший, всегда сильный, за насущный хлеб навязывал свое мировоззрение, непримиримое, завоевательское. Бедняки стали большими католиками, чем папа римский, большими мусульманами, чем султан в Царьграде.

а а а

Карательная экспедиция из Котора двинулась в Негуши. В Крсце солдаты разделились на группы. В домах они обнаружили детей, женщин и стариков, остальные, готовые к отпору, собрались в Вршне. Священник остался со слабыми. Он ждал врага перед Врбой. В селе не было ни живой души. Зловеще лаяли собаки, когда солдаты с ружьями наперевес проходили мимо церкви Св. Петка. Затем они сделали охват. Впереди них шел офицер с револьвером. Они вышли как раз на Павла Крстова. Перед человеком в рясе капитан опустил оружие, отдал честь и спросил на нашем языке: "Господин прето, здесь есть партизаны?" Священник подождал немного, посмотрел итальянцу в глаза и ответил: "Нет, их здесь нет".

Однако дела могли повернуться по-другому. Священник знал, что над ними в скалах у вершины скрывается группа вооруженной молодежи, все врбляне: Петар, Углеша, Джордже... Враг не мог их обнаружить. Тем не менее за спокойным выражением лица человека в рясе скрывалась затаенная тревога. Молодая кровь или страх непредсказуемы. Один неосмотрительный выстрел спровоцировал бы ад.

Наконец итальянец из Абации снова отдал честь и повернулся налево кругом. Солдаты пошли за ним. Павле Крстов с облегчением вздохнул полной грудью.

В тот же день неприятель утвердился в Негушах. Весь обмотался колючей проволокой и немедленно объявил: "Организаторы восстания должны сдаться в течение 24 часов. При невыполнении этого приказа начнется возмездие!" Чернорубашечники были готовы к наихудшему: террору, шантажу, расстрелам.

а а а

Йоле Васов был озабочен. Он знал, что появившийся враг готов творить зло. Но он верил, что от успеха вооруженного сопротивления будут зависеть дальнейшие меры итальянской команды в Цетине. Восстание готовилось в тайне и должно было поднять на ноги всю Черногорию. Неожиданность, массовость и решительность удара заставят оккупантов позаботиться об обороне, о собственном выживании. У них не будет времени приступить к широким карательным действиям. Единственную тревогу вызывало кажущееся единство участников восстания. Наряду с коммунистами и многие офицеры бывшей югославской армии были за вооруженную борьбу. Они пони” ли предстоящую расправу с оккупантами как свою моральную обязанность перед порабощенным народом и отечеством. Это их мнение разделяли и интеллигенты, и большая часть сельского населения.

Думая о своем Йоле хорошо знал, что коммунисты имеют преимущество. Они отлично организованы, работают тайно, конспиративно. Но он знал и то, что патриоты безоглядно верят в национальную идею. За ней стоит вековой отпор тирании, от Косова и Милоша Обилича до Караджорджа и тысяч погибших воинов. Национальное героическое сознание, возникшее из постоянных, кровавых сражений, тянуло как магнит. Люди высказывались, открыто, без страха. И не нужно было специально разжигать призывами к свободе всегда ее имевших черногорцев.

Хотя до восстания оставалось несколько дней, в Негушах ощущалось некоторое неверие. Среди патриотов первым был Душан Перов. Ветеран войны и крестьянин, он опасался коммунистов. Он им вообще не верил. Как мы им можем верить, когда ни один из них не думает собственной головой. Они просто не могут, не смеют иначе мыслить, кроме как по приказу из Москвы. А если это так, то мы можем ожидать от коммунистов только зло. Наши головы уже заложены. Моя, комитская, пока еще на плечах и клянусь вам именем святого Петка, они скоро расправятся с нами! Я свою голову не отдал ни австро-венграм, итальянцы меня пока не трогают, и не дам я ее ни этим ослепленным молокососам. Лучше всего было бы, если бы мы их разогнали, пока не поздно. Иначе коммунисты будут злорадствовать над нашими трупами и, что еще хуже, растопчут все, что свято для нашего многострадального народа. Так было и в России.11

Оратора слушали молча. Люди выглядели озабоченно и мрачно, но никто не поверил словам Душана Перова. Большинство, а с ними и священник, были уверены, что Москва поможет Сербии и Черногории, как и всегда, когда им угрожала опасность. "Традиция стирает все политические различия. СССР поддержит пас хоть националистов, хоть коммунистов. Такие мысли и желания имеет каждый патриот югослав!" - заявил Павле Крстов.12

Прибытие карательной экспедиции в Негуши накануне восстания было плохим предзнаменованием. По существу она означала ультиматум. Кто ее привел было известно. В приходе этой военной силы коммунисты обвинили не только настоящих виновных - "зеленашей" но и националистов.

В момент взаимных сомнений и обвинений самым спокойным оставался Йоле Васов. Под его контролем была воя подготовка к восстанию. Благодаря его искреннему отношению к каждому человеку его восприняли и националисты. Даже Душан Перов верил ему. Священник всем сердцем был с Йолой, тем более что он был его близкий родственник. Повстанцев объединяла личность, интеллектуал с твердым характером.

Неожиданное вторжение оккупантов и угроза репрессиями поставили под вопрос подготовленный план восстания. Националисты отреагировали немедленно. "Ни о какой перестрелке с неприятелем не может быть и речи, когда известно, что он ответит репрессиями. Он уничтожит наших отцов, матерей, детей, жен. Сожжет наши дома. Если таи, а мы знаем, что оккупанты осуществит свои намерения, тогда я спрашиваю вас, братья: кого мы будем освобождать? Трупы наших близких и пепелища наших домов? Оказалось бы, что мы сражаемся ради самих себя, за спасение собственной жизни, или же мы боремся за наше общее дело, за свой народ! В этом случае мы бы стали убийцами своих детей, матерей, братьев и оказались бы такими же, как и оккупанты. Наша борьба в данный момент была бы направлена против собственного народа!" - неумолимо закончил свою речь Петар Станков.

"Что будем делать в отношении требований из приказа? Враг ставит условием выдачу организаторов. Тем самым он бросает вызов и открыто ищет столкновения. Любой ценой он жаждет крови!" После таких уверенных слов Павла Крстова среди присутствующих воцарилась тишина. Молчание продолжалось. Наконец его прервал Душан Перов. " Для меня жизнь на условиях, выдвигаемых врагом, не значит ничего. За свой народ я отдам жизнь без слов. После меня не останется сирот кроме старой Планы, брата Йована да двух сестер. По крайней мере, хорошо поплачут за мной. Между тем враг очень хорошо извещен "зеленашами" и знает, кто является организаторов, а также то, что главное слово имеют коммунисты. Они их старые знакомые, через прорезь прицела они боролись за свою идеологию уже в Испании. Фашисты знают о стойкости коммунистов. А поскольку дела обстоят именно так и никак иначе, то для фашистов и десять наших жизней не значат ничего. Судьба наша и всех нас в руках Йола Васова!"

а а а

Сумрак спускался на Негуши. С ним истекал срок требований приказа оккупантов. С ним решалась судьба Негушей, восстания и Йола Васова.

Перед наступлением ночи в казарму к итальянцам вошел великолепно одетый гражданский. Из казармы он не вышел. Враг отказался от возмездия, Негушские дети и старики, но пошли на жертвенник. За них мирно, почти священно, принял смерть Йола Васов.

Старый солдат Саво Лесар ждал смерть в воскресенье вечером. Он стал свидетелем бессмертного подвига. Сила ума оказалась сильнее любой директивы. Победил народный ум.

Прошло немного времени и "черный ворон" прибыл в Негуши. Три карабинера с винтовками ворвались в дом. Не успев сказать ни слова, Павле Крстов был грубо выведен со связанными сзади руками. Его сопровождал плач троих детей и вопли перепуганной жены. Затем его швырнули в машину. При этом он сильно ударился лицом об пол. Боль была ужасна. Лицо с содранной кожей превратилось в бесформенную массу. Кровь заливала усы, бороду, рясу, текла по деревянному полу кузова машины. Автомобиль двинулся в Цетине. Жертву, похожую на привидение, привезли в Богданов край.13

Дорога в ад

Часть Цетиня под названием Богданов край стала самым посещаемым местом во второй половине 1941г.” когда собственно все узнали и о Цетиня и о Черногории. "Паломники", окрыленные верой в свободу, шли на "поклонение" под дулами винтовок, связанные, бессловесные, хотя некоторые и пели "Ой светлая майская заря, мать наша Черногория!" Их положение и песня делали из них фанатиков. Полковник Антонето Риджи передернулся, когда ему перевели песню. Ничего хорошего он не ждал в этих горах кроме самого худшего - смерти.

а а а

Никола Божов, студент, сидел в одиночестве за столом. В Чеканье он задержался из-за одной важной связи, которую он ждал с Чева. В кафане было мало людей. Вместо связного пришел Милисав Мояшев, нуждавшийся гимназист, с карабинерами. От неожиданной встречи оба застыли. У Милисава промелькнули мысли о жестоких спорах с Николой. "Упрямая ты голова, опомнишься, когда будет поздно. Возврата уже не будет. Пожалей, Божо, свою бедную мать! Молодо - зелено. Сопляк ты еще и ничего больше". Старая обида захлестнула его. Хуже всего, что при этом присутствовала Милица. Он не мстил в память о матери. Сейчас Милица была среди мертвых, а он, сильный, оставался среди живых. Милисав вынул револьвер и дал знак карабинерам. Они окружили Николу. Милисав подошел к столу, опустил револьвер и сел. "Никола Божов, свои способности, знания и молодость ты подчинил коммунизму. Кроме него ты ничего не видишь, и меньше всего человека. Из-за своей слепоты ты не смог оценить, что такое оскорбление. Тебе хорошо известно, что черногорцы не терпят оскорблений и никому не позволяют себя оскорблять. Из-за оскорблений бывало и головы летели. Вот и ты останешься без своей. В какой-то момент я вообще избегал тебя, не хотел видеть.

Я помню слова покойной матери. Но не могу тебя простить, не моту. Ты меня оскорбил тяжко, не нужно было тебе это делать перед Милицей, мученицей, гордой старушкой. Ты знаешь, что она осталась без своего Мояша, когда я был еще в люльке, и ты знаешь, что сложил голову за короля Николу. Ты знаешь, что Милица после войны стирала белье и убиралась по Цетинью, чтобы у меня был кусок хлеба. С малых лет меня преследовали горе и бедность. Протест во мне был сильнее всего, даже сильнее инстинкта самосохранения. Смерть отца и страдания матери определили мое политическое кредо. Новую власть я не мог принять, потому что она отняла жизнь у моего отца. Стреляли в него, не задумываясь, без сожаления. Стреляли в Мояша и те солдаты, которые штыками и зубами дрались как дикие звери в сугробах Мойковца. В сочельник и на Рождество, наши православные праздники, не было такой земной силы, которая могла бы одолеть таких воинов. Враг осквернил их праздник, и они озверели. Австро-венгры могли пройти только через их трупы. Мояш не защищал ни себя, ни своих ближних, ни Черногорию. Черногорцы отдавали жизнь без слов, храбро, упорно, ставили ее на алтарь сербского народа. Они защищали путь к отступлению братьям сербам. После самым сильным желанием было то, чтобы королевскую корону объединенных южных славян одел на себя регент Александр. Он мгновенно выгнал со службы настоящего серба и югослава полковника Аписа, а затем и многих офицеров черногорской армии, преданных королю Николе. Регенту нельзя было сопротивляться ни в коем случае. Помощь и двухдневная прогулка по Салоникам перед прорывом давали хорошие дивиденды.III Поэтому смерть отца, насильственная, жестокая вызывает во мне ярость. Это и понятно. А ты?! Где ты? Вы против всех и всего, что родилось в этом народе. С вами согласны только те, кого называют голь перекатная. Они в безвыходном положении, и слова о равенстве, меде и молоке при коммунизме еще больше их разжигают. Этим бедолагам потребуется много времени, чтобы придти в себя. Только тогда они увидят, что их обманули, потому что-то, за что борются коммунисты, не является равенством, а еще меньше процветанием для рабочего, крестьянина, гражданина. Это террор над человеком. Самые страшные формы он принял и здесь в известных и безвестных могилах. Вы олицетворяете собой то же зло, что и усташи в Хорватии. Поэтому знай, что личное оскорбление - это только повод для мести. Истинной причиной являются сотни невинно убитых черногорцев. Вы истребляете братьев как прокаженных. Всех вас нужно уничтожить од единого и без жалости". Ошеломленные люди продолжали смотреть на Милисава, ожидая нового потока слов. Когда же увидели Николу связанного, только тогда посетители опомнились и по одному стали покидать кафану. Последними вышли карабинеры с Николой Божовым и Милисавом.

С вершины Буковицы послышался шум автомобиля. Это был итальянский грузовик с несколькими солдатами в нем. Для арестованного, Милисава и карабинеров нашлось место в кузове. Машина двинулась в сторону Цетиня.

а а а

В одной камере ожидали скорого военного суда Павле Крстов к Никола Божов. Судьба свела их в наихудшем месте. Они размышляли о недавно прошедших днях, о довоенном времени и о том, что их ожидает. А ждали они худшего.

Священник был вскормлен народным духом. Его отец, перьяничкий офицер, признавал только короля Николу и свободу, погибшую на Косовом поле. Из преданности королю и глубоко укоренившейся в сознании идеи об освобождении порабощенного сербского народа вырос суровый воин. Из боев он возвратился домой израненным. Самую тяжелую рану он получил в Волчьей долине, еще молодым парнем. Но она стала и самой дорогой - за нее он получил медаль "Обилича". Второй медали долго ждать не пришлось. Из осажденного Никшича, из крепости Оногошт, вырвались турки, хотели прорвать блокаду. Это были жестокие воины, все отуреченные сербы ("мусульмане"). Черногорцы ждали их в кукурузном поле у крепости. Лучше бы они не выезжали. Тут же раздались боевые крики черногорцев, а затем и топот человеческих ног. Это была лавина, которую никто не мог остановить. Турки не успели даже приблизиться к разъяренным черногорцам, как тут же повернули и показали спину. Сломя голову они бежали назад в крепость. Быстрые ноги спасли большинство. В погоне Крсто прыгнул на спину какому-то гиганту и остановил его. Тот схватил его за руку, прижал к груди, закинул за спину и на закорках притащил в. крепость. Брыкание не помогло пока свободной рукой ему не удалось схватить турка за лицо. Дикая боль в выдавленных глазах заставила турка споткнуться и упасть на колени. Молодой и проворный Крсто легко зарубил его. После этого он получил вторую медаль "Обилича" и гордился от сознания того, что убил турецкого великана, некоего Капетановича. Тогда князь принял его в телохранители и подарил ему ятаган. После этого если бы князь вдруг приказал ему: "Крсто, иди в Негуши и убей отца Нова!", он бы выполнил этот приказ.

Крсто был гордый человек, уважаемый и преданный, но и упрямый. Это ощущала и его семья. Однажды он чинил крышу. Для этого он залез на самую макушку, где соединяются два свода. Дети внизу были заняты игрой. Вдруг он крикнул: "Паво, принеси черепицу из-за дома!" Он сбросил веревку, к которой следовало привязать корзину с черепицей. Мальчик слышал просьбу отца, но был слишком занят игрой. На повторную просьбу он уже ответил: "Не принесу!" С крыши вниз полетел молоток. К счастью он лишь слегка задел мальчика по голове.

Павел воспринял характер отца: он был уважаемым, преданным к упрямым. Даже учеба в семинарии не смогла его смягчить. Еще до войны, как и многие молодые люди, он с симпатиями относился к передовым идеям, социализму, до войны он не чурался и общения с коммунистами. Быстрая агония Югославии его полностью разочаровала. Тогда он был убежден, что организованные коммунисты являются единственной силой, которая может успешно бороться с фашистами. Свой авторитет, сан священника, авторитет сербской православной церкви он использовал для распространения идей коммунизма в негушском крае. Перед восстанием он по призыву Велько Мичуновича дважды ходил в Чево. Близким его соратником был Йоле Васов. Им двигало его самопожертвование. Он предчувствовал характер партизанского движения.

Теперь же как "красный священник" он нес наказание за сотрудничество с коммунистами. Он был подавлен и физически, и морально. Приход в камеру Николы Божова принес ему облегчение. Положение, в котором они находились, сблизило их окончательно.

Никола смотрел, в лицо смерти. Он понимал, что его расстреляют. О смерти он не думал. Его мысли были заняты прошедшими месяцами. Они давили его. Разговор с Павлом открыл ему душу. Перед ним был человек, которому он мог доверять. Это была исповедь:

"Господин Павле, в момент, когда я вижу свой конец, твое присутствие и слова заставляют меня что называется излить душу. Ты поверишь мне. В партию меня приняли молодым человеком, учеником восьмого класса гимназии. Я вступил в нее с верой в лучшее будущее. Даже сейчас я убежден, что мы выиграем войну. Однако идеал, о котором мы все мечтали, и который до сих пор толкает нас на смерть, по-моему, неправильный, не ведет на правильный путь. Вот и я жертва такого пути. Моя смерть - его последствие, я сам жертва мести. Без нее ни одно зло нельзя до конца искоренить. Я ощущаю это на собственной шкуре и согласен с этим. Говорю тебе как старшему брату и хочу, чтобы ты мне верил: и до и после восстания я никого не убил, если не считать стрельбы по оккупантам.

Я никогда не мог себе представить, что по заданию должен буду убить друга, соседа, родственника. Напротив, когда мне дали задание ликвидировать зятя. я известил его об этом в ту же ночь Он убежал в Васоевичи.14 Это не значит, что сейчас бы он после всего, что сделано, отплатил бы тем же. Павле, когда уже дошло до такого, мне некуда было деваться. Никому и в голову не приходило, что такое может случиться. Это немыслимо при нашем гордом характере, традициях геройства и свободы. Это чуждо нам. Такое обращение с человеком ввели иезуиты. Я уверен, что такие меры по отношению к Черногорцам могла придумать только верхушка КПЮ. Ни на мгновение не могу поверить, что такое сведение политических счетов приобрело массовость в Черногории. Я коммунист, но о расовых расстрелах узнал только сейчас, когда мне о них рассказал Милисав Мояшев. У него в глазах сверкала месть.

Я только предполагаю, что речь идет о большом преступлении. Поэтому, Павле, если выживешь, а я верю, что так и будет, будь моим свидетелем. Никого другого не ищи, когда встает вопрос о Николе Божове, кроме моих старых родителей. Скажи им, что не все коммунисты были такими, какими их гребет под одну гребенку директива о "ликвидации буржуазных элементов". Никола не очернил их. Сестра Гордана сразу тебе поверит. Она знает мою душу. Считай мои слова исповедью, потому что завтра меня уже не будет среди живых.

Священник молча смотрел на Николу. Его сомнения в порядочности коммунистического движения становились истиной. Печаль охватила его после того, что он услышал от парня. Перед ним была сильная личность, неиспорченная молодость. Она будет погашена насильно, очередью из "бреды". От этой мысли он содрогнулся, стиснул зубы и быстро встал, вынул из требника крест. Началась молитва, тихая, посмертная: "Господи помилуй. Господи помилуй, Господи помилуй!" Парень уже был на ногах. Из его горла вырвались слова: "Боже, прости мои грехи!" С опущенной головой он встал на колени. Молитва прерывалась судорожными рыданиями.

Священник сократил обращение к Богу. Обеими руками он поднял Николу и крепко прижал его к себе и долго не отпускал.

Скорый фашистский суд был безжалостным. Никола Божов был осужден на смерть и расстрелян в Чипурах. Священника осудили на пожизненное заключение. Павле Крстов, "красный священник", получил 101 год каторжных работ.

а а а

Остров Понца расположен напротив Неаполя. Судно идет к нему несколько часов. Во времена грудастого дуче на Понцу не плавали добровольно. Пассажиров доставляли в цепях. За стенами древней крепости был концлагерь. В нем делили свою судьбу лютые противника фашизма из Италии, Югославии, с Балкан.

Тирренское море было спокойно, когда в декабре 1941г. на Понцу прибыл Павле Крстов. Наказание было длиннее человеческой жизни. Прибывшие заключенные были в основном из Черногории. По сербскому обычаю ссоры и раздела как они разделились дома, так и создали два лагеря на Понце. Одни примкнули к национальному движении, традиционному, корни которого уходят во времена турецкого рабства. Тогда гайдуки и ускоки были единственными защитниками закабаленного населения. Их увековечили народные песни. Когда насильник с Босфора утратил свою мощь, появились новые защитники, продолжившие гайдуцкие дела в организованных отрядах (четах), и их назвали четниками. Другие присоединились к коммунистам, партизанскому движению.

а а а

Национальное движение в военный 1941г. возникло спонтанно. Это был ответ на апрельский крах. Отдельных людей связывало эмоционально сильное чувство защиты попавшего под угрозу национального естества. Они продолжали самое светлое дело своего народа: отпор силам мрака. Величественна и благородна была их обязанность. В ряды движения вступали все слои при значительном преобладании сельского населения. Во главе стояла интеллигенция: офицеры, юристы, учителя, преподаватели, врачи и, обязательно, часть духовенства Сербской православной церкви. Абсолютное большинство составляли сербы. Были и представители других югославских членов народов. Это была мешанина многих предвоенных партий, которых связывал антифашизм и идея англо-американской политической демократии. Значительное присутствие сербских крестьян в национальном движении на территории Сербии, Боснии, Черногории, Далмации и Герцеговины и руководство со стороны офицеров бывшей югославской армии определили его главную цель: национальное движение было за монархию.

В национальном движении были и такие, кому социализм не был чужд. Наоборот, они имели его и в голове и в сердце. В водовороте войны они примкнули к национальному движению, которое давало большие надежды на создание демократии в освобожденной стране.15 Из-за своих иных взглядов многие подвергались гонениям до войны. Эти люди могли получить работу только к глубинке, т. е. их наказывали изоляцией. Кто-то называл их социалистами, другие социал-демократами. И те, и другие или только одни видели социализм без коммунистов, и этим они определились четко, так как во времена всемогущего Иосифа Виссарионовича коммунистом мог быть только тот, хотел он этого или нет, кто признавал единственным политическим средством насилие.

Националисты утверждали, что любят и защищают свой народ. Они старались показать свое уважение к каждому человеку. Однако благородство в войне вещь трудно достижимая. Бешеная черногорская кровь и массовая резня сербов усташами привели их на тропу мести. Ужас охватил Санджак. Те же черногорские четники натолкнулись на территории восточной Боснии на раненых партизан: врача Симу Милошевича и поэта Ивана Горана Ковачича. Они знали, что врач коммунист, а Горан хорват. Но перед собой они видели не врагов, а беспомощных людей, раненых. Они предложили им пойти с ними и убраться из края, где шныряют одинокие бандиты. Известный врач и все еще известный поэт отказались от предложения. На следующий день пришли другие, и смерть оказалась неизбежной.

Из спонтанности возникла открытость, которая больше всего проявлялась в не испорченности сербского крестьянина. Ненависть проявлялась к оккупантам, к каждому врагу, искренность к другу. Она доходила до наивности, которой хватало и интеллектуалам. Скрытые враги, коммунисты, уже в середине 1941г. злоупотребили этой открытостью и искренностью самым подлым образом. Национальное движение в Черногории было предательски обезглавлено. Народ остался в основном без своей элиты. В целом можно сказать, что такой характер, основанный на спонтанности, открытости и добровольности отдельных людей, обусловил то положение, что национальное движение, но имело сильной внутренней организации. Когда-то во главе четников стоял полковник Драгутин Димитриевич-Апис и тайная организация "Черная рука". В мировой войне, которую вели разведслужбы и тайные организации, национальное движение было подорвано. Хуже того - оно осталось в одиночестве. Гордый Альбион с Уинстоном Черчиллем остался пустой надеждой, ложным патроном, а в конечном итоге и открытым врагом.

Национальное движение имело твердую цель: возвращение свобода Югославии. Перед ним были два врага: оккупанты и партизаны. И те, и другие отрицали свободу, идеал человеческого рода.

Оккупанты оказались самыми сильными завоевателями с сотворения мира. На территории Югославии им помогали коллаборационисты, те самые, кто как разрушители Югославии начали свой кровавый пир еще в 1934г. покушением на короля Александра в Марселе. Их лозунг был: "Уничтожить все сербское!" Эти воители "Черного интернационала" игнорировали все правила ведения войны. Они не отличали солдат от мирных жителей, без всякой жалости убивали беззащитных людей. В их руках борец за национальную идею, четник, не считался пленным, и они его зверски убивали.

И все же второй враг был опаснее. Он злоупотребил тем тяжелым положением, в котором оказался сербский народ и уготовил ему ад. В состоянии оккупации сербы были вовлечены в гражданскую воину.IV Скоро против национального движения выступили л борцы "Красного интернационала" под руководством командиров, которые опыт гражданской войны накопили при поражении в Испании, а также отдельных личностей, осужденных до воины на многолетние; заключение в связи с коммунистической и антигосударственной деятельностью. В них кипела месть. Они легко перенесли ее на своих борцов через жестокую дисциплину. Партизаны стали самыми стойкими врагами национального движения. Но одно дело желание, а совсем другое реальность. Уже в конце 1942г. и внутренние и внешние факторы противодействуют национальному движению. Его стали считать самым заклятым противником коммунистов. Четники вели проигранную воину, участвовали в ложных гонках.16

а а а

Коммунисты организовали партизанское движение. Они были членами запрещенной Коммунистической партии. Югославии как части мощной международной организации. Коммунистического интернационала. Югославский коммунисты представляли и защищали его международные интересы. Их действия были тайными, хорошо организованными и финансировались из Москвы. Партийный верх, строго законспирированный, имел уровень политбюро по отношению к центральным органам. Этот неизвестный верх, точнее верхушка, организовала партизанское движение, приняла решение о восстании и, разумеется, по требованию Сталина руководила этим движением, перенеся в него все правила Коминтерна: железную дисциплину и абсолютное послушание. Политкомиссар в подразделении решая вопросы жизни и смерти, а поставленная цель была превыше всего.

У коммунистов была утвержденная цель: разрушение капиталистического порядка в Европе и во всем мире и введение нового, по их мнению, социалистического, который господствует в стране-основательнице - СССР. Коммунисты были приверженцами сталинской идеи насильного освоения мира под лозунгом "освобождения трудящихся от буржуазного ярма".

Однако основная цель в середине 1941г. была заменена защитой колыбели Коммунистического интернационала. На директиву Сталина коммунисты должны были сразу начать военные акции против германской военной машины, поскольку на СССР было совершено неожиданное нападение 22 июня, и в самом начале войны Красная Армия оказалась в критическом положении. Коммунисты без оглядки, послушно приступили к выполнению полученного задания. С большим или меньшим успехом они взрывали во всей Европе немецкие военные эшелоны, коммуникации, уничтожали живую силу. В Югославии приступили к выполнению задания 7 июля или ровно через 15 дней с даты нападения немцев на СССР. Задание было превыше всего и совпадало с конечной целью разрушения старого порядка.17

а а а

С оккупацией в Югославии воцарилось беззаконие. Нацисты выселяли словенцев из родных мест в части, присоединенной к Третьему рейху. Сербы переживали невиданный террор в так называемом Независимом Государстве Хорватия. Все это происходило в период с апреля по июль 1941г. Самой неотложной задачей было любой ценой защитить безоружное сербское население от массовой резни в преступном государстве.

С другой стороны Гитлер не допустил никакой неожиданности, и Сербия из-за своей военной традиции была поставлена под прямое управление Германии. Но Сербия оказалась подверженной и вдвое более строгим репрессалиям, чем какая-либо другая страна в Европе: за смерть немецкого солдата убивали сто, а за раненого немца - 50 сербов. Нацистская машина была точной в службе

смерти.

Но в Сербии уже полыхал пожар! В Крагуевце для расстрела не хватило мужчин, и немцы вывели на расстрел учеников школ, блокировали прибывший пассажирский поезд из Белграда и опять-таки отобрали мужчин. Крагуевец, Кралево, вся Сербия покрылась трауром.V

В Черногории националисты и коммунисты всей силой обрушились на фашистов Муссолини. В момент, когда коммунисты почувствовали, теряют контроль над восставшими массами, они приступили к реализации правила "цель оправдывает средства". С июля по октябрь 1941г. были уничтожены видные люди по всей Черногории, даже если просто возникало сомнение, что они могут помешать коммунистическим намерениям. Обычно их вызывали якобы на переговоры о дальнейшем ведении восстания, чтобы точно обеспечить их приход. Коммунисты злоупотребляли чувством патриотизма этих людей. Все они уже были обречены на ликвидацию по заранее подготовленным спискам. Лишь кое-где верх брала человеческая совесть или родственные чувства, и племянник предупреждал дядю, товарищ товарища.18 Но в Чеве, например, сын посылал на смерть отца, старика и храброго солдата балканских войн и первой мировой войны. В Черногории был посеян страх и негодование. Трагичность события не поддавалась оценке, так как в суровые времена человек и свобода являются наибольшими ценностями. Теперь, в 1941г., братья дрались как собаки. Почему?! Из-за чего?! За кого? За Сталина и Коминтерн, за власть над миром, за террор над человеком! Это безумство Черногория никогда не забудет.

а а а

Великая Койова Кнежевич и сейчас рассказывает о дне, когда она возвращалась с никшичского рынка домой в село. Ее сопровождала дочь Милева, девочка. Сквозь сильное завывание ветра, когда они оказались в горах, из-под земли слышался человеческий стон. Ребенок остановился и прислушался. "Мамочка, мамочка, ты слышишь?" Женщина, покрытая черным платком и с мешком на спине, уже услышала стон несчастного. Подавленная горем, она тихо сказала ребенку сквозь плач: "Не оглядывайся, родная моя, поспешим домой. Тебе показалось. Это ветер воет с Крнова". Невинный ребенок не должен был знать ужаса. Этот ветер воет и сегодня. Звук человеческого стона беспрерывен. Только в зимние холода, когда выпадает снег и прекращается ветер как раз на Богоявление ясно слышится голос. Он зовет к себе человека.

а а а

Сегодня, если заходит разговор об освобождении страныVI, о свободе вообще, лицемерно и пусто звучат слова одного из творцов ужаса в ЧерногорииVII нынешнего сторонника той самой демократии, за которую национальное движение боролось целых 4 года: "Тале Пила шел другим, белым путем, сонным, девически белым, через долину и сумрак. Солнце, садившееся за гору, стреляло тонкими красными лучами. Тянется к нему тонкий осинник, стрекот кузнечика и новая жизнь, в которой он безвольно погряз. Однако теперь он верил в нее, как когда-то верил в другую, которую он гнилую и грязную оставил за собой. Об этой новой жизни новый человек, конечно, скажет неслыханные слова".19

Новый человек действительно выразился неслыханно. Я среди югославов, народа восточной Европы, и китайцев и среди любых других людей нового человека запомнили и по новой жизни, и по неслыханным словам. Новый человек представлял собой силу, для которой человеческая жизнь не значила ничего. Неслыханные слова свели свободу ко лжи, а новая жизнь означала ад. Человек стал рабом.

а а а

После падения Италии свобода пришла и на Понцу. Чернорубашечники быстро вскочили в два катера и исчезли с острова. Лагерники, теперь свободные люди, приспосабливались, кто и как умел. Большинство образовало группы по писаному или неписаному распределению на националистов или коммунистов. Павле Крстов и в лагере, и сейчас после него оставался в стороне. Он не попрекал ни тех, ни других. "Я пастырь Сербской православной церкви. Церковь архиепископа Савы Неманича была и остается самой прочной опорой сербского народа. Она оформила его духовно, принесла культуру вообще. Я предназначил себя на служение этой церкви, всем существом я принадлежу своему народу, разделяю его судьбу и поэтому я здесь. Эта связь стала неразрывной с момента, когда я взял в руки святой крест. Под небом нет такой силы, которая могла бы оторвать меня от него. Крест - самый сильный символ сербского народа. Тот, кто напал на сербский народ, напал, прежде всего, на святосавский крест, или иначе - тот, кто напал на святой крест, напал и на сербский народ. Они неотделимы. Когда не будет креста, не будет и сербов. Это знают преступники и правде всего уничтожают святосавский крест, убивают владык, духовенство разрушают храмы, превращают их в конюшни и мусорные кучи. Сербские православные священники - это подвижники своего народа. Они не записываются в историю, их записывает история многострадального сербского народа!"

В лагере обессилел и умер учитель Драгашевич. Сын, молодой человек и коммунист, был рядом с отцом. Он не мог ему помочь. Теперь он просил священника похоронить его отца по церковному обряду. Павел выполнил свой долг. Сын плакал, захлебывался слезами.

Ведь он оставлял отца на чужбине, в наихудшем месте. Священник безуспешно пытался его утешить.

После выхода из лагеря группа людей, в которой находился и священник, двинулась в Фоджу.20 Для того чтобы добраться туда нужно было два дня, а целью было Адриатическое побережье, и переезд на родину, и эта цель была очень далека. Надежным единственным средством путешествия по суше были собственные ноги. Они шли параллельными дорогами. Ночь застала их в Ариане, которую они скоротали в заброшенной казарме. Разместились они по углам, кто у дверей, кто под окнами, Если прижмет, то легче будет убежать. У них еще был черствый и как гарь черный хлеб. Они взяли его из лагерного склада. Ходьба пешком утомила их, и люди быстро уснули. Наступила тишина, лишь поскрипывали оторванные окна под напором налетавшего ветра.

Группа продолжила путь на заре. Она легко обошла Ариано и вышла на дорогу к Фодже. На дороге не было ни живой души. Перед выходом они наметили маршрут. Им придется осторожно двигаться по главной дороге, не доходя до Фоджи свернуть направо, обойти город с южной стороны, а затем направиться к Бари. В группе были молодые люди. Они быстро и легко шли по ровной дороге.

За день до того они прошли через Неаполь и видели неприкрытую радость, хотя народ все еще побаивался сброшенной власти страха. Лагерники тоже с опаской шли вперед. Перед ними была неизвестность, а Фоджа была перекрестком.

После часа ходьбы послышался шум мотора. К группе на большой скорости приближался грузовик. Все спрыгнули с дороги. Невидимые они увидели грузовой "фиат", нагруженный вещами. Прислонившись спинами к кабине, в кузове сидели несколько пассажиров.

Впечатление было такое, что эти люди убегали. У лежавших в кювете возникли сомнения. Опять послышался шум мотора. Теперь и лагерникам стало ясно, что в Фодже что-то происходит.

Решение было принято, и группа направилась в горы. Когда нужно, и камни становятся проходимыми. Они сами жили в горах и привыкли к камням. Дорога уже была под ними, когда послышался шум. Из Фоджи подходила колонна военных машин. На всех была свастика. В то же мгновение людям стало понятно, что положение полностью изменилось, они стали беженцами, объектами охоты. Теперь оставался день, а может несколько часов, и они попадут в лапы к немцам

На следующий день южнее Дачи была схвачена группа людей со священником. Под дулами эсэсовских автоматов группу отвели в Фоджу. В закрытых фургонах ее отправили в Германию.

Состав с людьми, схваченными, в южной Италии тащился два дня, пока, наконец, не остановился на короткое время в одном месте. Снаружи слышались возгласы на итальянском языке, а это значило, что они все еще были в Италии. Обессиленные люди нетерпеливо ждали. Кто-то грыз оставшуюся корку хлеба. Большинство ожидало, что получат, по крайней мере, воду. Вечером заскрипели тяжелые двери фургона. Железные ролики тяжело проворачивались. Вооруженный итальянец просунул внутрь голову и спросил, говорит ли кто-нибудь на его языке. Все посмотрели на священника. Он подошел ближе. "Вы остановились на промежуточной станции за Миланом. Скоро вы продолжите путь в Германию. Сейчас вы можете еще бежать", - взволнованно и тихо говорил итальянец. "Вон там", - он показал рукой на покрытые лесами холмы и горы - " там Швейцария. Эта тропа вниз ведет на свободу. Не теряйте времени. Немцы могут прибыть каждую минуту "- закончил итальянец свою речь. Он хотел им помочь. Священник вернулся в вагон. Он рассказал людям, что у них есть шанс для побега. Наступило молчание. После мучений на Понце и ареста у Фоджи они никому не верили. "Это ловушка. Они хотят, чтобы мы спустились вниз, а потом перестреляют в кустах!" - сказал Милош Вукотич, почтовый служащий из Цетиня. Предложение не было принято. Тяжелые двери снова закрылись.

Ожидание продолжалось. Наконец послышались крики, лающая речь, беготня у вагона. "Хальт! Хальт!'' выстрел, второй, очередь. Транспорт взяли под охрану эсэсовцы.

Дорога вела в ад. Ситуация в вагоне становилась все напряженнее. Люди уже три дня были без воды и пищи. Надежда на то, что где-нибудь в Италии он добудут воду и пищу, не осуществилась. Они были оставлены на произвол судьбы. При переезде через Австрию людей охватила паника, они стучали по стенам вагона, громко кричали. Но никто не появлялся. Голод возобладал полностью. А к нему присоединилась смерть, люди тихо умирали, в первую очередь самые слабые. От гниения, вони мочи и пота обессиленных людей распространялся ужасный смрад. С момента отъезда из Фоджи шел шестой день. Ужас овладел вагоном, а люди превратились в зверей. Острыми кусками жести они резали своих мертвых товарищей и ели человеческое мясо, других рвало. Изможденные, они не имели сил помешать людоедству. У каждого была своя беда.

Тяжелые двери товарного вагона открылись только на седьмой день. Выжившие выходили, держась, друг за друга, на четвереньках. От мертвых исходил тяжелый запах. Эсэсовцы не подходили, выкрикивали на расстоянии и с презрением смотрели на привидения. Перед ними был город смерти Бухенвальд.

Женская блузка

Апрельское солнце не очень щедрое в Негушах. Гасит его ловченская высота. В военный 1941 год оно потемнело, скрытое облаками.

Наступал рассвет. В окне дома приходского священника послышался легкий стук. Сначала проснулась попадья. Увидев за окном группу солдат, она в страхе вернулась в комнату. Разбудила мужа. Он быстро поднялся, выслушал тихие слова супруги и знаком отправил ее в другую комнату, где спали трое детей. Священник быстро оделся и на всякий случай положил револьвер во внутренний карман пиджака. Затем он открыл входную дверь. Послышался внятный шепот: "Мы из морского полка в Боке, Которской. Поручик Милосавлевич!" - сказал главный. "Ты из Сербии?" - спросил священник, "Да, отче, из Кумодража у Белграда". "Прошу вас, входите! - " обратился к военным священник. Их было пятеро. Солдаты вошли в дом. У дверей застенчиво топтался молодой парень. "Сними шинель, солдатик!" крикнул Павле Крстов. "Должно быть ты из хорошей семьи?!" "Как сказать, господине. В Азбуковице, где есть и глина и Дрина, которая нас регулярно затопляет, как и у вас, среди этих камней, никто, даже природа, не смог отнять у нас чувство уважения к другим. Это особенно относится к уважению пожилых людей". "Я хорошо знаю твой край, солдатик. Мой товарищ по Сараевской духовной семинарии Миладин Рачич был из Узовницы. Лето мы проводили на Дрине около Любовии".

Солдаты отложили оружие, сняли ранцы и подсумки, а потом и шинели. Поручик, уже раздевшийся, мягко взял священника под руку и отвел его в другой конец комната. Слышался только шепот. Хозяин несколько раз кивнул головой в знак согласия. Тогда поручик повернулся к солдатам, строго посмотрел на них.

Те вскочили со стульев. Поручик решительно скомандовал: "Задерживаемся здесь на короткое время. Дорога ведет нас в Цетинье!"

Появилась и хозяйка. Она спустилась по лестнице и поздоровалась с гостями. Поручик протянул ей руку. Затем последовал легкий стук каблуков его сапог и ответ: "Поручик Милосавлевич!" Солдаты встали с мест. Их взгляды остановились на хозяйке. Попадья была молодой и красивой, с черными волосами, красиво обрезанными на высоте подбородка. На нежном лице, покрытом бледностью, выделялись два карих глаза. За тонкими губами блеснул ряд Красивых зубов. Женщина была стройной, привлекательной. Она спустилась со второго этажа, а солдатам показалось, что она сошла с неба. Никто из них, даже ее муж, не представляли себе, что эта хрупкая женщина в течение почти всей войны станет матерью не только своим детям, но и каждому солдату.

Женщина подошла к плите, разожгла огонь и поставила чайник. Солдаты снова сели за стол и на кушетку. Поручик сел рядом с хозяином. На лице у него были заметны беспокойство и озабоченность. Оставшееся время прошло за едой. "Наша война на море закончена. Корабль мы затопили в бухте Тивта. Мы не должны были допускать такого поражения. Югославская армия имела достаточно и людей, и оружия. Военно-морской флот при таком изрезанном побережье был сильным для любого врага. Но самое главное - мы были преданы королю и отечеству. Предательство в авиации и наземных войсках, их быстрое разложение нас не обескуражило. Кто успел, тот выплыл из пучины. Если бы мы доплыли до Александрии, мы присоединились бы к англичанам в войне на Средиземном море. И мы на эсминце "Загреб" приняли решение плыть. Но тут неожиданно появилась итальянцы. Наверное, все-таки кто-то рассказал им о нашем положении. Честь отчизны и югославской армия запятили офицеры Милан Спасич из Белграда и Сергей Машера из Горицы. Серб взорвал и себя и внутренности корабля, а словенец спокойно и, отдавая честь флагу, затонул вместе со своим военным кораблем. Гордость королевского флота не попала в руки врага. Отче, я, заявляю вам, что у нас был шанс, это почувствовал бы любой враг, в том числе и немцы. И те несколько залпов, которыми мы обменялись с итальянцами, были успешными. Фанатический патриотизм Машера и Спасича вдохновляет всех нас снова встать на ноги. Неприятеля мы вышвырнем, в конце концов. Да помогут нам Бог и Святой Никола!" При последних словах у поручика задрожал голос, а в глазах появились слезы.

Подали чай. Хотя он и был горячим, выпили его быстро. Поручик встал, взял свой ранец и поднялся с хозяином на второй этаж. Вернулись они без ранца. "Подъем, ребята!" - сказал он вполголоса. Солдаты быстро оделись, попрощались с хозяевами. Поручик поцеловал у попадьи руку. Затем он схватил священника за обе руки и привлек к себе. Они по-братски расцеловались.

Дети еще спали, когда супруги вернулись в комнату. Они выглядели озабоченно. Поручик оставил им на хранение знамя полка, и с этого момента оно разделило судьбу семьи священника.

Некоторое время знамя оставалось в ранце. Когда в Негуши пришли итальянцы, молодая женщина вынула знамя и обмотала его вокруг своего тела. Только на ночь она снимала его.

Война полыхала в Европе. Гитлеровские солдаты стояли под Москвой. О сопротивлении в Югославии было известно мало. Больше всего говорили о столкновениях между четниками и партизанами, между которыми шла беспощадная война. Борьба с оккупантами была менее важна. И те, и другие знали, что итальянцы должны будут уйти. В Негушах о "зеленашах" никто не смел даже заикнуться. Неожиданно вражеское радио объявило о падении Москвы.21 Местные выродки вместе с чернорубашечниками организовали праздник. Музыка гремела до глубокой ночи. В следующие дни священник не выходил из дома. Вековая опора - Москва - погрузилась во мрак. От боли он плакал, как и 6 апреля. После несколько дней плакала и его семья, когда его отправили в концлагерь.

Пришла еще одна зима. Дети голодали, над ними нависла смерть, молодая мать продала, прежде всего, дорогие вещи, а затем и необходимую одежду. Потом она стала перешивать старые платья ходила и обменивала их за несколько килограмм муки. На рынок она ходила в Котор. Тяжелый путь проходила пешком. Спускалась по крутым скалам Ловчена, шла козьими тропами. Из Котора у подножья скалы, от небольшой электростанции открывается вид на это ущелье почти вертикально. Голову нужно закидывать далеко назад, поверх торчащей серой скалы и стены древнего города. Своим видом и высотой этот пейзаж наводит страх. Этот ужасный путь, который могли преодолеть только ловкие ноги, молодая мать проходила и зимой и летом. Троих детей нужно было спасти от голода.

Наступило Рождество. Прошел год после поражения Италии. У женщины больше нечего было продавать. Дети остались без последней корки хлеба. В великий христианский праздник, день радости для всех, а для детей больше всего из-за рождественских подарков, женщина плакала, охваченная печалью и чувством безысходности. Дети молча смотрели на нее и ждали, когда мать сообщит им о приходе Рождества, Божич-Баты. Они все-таки надеялись на его приход. И, о чудо - в дверях появился Божич-Бата. Он был одет в черногорскую одежду. Человек вошел и громко сказал: "Христос родился!" Неожиданный приход гостя взволновал молодую мать, заплаканную, в тоскливых мыслях. Она поднялась и посмотрела замутненным взглядом на пришедшего. Она узнала его, ее лицо озарилось, и она тихо ответила: "Воистину родился!"

Дети поднялись и с надеждой смотрели на человека с сумкой в руке. Он подошел к столу, спокойно опустил сумку и вытащил из нее большой каравай хлеба, круглый сыр, кусок сушеного мяса и апельсины. Детские взгляды остановились на душистых ярко желтых фруктах. Человек взял три апельсина, подошел к детям и поцеловал каждого из них. Затем он опустил им в руки по апельсину. "Спасибо, спасибо!" - откликнулись детские голоса. На ребячьих лицах засияла радость, а молодая мать поцеловала гостю руку.

Рождественский подарок был больше, чем подарок - это было спасение от голода, голодной смерти, и оценить его можно только теми незабываемыми ощущениями, которые врезаются в память и остаются в сознании до конца жизни. Рождество 1943г. оказалось прекрасным для них благодаря заботе Петра Станкова, особенно когда он сказал им, что их отец вернется к ним жив и здоров, дети с большим наслаждением съели свои апельсины, детские крики заполнили дом.

Петр Станков, родственник священника, старался ободрить молодую мать, которая его внимательно слушала. "Знаю, дорогая, что тебе тяжело. Но ты должна вытерпеть. Я здесь и помогу тебе, насколько смогу. Сейчас важнее всего, чтобы Павлу было хорошо, если так можно выразиться. Худшего он избежал. Он в концлагере на каком-то острове вблизи Неаполя. Итальянцы не злодеи, поэтому лучше, что он там. А здесь тяжело и будет еще хуже. Кто знает, как бы сложилась у него судьба, если бы он остался здесь. Зная Павла, я уверен, что, в конце концов, он присоединился бы к четникам. А их коммунисты ненавидят до безумия. Если бы могли, уничтожили бы их до единого. У меня впечатление, что четники для них только препятствие. Они намереваются уничтожить все сербское на этой земле. Речь идет о сумасбродном замысле. А когда под вопрос ставится и само имя сербское, то с Павлом Кротовым не может быть разговора. Или он остановит проказу в негушском крае, или умрет. Больше того, я скажу тебе такое, о чем ты и понятия не имеешь. Хотя он перед восстанием всеми силами помогал коммунистам, они обманули его. Он был им нужен для агитации среди народа. Потом они все взяли в свои руки, и он им стал больше не нужен. Они посчитали, что он будет им мешать, и избавились от него. А может быть есть и другая причина: они побаивались Павла. Главное, что твой супруг схвачен по доносу коммунистов. На всякий случай они подстраховались. Для него лучше, что так случилось. Если бы он остался здесь, то, скорее всего, кончил бы как священник Пейович из Грбля. Его нашли зверски убитым в одной расщелине на Ловчене. Как мне рассказала Киче Лукреция, из Грбля его увели партизаны Четвертой черногорской бригады. Убили его только потому, что он носил бороду, был священником. Они хорошо знали, что чудом спасся от болгар в Македонии, спрятавшись у родственников жены в Грбле. Он ни во что не вмешивался, а кончил жизнь не по-человечески.

Судя по всему Павла Крстова хранит Всевышний. Дорогая сноха, со мной такого не будет. Те, кому я помогал до войны и помогаю сейчас, вынесли мне смертный приговор. Сейчас они меня не убьют, так как я им нужен. Убьют, когда выиграют войну!" Петр сжал губы и большим и указательным пальцем левой руки прижал глаза. Он подумал о своих трех детях, замолчал со вздохом. Женщина продолжала внимательно смотреть на этого человека. Его слова испугали ее. Она ущипнула себя за правую, а потом за левую руку. Это был не сон. "Неужели они сделают это с Павлом, который из-за них голову клал на плаху?! Он отдал им все, что им нужно было: пишущую машинку, бумагу, два костюма, таз! Я сама их тут прятала и кормила, отнимая последнее у моих голодных детей. Кошмар!" - почти в ярости говорила женщина. Петр успокаивал ее: "Сношенька, заботься о детях и надейся на возвращение Павла. Скоро он будет здесь".

Человек поднялся, взял сумку и одел шапку. Дети вскочили с кушетки, подбежали к дорогому для них существу и повисли у него на руках. В один голос ребята закричали: "До свидания, дядюшка Петре!" Он снова поцеловал их. "Всего доброго, детки, прощайте!" - были его последние слова. Женщина поцеловала его руку. Мужчина в черногорском наряде исчез за порогом дома. Дети больше никогда не видели своего Божич-Бату.

В середине года пришел неизбежный черед шелковому знамени. Голод детей был сильнее данной клятвы. Молодая женщина сняла его с себя и окропила слезами. Плакала она и о судьбе своего мужа, которого увели далеко в неизвестное.

Перед капитуляцией Италии на рынке в Которе, были обменены на муку и растительное масло три красивые женские блузки: голубая, белая и красная. Их тайком взял итальянский солдат и тут же ушел домой.

В аду

Этерсберг, гора чистого воздуха, о чек говорит и само название, покрытая густыми лесами, была привлекательна для прогулок, освобождения от жизненных забот, размышлений. Недалеко находится Веймар. С весны до глубокой осени по тропинкам, откосам, под кронами столетних деревьев гуляла Веймарская молодежь, целые семьи, любители природы, старики, философы. Все наслаждались веками нетронутой природой, бесконечной тишиной, прерываемой стрекотом кузнечиков, гомоном птиц и бормотанием ручьев. Все дышало свободой, и природа, и человек. Зимой Этерсберг оставался в одиночестве. На нем воцарялась стужа.

На полянке под большим дубом, с которой открывается вид на Веймар, сиживал в свое время, погруженный в мысли, и Иоганн Вольфганг фон Гете. Здесь он набирался сил для великих дел. На этой поляне он обдумывал свои мысли, формировал понятие о человеке вообще, о том, что свободу нельзя ничем заменить: " Слово “свобода” звучит так красиво, что без него нельзя обойтись, даже если бы оно означало заблуждение!" Гете поправил Гегеля. Однако его потомки думали иначе. Для них свобода действительно была заблуждением. Насилие было для них истиной.

Вместо леса на Этерсберге в 1937г. возникла пустыня. Лес был вырублен. После уничтожения природы началось уничтожение людей. Гомон птиц и журчание ручьев заменили удары бича и человеческие вопли. Нацисты построили на Этерсберге фабрику смерти - концлагерь Бухенвальд. Свое название он получил по вырубленным букам. Из всего ландшафта был оставлен только дуб, под которым сидел Гете. Какая дьявольская ирония! С огромной кроной, видимой издалека, он сопротивлялся разгулу дикости вокруг себя. Он бдел над заключенными, прибывавшими со всей Европы.

Концентрационный лагерь Бухенвальд занимал площадь свыше двух квадратных километров. Весь комплекс был окружен колючей проволокой под напряжением. Но нацистам было этого мало. Через каждые двести метров стояла сторожевая вышка. Наверху, на высоте около 10 м, менялись день и ночь до зубов вооруженные эсэсовцы. За проволокой, с внешней стороны лагеря, лагерь мучений охраняла мрачно известная эсэсовская дивизия "Мертвая голова", логово зла и птица не могла перелететь, а тем более сбежать из него измученный человек.

В Бухенвальде царила смерть. Вначале она уносила ежедневно от десяти до ста человек, а позднее это число возросло до нескольких сотен, а к концу войны и до нескольких тысяч. День был превращен в ночь. Заключенных убивали папками, прикладами, в специальных камерах, вешали, сжигали, морили голодом.

а а а

В сентябре 1943г. в Бухенвальд привезли и Павла Крстова. Несмотря на изможденность, он увидел перед собой хорошо вооруженных эсэсовцев: на входе, вверху слева и справа на вышках. Над воротами висели часы. Они измеряли страдания днями, месяцами, годами. Многим они вообще не были нужны, их жизнь была коротка. Насильник настроил их на минуты, часы. Редко кто думал о спасении. Оно стало недосягаемым. Нацистские часы издевались и над заключенными, и над их спасением.

Под часами висели две картины. На левой был изображен человек в элегантной одежде с чемоданом в руке. На правой был нарисован тот же человек, но в тюремной робе, согнутый от изнеможения. Священник узнал себя в изможденном человеке. Нацистское природоучение к нему не относилось, зло уже раздавило его. В его глазах витал призрак смерти.

Пройдя главные ворота, священник оказался на апель-плаце, месте переклички. За ним стояли деревянные бараки с узкими проходами между ними. Перед ним был город призраков. Он еще не успел прийти в себя от первых впечатлений, как его швырнули в дезинфекционное отделение. Он оказался в ваннах с голодной и теплой водой. Затем его постригли и побрили, бороду не оставили. От итальянцев они получили данные о "красном священнике". Ему дали одежду с обозначением. Это была пижама, сшитая из плохого хлопкового полотна с сине серыми полосами. На голову дали кепку из того же материала. Вместо туфлей он надел деревянные башмаки, которые обдирали коку с босых ног, поэтому их нужно было обвязывать тряпками. И, наконец, он получил самое важное - на левой стороне пижамы, на груди, был проставлен красный треугольник с буквой "J " в середине, обозначением югослава. Под ним был нашит номер: 32665. Он заменял человека, его никому не нужную жизнь. Священник стал меченой вещью, политическим преступником. К людям с красным треугольником относились хуже всего.

Павле оставался в карантине несколько дней. Когда он поправился, его перевели в барак. Он делил свои верхние нары с еще тремя заключенными. Как политическому преступнику ему согласно правилам полагалось самое худшее место работы - каменоломни.

В Этерсберг пришли холод, снег, низкая температура. В бараках было холодно, в каменоломнях леденела кровь. При температуре -20°С работа означала смерть. Одежда из тонкой материи нисколько не защищала. Изнуренные люди умирали тихо, во сне. Десятки их оставались на снегу, не проснувшись. Это продолжалось изо дня в день. Из-за массовой гибели в каменоломнях их прозвали "людьми, идущими в небо". Самые сильные могли выдержать два или три месяца. Павле выдержал на "пути в небо" почти три месяца.

Судный день настал, он был холодным, декабрьским. Снег покрыл землю и камни. Затем наступили холода, и снег заскрипел под ногами. Ветер причинял измученным людям еще большие страдания. Сделанные из тряпок рукавицы приклеивались к камням вместе с ладонями. Но боль не ощущалась. Холод давил на мозг, склеивал ноздри. Движения были замедленными. Люди спотыкались, падали, а холод уносил их в вечный сон. В какой-то момент Павле спрятался от ветра. Укрытием была небольшая стена. Здесь не было ветра, и его свалил холод, он провалился в сон. Сон унес его далеко от кошмара, в село на Врбу, во времена его детства.

Десятилетний мальчик только что вернулся из Негуша. Мать растапливала печь, чтобы испечь на противне кукурузный хлеб. За домом в пристройке блеяли овцы, козы. Они вдали выгона на пастбище. Пастух опаздывал, и они блеяли все настойчивее. Мальчик снял с себя принесенные вещи и шерстяную сумку. Он взял сухарь, отломил большой кусок сыра и молча выскочил из дома. На старом дворе он поднял один камень и вытащил обрез. Настоящая винтовка была слишком длинной, и он укоротил ей приклад. Гаро, немецкая овчарка, чуть не прыгнула ему на плечи. Она виляла хвостом и умилялась от счастья. Мальчик отодвинул деревянную загородку с пристройки, и овцы рванулись к выходу. Успокоились они только, когда налетели на собаку и, как по команде, побежали к долине "Скалы Змаевича".

Мальчик с ружьем в руке и сильной собакой не боялся никого, даже зверей, если бы они угрожали стаду. Оккупантов он ненавидел. Охотнее всего он выстрелил бы в них, так как они отправили его отца и брата в Венгрию, в лагерь Больдогасон. С тех пор от них не было вестей. Старшего брата он не застал в Черногории, так как тот учился в Стамбуле.

Мальчик со стадом прошел "Скалы Змаевича" и вышел на дорогу к Котору. Перед ним находился Крстац. Здесь оккупанты построили склады с продовольствием и амуницией. Снизу начиналась колючая проволока и шла до вершины Штировника. Склады охранял отряд солдат. Мальчик со стадом наткнулся на первую стражу. Он прижал к телу обрез, который называл по-немецки "штуц". Только он хотел пройти мимо, как перед ним вырос огромный усач в синей униформе. Он пристально смотрел на мальчика, потом заметил его ружье. Великан наставил на него свое оружие и гаркнул" Хальт! Хенде Хох!"22. Мальчик окаменел и от страха выпустил “штуц”, который с грохотом упал на дорогу. В тот же момент он ощутил сильный удар по телу. Павле проснулся с выпученными глазами. Над ним стоял эсэсовец.

Зверь застал мученика в глубоком сне. Жалости не было, эсэсовец вынул из-за пояса длинный нож, и, размахнувшись, ударил сонного человека прямо в сердце. Послышался резкий удар и крик жертвы. Человек, сползший по стене, застонал и поднялся на ноги. Эсэсовец посмотрел на него, поднес нож к глазам, осмотрел его кончик и потом заорал от страха и злости: " Лоос! лоос!" Больше эсэсовец никогда не подходил к Павлу, бежал от него как дьявол от креста.

Павел не был в Бухенвальде священником. На Понце у него была ряса, он носил бороду, крест и требник, совершал религиозные обряды. Третий рейх было несколько другим. Священник в Бухенвальде боролся и за жизнь и за крест. С невыразимой любовью держал у себя он символ христианства. Крест приближал его к богу. Он же крест приблизил к сердцу, спрятал его в нашивном кармане на левой стороне груди. Павле и крест были одним целым. Только смерть могла разлучить его со святосавским крестом, и она пришла, так как насильник вырвать его сердце. Крест, спрятанный на груди спас ему жизнь. Вместо сердца нож попал в латунный крест, скользнул и поцарапал грудь, жертва твердо верила в спасение. Рядом с ним был Всевышний.

Среди заключенных прошел слух о случае в каменоломне. Через пару дней к Павлу пришел неизвестный человек, югослав, и коротко ему сообщил: "Завтра приходите в рабочую группу для работы на заводе по производству запасных частей!" Кто ему помог и почему он узнал быстро. Лагерная документация стала доступной и коммунистам. Узнали и они о "красном священнике". Они вырвали его из гиблого места, где ежедневно правила смерть.

Работа на заводе запасных частей была большим облегчением. Священник начал работать с необходимой помощью наших людей, словенцев и хорватов. С ними он освоил процесс труда, неизвестную ему тогда технику. Помощь и упорство сделали свое дело, и через 10 дней священник освоился, ему сказали, да и сам он понял из-за строго контроля на заводе, что на нем изготавливаются запасные части для оружия. Мастера изготавливали их с дефектами, но он проявлялся уже, когда было поздно, только на фронте.

Дни тянулись медленно и были похожи один на другой. Подъем был в 5 часов, обед в бараке, перекличка на апель-плаце, выход на работу. Возвращались к вечеру, потом опять следовала перекличка, убогий ужин, жесткая постель. Этот распорядок "порядка и труда" дополнялся избиением людей обычно при уходе на работу или по возвращении. Ежедневно раздавались тупые удары по телу, слышались вопли и тяжелое дыхание жертв.

Осенью, когда наступали дождливые дни, царило правило: лагерников почти регулярно подолгу держали под дождем. После этого и без того изможденные люди заболевали воспалением легких. Смерть была неминуема. Тем самым и природа была против беспомощных. Люди превратились в роботов.

Однажды во время переклички не хватило одного номера. Провели три переклички. Всем было ясно, что кто-то исчез. Все остальные часами ждали на апель-плаце. Наступила ночь, когда беглеца поймали. Нашли его с помощью собаки. Худой поляк не выдержал, страдания, и длительное пребывание в лагере подтолкнули его на самоубийственный шаг. За побег было одно наказание: смерти через повешение. Расправа была короткой, все уже было приготовлено: виселица, веревка, жертва, палачи, испуганные лагерники. Затем предсмертные хрипы, а между заключенными молчание и затаенный вздох, братский, славянский.

Священник смотрел невидящими глазами за дьявольской игрой эсэсовцев. Каждый месяц людей стригли наголо, оставляя лишь полосу волос шириной в два пальца посередине головы ото лба до затылка. Головы были с петушиными хохолками и выглядели смешно. Этот хохолок вынуждал людей постоянно носить кепки и скрывать неприличную поросль. Однако эсэсовцы не оставляли их в покое. Их игра с пестрыми головами оставляла человека и без кепки, и без головы. Свою забаву эсэсовец начинал с того, что неожиданно сбрасывал кепку с чьей либо головы, а затем бросал ее на проволочную ограду под высоким напряжением. Кепка повисала на проволоке или падала рядом. После ухмылки и показывания пальцем на клоунскую голову, что рассмешить и лагерников, он приказывал жертве взять ее головной убор. Люди стояли безмолвно, испуганные. Они знали, какое страшное представление последует. Несчастный, кепка которого оказывалась на колючей проволоке, подходил, чтобы ее снять. Несмотря на все предосторожности, рука всегда касалась проволоки под высоким напряжением, тело немедленно начинало трястись, и оставалось сгоревшим на проволоке. Тот, чья кепка называлась рядом с проволокой, куда проход был строго воспрещен, тут же расстреливался эсэсовцами со сторожевой вышки. Жизнь в лагере действительно была игрой со смертью.

а а а

Коммунисты и, прежде всего немецкие, к которым присоединились другие, в том числе югославские, организовали движение сопротивления внутри лагеря. В своей работе они имели успехи и внутри лагеря, и вне него. Эта работа стала заметна после устранения капо из уголовников. Эти капо были в основном немецкими уголовниками. Ради спасения собственной шкуры они стали доносчиками к мучителями. Больше всего горя они принесли политическим заключенным, больше чем сами эсэсовцы. Злом доказывали, они свою преданность хозяевам. Многих осужденным они отправили на смерть избиением или выдачей эсэсовцам. Но эти негодяи, отмеченные зеленым треугольником, получили то, что они заслужили. Им отомстили коммунисты, сообщившие лагерной администрации, что те являются англо-американскими шпионами и сообщают данные о заводе вооружений. Слуг всех до единого перебили собственные хозяева.

В течение 1944г. англо-американские самолеты все чаши появлялись в небе третьего рейха. Они приносили лагерникам радость и будили надежду на скорое освобождение. Неожиданно завыли сирены опасности и в логове смерти. Эсэсовцы быстро выгнали заключенных с завода. Те не спешили, привыкшие к смерти. К тому же никто не верил, что союзники будут бомбить и лагерь. В этом не сомневались и нацисты, когда строили завод электрических компонентов для ракет Фау-1 и Фау-2 прямо в лагере. Тут они были уверены. Но, увы, они ошиблись, а союзники получили точные данные о месте нахождения завода. Когда бомбы начади рваться в лагере, только тогда люди поверили в чудо. И оно произошло - завод сравняли с землей. Зажигательные бомбы частично поразили и лагерные бараки. Заключенные легко перенесли этот удар, потому что все думали о том, что уничтожение завода способствует победе.

Уничтожение завода вызвало самый страшный террор. Эсэсовцы были уверены, что сведения о заводе были направлены из лагеря. Заключенные из рабочих групп разрушенного завода остались без работы. Большинство было направлено в каменоломни, а через пару дней их депортировали в лагерь Дора.

Дора была расположена в 70 км от Бухенвальда. Это был вспомогательный лагерь рядом с Флоссенбургом, центральный находился в Бухенвальде, а конец всем мукам наступал в Доре. По степени террора их можно сопоставить в таком порядке: Флоссенбург - страшно, Бухенвальд - еще страшнее, Дора - смерть.

Весь лагерь в Доре представлял собой огромную каменоломню, место мучений и расстрелов, выходящее за рамки возможностей человеческого восприятия. Тот, кто не испытал этого террора, не знает, что такое подлинное зло. В Доре смерть была легкой и означала спасение. Ад в Доре был предназначен на уничтожение самых стойких политических заключенных и пленных офицеров Красной Армии.

В Доре господствовали дни ужаса. Наибольшую угрозу представляли собой эсэсовцы, вооруженные плетками, автоматами, имевшие собак, натасканных на людей. Хорошо откормленные псы были сплошным кошмаром. Когда их спускали с поводка, с яростью диких зверей терзали они несчастные существа. В челюстях полудиких собак смерть была особенно страшна. Это был невообразимый кошмар. Человек был, разрываем на части под вопли, которые разрывали мозг. В одном случае все произошло наоборот, изможденный, но все еще сильный русский сцепился со зверем. Кровь брызгала из человека во все стороны. Каждым укусом собака отрывала кусок тела у человека. Полностью окровавленный человек вскрикнул, отчаянным движением сбросил с себя собаку. Затем перевернулся со спины на грудь и изо всех сил прижал зверя. Одной рукой он стиснул ему морду, а другой прижимал к земле. Голова сама метнулась к звериной шее, и он загрыз животное собственными зубами. После этого он неподвижно лежал рядом с убитым псом. Среди мучеников наметилось оживление, вспыхнула радость, но, увы, она быстро угасла. Эсэсовец подошел к полумертвому человеку и разнес ему голову очередью из "шмайсера".

Эсэсовцы особенно совершенствовались в убийстве офицеров Красной Армии. Они не выбирали способ уничтожения. Стоявшая на краю пропасти жертва неожиданно сбрасывалась в нее ударом сзади. Кого-то забивали сапогами. Для уснувших всегда был наготове нож. Убийство было для эсэсовцев забавой.

С транспортом политических заключенных в Дору из Бухенвальда прибыл и священник. У него еще были силы, он не сдался. Поддерживала его вера в истину, в Бога. Однако сил не хватало.

Непосильная работа, плохая или вообще никакая пища уничтожали организм. Дневной паек, картофельный суп, пах картофелем, но самого картофеля не было. Мясо, 20-граммовый кусочек, давно исчез из рациона. Вся еда сводилась к куску черного как гарь хлеба в 200 г. дневной паек стал растягиваться на два и больше дней. Люди постепенно таяли. Глаза вылезали из орбит, крупные, мутные, бессмысленные. Лица вытягивались, кожа дряхлела, висла. Отовсюду выпирали кости; кадыки, череп, суставы, ребра. Бывшие люди превратились в тени. Голод стал злейшим врагом, стер всякое ощущение товарищества. Друг стал врагом. Каждый оберегал свой кусок хлеба как зеницу ока. В нем видели спасение.

Темной ночью один из товарищей по несчастью подкрался к Павлу, который спал на нижних нарах. Сквозь сон он почувствовал, как кто-то коснулся его плеча и груди. Он проснулся и затаился. Павел знал, о чем речь. Мученик, а сейчас просто голодный зверь, пришел, чтобы отнять у него хлеб. Священник свой хлеб распределил на несколько дней, желая избежать наихудшего - голодной смерти. Он завязал хлеб в тряпку и держал его слева под мышкой. Он позволил вору нащупать хлеб. С той же стороны груди лежал и крест. Павле верил в оставшиеся силы, в справедливость, в Бога. Схваченный должен был стать примером другим, чтобы страдания не усиливались, и зло не казалось большим. Неизвестный вытащил тряпку с хлебом. Он был уверен, что жертва опит. Он тихонько повернулся и хотел исчезнуть, но священник схватил его правой рукой. Испуганный человек вскрикнул, сильно дернулся всем телом и вырвался. В руках у священника остался только кусок оторванной одежды. На следующий день обнаружилось, что части одежды не было на одном греке. Хлеб был съеден. Павлу оставалось только попрощаться и с хлебом, и с вором.

Война близилась к концу. Эсэсовцы хорошо знали, что их ждет за совершенные ими злодеяния. Свидетелей чудовищных преступлений, самых стойких и счастливых в несчастье, поскольку смерть обошла их, бросили ночью в товарные вагоны и отправили из Доры в Берген-Бельзен. Смерть они должны были встретить в мощном крематории третьего рейха. В лагере Берген-Бельзен было сожжено большинство евреев из Западной Европы. Здесь навсегда осталась и несовершеннолетняя Анна Франк из Голландии. В нем должны были закончить свою жизнь и оставшиеся в живых лагерники Доры, те несокрушимые с красным треугольником на груди.

а а а

В Берген-Бельзене царил голод. В день умирали сотни мучеников. Смерть подбиралась медленно, голод мучил днями. Обессиленные заключенные ждали смерти как избавления. И люди-звери смилостивились в некотором смысле и почти ежедневно под сильной охраной выводили заключенных на работу в поле, неподалеку от лагеря. изможденные люди но могли много сделать. Больше всего они искали спасения от голода, и нашли его в кореньях, травах, листьях. От голода они обгладывали молодые побеги. При этом кто-то нашел яму с репой. Началась свалка и драка. Никакая сила не могла остановить голодных. Охранники с вышки поливали их пулеметным огнем. Но лагерники продолжали бросаться на яму. Репа была спасением от голода, могла стать спасением от мук.

Павле тоже решился: собрав оставшиеся силы, он бросился к яме. Люди стремглав неслись мимо него, бежали со всех сторон, сталкивались, падали, поднимались, оставались на земле, изрешеченные пулеметным огнем. Никто ни на кого не обращал внимания, единственной целью была репа. Те, которые подбегали, опасаясь пуль, отнимали репу у тех, кто с ней возвращался. При этом, остановившись, они становились легкой мишенью для охранников с вышки, добежав до ямы. Павле схватил две репы, спрятал из за пазухой и еще быстрее побежал назад.

Найденная репа, кроме пуль, принесла новую опасность. Оголодавшие люди стали бесконтрольно ее есть. Они хотели как можно скорее избавиться от голода. Но спасения для них не было, они умирали в страшных муках. У священника также возникли боли, и его перевели в предкрематорное отделение. Здесь были врачи, тоже лагерники. Состояние было критическое, хуже уже не могло быть. Сейчас ему нудна была двойная удача. Если врач очистит ему желудок, спасет отравленный организм, его вдет крематорий, до него оставался только один шаг. И Господь Бог уже не поможет. Мученик уже видел, как его заталкивают в камеру для сожжения. Он видел свой конец и перестав думать о смерти. "Господи, помоги другим, Воля твоя до сих пор поддерживала меня на земле, своему верному пастырю ты подарил гораздо больше, чем многим другим вместе. Господи, прости меня за грехи, которые я совершил!" После словесного обращения к Богу священник вынул спрятанный крест. Вытянувшись на спине, превратившийся в скелет, он поднял правую руку с крестом, перекрестился и сказал: "Аминь!" Он поднес крест к лицу и поцеловал его. Затем положил крест на грудь. Он больше не скрывал его. Тут ему схватило грудь, и он хотел кашлянуть. Боль превратила кашель в глубокий вздох. Он позвал покойную мать: "Стане, милая моя старушка, пусть будет проклят день моего рождения! Почему ты не задушила меня, моя зоренька ясная, еще в колыбели или в своей утробе?! Почему ты позволила, чтобы на твоего несчастного сына обрушилось все зло этого света?! Почему вместо солнца ты не подарила мне смерть? Она мне хуже врага, погасшее солнце мое!" По его лицу потекли слезы. Слышалось тихое причитание. Он вспоминал своих умерших близких: отца Крста, братьев Нику и Васу, несчастного Душана. Себя он не жалел, он хотел умереть.

Сизая кукушка

С левой стороны реки Зеты поднимается холм, на голых скалах которого турки построили мрачно известную Спушскую крепость. Возвышаясь над равниной, она продолжает вредить, но теперь уже природе, а раньше черногорцам. Если посмотреть с Радовча вниз или ниже с Пиперской скалы, то крепость похожа на большой военный корабль, на тот американский, который несет пушки, самолеты и прочие чудеса. Вместо голубых морских волн повсюду буйствует зелень, через которую ползет Зета, похожая на змею.

Между Спужем и пиперскими горами возвышается укрепленный пункт под названием Пазариште. В нем прятались турки, бежавшие от пиперцев. До Спужской крепости было далеко, и здесь они спасали свои головы. Сверху пункт защищает Брестица, обходит его полукругом и впадает в Зету у подножия крепости. Эта речка была естественной защитой для турок, да и летом, когда она пересыхала, ее размытое русло превращалось в отличный ров.

Укрепленный пункт имеет квадратную форму и высокие каменные стены. Вход со стороны Спужа. В середине двора возвышается каменная башня. По диагональным сторонам расположены бойницы, а единственное узкое окно выходит на Подгорицу. Из окна виден двор, в котором распрягали коней и отводили их в конюшни за башней. Пол из еловых досок прогибается, и скрипят под шагами. В нижней части, в хлеву, отдыхают 20 овец. Иногда слышно их блеяние. Овечий запах, разносимый ветром, который постоянно сквозит в помещении, теряется в грубо сложенных камнях.

После изгнания турок король Никола передал Пазариште посмертно своему заслуженному воину Милошу Савовичу. Тут у него родился сын Панто, а где-то перед концом войны с Австрией и внук Любо. Сноха Анджа была родом из негушской Врбы, а так ли это, никто не спрашивал. Отец ее однажды встретился за биллиардом с Пантом. Крсто Новов, капитан королевской гвардии, заметал молодого офицера и тот ему понравился. Анджа была на выданьи. Крсто посмотрел на парня, прострелив его глазами. Панто остановился, смутился и быстро отдал честь. Крсто непринужденно ответил и строго спросил: "Ты, из какого батальона? Чей сын?" Потом он все выяснил о парне от командира. Тогда было такое правило и желание, чтобы обручающиеся парень и девушка были из хороших домов, а еще лучше, чтобы они хоть в какой-то степени были в родстве с династией. Лучшей рекомендацией для юноши был геройский поступок с его стороны. Из таких был и Панто Милошев.

Он уже перешагнул третий десяток, был среднего роста, широкоплечий, остроумный. Панто рано остался без родителей. На его лице осталась печаль, а в характере недовольство. Он был вспыльчив, и когда злился, в нем бушевал вулкан. Анджа обратила внимание на его характер и старалась не задевать его. Свою тоску и недовольство он изливал на врагов. Отца его убили никшичские разбойники под Острогом, когда тот защищал монастырь Святого Василия. Мать Мируна умерла, когда Панту было всего год. Это подавляло. Свои несчастья они вымещали и на армии австро-венгерского императора.

Уже в начала войны 1914г. черногорцы прорвались с Пивы на Дрину, быструю и мутную. Перед ними были мост к Фоче. С отборным взводом Панто подошел к мосту. Людей он оставил у моста, а сам, подчиняясь инстинкту дикого зверя, переполз на другую сторону. В темноте ночи ничего не было видно, потом послышались вопли, один, другой, третий. Несколькими взмахами ятагана он изрубил вражескую стражу. Она не смогла сделать ни единого выстрела.

Черногорцы успели и в Пале. С него они смотрели на тот самый Сараево, где недавно дефилировал Франц Фердинанд со свитой, и тревожил покой давно уснувших косовских героев. Для прогулки он выбрал Видовдан, день поражения на Косовскои поле. И императорский престолонаследник, и римские первосвященники, когда готовили его во дворце "Бельведер", забили, что серба выбрали день святого Вида, христианского святителя, для своей решительной битвы.23 Для них он был надеждой, потому что они защищали от азиатской нечисти и себя и все христианство. После поражения возник праздник сербской славы - Видовдан. Над земным прахом косовских героев рождалась душа, готовая на подвиги, на почетную смерть. Видовдан преобразует почетную гибель в возрождение. Его сила победила и Габсбургов.

Злой рок повторяется. Анджа осталась вдовой совсем молодой, успев родить единственного сына, которому исполнился один год. Несколько раз она пешком ходила с Пазаришта в Котор, чтобы отыскать могилу мужа. Напрасно она ее искала, ее нигде не было. В Доброте ей сказали, что видели несколько месяцев назад, как один черногорский офицер бежал по берегу, чтобы успеть на итальянский корабль. С него ему махал рукой итальянский капитан и кричал: “Форца! Форца!” (Вперед! Вперед!). Затем послышался залп. Итальянец уже упал, когда черногорский офицер споткнулся об него. Обоих отвезли в военный госпиталь, но спасти их не удалось. Мать-одиночка воспитывала единственного сына. Дед Крсто посещал их, играл с внуком, водил его с собой в Негуши. А ребенок и лицом и характером походил на дядю по матери. После поступления в подгорицкую гимназию Любо делал вид, что злился на такое поддразнивание: "Два самых поганых рода в Черногории это Буричи с Загреды у Даниловграда и твой дядя с Негуша!" На самом деле он был доволен, так как все знали, что их никто не смеет оскорбить, а тем более никому не придет в голову их задирать. Лучше тронуть змею.

Среди школьных предметов Любо больше всего любил французский язык. Его способности перед всеми похвалил младший преподаватель гимназии Милисав Марсенич. Но, кроме учения, многих уже интересовала политика, новая, запрещенная. Панто Милошев не забывал о турках, а его Любо не мог терпеть новую власть, которая отняла у него отца у Котора, и могилы не найти. Без особых размышлений он воспринял коммунизм, а мать его полностью поддержала.

После смерти мужа Анджа оделась в траур и так его больше и не снимала. Все свое упрямство она перенесла на заботу о сыне, своем единственном. В одиночестве она проклинала судьбу и отца Крста. Только сын был для нее утеха.

Хотя новая власть была виновна в смерти многих, позже она увидела, что король Никола и горстка его людей не представляют никакой опасности, и изменил поведение. Пенсии получили все офицер бывшей черногорской армии и семьи погибших. Как они погибли, теперь не имело значения. Анджа получили хорошую пенсию.

Любо вырос в сильного юношу, высокого, очень красивого, настоящего арийца. Перед войной он поступил на юридический факультет в Белграде. Сразу после мартовских демонстраций он приехал в Пиперы. Тут коммунисты имели сильную партийную организацию. Из-за близости к Подгорице, где был опорный пункт оккупантов, они были вынуждены и дальше работать в подполье. Перед восстанием они открыто пропагандировали необходимость вооруженной борьбы. После этого они и здесь и во всей Черногории обрушились всей мощью на итальянских завоевателей. Неожиданная директива о "ликвидации буржуазных элементов" вызвала беспокойство. После Радовча Куновог присоя и других мест по всей Черногории, где были уничтожены невинные люди, охватил его невыразимый кошмар. А как же иначе, если уничтоженных был его лучший друг, коммунист, график. За что он должен был страдать? В списке для уничтожения был его родной брат, офицер югославском армии. Они рассуждали так: "В связи с ликвидацией его брата и он будет против нас!" Его внесли в тот же список.

В связи с такими событиями Любо скрылся в Пазариште. Он стонал в полный голос, даже мать не желал видеть, "Это безумие! Это преступление!" - причал он как сумасшедший. Он перестал следить за собой, ничего не ел, стал затворником. Только сейчас у него открылись глаза, а до этого он как бы спал. Он твердо решил не возвращаться к ним. О своем решении он рассказал матери.

Анджа оказалась в странном положении - она оплакивала своего живого сына. Она все знала о коммунистах. Из-за сына она иногда подыгрывала им, не показывалась у брата, так как тот был священник. Даже некоторые партийные задания, которые поручались Любо, выполняла она. Андже доверяли. Она хорошо знала, что Любо своим решением поставил под вопрос собственную жизнь. И она слышала лозунг: "Кто не с. нами, тот против нас!" Любо стал предателем.

Опасаясь потерять сына, Анджа забыла обо всем, в том числе и о коммунизме. Помощь следовало искать в другом месте, и она вспомнила о тесте Павла, бывшем высоком должностном лице в бановине. Она немедленно отправилась в подгорицу, а оттуда на Барутан. Джока Велова она нашла в его деревенском доме в Лешне. Она рассказала ему о своих бедах и разъяснила положение Любо. "Анджа, я вижу, что тебе тяжело. Хуже этого ничего не может быть. Настолько смогу - помогу. Я хорошо помню прошлые войны. Сейчас не война, это - хаос. Оккупанты меньшее зло, чем местное. Брат пошел на брата, головы летят во все стороны. Я и себя не чувствую уверено, потому что знай, что коммунистам достаточно того, что я был должностным лицом в бановине, чтобы меня уничтожить. Эту опасность я вижу, но играю в лотерею с жизнью. Где можно, я им помогаю, даже спасаю от Четников. Несколько дней тому назад я помог своему родственнику Урошу Новакову. Я помню о нем потому, что ни он, ни твой Любо не из этих твердолобых коммунистов. Я постоянно спасаю беспомощных, где только можно, отцы и сыновья, которых находятся в рядах четников. Спасаю их от "пролетариев" из Катунской области. Это дикари, звери. Вот так, делаю добро, спасаю людей и опять плохо. Если ты настоящий человек, ты не можешь быть за коммунизм. Насилие требует нелюдей. Но вернемся к Любо, прежде всего, делаю тебе замечание как матери. У вас было все: богатое имение и сверх всего хорошую пенсию за покойного мужа. Не устаю удивляться, как ты могла позволить себе, чтобы Любо спутался с коммунистами. Вы и так помогаете пиперским беднякам. Если они придут к власти, то и вы станете голыми. Отнятое они захватят себе. Сначала они подмажут свои задницы, а беднякам - что останется. Крестьянин будет куковать на земле, а рабочий на заводе. Или, Андже, что Любо увидел только сегодня: в истории никогда не было и не будет, чтобы зло приносило добро. Вам заморочили голову, а в духовном опьянении человек становится сумасшедшим, готовым на все: крушить мучить, убивать. Если это опьянение массовое, тогда оно наиболее опасно. Массовое духовное опьянение приводило к религиозным войнам, а эту войну начали люди, опьяненные идеей фашизма. Коммунисты стали для них вдохновением. Андже, когда вы это сделали, вы не были нормальными. Ты и родного брата забыла, Разве это не сумасшествие?!" - закончил фонтан своего красноречия Джоко. Он ждал реакцию Анджи. Но она молчала и смотрела перед собой. Ей нечего было сказать. Цжоко ждал. Женщина совсем согнулась. В тишине слышался женский плач. А он хотел продолжить еще жестче. В его голове созрела фраза: "Любо не виноват, во всем виновата ты!". Но, услышав ее плач, он передумал, подошел к ней спереди и обеими руками поднял ее голову. Ему было жаль ее. "Теперь уже поздно. Плач не поможет. Мы друзья и я должен помочь, Я уже вижу выход: Любо должен бежать как можно скорее из этого ада. Он порвал с ними, и они будут безжалостны. Отвечай немедленно на мои вопросы, которые я буду тебе задавать. Мы вместе напишем письмо королеве Елене. Я слышал, что некоторые ребята, попавшие в подобную ситуацию, в какой оказался Любо, спасли жизнь тем, что эмигрировали в Италию. Королева обеспечила им стипендии. Они убежали от коммунистической мести. Я уверен, что и Любо получит стипендию, если в этом письме описать его положение и самое важное - смерть Панто. Он был убит, когда бежал в Италию, чтобы присоединиться к ее отцу, королю Николе. За него он и сложил голову, Когда положение стабилизируется, тогда и мы, "беляки", пригодимся "- сказал Джоко, а потом написал письмо, подписав его от имени Анджи. Они оба верили, что их просьба будет услышана и что Любо спасется в Италии. "Привет от меня Любе! Всех ему благ, пока не придет вызов. Было бы лучше, если бы он не выходил из крепости и не дразнил их. Если они нападут на него, с башни легче обороняться. Думаю, что это не оскорбит его, так как и им, жизнь дорога. Они будут караулить его в другом месте. Прощай и до свидания!" - закончил свое наставление Джоко Белов Вукчевич.

а а а

Любо пришел в себя. Он не знал о хлопотах матери. Решение остаться в Пиперах было окончательным. Быстро пришел и ответ из Италии. В письме были все документы, необходимые для его отъезда на учебу на юридическом факультете в Италии, В связи с войной он вынужден был прекратить изучение римского права. Неожиданно потребовалось изучать его в первоисточнике. Никакие материнские заклинания и плач не помогли, душевная рана и человеческое в нем оказались сильнее всего, даже жизни. "Мама, ты должна понять, что то, что сотворили по сегодняшний день мои товарищи, это страшное преступление. Перед ним бледнеет любое преступление оккупантов. Оно войдет в историю как одна из самых мрачных страниц в жизни нашего народа. Враг этих невинных людей и мой враг, Я решил присоединиться к капитану Павлу Джуришичу. Я знаю его уже четыре года, когда его в наказание откомандировали на албанскую границу. Я познакомился с ним в Подгорице. В апрельском наступлении он гнал итальянцев аж до самого Скадра, а потом бил и немцев в июльском восстании. Мать, будь, уверена, что я не ошибся. Я жизнь отдам за истину и справедливость, за человека".

Вместе с Васко, своим молодым приятелем и села, Любо направился в Крново. Здесь должен был собрать свои силы Павле Джуришич. Крново было далеко, и добраться в него было трудно, даже когда не было снега. Зимой оно лежало в сугробах, и командовали там волки, Еще была ночь, когда группа из 11 молодых людей подошла к Крново. Слышалась периодическая стрельба. Теперь они поняли, что значил шум, который они слышали из долины. В темноте с ними столкнулся человек в форме. Любо схватил его и оттолкнул, Человек бросил винтовку и поднял руки. Группа узнала его по кокарде на фуражке. Послышался смех. Человек сперва удивился, а когда страх его прошел, то засмеялся и он, но быстро перестал и серьезным голосом сказал: "Не ходите туда, все кончено. Среди ночи на нас напали, кто-то предал. Думаю, что Павла схватили!" Человек замолчал и тут же исчез во мраке. Молодые люди молчали. Любо повернулся, сказал всем: "Пошли!" и каждый пошел назад в свое село.

Уже совсем рассвело, когда Любо и Васко подошли к селу. От Радовча до села Любо не оказал ни слова. Охватившая его печаль не отпускала его. Васко знал причину. Он слышал о массовом расстреле. Он знал только то, что коммунисты там расстреляли много людей. Любо же знал подробности: кто был убит и кто убийца. Это его мучило, ему пришла в голову мысль о человеке, который сагитировал его за коммунизм, принял в партию. Этот человек шел все: пользовался авторитетом, имел свою профессию, был умным, все его уважали. Но все это было маской. "Это чудовища в человеческом облике. Как я мог столько лет сотрудничать с этим злым духом?! Разве я не мог за все эти годы раскрыть сущность этого мерзавца?! Сейчас, когда вспоминаю его торчащие усы, он кажется мне дьяволом. Если бы я знал!" - прокатилось эхом в горах. "Никакой Сталин, ни политбюро не заставили бы меня убивать невинных людей. Какая еще буржуазия в этой черногорской нищете, мать их... Только тот, кто жил с ними, может знать, что это за беднота. Начхать я хотел на их социализм, пусть лучше не встречаются на моем пути". Кроме ярости спутник заметил усталость и пот на лбу у Любо. Васко повернул к селу. Любо все не мог успокоиться, над ним витал злой дух, о котором он рассказал пиперским скалам. "Васко, сейчас пойду и я. Дойдем к ручью, освежимся и умоемся " - позвал он товарища и повернул вправо к воде. У ручья он наткнулся на патруль. Внизу у воды стирали белье партизанки. Бывшего коммуниста узнали сразу. Любо не вернулся домой ни в то утро, ни на следующее, никогда.

а а а

Анджа предполагала худшее и пошла, искать своего единственного сына. Проходили дни. Синяя кукушка обшарила каждый куст на дне Пиперского ущелья и Црнаца у Пиперского монастыря. Она заглядывала в каждую дыру вплоть до Радовча. Она была уверена, что Любо мертв.

В одно утро, когда весна уже вступила в свои права, Анджу повел инстинкт, свойственный только матери, на место гибели сына. Выше заброшенного монастыря между небольшим плоскогорьем и откосом, спускающимся к храму, весна рассыпала букеты фиалок. Над откосом нависал большой граб, бросая тень от своих раскидистых ветвей на зеленое пространство под ним. Тут, внизу, материнское сердце почуяло свое единственное сокровище, всю свою жизнь, свои выплаканные глаза. Она вскрикнула и сползла на землю. Ее слезы залили проснувшиеся фиалки, могилу сына. Пальцы сами вошли в рыхлую землю. Сизая кукушка откопала своего единственного сына. Внизу она нашла когда-то сильную грудь, как раз левую сторону, где билось еще более сильное, стальное сердце. Мать опять закрыла залитые слезами глаза. Лицо исказили судорожные рыдания. Она опустила голову на грудь сына и опять зарыдала.

Солнце уже склонилось к Загарчу, а сизая кукушка продолжала откапывать сына. Колени матери находились в красных лужицах, полных мелкого камня, которые под давлением тела рвали кожу. Кровь с коленей смешивалась с землей и делала ее, еще более красной. Мать не чувствовала боли. Правой рукой она нащупала голову сына, встрепенулась и быстрыми движениями продолжила откапывание тела. Она увидела его глаза и остановилась. Кончиками пальцев она смахнула с них землю, очистила лоб. Рука матери нащупала прядь светлых волос. Сизая кукушка не выдержала. Из ее груди вырвался крик отчаяния, который разнесся по Пиперам. Женщина упала без сознания на своего мертвого сына.

Сизая кукушка притянула своего единственного к себе, к глазам. Днями слышалось причитание в Пазаришту. Каждое утро, выходя из башни, она смотрела с террасы прямо на могилу сына. Она вспоминала время, когда он был мальчик, сиротка, беззаботно бегавший по высокой траве к Брестице. Иногда она видела его прилежным гимназистом с портфелем и в черной кепке. Тогда ее мысли переносились в Белград. Она ожидала услышать его голос как восход солнца. И тогда она начинала трястись, так как в мыслях возникали сегодняшние страдания. Сначала его принесли окровавленного из Подгорицы. Жандармы перебили ему ребра, а выше правого глаза остался шрам. Окровавленный сын пришел в себя. Началась война, возникла суматоха, страх за сына, потом ожидание и его смерть. Она снова бросила взгляд на могилу сына, глубоко вздохнула и не проронила ни слезинки. Слезы высохли.

Смерть ее не хотела. Однажды после обеда она пришла в свою башню, где жила в одиночестве. Любо снова был в ее мыслях. Он открыл дверь в башне, и комната осветилась солнечным светом. Анджа сидела на кровати у окна. С фотографий на стене на них смотрели Панто и племянник Саво Йоков Вуйович. На Саве пилотка летчика с защитными очками. Он смотрел вниз и улыбался. Ему можно, он свое дело сделал - и над Белградом, и в Белой Церкви в Банате, когда поливал из пулемета разбегавшихся немцев, и у англичан. Он остался в песках под Александрией. Панто смотрел насупившись. На нем была фуражка и погоны майора черногорской армии. И их заинтересовала встреча, любо вошел в башню. Анджа резко вскочила и закричала сыну: " Где ты был. Любо Пантов, стад и срам тебе! Зачем ты оставил свою мать одну, бессовестный! Проклянут меня Пиперы, глаза мои! Радость сменила боль. Она бросилась в объятия сына, протянула к нему обе руки и упала перед входом. Ее нашли на полу из еловых досок.

Сердце ее не выдержало, паралич разбил правую сторону тела. Рот остался кривой, один глаз выпучен. Жизнь она провела в страданиях, а смерти ждала как избавления. В муках, немая и неподвижная, она умерла через два года. Вместе о ней погас домашний очаг офицера черногорской армии Панто Милошева Савовича.

Могила Любо сейчас находится, у крепости. В ней покоится, и сизая кукушка наперекор и времени, и людям.

Возвращение

Над чистым небом Берген-Бельзена лишь изредка проносились отдельные облака. Солнце еще раньше начало пригревать, но в тот апрельский день 1945г. его лучи были самыми теплыми для нескольких сотен оставшихся в живых, которые разбрелись по всему лагерю. Некоторые шли как люди, другие не могли. Они просто ползли. Все двинулись к главным воротам, которые были широко открыты. Эсэсовцы сбежали еще вчера. Хотя кошмар прекратился, эти бывшие люди старались покинуть проклятое место. Стремление выбраться за проволоку было сильнее из физических сил. Тысячи не могли сдвинуться с места, безжизненные тела лежали слоями как поленья. Это были скелеты, подготовленные к сожжению. Они не дождались свободы, от которой их отделяли всего несколько дней.

Перед воротами их ждали солдаты-освободители - американцы и англичане. Над ними возвышалась арка с издевательской надписью: "Арбайт махт фрай!" (Труд освобождает!) Сильные парни таращили глаза на толпу живых трупов, которые приближались к ним, что-то.

На лицах освободителей отражалось недоверие - действительно ли перед ними были люди или призраки. Сталь, которая гнала перед собой врага от Бретани, Арнхема, через Рейн, не выдержала, липа залила бледность, некоторые отворачивались. Они не могли выдержать открывшуюся перед ними ужасную картину. Затем их охватил смрад гноя, разложения, испражнений. Высокий англичанин вздрогнул и быстро поднес платок ко рту. Освободители стояли, окаменев перед видом ада. Они пришли в себя, лишь ощутив руки, лица, тела мучеников у своих ног. Солдаты брали людей за протянутые руки. поднимали беспомощные существа на ноги. У них было такое ощущение, что худосочные конечности отделятся от тела.

Двое несчастных, опираясь, друг на друга, полусогнутые, достигли выхода. Более высокого подхватил американский лейтенант, второго английский солдат. Первый был сербский православный священник и подловченского места Негуши. Тот, который пониже, был полковником Красной Армии из Москвы. Они не случайно оказались вместе.

а а а

Павле лежал неподвижно. Он был смертельно бледен. Над ним стоял врач. Григорий Сергеевич осматривал одного из сотен беспомощных людей. И в этом гасла жизнь. У него была тяжелая обязанность определять среди немощных самые тяжелые случаи. Этих несчастных потом сжигали. Иго взгляд остановился на кресте. Он подошел к изголовью, нагнулся и рассмотрел крест. Ему показалось, что крест православный, но он не был уверен. Ответа он спросил у больного. Вопрос был задан на французском. По разговору обессиленный человек узнал русского. На вопрос он тихо ответил: "Я югослав! Я серб! Мы можем также говорить по-русски. Врач сначала удивился, услышав упоминание русского языка, и обрадовался. Глаза его заблестели, он улыбнулся. Он понял, что перед ним православный. Больной беспомощно дотронулся до него, схватил за руку. Дал знак, чтобы тот нагнулся. Он сказал ему внятно на ухо: "Я священник Сербской православной церкви. Я могу быть только православным. На мне святосавский крест!" Услышав слова "священник Сербской Православной церкви", произнесенные по-сербски, врач все прекрасно понял. Павле Крстов был спасен.

а а а

Разделенные священник и врач молча посмотрели друг на Друга, а потом послышались слова прощания": До свидания, Павеля", "Довидженя, Григорие Сергеевичу!" Им обоим сначала нужно было подлечиться, вернуться к жизни.

Павла поместили в американский военный госпиталь вблизи Ганновера, а Григорий попал в английский полевой госпиталь неподалеку от лагеря. Потом его передали красноармейцам.

Жизнь священника была тонкой нитью, которая могла оборваться. Американские врача в первые дни попытались вернуть нормальные функции органам пищеварения. Сначала ему делали инъекции, впрыскивания, давали пищу как новорожденному. Постепенно его вернули к жизни. В больницу он попал в весе 42 кг, а когда его схватили, он весил 105 кг. К жизни вернули человека, превращенного в скелет, жизнь была подарена одному из немногих выживших мучеников лагеря смерти Берген-Бельзен. Священник оставался у американцев почти три месяца.

Подошел день возвращения. На родине остались молодая жена и трое детей. С момента его ареста прошло почти 4 года. Война кончилась, и теперь он думал только о них. "Живы ли они?" - сомнение разжигали беспокойство. Перед глазами возникала картина бомбардировки Негушей. Эскадрилья самолетов приблизилась со стороны Буковцы. Группа знакомых ему людей, в основном родственников, разбежалась от "отеля" Петра Станкова. Остался только Душан Паров, солдат и комита войны с австрийцами. Налет стальных птиц он ждал без страха. Тем, кто убегал, он кричал: "Бегите, бегите, только задницы не потеряйте!" Он вытащил из кармана кисет и начал сворачивать сигарету. Прикурив, он бросил взгляд вверх на Буковицу. Ему показалось, что самолеты не полетят вниз, а поднимутся к Езерскому верху.

Павле вбежал в дом, схватил сына из колыбели к крикнул жене, чтобы она с дочерьми бежала в пещеру над "отелем". Он выскочил с ребенком из дока и промчался мимо Душана. Крикнул ему: "Душане, брат, прячься!" За собой он услышал слова: " Боги, беги, тебе есть ради кого!"

Самолеты принесли страх и замешательство. Большинство жителей побежали в пещеру. Только Душан стоял совсем спокойно, прислонившись к стене здания почты и телеграфа. Он стряхнул пепел с сигареты и посмотрел на улицу и перепуганных людей. Он смотрел на них с осуждением. Самолеты пролетели над Негушами, а потом снова появились. Сразу же звук равномерного полета превратился в завывание моторов. Самолеты вошли в пике. Людей, спрятавшихся в пещере, охватил страх. Они ждали самого страшного. Раздались сильные взрывы. Закричали дети, заплакали женщины. Павла пронзила мысль о Душане, двоюродном брате. Он не отличал его от родных братьев, даже любил еще больше, они были неразлучны, Ему, как младшему, нравилось дружить с когда-то известным комитом, который мог обвести вокруг пальца все австрийские патрули и спокойно пройти через Котор. Караульных он душил руками как клещами.

Наконец все стало успокаиваться. В пещере стояла тишина. Никто ни на кого не смотрел. У каждого кто-то остался внизу. Мало кто из стариков решился бежать, прятали детей. Было по-прежнему тихо. Тихо было и снаружи. Люди начали выходить из пещеры. Под ними Негуши были закрыты дымом и облаками пыли.

Павле попросил жену и детей остаться еще некоторое время в пещере. Он быстро сбежал вниз по скалам. Мрачные предположения оправдались. Первая бомба попала именно в здание почты. На еще дымившихся развалинах были разбросаны части тела его брата. Он подошел ближе и в отчаянии во весь голос закричал: "О-о-ой Душане, брате, что ты наделал!" Обеими руками он сжал голову, до боли дернул себя за волосы и упал на колени перед разорванным на части братом. Крик боли повторился. Он вскочил и не помня себя стал собирать части тела. Напротив "отеля" он нашел правый локтевой сустав с ладонью. Опять послышался стон: "Ой, правая рука, надежда наша, оставил ты нас на погибель, вместо боя послал нас в несчастье!" Он поднял руку и судорожно стал целовать се. Жена застала его в момент, когда он на белую простынь клал как святыню каждый кусочек тела дорогого существа. По окровавленным рукам, простыне, частям тела текли слезы.

Слезы потекли и сейчас, когда на чужбине он вспомнил о трагическом моменте. Эта мысль терзала его. Он связывал ее с неизвестностью о своей семье. Черные мысли витали в голове. В нем были силы решить этот вопрос. Не было такой преграды, которая могла бы его остановить.

При первых встречах с югославами, офицерами из лагеря Оснабрюк, он узнал о том, что случилось в ходе войны в Югославии, в Черногории. Вести были самими черными. Полковник Йованович отговаривал его от возвращения. "Там власть захватили коммунисты, отче Павле, это звери. Им попы не нужны. Идите с нами в мир свободы, в Америку. И там мы будем славить святого Николу, святого Йована, святого Петка. Ты будешь нашим приходским священником. Даст Бог, и мы скоро увидим наших детей и жен среди нас!" Павле защищался: " Господине полковник, я не могу поверить, что там все так черно. Я сам с коммунистами готовил вооруженную борьбу. Это добрые и отважные ребята. Восстание 13 июля не было поднято в моем родном месте по уважительным причинам. Но оно началось по всей Черногории. Мне лично известно, что в нам приняли участие многие ваши коллеги, даже офицеры бывшей черногорской армии. У всех был один враг - оккупанты." "Господине Павле, ваши слова полны оптимизма. Одно произошло в июле 1941г., но уже в следующие месяцы совсем другое. В борьбе за власть коммунисты и до войны, и во время войны независимо от присутствия оккупантов считали нас, и маня и вас, первым и самым главным противником. Кроме того, опорой довоенной власти были отдельные люди из большинства народа, что в 1941г. было достаточно для каждого противника Югославии. Если ты серб, тебя немедленно уничтожали. Так усташи уничтожали все сербское, от грудного младенца до немощного старца вместе с домами и храмами. Когда коммунисты неожиданно окружили немцев у Крагуевца, перебили 50 человек и сбежали, оккупанты, перестреляв почти весь Крагуевац. После каждого их нападения на немцев страдал сербский народ. Короче говоря, против сербского народа в прошедшей войне были все: усташи, Ватикан, нацисты, фашисты, хортиевцы, болгары, балисты, коммунисты. Никому из них в голову не приходило, что сербский народ велик. Поэтому большое дело, что остался хотя бы один серб. Мы здесь прошли через свою Голгофу. Господин Павле, вы пожалеете, если отправитесь в то осиное гнездо закончил полковник свою ответную речь.

Священник боролся с собой. По существу он защищался от самого себя. Эти люди, находившиеся рядом с ним, о несчастье в Югославии, об уничтожении невинных людей знали лишь понаслышке. Он же был на месте трагедии. Провалы, в которые бросали людей, он не видел, но знал, что чудовищная пасть, пожиравшая людей, когда-нибудь станет известной и без его слов. Преступление над человеком невозможно скрыть. Свое знание об этом он скрывал от этих гордых людей. Он знал, что если им передать разговор с Николой Божовым, он не увидит Югославии. Желание вернуться к семье, беспомощным детям разбилось бы на кусочки. Он твердо был уверен; его бы задержали силой, возмущение не знает границ, свое же он всеми силами глушил в себе. На его лбу выступил холодный пот.

Собеседник заметил, как по лицу Священника пробежала судорога, и как бы прочитав его мысли, быстро протянул ему руку, и добавил: "Павле, Павле, ты представляешь собой наглядный пример сербской твердости и выдержки и в это время, Ты сознательно идешь на муки с непоколебимой уверенностью, что когда-нибудь избавишься от зла. Вы, черногорцы, давно доказали это делом и духом. В последнем случае я больше всего думаю о Негоше. Без этой силы сербы бы впали в отчаяние. Да поможет тебе Бог! Прощай!"

а а а

Священник столкнулся с группой солдат, недавних заключенных, возвращавшихся на родину. Они вышли из хлева. Большинство их время плена провели, работая в имениях немецких крестьян. Это была их рабочая сила вместо немецкой молодежи и взрослых мужчин, взятых на фронт. Остальные, в основном старики и женщины, внимательно относились к пленным.

Павле присоединился к трем солдатам: Комнену Радовичу, служащему из Цетиня, Янезу Випотнику, предпринимателю из Пивки, и Боривою Глигоричу, крестьянину из Пецки. Они спешили на родину.

Вагоны второго класса с югославами тронулись с ганноверского вокзала ночью. Был июль месяц. Когда рассвело, на всем пути они видели только горе и несчастья. Германия лежала в развалинах. Города представляли собой обугленные пожарища. Союзные бомбардировки были жестокими. Люди ходили в отрепьях. Югославы размышляли соответственно: "Что искали, то и нашли. Им больше никогда в голову, не придет мысль о завоеваниях!"

Через семь дней состав сделал остановку в Есеницах. На фасаде здания вокзала виднелась свеженаписанная надпись латиницей и кириллицей: "Есенице", точный знак того, что они в Югославии. Тормоза еще скрипели, когда началась общая радость и веселье. Люди целовались друг с другом, бросали вверх шапки, фуражки, все, что попадало под руку. Слышались крики: " Да здравствует Югославия Прибыли ее непокоренные сыновья!" Машинист потянул ручку свистка. Раздался сильный гудок. Янез Випотник выскочил из купе, выбежал на перрон и, став на колени начала целовать землю. Когда он поднялся, его глаза были полны слез. Любовь к родине бесконечна. Тут, в Есеницах, лета господне га 1945, она проявилась спонтанно, от всего сердца, и за живых, и за павших.

Янез по-братски распрощался с друзьями. Священник снял очки и крепко обнял его. Радость Янеза и лобызание родной земли возбудили Павла, поразили его. До этого момента он считал, что только он может крепко, очень крепко любить свою отчизну. "Дорогой Янез, ты любишь эту землю всем сердцем, Ты настоящий патриот, и я искренне тебе говорю: и сейчас я не могу поверить, что нас, таких югославов, мог бы кто-либо покорить. Правда была другой и тяжелой. Но другие исправили нашу ошибку. Желаю тебе всего самого лучшего и особенно, чтобы ты застал своих домашних здоровыми и невредимыми. Привет!" - закончил священник и крепко пожал ему правую руку. "Позвоните, господин Павле, обязательно! И меня интересует, как пережила воину ваша семья. Пишите!"

а а а

В распределительном центре в Осиеке Павла задержали на несколько дней. Вместе с необходимыми документами он получил партизанскую форму темно-золотистого цвета из английского сукна.

Борода, усы, очки придавали священнику внушительный вид. Через Сараево, Мостар, Зеленики и Котор он прибыл в середине августа в место назначения - в Негуши. Время было после полудня. День был солнечный. На улице его узнали жители, стали приветствовать, целовать руку. Перед ним оказался и один мальчик. "Это твой папа!" - сказали ему. Ребенок посмотрел на неизвестного, увидел форменную одежду и отпрянул. Отец обнял его, поднял и прижал к себе. Он целовал его лицо; " Сынок, я твой папа! Вернулся, чтобы увидеть тебя, маму, Милку и Ольгу. Я постоянно о вас думал и боялся за вас" Ребенок с недоверием поцеловал отца. Он не помнил его и вдруг: " Вот твой папа!" Прибежали супруга и дочери. По их лицам текли слезы радости.

Возвращение к самым дорогим людям оставляет глубокий след в душе. В этот момент человек забывает все ужасы, через которые он прошел. Радость безгранична, она все отбрасывает в сторону арест, мучения, голод, крематорий, умирание. Благодаря своей семье священник с постоянным оптимизмом смотрел в будущее.

Прошло несколько недель с момента возвращения. Павле Крстова охватило беспокойство, в него вселилась печаль. Все, что он слышал, что и как было, он воспринимал тяжело, с болью. А когда узнал о смерти своего родственника Петра Станкова и о том, кто его убил, погасла в нем последняя надежда. Не просто родственник, но человек, творивший добро, тихий, который никогда мухи не обидел, был мертв. Петр отошел от своего круга. С ним люди становились более мягкими, даже серый ловченский'." Камень менял свой грубый облик. Павле был вне себя. "За что его убили, этого несчастного? За что его убили, у которого даже в мыслях не было зла? почему убили того, кто был образцом человека на этом земном шаре?! Кто его убил? Родственники, которых он кормил! Заразой для них стало материнское молоко!" И тогда из уст священника сорвалось самое тяжелое проклятие: "Черногория, чтоб ты в аду сгорела! Чтоб дни твои были чернее ночи! Вместо героев ты родила скорпионов! Вместо порядка в тебе царит хаос! до судного дня будут они жрать друг друга! Глаза бы мои тебя не видели!"

Возвращение превратилось в отъезд. В два чемодана побросали самое основное. Священник снял с себя форму. Супруга сохранила рясу. Он снова одел ее после нескольких лет мрака. С женой и детьми он отправился в Сербию.

Переселение

Со Штировника на Ловчену на самой заре и в хорошую погоду виден итальянский берег. Но зато не видно Негущи, хотя они находятся совсем близко. Священник взвалил на свои плечи все злого этого мира, но не хотел его видеть в своем доме. Даже самый проницательный мыслитель не мог предвидеть, чтобы его могила на Езерской горе, достаточно скромная, какими испокон веков усеяна Черногория, превратится в пирамиду египетских Фараонов. Символ свободы заменили символом чужой мощи, бесчеловечного времени. Где ты находишься, там и останешься, нельзя убежать из собственной кожи.

Священник снова обдумывал слова полковника бывшей югославской армии: "Не иди, Павел, на плохую дорогу. Так сатана правит балом!" Раскаиваться было поздно. В страданиях он прожил предыдущую жизнь, в той, что предстояла, он был не один: с ним была его семья, богатство, ради которого он вернулся, а силы и воля у него были. Отправиться в неизвестность он не мог и хотел, как все страдальцы мира искали и до сих пор ищут избавление в Америке, отправиться в свою "Америку" - Сербию.

Наша Америка находится в середине Балкан. Веками она была магнитом для (черно) горца. Даже одно упоминание ее названия вызывало радость. Перед ним бледнели все богатства этого мира. Здесь находятся прошлое, сегодняшнее и будущее. Без ее гор, полей, рек земной шар многое бы потерял. Без ее православия человек превратился бы в сатану. Без ее человека людоеды правили бы светом. В ней человек рождается, здесь его колыбель. И даже если бы она не имела названия, опять бы ее назвали по сербам, святыню нашу.

Когда патриарх Арсений III Црноевич24 поднял христиан с юга Сербии и Македонии, он шел в неизвестное. Павле Крстов поднял свою семью и отправился в Сербию. Патриарх ехал верхом на коне, двигаясь на север почти по вертикали. У него не было буссоли, но он шел по солнцу. Он шел через леса, по мхам и не мог потерять направление.

Священнику было труднее. Война разбила дороги, исковеркала рельсы, мосты были взорваны.

В Сербию добирались окольными путями и теряли направление. Транспортные средства были редкими, а если появлялись, одичавшие за время войны люди набрасывались на них как дикие звери с толчеей, криками, давя друг друга под плач детей и выстрелы.

Путь в Сербию лежал через Котор. Масса людей слезла на небольшое суденышко. Нельзя было даже нормально вздохнуть. Лодка поплыла через залив, намереваясь попасть в Зеленку, перед ней простиралось море. От сильной качки люди блевали друг на друга. Никто не ощущал смрада, так как страх утонуть был сильнее. Когда лодка пристала в Зеленике, не было ни возбуждения, ни криков, ни шума. Угроза смерти успокоила людей, все притихли как на похоронах.

Спокойно погрузились и в товарные вагоны. Паровозик дымил, пыхтел и кое-как дополз до Мостара. Дальше пути не было дорога осталась без рельсов к моста. Но никто и не торопился, главное, что они приедут.

Пришел черед грузовиков. Забросив в кузов чемоданы, корзины, барахло, взрослые и дети влезли в кузов сами. Когда нужно было трогаться, обнаружилось, что пропал ребенок. Начали искать, но безрезультатно. "Где ты потеряла ребенка, бабья твоя голова?! Для тебя, что тряпки важнее?" - кричал священник на жену. Женщина заплакала. Она взяла сына в кузов, а теперь его не было, люди застучали по кабине, и водитель остановил машину. Все замолчали, И вдруг откуда-то как из-под земли послышался детский плач. Ребенок был где-то здесь, но его не было видно. В этот момент поднялся какой-то вертлявый человек, отодвинул деревянный чемодан, на котором он сидел, и из под него выскользнул перепуганный ребенок. Священник разинул рот от удивления, потом с яростью схватил человека за грудь, а правой влепил ему пощечину. Тот упал на спину. Павле схватил его за ворот, приподнял и сильно пнул сзади ногой. Неизвестный вылетел из кузова машины. Кто-то крикнул: "Убей его, усташское отродье! Чтобы душить ребенка, свинья такая! Им все еще недостаточно, этим нелюдям?" Люди повыскакивали, обежали машину, но вертлявый человек исчез.

В Сербию ехали окружным путем. Война продолжалась в горах восточной Боснии, Черногории и Санджака. Теперь она была против четников. В Сараево говорили о третьем восстании. Эти разговоры пугали мусульман. Страх на них навели зверства усташей над сербами. Они представляли, чтобы случилось, если в ярость пришли четники.

Как бы там ни было, но Павле свернул с дороги. "Если начнется в Сербии, куда мне деваться с семьей?" - размышлял священник. Он выбрал направление на север, в Воеводину, куда в свое время переселился патриарх. Вместо Сербии он попал в Апатин.

а а а

Священник не был колонистом, и вынужден был поменять несколько мест жительства. Дома выделяла народная власть, те дома, которые остались от фольксдойчей. Дома были просторные, с большими дворами, красивые, с большим забором и воротами для проезда упряжек. В домах было все: мебель, посуда, ковры, кое, где с едой на столе, с птицей. Немецкое население убегало быстро.

Кому-то понравился дом, в котором поселился Павле, и его стали выселять, личане были самыми настойчивыми. Однажды во двор и дом, временно выделенные священнику, ввалились 5-6 личан в форме со шмайсерами. Как свои собственные они осмотрели двор, амбар, дом. Тех, кто был в доме, они не замечали. Их начальник вошел в дом, осмотрел кухню, комнаты и вышел, сказав находившимся во дворе: "Это наш дом!" Павле как бы не слышал: "И я воевал, товарищи! За проволокой была самая суровая борьба. Если бы я был на свободе, то и трава была бы для меня сладкой. Для нацистов мне бы не потребовалось оружия!" Личани сделали вид, что ничего не видят и не слышат. Священник опять вспомнил лагеря смерти, но ничего не помогало, Но он не сдавался. Вдруг тот, который был у них главный, сверкнул глазами, повернулся вокруг себя и упал на спину. Изо рта потекла пена, он зашипел, дрыгая руками и ногами. Священнику ничего не; оставалось, как искать себе другое пристанище.

В Апатике издавна существует пивной завод. На нем нашел себе работу и Павле. Священной службой невозможно было жить. Дети личан, хотя и были уже большими, не были крещенными. Кто-то решил позвать священника. Он начал обряд крещения, младшие испугались и тут же успокоились, взрослые бледнели и удивлялись. Некоторые рискнули даже засмеяться. Они быстро успокоились, когда священник, исполняя обряд, окропил их водой. Редкими были венчания и похороны. Эти религиозные обряды взяло на себя государство.

Кто о чем, а Павле размышлял о Сербии. В Новом Саде протоиерей Исаков из Румы сообщил ему, что владыка Симеон находится в Шапце и возглавляет шабацко-вальевскую епархию. Сосед Перованович родом из Лесковца обеспокоил его сообщением о том, что рассказы с сараевского базара были ложными. Они скрывали правду. "Да какое еще восстание, отче Павле. Это была бы гибель. Возвращенцы из Боснии во главе с Дражей Михаиловичем сразу были изгнаны в Сутьеску. У них кончались последние запасы амуниции, и они стали легкой добычей хорошо вооруженной партизанской армии. После пленения немцев и усташей у Пеловца на этих несчастных обрушились огромные силы. В Сутьеске произошла невиданная резня. Остался лишь один человек и те группы, которые вовремя избежали окружения. В коммунистическом наступлении 1945г., когда война была закончена, без всякой жалости было уничтожено двадцать тысяч пленных четников. Их, не захороненные трупы, и сейчас еще лежат в ущелье. Их клюют вороны. Это были в основном крестьяне и мобилизованная молодежь из Подринья и Щумадии. “Отче Павла, такое преступление могли совершить только усташи. Но коммунистам и этого мало. Оставшиеся четники сейчас - это дикие звери, за которыми идет охота. Всюду по Сербии их убивают там. где застанут. Для них нет суда, кроме пули. Единственным их спасением является уход в Грецию. Вот и мой племянник Раде спрятался здесь, у нас. Считает, что находится далеко на севере. Но служба безопасности у него на хвосте. И он должен бежать в Грецию, если сохранит голову!” - закончил Перованович свой рассказ.

Священник молчал. Он сильно побледнел, "Знаешь ли ты, Перованович, как прошли те, кто знал, что их ожидает, если они останутся?" - почти неслышным голосом обратился Павле к соседу. "Партизаны подставили их под нож усташей. Преступникам было мало сербской крови. И созданы они были для того, чтобы уничтожать все сербское. Сначала половину их уничтожили артиллерийским огнем из Баня Луки на Левчеполе. Здесь погибли беспомощные: женщины и дети. Боясь мести партизан, многие взяли с собой целые семьи. Тут, к большому сожалению их, подвели руководители Павел Джуришич и Драгиша Васич. Они отправились на переговоры в Градишку, чтобы беспрепятственно пройти через остатки НГХ. И усташам угрожали партизаны. Но всего сильнее была ненависть к сербам, к четникам, сильнее близкой смерти. Здесь были зверски убито 800 человек, не знавших поражения на поле боя. Павла Джуринича разорвали на части и бросили в колодец. Старого Драгишу Васича живьем, сожгли в раскаленной печи. Остальным удалось добраться до Зиданого моста. Перед ними были усташские формирования, перемешанные с домобранами, в 200000 человек. 10000 черногорцев и герцеговинцев не сдались им. За ними были 500000 солдат партизанской армии, которые наблюдали за кровавой битвой. Печально било смотреть на все это. Драшко Церович, капитан партизанской армии, со слезами смотрел на их гибель. Он жалел и их и самого себя, потому что не мог им помочь. Перед его глазами в обмелевшей Саве был и его двоюродный брат Бошко. Оставшихся героев англичане предали чудовищу. Комиссары отправили их в яму на Кочевском роге. Не пожалели ни детей, никого, редко кому удалось спастись. И на северо-западе четники пережили резню. Правда, одна, дорогой Перованович, они разделили полностью судьбу своего народа!"

Двух мнений не могло быть, нужно было помочь оставшимся сербам, и священник направился в Сербию.

Народную власть в Апатине олицетворяли личане. Они играли на той же струне, что и черногорцы, не давали Павлу уехать. Самым настойчивым был Джордже Таталович: "Брат Павле, хочу заверить тебя, что мы опять будем креститься. Личане снова вернутся в свою церковь. Мы сербы, православные, больше, чем ты думаешь. Мы стали дикими из-за усташей!" Но священник твердо решил уехать: Сербия, Сербия и только Сербия.

Личане хорошо проводили священника. Перед отъездом его отвели в склад трофейных товаров, где Павле выбрал только самое необходимое. Ему выделили специальный вагон, погрузили все вещи и наилучшим образом попрощались с ним.

Теперь путь лежал на юг, в Сербию. Через несколько дней поезд остановился в Кленке. Нужно было перебраться на тот берег, но на Саве был разрушен мост, и в Сербию можно было попасть только на лодке. Священник оставил вещи у хозяина Ратка, взял детей в руки и направился прямо в шабац к владыке Симеону. Павле уже написал ему несколько писем. Владыка уже ждал его. Священник поцеловал ему руку, потом они поцеловались, вспомнили Мостар, Улог и Придворицу. Затем Павле оказался в Любовии на Арине. приход он унаследовал от протоставрофора Александра Мироновича Козлова.

а а а

Протоиерей Александр, русский, беженец, был всесторонне образованным человеком. Наряду с теологическим восприятием мира, он хорошо рисовал, еще лучше играл духовную музыку на пианино. Он знал лечебную науку Суворина, лучше любого профессора лингвистики говорил на французском языке. Свои знания он не скрывал, настойчиво я охотно передавал их верующим. Горцы, умные от природы, быстро овладевали знаниями и еще быстрее поняли, что протоиерей Козлов отражает духовную связь между русским и сербским народами. Эта многовековая связь сейчас проявилась здесь, в реальном деле; ожила. Люди с огромной любовью проникали в духовное сердце православия. Перед азбуковчанами в полном сиянии открывались прекрасные горизонты их веры. Теперь они могли оценить и величие русского человека. В православии они видели подлинную любовь к добру и избавление от зла, тихо, с помощью всевышнего.

Православие воплощает человеческие достоинства тонко, терпеливо, а всегда со страданиями. Ни один христианин никогда не был готов подставить другую щеку под удар и вытерпеть пощечину так, как православный. Тот, кто познакомился со злом, знает, что такое человек. Православный для человека родной брат.

На площади в центре Любовии стоит красивая церковь из гранита, построенная в сербско-византийском стиле. Она отражает уважение азбукочанами Александра Козлова. Конец войны означал для него продолжение поиска истины. Свой вечный покой он нашел в Австралии, далеко от родного Подмосковья, Pоссии и второй родины - Югославии.

а а а

На Павла Крстова оказало большое влияние дело его предшественника. Всем своим существом он воспринял людей, новую среду. Все полюбили его от всего сердца - верующие как священника, другие как узника лагеря смерти. Священник был олицетворением страданий и мучений своего народа. Свой покой он мог найти только здесь, в Сербии.

Время безумия

Ниже Баиного огорода, от села Бачеваца вниз по Дрине до Цулина неподалеку от Малого Зворника прилегающие холмы и немного пахотной земли после войны были одной административной единицей азбуковачким уездом с центром в Любовии. Здесь находится и Пецка, среди холмов в направлении Вальева. Это место известно по урожаям сливы. Кроме сливы тут растут орехи, кукуруза и просо, известно оно также по запасам глины, разливам Дрины и Любовидже, бедняками. Вряд ли они знали, кто они на самом деле. Если их трогали, а зло обычно приходило с другого берега Дрины, они не уступали. Это повелось еще со времен Караджорджевичей. Их укрепления на холмах Немича и Бобии сохранились до сих пор. Соко-град давно умер. Здесь же был сделан и первый выстрел в первой мировой войне. Солдат в карауле не мог стерпеть оскорблений в отношение своей родины в ультиматуме, прицелился с сербской стороны Дрины в Старой Любовии, выстрелил и поразил в лоб австровенгерско-го унтер офицера. В войнах 1912-1918гг. азбуковачкая глина дала лучшие кадры хорошо известной дринской дивизии. Благодаря ней Азбуковчаны вошли в военные учебники всех военных академий мире.

Когда они не воевали, азбуковчане занимались в основном крестьянским трудом, были добросовестные и гостеприимные, могли поделиться последним куском хлеба, были послушны власти, тихие. Они не привыкли к добру. И сама природа была к ним бездушной. Отсюда вероятно и название “тежак”.25 Глина подсыхает, но весной приходит вода и берет свое. Регулярно падает град, на скот наваливаются болезни. Слива не всегда родит. Все переносили терпеливо и упорно как божью кару. На тяжелую жизнь крестьянин отвечал набожностью. Из убогой действительности он уходил в мир веры. В церкви он отдавался молитве, дух его укреплялся, и крестьянин ощущал собственное достоинство. В молитвах он уходил в далекое прошлое своего народа. Но он не превращался в верующего фанатика, послушного пса. Православный в молитве не теряет своего "я", не отдает его никому другому. Он осознает, что его доля тяжкая, но он терпеливо переносит ее и никогда во вред другому. Для него человек - высшая ценность. Он всегда готов помочь другому в беде, оставаясь приверженцем первоначального христианства, его благородной форме. Азбуковчане ортодоксальные христиане. Судьба определила так, чтобы все зло испытывать на них и на всех православных. Зло выбирает жертву и идет туда, где на оплеуху подставляют другую щеку. И все же зло постоянно проигрывало. Оно может поставить православных на колени, но не уничтожить. Оставшиеся своим упорством всегда побеждали зло, доказывая, что оно не для человеческого рода. Никто на этом свете не ненавидит зло так сильно, как православные.

а а а

Пятница - день пьянки. В Любовию стекаются крестьяне со всех окрестностей Азбуковицы. Местным они оставляют сыр и сметану, картошку, лук, себе берут растительное масло, соль и керосин.

Все знали: в этот день крестьянин расслабляется и дает себе отдых. Сразу после войны народная власть на некоторое время оставила в покое частных собственников. Больше всего тогда было владельцев мелких ресторанов и торговцев. От ресторана Бойко, и кафаны Здравко Перича до заведений на выезде из городка роились посетители всех рангов. Сливовицы мягкой и крепкой, в лафитничках было как воды в Дрине. И последний динар оставляли в кафане. Домой шли, подвыпивши, с песнями, кто-то орал во все горло, кто-то ругался. Среди объектов ругани всегда была народная власть. Крестьянин должен был облегчить душу и все.

Но не так все просто. Народная власть не трогала его в городе, поскольку в нем все видно и слышно. В старой Любовии их не трогали, как и босняков, которые шли на мост. А подвыпивший Хасан горяч и легко хватался за нож. У Врхполя они их ждали у Джуриновца. Но когда злость захватывала их совсем, то разборки шли в городке, сразу за отводной канавой Йовановича рядом с Табачной станцией. Любо, маленький человечек, лесковчанин мог хорошо огреть дубинкой, куда попадя. Он был специалистом в этом деле. Молодые разбегались, пожилые оставались там, где их заставали. Они не бегали ни от болгар, ни от Почорека, ни от Маккензи. А теперь и хотели бы убежать, да не могли. И Любо хорошо выбивал из них пыль. Рабочие из питомника ругались: "Чтоб у него руки отсохли!" Те, кто шли к Оровцам и Пецке, когда видели огромного Джуру-милиционера, моментально прыгали сломя голову в ущелье Джигича или в Любовиджу. Здесь они трезвели и ждали, пока Джуро уйдет. Так начиналось время безумия.

а а а

В середине 1946. г. владыка Симеон назначил приходским священником в Любовии Павла Крстова. Жилье он нашел у Живаны, владелицы кафаны. Обосноваться помогал ему Срдан Весич, церковный служитель. Он приносил своему попу муку, скоромную пищу, молоко для детей. К Павлу он относился как к своему родственнику. И священник полюбил своего служку, ведь он был ветеран войны, участник сражения под Салониками.

Срдан был небольшой, подвижный и крепкий мужичок. В разговоре он быстро отвечал на вопросы, и Павле мог из первоисточника слушать рассказы о минувших войнах. Он внимательно слушал правду о сербском солдате (или как говорил Срда "сербиянском"), который был не только храбрый, но и искусный воин. Срдан Весич, крестьянин из Читлука, а теперь церковный служитель, как раз таким и был.

В Брегальнице ночью неожиданно пошли в атаку болгары. Пока сербы приходили в себя, многие погибли. Срдан выскочил из окопа, чтобы схватить ружье, но его схватили два болгара. один за одну, а второй за вторую руку, так что он и пикнуть не мог. Серб якобы сдался, превратился в ягненка. "Браток!" - обратился Срдан к сильному усатому болгарину с правой стороны. "Мы ведь одно, мы православные. Под Едренами было 50000 сербов с воеводой Степой. Серия отвоевали эту крепость для болгарского "отечества"!" Руки болгарских солдат ослабли. "Нас натравливают друг на друга иностранцы и тогда, и сейчас!" - добавил Срдан. Конвоирование превратилось в прогулку. Срдан уже почти осуществил свой замысел. Он расстегнул последние пуговицы на шинели, резко рванулся влево, затем вправо, сильный; движением сбросил с себя и шинель, и двоих болгар. В руках неприятелей остался только плащ-накидка сербского солдата, а сам он скрылся во мраке.

Священник с большим уважением слушал воспоминания своего помощника. Старик посочувствовал, когда услышал от Павла, что среди черногорских добровольцев на Брегальнице, которых было 10000, погиб и его дядя по отцу Перо Новов, отел четверых детей.

Павле и Срдан делили между собой и добро, и зло. В безумное время им было трудно, всегда находился кто-то, отравлявший им жизнь. Своей подлостью такие люди показывали свою преданность новой власти. Но священник и его помощник были готовы на любые жертвы ради своей церкви.

В Юрьев день в Поднемиче на лесной полянке был установлен длинный стол. Над ним возвышался врытый в землю огромный деревянный крест, на столе 30 порций праздничной кутьи. На почетном месте стоял священник в рясе с епитрахилью на груди. Рядом с ним с левой стороны стоял Срдан, держа подготовленное кадило. Из нее уже шел приятный запах ладана.

Священник начал святить кутью. Его глубокий бас, славивший святого Юрия, разносился среди высоких скал Немича, проникал в долину разбухшей Дрины. Участники праздника подняли головы, подняли правые руки и; несколько раз перекрестились. Вскоре священник закончил молитву, и взял кадило у служителя. Крестьяне, воодушевленные молитвой и ладаном, покаянно начали священнодействие. Праздничная радость еще должна была наступить, в полной тишине, когда слышалось только тихое поскрипывание цепочки на кадиле, как из под земли послышался грубый окрик: "Поп, в бога твоего...!" Ругань прервала священника. Церковный служка поднял голову и посмотрел на склон холма и на человека, который стоял в стороне в наглой и вызывающей позе. Крестьяне повернулись и презрительно посмотрели на него. Священник стоял, онемев, но спокойно, как будто ничего не случилось. Он дал знак служителю начинать службу и продолжил окуривание. На оскорбление он ответил продолжением молитвы.

Крестьяне узнали пришельца. Знали они также, что он пойдет до конца. Он был подонком и до войны, во время войны его отказался принять в свою армию Драгослав Рачич и он выбрал другую сторону - присоединился к партизанам, когда уже всем было ясно, кто победитель. Он писал доносы в ОЗНА,26 мстил четникам и кому только можно было. Крестьяне хорошо узнали его, и особенно Пантедия из Дрлача. Он изнасиловал его жену Станойку, когда она возвращалась с базара из Любовии. Это его преступление не было ни первым, ни последним. Преступления стали его профессией, чем он и занимался, пока Пантлия не перебил ему обе ноги. После этого он всегда тащил за собой правую ногу. С хромым не хотела иметь дела даже ОЗНА. Изо всех сил он оставался верным членом коммунистической партии, чтобы и дальше творить пакости.

Священник не был знаком с пришельцем. Здесь за спинами крестьян он видел его первый раз. Ругань была грубая, святотатная. Он понял, что перед ним наглец. Не успел он закончить чтение следующей части тропаря, как услышал снова еще более громкий выкрик: "Эй, поп, в бога мать!" Священник взял себя в руки и подумал: "Этот даст мне и по другой щеке! Он хочет унизить меня перед верующими и разъединить нас самым гадким образом!" Он соединил ладони, поднял их к возвышавшемуся деревянному кресту и громко сказал:

"Прости меня, святой Джордже, и перед твоим рабом Павлом Кротовым находится змей! Господи, прости своему пастырю злое дело, которое он сейчас совершит!" Затем он поцеловал маленький крестик и тихо опустил его на требник. Решительным шагом он двинулся к негодяю. Крестьяне зашевелились, провожая вопросительными взглядами священника. Срдан шел за ним следом. Павле подошел к неизвестному и влепил ему сильную пощечину. Негодяй рухнул на землю. Служитель остался на склоне, защищая спину своему священнику. Подлец пришел в себя и в ярости схватил большой камень. Но он не смог его использовать, старый солдат ловко выбил его у него из рук. Подбежали и остальные, змей был побежден.

а а а

Крестьянин в черной заплатанной одежде, растрепанный и бородатый доплелся до дома священника. Взятого у соседа коня он привязал к телефонному столбу. У него умерла жена, и вот он пришел к отцу Павлу. Это был бедняк из села Гледеч на речке Любовиджа, где одна только глина.

Хата, крытая соломой, притулилась к холму. В ней маленькие окна, покосившаяся крыша, сверху навис холм. Священник вошел в хижину. В полутемной комнате у окна стояла разобранная кровать, на которой лежал мертвец. Над изголовьем мигала свечка. На деревянной кровати лежала иссохшая женщина с запавшими глазницами и лицом, напоминавшим воск. У кровати копошились пятеро маленьких детей в рванье, мал, мала меньше. Самый маленький ребенок, голый, лег рядом с матерью. Он давно ждал, когда мать проснется, устал, сон свалил его к теперь он спал рядом с матерью.

Приход священника вызвал оживление среди детей. Самый младший проснулся. Все встали на ноги. Старшие дети подошли и поцеловали священнику руку. Маленького Милоя он крестил как раз здесь, где они стояли на земляном полу. Он всегда приходил в добрый час, приносил радость. И сейчас он пробудил в них надежду. Дети подумали, что священник молитвой к Богу вернет им мать. Их надежда укрепилась, когда они услышали глубокий голос, читавшей молитву, к увидели поднятый крест в руке священника. "Боже наш пресветлый, помоги нам, Верни нам мать!" - тихо молилась Гордана, самая старшая среди детей. Крестьянин молча стоял за священником без надежды. В его глазах блестели слезы. Он закрыл их руками. Он не мог отнять надежду у детей, сказав, что мать оставила их навсегда, что она никогда больше не вернется.

Павле почувствовал, о чем думали дети. Эти недавно родившиеся существа еще не знали, что такое смерть. В своей беде они были преданы матери, набожной женщине. Вера в Бога оставалась их единственной надеждой. Она давала им силы. В вере они были одинаковы с другими. Лучшие минуты в своей жизни они переживали в сочельник, на Рождество, в празднование дня святого Архангела Михаила. Этого у них никто не мог отнять. От родителей радость переходила к детям, когда Гордана едва пошла в школу с гордостью к безукоризненно прочла свое стихотворение, посвященное святому Саве. После этого ее окружили женщины, в основном пожилые, обнимали ее, целовали. И вдруг существо, которое подарило им веру в жизнь, лежит перед ними, усопшее.

Надежды несчастных детей поставили священника в тяжелое положение. За веру он перенес муки, физические, самые страшные. и все выдержал. Теперь он переживал муки душевные, самые тяжелые. "Если я не могу помочь другим и прежде всего этим бедным детям, то я не христианин, не пастырь стада Иисуса Христа!" - размышлял он. Кроме веры б Бога и его силу, во что верили эти слабые существа, он не мог вернуть им мать. Только Иисус Христос мог воскреснуть.

Перед домом собирались люди. Родственники подходили к умершей. Пришли и ее Милутиновичи, отец, мать и братья. Соседи входили и тут же выходили из дома. Всех их потрясла эта смерть, а больше всего положение, в котором оказались беспомощные дети.

Павле попросил взрослых выйти из комнаты. " Гордана, Петре, Милое и другие, послушайте меня и как священника, божьего слугу, и как отца. Война отняла все: людей, имущество. Ваш дядя Милое погиб. Вскоре умерли ваши дед с бабушкой. Немцы угнали скот. Ту маленькую козу, которая осталась, уничтожило это государство. Отец и мать начади жизнь с нуля, создавали все с самого начала. Однако из бедности вырваться трудно. Матери было тяжело, и когда вас рожала, и когда растила. В беде она еще больше вас любила. Вы были для нее всем ее богатством, она не могла видеть вас голыми и босыми. В труде и заботе она слабела день ото дня. Только вы были для нее утехой, потому что вы послушные, добрые дети. О Гордане и Петре я слышал много хорошего от директора школы Раши Петровича. Все это было приятно вашей матери. А потом случилось худшее, мать заболела тяжелой болезнью. Она терпела и никому не жаловалась, хотя заболела она раком, болезнью, от которой нет лекарств. Мать должна была умереть, но вы должны жить вместо нее. Вы ее заменили на этом свете. Сейчас вы должны быть еще более послушными. Когда отца нет в доме, ты, Гордана, должна присматривать за остальными. Ты заменила им мать. Когда бы я ни оказался на Любовидже, всегда буду заглядывать к вам. Заботьтесь друг о друге!" Человек в рясе закончил свои напутственные слова. Надежда детей сменилось плачем. Гордана заголосила, когда мать вскоре покрыла земля.

Уставший и бледный Павле возвратился домой. Его труд и отправление обрядов ничего не значила для этих несчастных сирот, Он был настоящий самаритянин, истинный Христов пастырь.

а а а

В 1947г. власти начади конфискацию всего частного. Забирали все подчистую. У Светислава Перича взяли все ценное из лавки, потом перекопали двор, перевернули все в амбаре и подвале, в доме, но больше ничего не нашли. Но власти были уверены, что у него есть спрятанное золото. Светисланом занялась ОЗНА. И тогда действительно на чердаке, среди детских игрушек, нашли немного золота.

Лавки закрыли, как и большинство кафан. Дика Радоичич, бывший владелец лавки, стал нищим. Из владельцев кафе остались только Бойка Полич, Койо Тешич и некоторые другие. Они бесплатно кормили и поили народных милиционеров. Впрочем, Бойка вскоре отказалась от своего ресторана, а Койо с горя запил. Его жене Росе приходилось выкручиваться. Она продолжала работать в бывшей своей собственно, а теперь государственной кафане. Четверых детей нужно было кормить.

а а а

Под вечер приехал Перо Лукич, крестьянин из Лонина, к отцу Павлу. Павле сейчас же сел в телегу и в темноте поехал в село Лонин - это одно из самых красивых сел в Азбуковице. Основная его часть находится на Дрине. На плодородной земле выращивается в основном кукуруза. Самый вкусный кукурузный хлеб и свежую сметану едят в Лонине. Нет такого двора, где не было бы птицы и свиней. Коров и овец держат дальне у Дрины и в холмах. У многих есть конские упряжки.

Но все это оказалось напрасным. Когда началась война, сербский крестьянин ничего знать не хотел, кроме отчизны и православия. Не были исключением и крестьяне из Лонина. Сыновья и отцы ушли воевать или же взяли в свои ряды офицеры бывшей югославской армии. Конец известен. Тех, кто остался или не хотели сдаваться, ОЗНА преследовала и уничтожала. А тех, кто сдавался, ОЗНА пропускала через свое сито. Вызывали отца или кого-то из родственников. Ночью уводили оставшихся сына или брата. Никто не должен был остаться в живых. Страх и ужас на азбуковачский уезд наводил Будо Томич по прозвищу "Валевчанин". Свою палаческую контору он открыл в конфискованном доме торговца Ездимира Сречковича. То, что торговец построил из гранита в подвале и предназначил для хранения товаров, ракии и вина, Валевчанин превратил в место уничтожения людей. Здесь кончили многие и слыхом ни слышавшие о народном суде. Страх и ночь окутали их судьбу. И отец Павле должен был хоронить ночью.

Перо Лукич, выдержанный человек, проговорил сквозь слезы: "Только он у меня остался, отче! Мы босняки из Хан-Пиеска, здесь мы прятались от усташей. Ему едва исполнилось двадцать лет. Я не хотел бы, что за ним гонялись как за зверем. Я уговаривал его сдаться, и уговорил, Мой ребенок сам пошел в ОЗНА. И если у него война отняла детство, я не мог поверить, что сейчас, в мирное время, у него отнимут жизнь. Я сам послал его на смерть, господин Павле. В Боснии, я уверен в этом, он остался бы жив!" Человек был в отчаянии. "Отче, посмотри на моего Томислава!" Он приподнял одеяло, приблизил карбидную лампу к мертвецу. Парень был худ с глазами, запавшими в череп, с синяками под обоими глазами и всюду на теле. Человек из индиго. У Павла потекли слезы, Безусый парень еще был ребенком. Священник оплакивал еще одну молодость. До Томислава он похоронил почти целый класс. "Это были дети, отнимая у них жизнь, они старалась оставить этот народ без надежды, без будущего. Я стою на могиле настоящего и будущего сербского народа. От того моя боль по Томиславу, по всему им еще большая, неизмерная!" - с горечью говорил священник опечаленному крестьянину.

Пере Лукичу и многим азбуковачким крестьянам немного стало легче, когда арестовали Валевчанина в 1948г. Голый остров27 был малым наказанием за отправление на смерть азбуковачской молодежи.

а а а

В упомянутом 1947г. власти начали забирать в азбуковачских селах скот, птицу, еду, кукурузу, все, что можно было съесть. С членом общины ходили несколько милиционеров и без лишних слов отнимали у крестьян все лучшее. Грузовик "Прага" возвращался в любовию с кузовом, высота которого достигала крыш домов. Блеяли овцы, хрюкали свиньи, кричали индюки. Не трогали только собак и кошек. Они, кто занимался конфискацией, говорили; "Сербия богата, нужно помочь голодным в неразвитых областях!" После выяснилось, что эта помощь, вырванная изо рта убогого аабуковачского крестьянина, пошла не на соединение пролетариев всех стран, а соседей: Энвера Ходжи, Маркоса и еще бог знает кого.

Право сильного давно взято из природа. Оно теперь широко распространилось среди людей. Применяется оно и к животным: домашним и диким. В определенной степени зверям возвращали то, что принадлежало им, поскольку право сильного их изобретение.

Сначала вступил в силу закон, которым козы объявлялись врагом народа. Их поставили под нож. Все слои общества и больше всего бедняки удивлялись, как могло случиться, что народная власть, возникшая как результат борьбы за обездоленных, могла нанести удар по своей давней и надежной опоре. Значит, прилетели люди из космоса, марсиане или точнее марксиане.

После рабовладельцев (они ценили коз больше чем людей, поскольку козье мясо считалось большим деликатесом) на следующей стадии общественного развития их постепенно вытесняет от власти класс феодалов. Бедняги, при классовой конфискации материальных ценностей во времена абсолютной монархии их вытесняли богатые руном овцы. С тех пор козы оказались в своем большинстве на стороне бедняков. Бедняки и козы стали неразлучными. Где бедняки, там и козы. Следующий бездушный класс, который ради капитала заставлял людей работать с утра до ночи, не трогал коз. Там, где возобладала промышленность, их, было мало, а там, где ее не было, коз было много. Не расставались они с бедняками.

Что касается сербов, которые насильно попали из своего феодализма в мрачный, оттоманский, то козы спасали их от голода с добавлением сухого овечьего мяса в точение 500 лет освободительной борьбы с турками. Эта борьба была беспрерывной в горных районах, на черногорско-герцеговинских и далматинских скалах. В равнинных местах сербы вместо коз разводят на шумадийском плоскогорье свиней на сало. Свинину охотно покупали аристократы из-за Савы. Бедняки же оставались с козами, на холмах и под холмами. В это время сербов, что называется достало турецкое угнетение, а зажиточным капитал ударил в голову и они вместе сбросили турецкое ярмо.

Но козам всегда было легче, чем людям. Тогда были созданы человеческие отношения, на основе которых открывается прямой путь в светлое будущее. Теперь по всему земному шару потекут мед и молоко, Идею о гигантских шагах в светлое будущее разработал очень умный Иосиф Виссарионович Сталин. В нее верили товарищи коммунисты твердо, непоколебимо и если не добром, то, с основном, силой заставили верить в нее и других людей.

На этих первых метрах гонки в светлое будущее козы платили дань собственной шкурой. Народная власть навсегда их отняла у бедняков: чего, скажите, искать отсталым козам в светлом будущем, в коммунизме.

Многие пытались защищать коз. Во-первых, говорили защитники коз, у них добрый характер, что нехарактерно для врага народа, хотя бывает, что какой-нибудь козел и двинет рогами незнакомого человека. Но козел не может ведь знать, что неизвестный может оказаться товарищем из, общины, который часто захаживает во дворы и амбары селян. Тем самым своими рогами, козел бьет по народной власти. Это был еще один минус коз. Но главной их виной, в связи, с чем против них и было выдвинуто обвинение, был их способ кормежки. Козы обгладывают листву, едят все, что встретят внизу, вверху и вокруг себя. Поскольку они были неразборчивы в еде, потому бедняки и могли их держать. Теперь это был их недостаток, а товарищи еще добавили, что козы своим поведением подобно фашистским завоевателям опустошили горы и долины нашей родины, погубили лесные богатства. Так бедные козы получили статус завоевателей и стали врагами народа.

Козам спасения не было. От ликвидации их не спасли бы все юристы мира. Когда протариваются пути в светлое будущее, препятствий нет и не должно быть, тем более каких-то коз. Трудовые подвиги, прежде всего и в гигантских масштабах: электрификация, индустриализация, коллективизация, и в этом смысле решается вопрос отсталых коз, диких, как их назвали товарищи коммунисты.

Но как они делили все и вся на положительное и отрицательное, людей на добрых и злых, на четников и партизан, так были разделены и козы, на домашние и дикие, домашние - это нечто совершенно другого по сравнению с осужденными дикими козами. Во-первых, у них нет рог, что для народной власти было очень важно, так как безрогий не может сравниться с рогатым. Во-вторых, белые и породистые они очень напоминали арийцев из гитлеровской "Майн кампф" и, что очень важно для пути в светлые дни, эти козы еще и глуповаты. Поэтому не следует удивляться, почему на них сделали ставку товарищи после войны.

С быстрым скачком в светлое будущее народ понял и случай с козами. В частности, козы, несмотря на светлые дни, продолжали спасать бедняков от голода, ни больше всего от шантажа. С козами бедняки худо-бедно, но имели свой кусок хлеба.

Э нет, так нельзя идти в светлое будущее. Туда не идут по одиночке, а все вместе. И бедняк-одиночка должен был отречься от своего интереса. Теперь человек стал общественным достоянием, его интерес вытекает из строгой и точно применимой воли одного человека - диктатора.

Так заблудшая беднота осталась без коз. Хотела она этого или нет, но должна была вступить на скорую дорогу в светлые дни. Благодаря "общим интересам" "передовыми" стали все цыгане с Алим-грма, мусорщик Любо и прочие азбуковачкие бедняки. Икача из Читлука к ним не присоединилась. В преддверии светлого будущего она сначала тронулась умом, а потом стала просто петь от радости. Целым днями она беспрестанно пела, пока не околела.

После коз настал черед верных друзей человека - собак. В отношении их не принимали закона. Уничтожали их на месте. Этому мероприятию не было объяснения. Оно проводилось после смерти Икачи, а только она могла его растолковать.

Народный милиционер, увидя собаку на улице, тут же бросался на нее. Любимица человека, собака, не боялась народного милиционера, считая и его человеком. Но этот человек, не замечая на улице ни взрослых, ни детей, вытаскивал пистолет и стрелял в собаку два-три раза. Выстрелы страшно грохотали, так что уши закладывало. Иногда милиционер не убивал пса, а лишь ранил его. Собака дико верещала и, обезумев, ковыляла по улице, ища спасения. Ее визг бил поход на человеческие стенания. Выстрелов к визга собак боялись дети, которые сломя голову бежали домой, На улице оставался народный милиционер и убитая собака в луже крови. Пусть знает, кто сильнее. С тех пор дети в Любовии боялись народных милиционеров.

Народная власть сводила счеты и со зверями - волками и медведями. Хотя Медведник находился поблизости, медведи были редкостью и обычно приходили из Боснии, переходя в брод или переплывая Дрину. И вот после того как народная власть причинила столько вреда азбуковачскому крестьянину, зверям не осталось нечего. В это Время часто проводились облавы и вот почему.

В день святой Варвары выпал снег. Из Джуриновца слышались крики, визг, выстрелы и песни. Впереди ехала конская упряжка с санями. На них лежал кусок изгороди с добычей. Сзади сани сопровождали десяток накачавшихся Сливовицы милиционеров. Любовчане вряд ли ждали встречи с медведем. Последнего поймали жандармы в далеком 1937 году. Когда эта орда вошла в Любовию и перешла мост у дома Неды-сапожника, люди и множество собравшихся детей увидели на санях изрезанного, на куски человека, мертвого крестьянина. Все онемели. Дети со страхом смотрели на мертвеца. А сопровождавшие продолжали петь, визжать и стрелять. Не хватало только зурны и барабана. Им было все равно, кто убит - зверь или человек, а особенно когда речь шла о четнике. Народная милиция была царь и бог, а особенно по вопросам жизни и смерти.

а а а

Суд в Любовии располагался в старинном здании. Но что он мог дать народу, когда сам был народный, когда у народа есть народная милиция, заботливо его охраняющая даже и от самого себя. Можно было заплакать от умиления. Поэтому и Бато Полич, председатель суда, забросил судебные дела и занялся охотой и рыболовством. Охотнее всею он охотился на зайцев с Александром Миладиновичем. Дядя Аца был хороший охотник, а когда-то еще лучший воин. Сейчас он носил на плече двустволку, а в кармане спрятанную "Звезду Караджорджевича с мечами". Бата Полич, юрист еще с довоенных времен, очень хорошо понял сущность нового общества, и вместо занятий правом отдался охоте и рыбной доме, а также сливовице.

От всего мелкого и крупного между народом и его властью суд держался в стороне. Он занимался перемежеванием и обменом земли. Азбуковчанам и не нужно было ничего, одной ногой они уде были в коммунизме.

а а а

Азбуковица обеднела на все: и на людей, и на имущество. Босняки отремонтировали дорогу от Братунца до Зворника. На другом берегу Дрины она вся была в ямах. Мастер Гочо повез пассажиров на грузовике, военном "шевроле", полученном от американцев, и ехал до Шапца 10 часов. Выехав утром, к ночи он был у цели. Мастеру Гоче надоели ямы, тряска и все прочее, и он решил начать другое вождение. Подготовку он обычно начинал в кафане у Шили. В Цулинах он был полностью готов, после этого пассажиры были вынуждены далеко от Любовии выделить двух человек, которые брали его под мышки, впихивали в кабину и - давай, и Гоче и пассажирам хорошо.

В то время окружной центр был в Шапце. Тамошнее руководство, наконец, поняло, что жизнь в Азбуковице тяжела. Поскольку тогда и думала, и делали и строили по директиве, окружные руководители решили за водяной мельницей Джигиче построить металлургический комбинат. В Бобии есть ценные руды, Дрина рядом. Подойдет и железная дорога от Зворника, а восточная граница далеко. Наилучшая стратегия. Пригнали солдат копать и строить. Через Любовию проносились "Джемсы, "Доджи", "Федералы", "Джипы". Но через два месяца все затихло в три дня.

Народ разгадал, в чем тут дело. У крестьянина было свое мнение. В политике он всегда искал разъяснение и не ошибся. "Мне все ясно. Никола Божович с большим трудом добился строительства комбината. Ужичане хотели его любой иеной, хотя там кроме сосен да известняка нечего нет. Когда Николу объявили сторонником Информбюро, все упростилось. Тогда сослались на Драгослава Рачича и четников и прекратили муки" - открыто говорил Рашо Триич, крестьянин из Читлука. Гораздо позднее стало известно, что Крцун перевел строительство в Севойно. Что это то сравнению с тысячами отнятых жизней?! Слободана Пенезич по прозвищу Крцун мог все.

а а а

В Любовии был и такой случай. На посту общественного адвоката был Никола Ашанин. Затем появился и его брат Марко. Он стал водителем общинной "чайки". Этот уроженец Белополя был настоящей великан, ростом в два метра, смуглый, с грубой шоферской лексикой. "Чайка", черный лимузин, постоянно была в ремонте из-за ветхости. Вероятно, у русских не было ничего лучшего для подарка. В основном Марко копался в моторе, чем сидел за рулем, "Черт бы ее побрал!" - повторял он ежедневно. "Чоче, а ну-ка ставь эту колоду под ось'" - приказывал он и как бы в шутку поднимал один край машины. Наконец и "чайка" заработала нормально, можно было ехать и в Зворник, даже до Врхполя или Узовницы. Но не прошло и года после его приезда, как Марко пропал из Любовии. Священник объяснил нам причину.

В Зворнике жил на пенсии некий Радоня Малишич, ветеран войны. Васоевичи в большинстве были среди четников, в том числе и Марко Ашанин. В конце 1943г. налетела Вторая пролетарская бригада и взяла Марко в плен. Ему было 18 лет и его оставили в покое, хотя и крепко избили. Радоня обрил его наголо. Марко помянул всех чертей и хорошо запомнил это бритье.

Братья поехали в Зворник и как бы случайно пришли к Радонье. Они пришли по-дружески, представились иначе. Долго сидели и пили в кафане в Малом Зворнике. Как только Радоню сморило выпитое, отвезли его в Любовию. В ресторане у Бойки его опять хорошо угостили едой к питьем. Вечером его, совсем пьяного, усадили в "чайку" и отвезли обратно к Зворник. За Цулином Марко остановил машину. Поздно ночью он вернул Радоне долг со сдачей.

Марко Ашанин, упрямец, который мог родиться только в Черногории, не выносил народную власть. Он никого не боялся, даже народной милиции. Он мог схватить человека как полено и швырнуть его на другого. К нему все боялись подходить, вряд ли с ним мог бы справиться и отряд. В этом он и ошибся.

Он тогда работал в "Автотрансе" из Риеки. Дорога завела его в Велополе. К матери он не пошел, а сначала завернул в гостиницу. У гостиницы он оставил нагруженный "Ом" с прицепом. Как только он появился в ресторане, все в Белополе уже знали о его приезде. Умышленно иль от страха, когда он выходил из гостиницы на самом выходе его убил какой-то гэбэшник. Вместо сообщения о приезде мать получила сообщение о его смерти.

а а а

В октябре 1950г. пришел черед и отца Павла. Он как раз вернулся из Врнячке Бани. Он лечил там желудок, желчный пузырь и печень от последствий голода и мучений в лагере. Рано утром он пошел и Пере парикмахеру. Тут его и схватили. Его взяли офицер госбезопасности и два милиционера.

Шеф местной госбезопасности Белица хорошо знал биографию протоиерея. Такой человек не мог быть врагом народа. Белица извинился перед ним, но вынужден был поступать согласно поступившей телеграмме: "Взять под стражу как врага народа Врбицу Павла, род денного от отца Крота и матери Станы, в девичестве Попович, родившегося 26. 6. 1906г. в Негушах, и под конвоем отвезти в Цетинье!"

Протоиерей оказался в "Богдановом крае", в той самой тюрьме, куда его бросили в 1941г. и осудили фашисты на каторжные работы. Коммунистическое расследование длилось год. Тяжело было признавать ложь. Семья ничего не знала о своем кормильце целых 4 месяца. После страданий, которые он прокомментировал так: "Это были настоящие мастера! Эсэсовцы по сравнению с ними ученики!" и так называемого судебного разбирательстваVIII Павле Крстов был осужден на два года строгого режима. Он был объявлен врагом народа. Приход к власти одного человека оказался очень простым. Его судьбой распорядился его родственник, заместитель начальника службы госбезопасности в Черногории.

Он не мог забыть свои мучения, горе и унижения в мирное время. Реабилитацию нужно требовать от людей, но он не просил ее. Во время безумия людей не было. Волки рыскали на этих просторах.

Это мой брат!

Дождь пошел снова. Он шел сутками, немного затихал и снова обрушивался с неба и скал. Вниз по которской улице мчались потоки к нижним крепостным стенам, к морю. Речка Люта обезумела. Она уносила все. Рынок в верхней части города был пуст. Хотя был базарный день, из окрестностей и Негуша не приехали продавцы сыра, сметаны, копченого мяса, картофеля. В октябре известно, что если внизу идет дождь, вверху у Порчена, падает мокрый снег. Вниз от скал у Крсца не знаешь, где упасть: везде скользко, а внизу бездна. Никто не решается идти на базар.

Кича проснулась рано. Было еще темно. В плохую погоду нужно было идти в Котор. Ее брат Павел находился внизу, в тюрьме. "Может он голоден и болен?" - думала она о худшем. Сестра Миша спала. С вечера она приготовила несколько желтых как дукаты головок сыра, большой кусок копченого мяса и домашний круглый хлеб. Кича сложила все это в сумку, надела сапоги, хорошо закуталась в платок и отправилась в путь. Она увидит брата через целых 10 лет. Последний раз они виделись перед тем, как его отправили на Понцу. Она думала только о брате. Она с трудом открыла двери, занесенные снегом. Пахнуло холодным воздухом. Снаружи все было бело. Из дома по заснеженным ступенькам она вышла на дорогу. Шла она медленно. Позади закутанной фигуры остался Крстац и следы на снегу. Рассветало, когда она миновала большой поворот. Вниз нужно было идти вдоль покрытой снегом скалы. Как она сошла, она не помнила.

Был уже день, когда женщина вошла в город. У дома Светы Озане ее застал дождь, но она не останавливалась, так как торопилась. Сначала она пошла на рынок. Которчане расхватали подоспевший негушский сыр. На вырученные деньги она купила большой блок "Дравы" на 200 сигарет. Теперь она могла идти к брату. От набережной она прошла через главный вход, вышла на площадь, прошла мимо церкви Святого Трифона и направилась в нижнюю часть.

Под старой крепостью, поднимавшейся по скалам высоко в небо, стояло каменное, потемневшее от времени здание. Оно возвышалось над всем своими тремя этажами. Кича прильнула к ограде. Ее взгляд остановился на окнах. На них ничего не было кроме железных решеток. Это была которская тюрьма.

Вдруг послышалось протяжное пение. Оно было тяжело для слуха, напоминало волчий вой: "Увидел как-то я во сне, как Сталин сучку жмет к стене" Потом послышался голос: "Ой, ты Сталин старый плут, трудно Тито обмануть!" Пели с удовольствием и больше всего для того, чтобы показать другим свою силу. На КПП женщине сказали, что заключенные ушли на работу. Тогда она вернулась на берег моря.

У пристани на якоре стоял "Нью-Джерси". Пристань была мала для такого корабля. Опять прибыла американская мука, сахар, консервы и так называемые "яйца Трумэна", т. е. порошковые яйца. ООН спасала голодных в Югославии. На палубе гиганта бродили американцы, раздавался их смех. Под ними на набережной ползали заключенные с ящиками на плечах. Все были одинаково одеты в темно-серую робу с "титовками" на голове. Недалеко стояли обязательные сопровождающие в синей форме. Дареные продукты свободного мира уносилась под охраной стражников. На корабле этому не придавали значения. Перед ними простиралась идиллия под стенами старого города. И пословица говорит: "Сытый голодного не разумеет". Среди заключенных выделился крупный человек. У него били постриженные борода и усы. Человек пыхтел под тяжестью деревянного ящика, в котором находилось 200 фунтов кускового сахара. Которчане тайком посматривали на заключенных. Кое у кого вырывался вздох сочувствия. Худой старик крикнул: "Это сербский священник Женщина неподалеку дернулась, посмотрела на старика. У нее навернулись на глазах слезы и закапали. Женщина ответила: "Это мой брат! Это мой брат!" Вместе с криком что-то порвалось в ней, и она побежала к священнику. Она отчаянно кричала: " Братик Паво, зачем тебя мучают эти негодяи!?" Ближайший милиционер схватил ее. Женщина сильно оттолкнула его и подошла к человеку с ящиком. Он опустил его на землю,. Женщина в черном с плачем упала в его объятия. Вся, дрожа, она целовала его лицо и руки. Схватив его за руки, она упала на колени.

В этот момент подбежали несколько милиционеров. Женщину схватили за руки и за ноги. Она вырывалась и кричала: " Это мой брат! Это мой брат!" Бородатый человек стоял беспомощно. В отчаянии он схватился обеими руками за голову. Из сумки женщины выпал, хлеб и покатился в грязь. Затем выпало копченое мясо, рассыпались по мостовой сигареты. Последним вывалился сыр, разбился о землю и скатился в море.. женщина продолжала кричать: " Это мой брат! Это мой брат!"

Из кафаны "дойми" редкие посетители смотрели на позорную сцену. Когда женщину в черном протащили через городские ворота, низкорослый милиционер подскочил к заключенному, развернул винтовку и прикладом ударил его; в живот. Человек вскрикнул, согнулся вперед и упал ничком. Он беспомощно лежал на асфальте. На палубе "Нью-Джерси" перестали смеяться. Дождь пошел еще сильней.

Пастыри Христова стада

В Котор они прибыли в тюрьму строгого режима. Оба были пастырями Христова стада. Дон был в большом "стаде", под папой в Риме, протоиерей в малом в под патриархом в Белграде. Веками они были разделены, а в большой войне разделились окончательно. Двух пастырей накрепко соединили муки.

Тюремная камера всегда была деланной после тяжелого ежедневного труда. С судов выгружали товары. От чрезмерной усталости люди не могли уснуть, они бредили, просыпались среди ночи. Разговоры шепотом длились до утра.

а а а

Вождь римских католиков28 присоединился к черному злому духу с самого начала. В его стремлении овладеть миром он видел интересы римско-католической церкви. Скоро черные штурмовики захватят Европу. В 1941г. они повсюду сеяли смерть. Папа Пий XII был уверен, что невиданная сила станет хозяином на земном шаре. С помощью мощных покровителей и он взойдет на трон победителей. Наконец осуществится тысячелетний сон: все христиане, а возможно и верующие других конфессий, попадут под десницу папы.

Евреи страдали с давних времен. И теперь они первыми стали отправляться на небо. В древности их стирали с лица земли римские легионы, гонения устраивал на них Игнатий Лойола. Почему бы тогда австриец Адольф Гитлер, выпестованный также под сенью матери римской церкви, должен был быть меньшим сатанинским выкормышем? Поэтому их и. он не хотел отвращать от неба и стал наибольшим рассадником зла во все времена. В уничтожении древнему народу он дал большие привилегии. Папа Пий XII не сказал ему, что как католик всегда подразумевает: "Иисус Христос - еврей!" Адольф сразу отправил всех евреев из оккупированной Европы в пустыню безвозвратно. Новый порядок писал свою чудовищную библию: "Ты был создан из праха, в прах же и возвращаешься!" Он в совершенстве наладил производство, человеческого пепла.

На Балканах сербам повезло меньше. Здесь не было "привилегий". Вместо отправки в бескрайнюю пустыню римские правоверные действовали кратко. Штурмовики НГХ сначала принимали причастие. Достопочтенные попы, чаще всего в монашеских рясах, освобождали и от грехов, даже и от грехов тех, кого они потом "освобождали" от мерзкой жизни на этом свете путем усекновения головы и выкалыванием глаз. В этой милости, не постижимой для нормального человеческого разума, кроется сущность: римские правоверные в НГХ своими ужасными преступлениями опровергали учение Иисуса Христа. Бог не мог создать таких людей. Они категорически доказали свое животное происхождение. С невиданным упорством они творили зло, которое посадили в их душах их духовники. Они уничтожили тысячи православных. Своими преступлениями они снискали себе славу самых кровожадных зверей с сотворения мира. Из этого вытекает логический вывод: если католики НГХ христиане, тогда и безбожный и дикий Чингисхан был католик!

Папа Пий III, союзник сатаны, остался "скромным" несмотря на magnum crimen (великое преступление). Таким он остался и после войны. Он ревностно скрывал чернорубашечников, эсэсовцев и главарей католических бандитов на тайных квартирах от Ирландии, Испании до Аргентины, и даже в США. До конца жизни он ничего не хотел знать о своем "великом деле".

Папа Пий XII делал свое дело не для Господа, потому что Иисуса Христа он бросил под ноги!IX Евреи, поляки и особенно сербы запомнят его навечно, как и архиепископа Алоизия Степинца.

а а а

Второе Христов стадо, православных сербов, патриарх Гаврило Дожич повел на Голгофу, по пути истины. В тяжелейшее время, когда черная нечисть попирала своим сапогом почти всю Европу, фанатики свободы сказали: "Лучше могила, чем рабство". Патриарха сразу же отделили от его стада и заперли в монастырь, а затем отправили в лагерь смерти Дахау. В чистилищах ужаса оказались и многие православные священники и их епископы, среди которых был великий Николай Великирович.

Между тем те, кто оказался в НГХ, не имели возможности выжить. Римские правоверные отправляли православных Священников, их семьи, владык и паству самым скорым способом прямо к святому Петру. Даже детей не оставляли без милости ужаса, как это делали предки - стражники Тренка в тридцатилетней войне, истребляя протестантов. Магдебург их помнит и сейчас.X Они убивали беременных женщин, вспарывали им животы, вытаскивали не родившихся детей и насаживали их на пики. Римские правоверные в НГХ выполняли дьявольский завет в нынешнее время. Это не была религиозная война, это была резня беззащитных людей.

а а а

Дон Нико провел военные годы среди своих в Малессии. Итальянцы их не трогали, а немцы появлялись, когда теряли дорогу. И черт бежит от бездорожья.

Малисоры - это большое албанское племя, живущее в Югославии. С сербами они дружили с незапамятных времен. Никому не мешало то, что какая-либо семья переходила в католичество или в православие. С турками переходили и в мусульманскую веру. Никто не мог отнять у них чувство общности. По храбрости они не отставали от черногорцев. Король Никола считал их единоплеменниками.

Протоиереи Павел страдал во время войны. Последние муки он терпел в лагере Берген-Бельзен. Война приближалась к концу. Гром пушек сотрясал небо. Затем началась суматоха. Гитлеровские солдаты бежали как дикие звери, голые и босые. Бывшая армия превратилась в банду бывших солдат. Люди за проволокой думали, что немцы гонят красноармейцев. Потом радом с лагерем прогромыхали танки и орудие солдат в беретках на голове. Эти были герои генерала Де Голля. Заключенные плакали от счастья и громко кричали: "Да здравствует Франция! Да здравствует свобода!" Наконец, наступил крах черной нечисти.

Католик и православный, малисор и серб, оба без паствы,, в мирный 1951г. оказались в одной камере которской. тюрьмы.

Дон Нико исхудал, был тихим, едва слышным. Было видно, что он страдает. Поэтому в разговорах он участвовал охотно.

Протоиерея Павла сначала мучили в Богдановом крае, но он не сдался. С бородой и усами, крупный, прямой он выглядел непокоренным.

Из Сербии он приехал в октябре прошлого года тепло одетым. На нем была черная шайкача29 с серебряным крестом. Когда его схватили, шайкача с крестом упала под ноги и была затоптана. Среди трех-четырех милиционеров один толстяк выругался "Посмотрите джикана! Отца твоего четнического к черту!" Только после этого началось жестокое избиение. Ругательство задело священника за живое. В ярости он забыл, где находится. Резким движением он отбросил от себя милиционера, подошел и решительно обратился к милицейскому офицеру: "Послушай, приятель, если я виноват, вымещайте всю злость на мне. Можете меня даже убить, но оставьте в покое моего давно умершего отца. Я обращаюсь к вашей совести и гордости истинного коммуниста!" Офицер прекратил дальнейшие издевательства. Милиционеры онемели, тупо глядя на отца Павла.

На слово "джикан" он не обиделся. Во время войны и после лее так обзывали всех священников сербской православной, церкви, считавшихся четниками. У них действительно были бороды, которые определяют православные каноны, они создали культуру, христианскую православную, национальную. Как ни странно, эти бороды мешают многим. В действительности им мешает сербский народ. Потеряла разум и Черногория, впервые в своей истории. Насильник чувствовал себя сильным, самым сильным. Разум ему не требовался.30

В Черногории священник сербской православной церкви мог выжить, только если отрекался от своей церкви, сбривал бороду и становился государственным служащим. Кто не хотел, должен был бежать в Сербию. Многим это не удалось, смерть оказалась быстрее.XI

Дона Нику схватили в Баре он, и сам не знал за что. Нашли и время, и вину, и свидетелей. Его осудили на строгий режим за деятельность против народа и государства. В долгих разговорах бес сонными ночами все прояснилось.

После войны папа военных лет был еще жив. Шла холодная воина, папа Пий XII был еще хуже, чем в прошлом. Теперь он направил острие римской церкви против коммунистов. Он был поборник крестового похода до полного истребления. "Католическое движение под руководством священников и мирян, с огромной массой верующих решительно вступает в борьбу до победы!" - слышались его слова на Всемирном конгрессе католиков 1951г.

Папу Пия XII никто не тронул за сотрудничество с нацистами и фашистами, он оставался безгрешным. Европа еще не пришла в себя от недавно закончившейся войны, когда этот самый папа бросил приманку для новой войны и весьма успешно. За железным занавесом господствовал режим равный тому, который начал и проиграл войну. Вся мощь была в руках у одного человека - Иосифа Виссарионовича Сталина, война с коммунистами была близко. К счастью людей мира война шла только в Корее.

Самый грешный среди грешных пап Пий XII имел меньше всего оснований открывать глаза свободному миру. На чем он основывал свою смелость и совесть призывать к бунту католиков в Польше!? Там действовал единый католический клер, который открыто во второй мировой войне поддержал свой народ. Поляк никогда не забывает что он славянин. Это хорошо знали Гитлер и нацисты, поэтому они были безжалостны. Папа Пий XII передал поляков как сторонников римской католической церкви в лапы тому же дьяволу, как и православных в Независимом Государстве Хорватия, здесь нет разницы. В своей гибели поляки и сербы были одним и тем же Христовым стадом. К Господу они шли, держась за руки.

После резолюции Информбюро Югославия осталась в одиночестве. Папа Пий XII с большой выгодой использовал ситуацию. Он ее использовал не только тем, что в своей слепой ненависти натравливал верующих на коммунистов, но и тем, что присвоил чин кардинала Алоизию Степинцу, посыпав тем самым соль на раны православных. Этот кардинал, признала это римская церковь или нет, не может смыть с себя кровь невинных людей, женщин и детей. Он как духовный вождь, подстрекатель всего зла, которое проповедовалось католической церковью, отправил на смерть сотни тысяч сербов в Боснии, Лике, Бании, Кордуне, Герцеговине, Славонии, Среме и Далмации. Мертвые рты в Ясеновце, Градишке, Ядовне, Ястребарском, Паге31 и в других известных и неизвестных лагерях на пространствах Динарского карста все еще испускают крики ужаса под ножами штурмовиков НГХ и членов ордена святого Франца.32

Папа Пий XII остался злодеем до конца своей жизни. Только большое влияние римской католической церкви на Западе и положение Югославии особенно после резолюции Информбюро способствовали тому, что загребский архиепископ не был расстрелян как военный преступник.33

Открытое подстрекательство верующих против коммунистов и искусное возведение преступников на пьедестал мучеников вызвало возмущение коммунистов Черногории. Их гнев обрушился на католическое духовенство и паству. В этом была и причина "приезда" дона Вики в которскую тюрьму.

Протоиерей Павел, приходский священник из Любовии, пережил те же муки, и его потрепал бесчеловечный режим. Если случай с доном Нико имел политическую подоплеку, случай с Павлом был отражением беззакония со стороны одного лица и здесь повторилось: суд осуждает так, как хочет правитель. Узник Понцы, Бухенвальда, Доры и Берген-Бельзена был объявлен народным судом организатором движения четников тут за проволокой, в аду, где люди ежедневно боролись со смертью. Во время войны протоиерей был со своим народом и делил его судьбу. Тогда черная нечисть отнимала жизни. Сейчас, в мирное время, терзали и совесть и жизнь. Его вынудили признать ложь: "Йоле Васов, организатор июльского восстания в Негушах, был предан. Родственники сдали его оккупантам. Одним из них был Павле Крстов!"

Это был чудовищным замысел, как если бы потребовать: "Протоиерей Павле, ты должен отречься от своего отца Крста Новова, храброго воина, от имени и сербского происхождения!" Этого как раз и требовали.

Бросили его раскаленную сталь. Его не удалось сломить ни фашистским чернорубашечникам, ни эсэсовцам. В мире не было силы, которая могла бы отнять истину, веру и Бога.

Цель ареста протоиерея Павла была в другом. Его могущественный родственник настоял на том, чтобы даже ценой смерти не допустить провозглашения брата народным героем. Недруг не хотел признать правду: самопожертвование Йолы Васова было единственным возвышенным и великим делом. Под давлением директив о поднятии восстания и стоя перед вопросом о защите негушских беззащитных жителей, Йоле Васов оказался первым человеком, который выступил на стороне народа. Смерть означала жизнь. Его поступок имеет историческое значение и по месту, и по времени. Почести народного геройства нужны были живым для их дальнейшего восхождения при мощном режиме.

а а а

Перед выходом из которской тюрьмы Павле простился с доном Нико. На такое прощание они не надеялись. В последние ночи они много разговаривали и утратили бдительность. Тихий голос дона Ника приобрел несколько громких тонов, достаточных, чтобы появился надзиратель. Тяжелые двери камеры резко открылись, и послышалась ругань: "Мать вашу поповскую, кто разговаривал?!" Грубиян по имени Янкель, известный своими издевательствами над заключенными, уставился на дона Нико. Тот лежал у самого входа. Ответа он не стал ждать и злобно ударил дона Нико в пах. Человек вскрикнул в боли, признался: "Я разговаривал!" "А сволочь, оба на выход! Когда охладитесь, даже имя свое не сможете произнести!" - донеслись до них слова охранника. Протоиерей поднялся, а дон Нико все еще извивался от боли. Павле взял его за плечи и приподнял.. Он обхватил его правой рукой, а левую руку беспомощного человека перебросил на свои плечи, и повел его. В дверях камеры они остановилась, так как нужно было слегка пригнуться. Неожиданно тюремщик сильно их толкнул, они потеряли равновесие и ударились о поперечную стену коридора, упав друг на друга. Протоиерей разбил себе лоб. На ушибленном месте появилась шишка. Дон Нико разбил себе правую сторону лица. Из поврежденного уха текла кровь, залив его всего. Снова послышался голос Янкеля: "Эй, вы, поповская падаль” и громко рассмеялся, для беспомощных людей это был знак опасности. Они знали, что такое ничтожество наиболее опасно, когда смеется, убивая людей ради удовольствия.

Протоиерей Павле быстро поднялся. Выпрямился и дон Нико. Павел снова потащил его. Они вышли в ночь, в узкий, огражденный высокой стеной, двор. Шел дождь, было холодно, стоял октябрь. Такой дождь идет часами. Протоиерей подтащил дона Нико к навесу, над ними в бесконечность уходили стены которской крепости. Они были плохой защитой от дождя, который постоянно обдавал их водяными каплями под порывами ветра. От холода дон Нико поднялся на ноги. Запекшаяся кровь на шее стягивала кожу. Протоиерей продолжил беседу, начатую в камере: "Я ясно тебе сказал и прошу, чтобы ты своих показаниях был последовательным, твердым. Ты ведь убедился, что когда человек ослабевает, они набрасываются на жертву как стервятники, добивают ее. Вот, теперь этот негодяй нас избил, и кто знает, сколько нам еще придется быть на холоде!" "Брат Павел, я не мог выдержать. Удар сапогом был ужасным. У меня было ощущение, что этот мерзавец забил мне гвоздь в висок, если он еще несколько раз ударил, я был бы мертвым!" - оправдывался дон Нико. Павел кивнул головой, он верил ему. У него уже был подобный случай с Янкелем.

Янкель, сокращенно Янкович из Друшича, по имени Божо врывался в камеры, когда хотел. Он мучил людей и днем, и ночью. Но он предпочитал ночь. В темноте от воплей дрожали даже самые храбрые. Он наслаждался от мук запуганных людей. Это была игра кошки с мышкой. Однажды утром Янкель ворвался в камеру Павла. Протоиерей был один. Перед Пасхой он получил пакет от брата Йована из Белграда - еду и самую ценную вещь в одиночестве, сигареты. Янкаль появился с большим блоком "дравы". Продукты изъяли, и теперь заключенный не был для него человеком. Войдя в камеру, он остановился у дверей, открыл пачку сигарет. Вытащил несколько штук и поднес к носу. Он с вызовов нюхал их, громко, как собака при охоте на зверей. Потом он затеял игру: бросал на пол сигарету за сигаретой. Протоиерею оставалось только надуться, стать на колени и начать собирать рассыпанные сигареты. Он быстро их собрал, потому что боялся, что тюремщик их затопчет, если бы это пришло ему в голову. Он уже дополз до Янкеля и дверей. Кроме унижения, он не мог видеть истинную цель этой игры. Это были последние сигареты, которые он мог себе купить. Тюремщик навис над ним. Вдруг он гаркнул: "Христос воскрес, поп! Следующей пасхи не дождешься, гарантирую тебе! Скоро встретишься со своим Драже Михайловичем!34'' при слове "скоро" и упоминании имени Драже Михаиловича протоиерей остановился, поднял голову. В ту же секунду он ощутил страшную Боль. Злодей тяжелым ключом ударил его в темя. Наступил мрак. Священник остался неподвижно лежать на бетоне в крови.

Светало. Два несчастных человека, замерзших, окоченевших все еще были во дворе. Прижавшись, друг к другу, они пытались согреться. Холод победил, их нашли в глубоком сне. Их ладони переплелись, и их едва разъединили.XII

СНОСКИ

Св. Василия

2 И Вучко Уляревич, предок Павла Крстова, бежал, спасаясь от турецкой резни, из села Врбице у Билеча в негушский край, в село Врбу. Опасаясь мусульман из Джеклича, он взял себе другую фамилию по названию своего родного места. Он отозвался на призыв владыки Данила на решительный бой в вечер накануне Рождества. Является одним из основателей новой сербской государственности.

3 Церковь посвящена великомученику царю Лазарю и погибшим героям Косова поля. Она разделила судьбу придворских сербов, и сама стала мученицей

4 Усташами (первоначальное название сербских повстанцев против турецкого ига в 1875г. в Герцеговине) называли боевиков, религиозных фанатиков католческо-нациствкой армии (к ним присоединились и мусульмане в Боснии и Герцеговине), марионеточного государства - так называемого Независимого Государства Хорватия (НИ). Это были самые жестокие рыцари "огня и меча" в истории цивилизации, убившие в 1941-45гг. самым зверским образом почти два миллиона беспомощных людей, женщин и детей другой веры православных сербов.

5 В битве 1876г. в Волчьей долине (карстовая долина на границе Черногории и Герцеговины) черногорцы наголову разбили значительно более многочисленное турецкое войско. На поле брани остались убитыми Селим-паша, попал в плен Осман-паша, а Мухтар-паша спасся бегством. Это был тот самый паша, который через год, в 1877г., нанес единственное поражение русским войскам в битве при Карсте.

6"Зеленаши" были сторонниками власти черногорского короля Николы I и династии Петрович. Став на сторону итальянского монарха Эммануила и королевы Белены (дочь короля Николая I), они стали и сторонниками оккупационного фашистского режима Бенито Муссолини.

7 Первые формы самостоятельной власти осуществляют губернаторы, все из славного племени Радоничей.

8Округ (турцизм),

9 борец в горах,

10 в латинском варианте: "Muta pecora, ргоna et ventri oboedientia".

11 Слова Душана Перова, высказанные перед июльским восстанием 1941 года, были справедливы, что быстро подтвердили и сами события в Черногории.

12 Вера в помощь Москвы и в искренность коммунистов была фатальной ошибкой сербского народа.

13 Печально известная цетиньская тюрьма во время войны и режима Иосипа Броза.

14 Часть Черногории в верхнем течении реки Лим в албанской границы, жители которой всегда считали себя сербами и православными без всякого принуждения.

15 Этому движению отдали свою душу такие талантливые писатели и выразители передовых мыслей, как писатель и публицист Драгиша Васич, известный певец Анте Политео, писатель Нико Бартулович, председатель социалистической партии доктор Живко Топалович и др.

16 События в войну и после нее показали, что вместо выполнения завещания Негоша о том, чтобы "Искру вражды гаси, а змея порази в голову" оказалось обезглавленным сербское население. Тело без головы захватили сталинские боевики, которые с 1945г. запрягли и сербов и других южных славян в ярмо режима, который не отказался от намерения покорить мир.

17 Не будет лишним напомнить, что с момента вторжения немцев в Югославию и до июльского восстания прошло полных 3 месяца.

18 Учителя Саву Павичевича родом из Слапа Зеты спас его коллега и сосед Петр Милатович.

19 Джилас Милован "Таинственное откровение", изд "Венац", т. 16, вып. 4-5, стр. 360, Белград. 1931г.

20Италия

21 Ложное известие было основано на неправильной оценке немецкого верховного командования и Гитлера положения дел, хотя под Москвой скопилось огромное количество войск и техники.

22 Стой! Руки вверх!

23 На 15 июня по старому стилю приходится Святой Видо, святитель итальянского происхождения. Этого молодого христианина и чудотворца гнали, преследовали, мучили и зверски убили во времена римского императора Диоклетиана

24 Известно, что патриарх сам взял себе фамилию Чрноевич или Црноевич, чтобы с помощью этой старой и славной фамилии приобрести, возможно, больший авторитет среди нашего народа, поэтому другое написание этой Фамилии, например, Чарноевич, неоправданно.

25 Местное название крестьянина в Сербии (примечание переводчика).

26 Сокращенное название службы безопасности Югославии после войны (прим. переводчика)

27 Голый остров (каменистый и пустынный остров в северной части Адриатического моря) в 1948г. стал лагерем смерти, где самым жестоким образом ликвидировали тысячи сторонников политики И. В. Сталина и недавних заслуженных партизан, а также многих невинных людей с помощью штурмовиков режима Иосипа Броза.

28 Речь идет о кардинале Пачели Эуджениу, государственном секретаре Ватикана, который был сторонником нацизма и фашизма и до 1939г., когда был избран папой Пием XII.

29 Головной убор, шапка в Сербии (прим. переводчика)

30 Была уничтожена даже историческая ценность, церковь-памятник владыки Даниила в Лешкополе, построенная на месте, где его обманул Селим-паша, несмотря на данное слово о свободном прибытии на переговоры, желая его погубить. Его спас богатый выкуп. Этот храм-памятник долго после второй мировой войны поганил скот. Для современных вандалов пустым звуком были величественные слова гения, относящиеся к этому мученическому событию: "Спускался я по вашей веревке, она едва не оборвалась, с того момента мы стали большими друзьями, в голове моей пробудился разум” (Негош “Горни венец” стих 1169 - 1172). И разум "пробудился” и в этой стране, до такой степени, что задавленный коммунизмом литератор Михаиле Лалич, узнав об уничтожении ценностей сербского народа, воскликнул: "Так и надо. Мы по горло сыты монархией!". Тогда была легкомысленно подарена сабля сербского короля Милутина какому-то неизвестному коммунисту из Венгрии, черногорский двор ограбили, а ценности пропали бесследно.

31 Лагеря смерти в усташской Независимой Хорватии, в которых совершались массовые и зверские убийства православных сербов. Это были "соревнования" по возможно большему уничтожению “схизматиков”. Рекордсменом зла стал член францисканского ордена католической церкви по имени Живко Брзица, который в лагере Ясеновац только за один день 29. 8. 1942г. зарезал 1367 невинных людей другой веры - православных.

32 В связи с геноцидом против сербского народа и последующего подстрекательства верующих и с разжиганием ненависти, не пора ли, наконец, принять закон, запрещающий деятельность и закрывающий школы ордена Франца католической церкви? Таким способом была запрещена деятельность и закрыты школы иезуитского ордена католической церкви в Германии в 1872г. Закон вступил в силу 4 июля 1872г.

33 Резолюцией Информбюро Югославия была исключена из "братского" союза коммунистических партий многих европейских стран по инициативе Сталина, выпадением этого прутика из снопа красной "фашии" было ослаблено кольцо "красного интернационала", чем начался крах диктатуры коммунистической идеологии.

34 Драгослав-Дража Михаилович, полковник бывшей югославской королевской армии был организатором и руководителем сербского национального сопротивления (четники) во второй, мировой войне. Он и четники как антинацистское и антикоммунистическое движение после окончания второй мировой войны были уничтожены, стали жертвами ватиканско-коминтерновской политики и сверх мощи вождя коммунистов в Югославии. Поэтому Дража Михаилович и четники приобрели в своем народе ореол мученичества.

ПРИМЕЧАНИЯ

I Стоян Петров Йованович, родился 28. 12. 1610 г. в селе Мрконич на Поповом поле, принял монашество в монастыре Тврдош (Успение Пресвятой Богородицы) и получил имя Василий. Уже в 1638г. он епископ Требиньский, а с 1652г. - епископ Оногошкой (Никшичской) епархии. Спасаясь от насилия санджакского бега Али-аги, он укрывается из монастыря святого апостола Луки в Никшичском приходе в монастыре Острог, где и умер 29. 4. 1671г. Приобщен к лику святых через семь лет после смерти.

Святой Василий Острожский - Чудотворец был олицетворением отпора православных сербов в Герцеговине и Черногории против униатства и турецкого рабства. Неизмерима была его духовная сила среди воинственных черногорцев.

IIПрозелитизм римско-католической церкви издавна присутствует в наших краях. Больше всего подвергались, и все еще подвергаются давлению в этом смысле православные, но также и представители протестантизма в Словении и части Хорватии. Наименьших успехов римская церковь добилась среди мусульман, хотя их глава силой аннексировал Боснию и Герцеговину. В целом прозелитизм католической церкви был направлен на православных верующих. С этой точки зрения его воздействие необходимо разделить на два различных по характеру периода.

Первый период охватывает время с раздела христианской церкви на восточную и западную и длится вплоть до паления Венецианской республики. Характерными признаками первого периода было применение азбуки-глаголицы Милоней и Драголюбом в Винодоле, и кириллицы Радоней в Пате. В это время монументальный портал в Трогире строит мастер Радован, Петр Гекторович, поэт из Старог града на острове Хвар ощущает себя сербом, сын Николы Бошковича, серба из Герцеговины Руджера, становится одним из крупнейших мыслителей средневековья; из среды сербов выходят многие деятели римской церкви: архиепископы Андрия и Вичентие Змаевич, Петар Караджич, Йован Николович, епископы Павле Драгичевич, Тома Живкович и др. Это было время, когда серб мог быть и католиком.

После захвата Австро-Венгрией наших земель наступает второй период действия римской церкви. Прозелитизм приобретает самую острую Форму. Он не только старается искоренить православный фактор, существовавший на островах и в Приморье, но и искореняет сербский фактор в католичестве. Этот процесс становится всеобщим. Прежде всего, создается новая истина, а по существу ложь. Фальсификация подается вместо оригинала, которая пропадает бесследно. Но самое ужасное в том, что в борьбе с истиной было уничтожено огромное количество старых рукописей на глаголице и кириллице, систематически уничтожался любой след православия. Натиск - мог выдержать только камень типа башчанского или надписи на скале р. Винодоле и в других местах, или же ценный документ сохранялся случайно. Исторически неоспоримо, что Милоня, Драголюб, Радоня и Радован были не "красные хорваты", а черные сербы, которые были сначала религиозная, а потом физическая помеха для наступления римско-католической церкви, Вены к Будапешта. На нашей территории реализуется правило: "Чье государство, того и религия, причем в самой страшной форме. Согласно этому правилу по заключению Вестфальского мира в 1648г., когда закончились крестовые походы, а германская империя была разделена на З55 княжеств, каждый властитель получил неограниченное право изгонять представителей другой веры - католик мог изгнать протестантов, а последние католиков. Те, кто не мог с этим бороться, был вынуждены менять свою бывшую конфессию. По этому правилу в областях, оккупированных Австро-Венгрией, сербов не только силой обращали в католичество, но при этом они теряли и свое этническое название, т. е. серб автоматически становился хорватом. По существу после такого принуждения у человека отнимали к его происхождение, имя, язык, все, поскольку сербское царство было превращено в пепелище азиатскими варварами. Римская церковь добивала его, развеивала по ветру. Однако когда из пепла возродился сербский феникс путем создания княжества Черногория и Сербия, силы для возврата всего потерянного, католическая подтолкнула своего австрийского патрона на ссору и войну. Уже в 1914г. она приступила к реализации замысла, достигшего реальной кульминации в период усташества, когда православные сербы уничтожались физически. Одновременно нужно было запугать сербов-католиков, чтобы им и в голову не приходило их происхождение, а наоборот - чтобы они доказывали свою преданность католицизму, находясь в первых рядах насильников и преступников. Огнем и мечем, они должны были создать пропасть в отношении православных братьев, бездну, путь без возврата.

И все же все зло нельзя свалить на католическую церковь, потому что и она после изоляции папы в Авиньоне должна была искать себе защитника.; И патрон, и католическая церковь нашли общую опору, из которой вытекал общий интерес. Но действия католической церкви зависели и от характера личности на папском троне с учетом неприкосновенной власти папы и что самое главное, римская церковь; как и все опытные завоеватели, свое проникновение поручала местной "пятой колонне". Так, иезуиты оформились не в Риме, а в Испании под руководством Игнатия Лойолы. Их преступные методы использовали как апробированные и успешные все последующие тираны вплоть до наших дней. Правила основателя инквизиции подтвердил в 1540г. папа Павле III своей буллой "Regimini militantis ecclesiae'. Так и усташи не возникли в Ватикане, а в Герцеговине, а выпестовали их монахи-францисканцы на широком бреге. Вот уж действительно зло родилось в собственном доме!

После поражения сербского царства не устаешь удивляться поражающей способности сербского народа, которая подтверждает, что его злейшим мусульманским врагом был не турок, а отуреченные. Черногорию огнем мечом покорял Омер-паша Латас, отуреченный серб из Лики Михаиле Латас, бывший австро-венгерский офицер. Усташские преступники не родились в чисто католическом крае, а в областях, где были в основном францисканцы, и оформились при материальной помощи Вены и Будапешта, переводили православных в католическую веру. Монахи-францисканцы были лучшим оружием римской церкви на нашей территории до падения Боснии, во время турецкой оккупации и особенно после неудачных восстаний в ходе Кандинской воины, когда вместе с турками в зверствах участвовали и вынужденные перейти в униатство православные сербы в Далмации, Герцеговине и Черногории, особенно после 1878г. На помощь к ним пришли и иезуиты, к которым можно отнести сумасбродную верхушку НГХ, начиная от главаря Анте Павелич родом из Брадины, его правой руки Андрие Артуковича, идеолога Мила Будака (Будисавлевич), самого крупного преступника второй мировой войны Векослава Лубурича вплоть до монаха Мирослава Филиповича Майсторовича и сотен других преступников, оспаривающих свое происхождение. После уничтожения ими сотен тысяч невинных людей, в том числе женщин и детей, их могут признавать только люди с короткой, памятью, единственное место, которого они заслуживают, это свалка истории.

Как при этом сильно меняется сознание человека, о чем речь пойдет в специальном примечаний, говорит и случай гениального Петра Прерадовича. одного из членов большой православной семьи сербов из района Бьеловара перешедшего в католическую веру. Позднее офицер "черно-желтой" монархии и поэт, в своих стихах "Хорват сербу" он угрожает расправой всякому, кто оскорбит его как хорвата. Поэтому и не следует удивляться, что самыми ярыми сторонниками католической церкви - "божьими посланцами" - а фактически преступниками были набранные среди бедноты Динарского карста.

Усташское "великое преступление" превзошло все правила "огня и меча" иезуитов, и папе Пию XII не нужно было издавать специальную буллу. Но булла не меняла сущности вещей - папа Пий XII поставил на проигрышную карту. Он открыто одобрил усташский геноцид непосредственно через действия своего главного посланника в НГХ Алоизия Степинца, загребского архиепископа. Благословение зла и согласие с тем, что среди непосредственных убийц невинных людей, женщин и детей было много в монашеских рясах (только в Герцеговине участвовало 70 францисканцев, частично их имена приведены в приложении II), говорит о том, что Лапа Пий XII с архиепископом Степинцем вписали самые черные страницы в историю католической церкви. Оставление усташских преступлении без слов осуждения и покаяния сводит католичество и непогрешимость папы к безумию, но самое страшное - создает непреодолимую ненависть, сеет зло на югославской территории и в мире вообще.

Почему это возможно? Ответ находим в словах известного немецкого писателя Гюнтера Грасса, которые он произнес на конгрессе ПЕН-клуба в Нью-Йорке несколько лет назад: "Нынешний папа может, когда хочет путешествовать, целовать одну за другой бетонные взлетно-посадочные полосы аэродромов самых бедных стран, сколько ему вздумается, но после возвращения в Рим его банк и дальше будет богохульски называться "Банк Святого духа". Все это - игра в таинственность и недопустимое каноническое право. Церковь знает, что ей выгодно".

IIIОдним из "двухдневных" салоникцев был и Алоизий Степинц. После объединения король поднял молодого каноника на самое высокое место в иерархии католической церкви в Югославии, сделав его викарием и позднее загребским архиепископом. Это была фатальная ошибка для сербского народа. Как показали исторические события, на Салоникский фронт был направлен по специальному заданию штурмовик самого черного крыла римско-католической церкви, который в течение 20 лет воспитывал в фанатической ненависти своих сторонников и паству для выполнения плана, полностью разработанного в 1914г. В следующей мировой войне и только тогда за этим духовником и исполнителем под руководством главаря осталось свыше миллиона жертв - невинных и беспомощных стариков, женщин и детей православной веры, сербов.

IVМысль о революции в условиях промышленно-развитого капитализма, которую энергично обдумывал Карл Маркс во время своего длительного пребывания в Лондоне и Париже, преломляя тамошний капитализм через призму феодально-аграрной Германии, оказалась исторической ошибкой, поскольку "социалистическая революция с диктатурой пролетариата" не затронула ни одну страну промышленно развитого капитализма. Почему такая идея не могла осуществиться в странах крупного частного капитала, которым она и были предназначена, объясняется основами этой общественно-экономической системы: парламентской демократией и определенной свободой, но, прежде всего сознанием промышленного рабочего. Это сознание не является разрушительным, а компромиссным, эволюционным, вытекающим из борьбы за парламентский престиж профсоюзов и партий, представляющих интересы рабочих.

Если вспомнить, что разорванная на куски Германия только в XIX веке стала абсолютной монархией, то станет ясной подоплека коммунистической идеологии: "Мы покажем миру, за что он, в сущности, борется, а сознательность - это вещь, которую он должен постичь, даже если и не хочет этого" (Карл Маркс, 1843г. в письме к Ругге). Как видно, для коммунистической революции и диктатуры пролетариата вообще не нужна сознательность масс, потому что за них думает вождь, а его сознательность находится в диапазоне от столяра или слесаря до неудавшегося богослова и философа. Вождь знает все, поскольку для него насилие исходная посылка и защитник, я этот факт теоретически подтверждает Фридрих Энгельс словами: "Что нужно делать, что его партия (коммунистическая (прим. - автора) требует от него, не зависит от него или от степени развития классовой борьбы и ее условий; он (вождь) привязан к своей собственна доктрине и требованиям, которые опять-таки не вытекают из сиюминутного состояния противоположности между общественными классами, в большей или меньшей степени из сиюминутного состояния производственных отношений, а зависит от его большего или меньшего знакомства с результатами общественного и политического развития" (Ф. Энгельс, "Крестьянская война в Германии", Меринг Ф., Берлин, 1908г., стр. 105). Потому что в насилии не нужны ни сознательность, ни ум. Важнее всего послушание человека, которое сводит его к положению раба. А такое сознание можно найти там, где оно неразвито, отсталое, у представителей первобытного общества или сегодня среда диких племен Амазонии. Идея Карла Маркса мстительно была предназначена прусскому королю и Отто фон Бисмарку и нашла свое применение в мировом военном вихре 1917г. в царской России, в аграрно-феодальном государстве, в котором азиатская часть была на стадии раннего феодализма. Поэтому если октябрь 1917г. представлял собой революцию, то и иезуитский террор в средние века и позднее, организованный с целью защиты религиозного царства римско-католической церкви, был революционным, тогда и Муссолини с Гитлером, которые "обманули" массы в Италии и Германии, были революционерами.

"Диктатура пролетариата" представляет собой, в сущности, разновидность иезуитского правила "огня и меча", означающее и злоупотребление политической мыслью Гегеля, высказанной с целью способствовать объединению Германии (революция сверху). Объединения во время религиозных разногласий можно было добиться только силой, мощью сильной Пруссии. Если о философия Гегеля говорят, что она поставила человека на голову, то уж Карл Маркс, Фридрих Энгельс и особенно ленинско-сталинская и, соответственно коммунистическая практика не поставили его на ноги. Человек, у которого есть голова на плечах, вместо того, чтобы стоять на ной, легко станет на ноги. Напротив, марксистская практика остановила свободное движение человека в значительной части мира на полстолетия.

VКоминтерновско-ватиканская политика и исключительное влияние вождя ком унистов в Югославии нанесли в конце войны страдания сербскому народу. Так, без единого дан военного обучения сербскую молодежь послали на гибель на Сремский фронт под дала солдат, которые оккупировали Европу и от которых партизаны бегали всю войну. Без особого ума была вызвана на помощь союзническая авиация для бомбардировки сербских городов: Белграда, Ниша, Лесковца, Кралева и Подгорицы. Союзники же вместо того, чтобы сбросить бомбы на немецкие войска, которые отступали из Греции и находились на дорогах Македонии, Косова и Метохии, Сербии, Санджака, Черногории, сбросили их на сербский народ, на тех самих сумасшедших сербов, которые в самое тяжелое время на весь мир сказали Гитлеру "Нет!". "Гитлер сражен в самое сердце, - “ как сказал Уинстон Черчиль, а сербы потом потеряли тысячи человек, когда тот же самый политик, как будто свалившись с Марса, сообщил 22. 2. 44г. в британском парламенте следующую ложь: "Не только хорваты и словенцы, но и большое число сербов присоединилось к маршалу Тито!' Это был подвох со стороны вождя коммунистов Югославии с целью подчеркнуть "массы" хорватов в партизанах и отвлечь внимание от усташского геноцида над сербами и предотвратить возможные репрессии Запада в отношении хорватов.

Правда состоит в том, что от союзнических бомб к 1944г. погибло больше белградцев (на Пасху 16 и 17. 4. 1944г.), чем в ходе неожиданной нацистской карательной операции на Пасху 6 апреля 1941г. Город Подгорипу союзническая авиация сровняла с землей. В процентном отношении Подгорица имела больше жертв, чем многомиллионный Гамбург, военный порт, подвергшийся самой сильной бомбардировке в нацистской Германии, не случайно Подгорицу засыпали бомбами полных два дня, а немцы между тем находились: в 3-х км от него. Ни один волос не упал с их головы, а затем произошло событие, аморальное и постыдное, которое оскверняет память невинных жертв, оскорбляет печаль и гордость сербского народа, всех черногорцев. Город-мученик получил после войны новое название по имени человека, который его уничтожил, дал задание для совершения разбойного акта. Игра в смерть с сербским народом действительно чудовищна, если знать, что говорил нацистский враг и говорил объективно о положении в Югославии: "Здесь вы можете советовать нам твердый курс, потому что вся страна против нас кроме Анте Пауелича и его усташей" (ответ одного из генералов вермахта генералу СС Юргену Йозефу Строцу при посещении Белграда в середине 1943г. из книги Казимира Мочарского "Разговоры с палачом", Белград, 1979г., стр. 244). Этими словами неизвестный генерал спокойно, но злобно ответил на запрос известного палача по поводу твердого курса к югославам. Вместо оккупантов жесткий курс начала вести коммунистический вождь, но в обратном смысле. Врагом был не Анте Павелич и его НГХ, единственный и самый верный союзник нацистов в Югославии. В отличие от сербских городов на усташско-нацистский опорный пункт, каким был Загреб, в ходе всей войны не упала ни одна нацистская или союзническая бомба. И дураку должно быть ясно, что намерение уничтожить сербский народ осуществлялось, открыто и последовательно.

VIО партизанском "освобождении" от немцев характерно высказывание Ивана Поповича из Пероя в Истре: "От партизан мы сами спасались. Мы не позволяли им приходить в село. Они придут, убьют несколько немцев и убегут, а нас бросят. Потом приходят немцы и перестреляют полсела в отместку. Пошли они на х... такие освободители!" ("Политика - СВЕТ, № 215 от 11. 7. 1990г., стр. 76)

VIIРечь идет о Миловано Джиласе, о котором его военный товарищ Павле Попович Черный в связи с раскрытием того факта, что Джилас в 1937г. организовал убийство своего прямого конкурента на высокий пост в КПЮ, отличного и высокоморального студента из Баня Луки Младена Патерностера, сказал: "Это сделал болезненно амбициозный коммунист, жаждавший власти. Когда примитив ощущает в себе силы "божьего посланника", он сеет вокруг себя смерть самым подлым образом" ("Интервью-Политика, № 237 6. 7. 1990г.)

VIIIНа лжи основано и свидетельство главного свидетеля обвинения Бука Драгашевича против Павла Крстова. Это тот самый гражданин Югославии, посол в Ливии, который, представляя Югославию, прославился в основном тем, что при нем "исчезала" драгоценная посуда из имущества посольства, а сам он занимался контрабандой видеомагнитофонов, (см. "Политика", II и 15. 4. 1990г.)

IXПреступления римско-католической церкви против сербского народа означают отрицание основы христианского учения, которая базируется на истине. В частности, Иисус Христос на вопрос римского легионера о его миссии ответил: "Я родился потому и потому пришел в этот мир, чтобы засвидетельствовать истину, и все что от истины - слушайте мой голос!" (Новый Завет, Ин. 18, 37). Католическая церковь в НГХ приняла на себя по существу роль римских легионеров: Иисуса Христа снова распяли на кресте. Она стала врагом и Иисуса Христа, и истины и сербского народа. Однако Ватикан переоценил свои силы по сокрытию истины. XX век - это не средневековье, а сербы не ацтеки, майя или инки, а самые стойкие христиане, поэтому как неизбежность принимается то, что новое избавление Иисуса Христа от железных гвоздей и распятия осуществят настоящие христиане, преданный ему душой и телом народ, мученики. Сербы торжественно вернут Иисуса Христа человеку.

XХотя их разделяет длительный промежуток времени в три века, поход усташей на Сербию в период о 1941г. по 1945г. и война барона Тренка с его прислужниками против протестантских княжеств в Тридцатилетней войне имеют одинаковые мотив и цели. В обоих случаях речь идет о походе религиозного характера, а целью было уничтожение "неверных". На юге Европы в XX веке истреблялись православные сербы, на севере Европы в ХУ11 веке убивали немцев-протестантов. Тогда возникли ставшие известными слова немецких матерей, которыми они пугали детей еще долго после ухода страдников Гренка: "Бегите, это хорваты!" Их запомнили только по злу. Но между этими двумя походами есть и разница. На севере велась религиозная война, в которой немецкие княжества были вооружены, защищались и имели защитника - протестантскую Швецию. На юге сербы были мирными гражданами под оккупацией, без оружия, без защиты, и их застали врасплох. Это была не война, а кровавая резня народа другой веры. Самым важным к характерным для обоих случаев была действительность, неизбежная и неоспоримая: преступление совершали представители одного народа - хорваты.

Когда человек легко отрекается от свойств человека, христианства, благородства, которые вообще украшают славянские народы, то становится очевидным, что такой человек отрекся от своего". Тогда нетрудно понять, где причина такого поведения к кому такой; народ, хотя и не весь, доверился. В этом нет мистики, которая является только посредником. Все материализовано и сводится к дисциплине, абсолютному послушанию. За всем стоит хорошо организованное целое, экономически мощное, наднациональное. Нация здесь является только формой для противопоставления другим нациям, для реализации личного и унитарного интереса. Это политическое учение, прикрытое христианством, лучше всего понял великий философ, родоначальник научного видения мира Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Для него было вызовом отчаянное положение его народа, раздробленного на сотни княжеств и разного вероисповедания. Причина была та же: могущественная сила, о которой здесь говорится. Отдельные липа, части народа или целые народы были орудием в руках римско-католической церкви.

А что такое в действительности человек'? Пусть даст нам ответ великий мыслитель: "Человек как личность должен утверждать себя своими способностями. Морально, если это он делает своим трудом и. собственным умом, потому что он многократно зависим и вынужден духом и сознанием зарабатывать свой авторитет, действуя свободно от любой естественной необходимости: это подлинная человеческая деятельность". (Неgеl. Vоrlеsungen uber die Philosophie der Religion, Bd.1, Hmb.1966). Конечно, свободу действий отдельного человека Гегель ограничил рамками предписаний сильного государства как мощи, стоящей против разрушительной силы церкви, которая отрицает свободу действий человека и свободу вообще. Римско-католическая церковь учит обратному: "человек не должен делать так, не нудно трудиться с такими усилиями" (Гегель, там же) потому что все, что он в жизни делает как правильное, на самом деле является злом. (Смотрите: Aquin T. De regimine principum 1, 14 согласно религиозной: обязанности свобода не может быть крайней целью человека, ее следует подчинять строгой службе Богу и она должна проявляться в несвободе или как сказал один папа: "Для спасения души каждого человеческого существа людей нужно подчинить римскому верховному Пастырю (Bonifaz viii Вulla"Unam Sanctum" in: Mirbt.C., Quellen zur Geschichte; е des Papstum, 1934, s.210. Из требования о спасении души вытекает, что человек "не должен быть самостоятельным в своем сознании, в своей вере, он должен в глубине души отречься от них и отбросить свою самостоятельность" (Гегель, там же). Такое состояние верования, которому человек подчиняет с вою сущность, Гегель обозначил словами: "Религия - это отношение к абсолютному в форме ощущения, веры. Все, что она, в сущности, содержит, мало важно, преходяще" (Hegel, Grundlinien der Philosophie. des Rechts, Lpz, 1911, а. 209). Именно здесь находится распутье. Если религия захватывает человека в состоянии чувств, веры, она принуждает его к собственным правилам. Тогда прекращает действовать влияние веры, ограничитель любой религии, истинной наподобие протестантства или православия. За этим пределом прекращается верование, а вместо свободы преобладают религиозные принципы или, как разъясняет Гегель: "Религия не остается на своей собственной почве, а переходит на субъект, предписывает ему правила в отношении его религиозности, а потом, и в отношении его поведения". (Гегель, там же, стр. 205). Далее Гегель пишет: "В католических странах религия и государство противостоят друг другу, если человеке просыпается субъективная свобода" (Гегель, Гамбург, стр. 307). Человек формой, через которую ему внушаются религиозные правила, неизбежно вынужден открываться другому человеку, и, в сущности, это система воспитания, которая начинается с малых лет, и чем человек беднее, тем более он становится зависимым материально от церкви, чем достигается абсолютное доверие и в определенном смысле комплекс неполноценности. Из такого воспитания следует соответствующе образование, которым создается нерушимый фундамент для основной цели, при этом человек и не осознает, что свои опущения и дух он разделяет с другим и переносит на него. И здесь нам поможет Гегель: "Именно так и получается, когда я обращайся к священнику, являющемуся моим исповедником... Религиозность, при которой один человек попадает в руки другому, не является религиозностью, потому что дух только один и он должен спать во мне, мне должно принадлежать единство собственного я" (Гегель, Лейпциг, стр. 304), именно здесь в институте исповеди, одной из христианских святых тайн, кроется тайна успеха и силы католической церкви. Эта церковь не только злоупотребила своими функциями, но, используя их как постоянную форму общения с верующими, сделала их мощнейшим политическим средством, не сравнимым ни о каким другим в историк цивилизации. Фактически человек через такую форму отношений с церковью как исповедь к тем более с малых лет подвержен контролю и внушению, а позднее, когда он превращается во взрослого человека, он делит свою собственную совесть со своим исповедником или до конца жизни остается без своего "я". Отказ от свободы во имя религии означает, что "человек в вопросе совести остается бесправным, а религия в области морали не признает никаких прав" (Гегель, Гамбург, ст. 307). В результате возникает существо, в котором преобладают неизвестность, колебания, неуверенность и беспокойство, из чего вытекает образ жизни, согласно которому: "Верующие, не подчиняйтесь никакому закону!" (Гегель, Лейпциг, стр. 355). Это значит: делай за предоставленную свободу все что хочешь, но останься верующим или как дословно говорит Гегель: "Будьте набожны как колете и делайте что, хотите" (Гегель, Лейпциг, стр. 209). Тогда религия, т. е. католическая церковь, больше не остается в области эмоций человека или его внутреннего мира и веры, а проникает в материальный мир, оказывая влияние на всю совокупность человека: имущество, брак, труд и т. п. Вместо (Формы ощущения и воры на первый план выходит принцип одной политической мысли. Реализуется: небо на земле, создается религиозный тоталитаризм. Он становится всемирным, реальным и, конечно, агрессивным. В этом тоталитаризме отдельный человек, у которого нет своего "я", "во имя церкви и Христа" становится "божьим посланником", роботом, готовым на самое страшное зло. Нет тут отступления или покаяния.

Но самым худшим для человека и его свободы является то, что процесс этого отрицания от своего "я", от свободы, имеет постоянный характер. В отличие от преходящих процессов в обществе, которые этот процесс копировали - коммунизма и фашизма - "божье посланство" является фактически вечным. Тем самым оно является неиссякаемым источником зла между людьми и народами. Эта "вера в Бога" по существу является политикой господства над народами и странами, рассчитанной на века, стремлением установить "тысячелетнее царство", т. е. это политика обновления Римской империи. Одну такую империю уничтожили протестанты в средние века. В наше время католическая церковь раздула зло до катастрофических размеров в 1914г. и 1941г., и в 1991г. ее агрессивное намерение расколоть народа и страны в: пост коммунистической Европе выполняется с беспрецедентным нарушением международного права и международных отношений. Возобновляется ее политика даже из XVII века, политика равновесия сил и изоляции народов, т. е. политика силы и применения в новых условиях лозунга "Чье государство, того и религия" (Traite de droit -Ь international par г de Martens, Paris, 1883, р. 113-166). Первой жертвой этой политики силы, раскола и изоляции народов является сербский народ. Завтра жертвами будут армяне, русские или кто-то другой и так вплоть до достижения цели.

XI"Нет", сказанное несчастным, не было визой перед красным дьяволом. Террор после войны над духовенством сербской православной церкви методически проводился по всей Югославии; без милости убивали сербских священников, тех мучеников, которые "Божьей милостью" избежали усташского ножа, болгарского или венгерского штыка, осколков или фашистской пули и взорванных динамитом сербских церквей подобно тем, кто пострадал на Висе, в Рожаяме, Гнилане и др.

О том, что все это было направлено против сербов, говорит тот факт, что в это же время не была разрушена ни одна католическая церковь или мусульманская мечеть. По-другому осудили геноцид Алоизия Степинца, загребского архиепископа. Его перевели в Лепоглаву, где он, пользуясь всеми удобствами мирной жизни, и умер. Между тем сербский мученик митрополит Черногорско-Приморскии Йоаникий Липовац всего за две статьи в оккупационной газете, где он как человек и защитник православной паствы обратил внимание на невинные жертвы, сброшенные в шахты коммунистами по всей Черногории, и света белого не увидел, не говоря уж о суде. Убили его, и никто не знает где.

Об этом терроре говорит письмо от 29. 3. 1949г., которой сербский патриарх Гаврило Дожич направил президенту ФНРЮ (Приложение I).

XIIдон Нико из 1951г. - это Никола Прела, нынешний епископ и визитер католической церкви в Косово, Метохии и Македонии, проживающий в Урошевце. Своими действиями с 1981г. стал открытым врагом истины, сербского народа и Югославии.

ПРИЛОЖЕНИЕ I

Святой архиерейский синод

Сербской православной церкви

№ 1052/213

29/16 марта 1949г.

В Белграде

Иосипу Брозу Тито

Господин Президент,

Обеспокоенные направлением, в котором развиваются отношения между нашей Сербской православной церковью и нашим государством, а поскольку мы в многочисленных представлениях по этому поводу обращались во все надлежащие инстанции в государственной организации, считаем необходимым сделать еще одну попытку, обращаясь о данным письмом лично к вам, господин президент, с тем, чтобы эти отношения получили правильный ход.

Сербская православная церковь не вчера возникла в этой стране. С самого начала развития сербской историй появляется и Сербская церковь. Века прошли в этом единении, и Сербская церковь никогда не разочаровала свой народ. Веками сербский, народ томился в рабстве иностранных завоевателей и угнетателей, не имея, своей государственности самостоятельности, "от которой и тени не осталось", но его поддерживала церковь. Царские дворцы и другие ценности были повержены в прах и пепел, но все то, что в глазах всего культурного человечества подтверждает нашу прежнюю сладу и величие, все культурные ценности, которые имеет наш народ, сохранила церковь. Она не только сохранили нашу народную индивидуальность, но и расширяла ее тогда, когда все казалось пропавшим. Патриарх Арсенией Чарноевич освоил для нынешнего поколения плодородные степи в Воеводине, а наши церкви и наши славные монастыри сегодня самый лакомки кусочек для тех, кто тянет своих загребущие руки к живому телу нашей отчизны.

Все это находится глубоко в сознании нашего народа и поэтому во Всей нашей истории нет случая какого-либо народного движения против сербской церкви. Напротив, народные движения и восстания возглавляла церковь, и они всегда возникали у церквей и монастырей, исходя только из нашей новой истории, от Первого восстания вплоть до народно-освободительной борьбы, не найдется ни одного патриотического дела, ни одного народного усилия без значительного участия сербской церкви в нем. Если наш народ никогда не выступал против своей церкви, все пришлые завоеватели, видя в ней самую мощную народную ему, яростно боролись с ней. В первой и второй мировых войнах наш народ пострадал ужасно, но ни к кому враг не проявлял столько ненависти, как к сербской церкви и сербскому духовенству. Страдания сербской православной церкви в прошлой войне беспримерны в истории всех народов. Около 250 разрушенных церквей и монастырей, 550 убитых священников и 6 пострадавших архиереев являются историческими свидетелями этих страдании.

Враг уничтожен. Из пепла возродилась новая Югославия. Любой нормальный человек должен был ожидать, что новое время принесет и новые отношения между церковью и государством. Сербская православная церковь вполне правильно поняла и восприняла без слов и протестов отделение церкви от государства со всеми его последствиями, аграрную реформу и все другие реформы, которые требовал дух времени. Проявляя в крайней степени добрую волю к сотрудничеству, она вступила в дискуссию в связи с принятием новой конституции, давая свои замечания, выражая свои желания, хотя эти замечания и пожелания не были учтены, церковь лояльно восприняла новую конституцию. Она старалась приспособить свою деятельность к наложению вещей и ожидала, что эту конституцию каждый будет уважать как святыню, как она показала сбою готовность уважать ее. К сожалений, произошло неожиданное. Вместо признания ее заслуг, вместо помощи в залечивании тяжелых ран, которые ей нанес враг нашего народа, впервые в своей истории сербская церковь рассматривается собственной народной властью в качестве врага. На территории, где враг разрушал 250 церквей, взрываются динамитом оставшиеся храмы. На земле освобожденной отчизны беспрепятственно и безнаказанно оскверняются сербские церковные святыни, без суда убивают сербское духовенство, уничтожают сербских духовных владык и чинятся препятствия для их общения с паствой, бесправно изымается земля, которую аграрная реформа оставила церкви, запрещаются богослужения и литургии, старинные народные обычаи, закрываются церковные издания самого скромного тиража, оспариваются все права церкви, которые ей гарантировала государственная конституция.

С большим терпением относилась до сих пор церковь к этим явлениям. В период, когда гарантированные конституцией права о свободе религиозного обучения, свободе совершения религиозных обрядов и свободе реализации всех религиозны мероприятий еще не отражены в соответствующих законах, церковь могла ожидать различные подходы к толкования по вопросу объема этих свобод. Но нельзя было предположить серьезных выпадов против церкви и ее служителей и не стороны безответственных элементов, а в большинстве случаев со стороны местных органов государственной власти. Невозможно было ожидать отравленного духа ненависти против церкви и призрения к ней, всему тому, что принадлежит ей, что, проявляется ежедневно при любой возможности со стороны тех, кто призван быть стражем порядка и свободы.

В освобожденную отчизну мы пришли из многолетнего рабства с лучшими намерениями и самыми скромными желаниями служить добру, своей церкви, своей стране и своему народу. В первых своих проявлениях и действиях мы стремились внести доверие в будущие взаимные отношения между церковью и государством, усилить авторитет государственной власти и государственного руководящего фактора во главе с Вами, приглушить страсти и усмирить духов, разбуженных нынешним неблагоприятным течением отношений и сделать все с нашей стороны для создания атмосферы доверия и сотрудничества между церковными и государственными властями. Считая, что этой стране мир сегодня нужен больше всего, мы проповедовали мир и любовь, не вынося ни перед своей паствой, не говоря уже о мировой общественности то, что глубоко потрясло нашу душу в связи с ежедневными сообщениями, которые мы получали со всех концов нашей страны, о нецивилизованном уничтожении церковных прав и свобод и самых святых традиций нашего прошлого. Мы несколько раз отказывались делать какие ли6о заявления иностранным журналистам и представителям, чтобы не нанести ущерба авторитету нашей страны за границей, а наоборот - в самую тяжелую для нас минуту мы этот авторитет сохраняли и возвеличивали. Без каких-либо инструкций со стороны властей мы в ходе посещения Русской церкви, которая сейчас находится в самом критическом моменте отношений между Югославией и Россией, мы смогли достойно представлять и нашу страну и свою церковь и с честью выполнить нашу миссию.

Нас не удивляют невнимание и выпады со стороны органов народной Власти против Сербской православной церкви только потому, что она ничем со своей стороны этого не заслужила, но больше всего потому, что не видим примера такого отношения ни в странах народной демократии, ни в капиталистических странах.

Мы задаемся вопросом: чего хотят достичь тактикой систематического удушения Сербской православной церкви? Тем более что Сербская православная церковь никогда не была деструктивной, а наоборот - созидающей, народной. Ее нужно не душить, а помочь залечить свои раны и продолжить исторический путь, который всегда был правильным и славным.

Мы всегда были склонны верить, что все эксцессы, осуществляемые против сербской церкви, вот уже непрерывно свыше 4-х лет, не являются результатом какого-то плана или директив со стороны руководящих органов нашей страны, являются следствием произвола, непонимания и некомпетентности местных властей. В этом смысле мы регулярно направляли наши представления жалобы высшим государственным органам, я частности, в Государственную и Земельную комиссии, умоляя о вмешательстве и устранении ошибок. К сожалению, редкие случаи, когда удавалось добиться успеха на основе таких вмешательств, а еще реже мы получали какой-либо ответ или уведомление о предмете, о котором; шла речь. Можно даже сказать, что каждая наша просьба и жалоба вызывали еще большее давление и притеснение именно там, где для нас наболело. Создается впечатление, что Сербская православная церковь в нашей стране находится вне закона.

Эти факты, а также то, что нарушение прав церкви и ее свобод происходит в разных краях страны, причем одинаковыми методами, создают уверенность в том, что происходит систематическое подавление жизни и деятельности Сербской православной церкви.

Осознавая далеко идущие и вредные последствия, которые могут наступить при дальнейшем обострении сегодняшних отношений, как для церкви, так и для государства, мы считаем, что было бы мудро и патриотически исправить нынешнее положение дел. По всем вопросам, которые считаются открытыми к нерешенными со стороны церкви, сербская церковь готова либо в личном контакте, либо в письменной форме дать необходимые разъяснения. Но в связи с этим мы считаем, что государственная власть должна обеспечить церкви необходимую защиту от любого произвола. Считая необходимым обеспечить решающий поворот в испорченных отношениях между сербской церковью и государством, мы рассматриваем этот вопрос безотлагательным и просим уделить ему необходимое внимание. В противном случае сербской церкви остается констатировать, что со своей стороны она сделала все, что было необходимо и на ней нет никакой ответственности за дальнейшее развитие событий во взаимных отношениях.

Таковы те побуждения, которые заставили нас со Святым архиерейским синодом обратиться непосредственно к вам как к руководителю государства. Надеемся, что у вас мы найдем понимание всей проблемы и просим рассмотреть этот судьбоносный вопрос и стимулировать его скорейшее разрешение.

Поскольку в представлениях, направленных в сентябре 1946г., феврале 1947 г., 21 мая 1948г. и 13 декабря 1948г. Президиуму союзного правительства ФНРЮ непосредственно или через государственные комиссия по вопросам религии, а также в многочисленных специальных представлениях, в которых излагаются документированные и обоснованные жалобы о детальными данными, в данном представлении мы не будет вдаваться в подробное изложение незаконных поступков в отношении Сербской православной церкви. Тем не менее мы считаем своей обязанностью подкрепить свои сообщения самыми характерными случаями, из которых видно, какие моральные невзгоды переживает Сербская православная церковь от освобождения до настоящего времени.

1)Единство Сербской православной церкви, разрушенное оккупантами нашей страны, не восстановлено до сих пор через 4 года после освобождения. Еще и сейчас представителям Сербской православной церкви не разрешают возвращаться на места своей службы в Македонии, выполнять там свои обязанности, поэтому и сейчас тамошние епархии, которые являются составными частями Сербской православной церкви, остаются без своих канонических епископов, полностью отрезаны от нее и. не имеют почти никакой связи с ней.

2) Свыше 60 священников находятся сейчас в тюрьмах и среди них один архиерей.

3) В современный период происходят невероятные случаи изгнания священников из своих приходов в места их рождения и как раз тех священников, которые провели в своих приходах десятки лет.

4)С целью запугивания священников и деморализации их паствы совершен ряд грубых нападений на архиереев и священников. Владыку Бачки жестоко избили в Оджацах 16. 8. 1946г., куда он приехал с каноническим визитом. В это же время священника Миленко Цвеянова пырнули ножом местные хулиганы. На митрополита загребского напали и жестоко его избили в Панкраце 17. 7. 1947г., куда он приехал для вступления в должность администратора епархии. и сейчас он осуществляет свои митрополитские обязанности в Загребе под угрозами, митрополита Скопье выдворили из Враня 10. 9. 1947г., а после него изгнали церковный суд Скоплевской. епархии из того же Враня. Владыка из Горнег Карловца был вынужден вернуться назад из-за издевательств, которым он подвергся 17. 10. 47г. в Кистанье, куда он приехал посетить Далматинскую епархию, в которой он был администратором. Владыку Будимлянско-Полимского оскорбили в церкви монастыря Св. Троицы в Духов день 1948г. Толпа под руководством Неделько Голубовича, чиновника из государственного магазина в Плевлях, разрушила внутреннее убранство храма, а самого владыку несколько часов держали в алтаре, подвергая смертельной опасности. При этом перед, церковью испражнялись и измазали фекалиями икону перед церковными вратами. Храм был похож на разоренное место, как будто тут прошли вандалы, что народу напомнило тяжелые дни турецкого рабства, В этих местах к мусульманскому духовенству и мечетям не относятся с таким непочтением, и даже в пятницу на них никто не нападал. На все наши жалобы в связи с этими случаями мы не получили никакого ответа со стороны органов власти и не знаем, понес ли кто наказание в этих случаях.

Когда так поступают с церковными высшими липами, нетрудно представить себе картину ежедневных оскорблений священнослужителей, над которыми издеваются г. всячески поносят, запугивают, чтобы они отреклись от своей службы. Напомню о последнем случае нападения на священника. Речь идет и о священнике Манойле Крге из Врела у Титовой Кореницы, которого 21. 1, 1949г. избили кнутами в Коренице в присутствии жены и сестер на глазах у блюстителей порядка при выходе из военкомата, куда его официально пригласили.

Одновременно с этими поступками власти призывают председателей, секретарей и кассиров церковных общин оставить свои должности в церкви, подчеркивая, что власти неблагоприятно относятся к лицам, являющимся служителями церковных общин и сотрудничающих со священниками.

5) Неисчислимы случаи препятствии проведения Национальных и религиозных процессий на Богоявление и в другие церковные праздники, народны/ гуляний на Рождество и других красивых народных обычаев. Очень часты случаи, когда чинятся препятствия богослужению в храмах либо устроением танцев во время церковного богослужения, либо хулиганскими выходками в самок церкви. Сами органы народной милиций в Буковике, в Плевальскок уезде, ворвались на Богоявление в церковь, сквернословили и угрожали священнику выдрать борода. Органы власти к Надиничах, н Гатачком уезде, приказали священнику немедленно прервать церковный обряд и отправиться в Невесинье в местный комитет. Когда он туда приехал (за 43 км), ему сказали, что его никто не звал. В Лесковце большое число людей было оштрафовано только за то, что они участвовали в церковной процессии.

6) Церковные храмы оскверняются превращением их в склады для зерна или подсолнечника (Ораховац, Урошевац и Сеница). Власти равнодушно смотрят на то, как отдельные лица или группы врывается в храмы, где совершают грубые эксцессы, позволяют воспитанникам детских домов под надзором воспитателей уничтожать в церквях все, что попадает им в руки (Борак и Бдаце). Государственные служащие ведут себя вызывающе, входя в церковь в головных уборах и сигаретой в зубах. Эти явления часто встречаются во всех края нашей страны.

Насколько далеко зашли в этом смысле, показывает характерный случай в Шульме (Срем). Церковь была ограблена, внутри разрушена и осквернена оправлением нужды в самом храме, в снятую чашу, из которой причающают народ. Все это произошло во время, когда ключи от церкви находились у местного народного комитета, который отобрал их у церковного управления, чтобы на колокольне установить сторожевой пост для охраны урожая и собранного зерна. Будучи извещенным, об этом секретарь народного комитета так ответил председателю церковной общины: "А тебе что жалко, что нужду справляют в церкви!" Власти сделали осмотр и обещали наказать осквернителей, однако неизвестно, сделали ли они что-нибудь

7) Oдновременно разрушаются храмы, церковные ограды, а полученный материал растаскивается на все четыре стороны без какой-либо цели, по крайней мере, не имеющей отношения к церковной службе. В Горньо-Карловацкой епархии, где усташи уничтожили 145 церквей и 44 часовни, по решению местных властей поврежденные церкви вместо ремонта были разрушены в Плоче, Комиче, Мутуличах и Средней Горе. Церкви в Ясенке и Почителе, которые случайно остались неповрежденными, также разрушены. Такие же случаи имеют место в Сербии (Горня Топлица, Джурджево), Боснии (Скугрич, Модрич), Среме (Брестач). В Рожаях по требованию народного депутата взорвана динамитом местная церковь, чтобы полученный материал использовать для других целей.

Кроме разрушения часты случаи конфискации имущества, противоправной рубки церковных лесов со стороны органов народной власти, конфискация домов епископов, приходских домов и даже целых монастырей, что произошло с монастырем в Горняке в Браничевской епархий и в Горнем Матеевце в Нишской епархии. При этом церковные власти вообще не были извещены.

В подтверждение вышеизложенного приведены только отдельное случаи, хотя их количество бесконечно, и с мрачным удивлением можно констатировать, что такое отношение характерно только для Сербской православной церкви.

Веря в Вашу добрую волю, мы надеемся, г-н Президент, что и Вы заинтересованы в урегулировании отношений между церковью и государством и поэтому ожидаем, что эта наша инициатива не останется без благоприятного внимания для будущего развития и нормализации этих отношений. В этой уверенности просим Вас, Господин Президент, примите уверения в нашем искреннем уважении.

Председатель Святого архиерейского синода Архиепископ и. патриарх Сербский Гаврило

ПРИЛОЖЕНИЕ II

Алфавитный перечень с частично приводимыми именами духовников католической церкви в Герцеговине из францисканского ордена, которые участвовали в резне сербов:

Дон Бакула Анте, приходский священник в Горнем Храсне

Барбарич Младен, монах из Мостара

Дон Бекули Анте

Билобрк Владо, монах из Мостара

Дон Бошняк Никола, приходский священник из Преня

Монах Брадарич Станко

Дон Бунтич Дидак из Широког Брега

Василь Янко, монах из Коница

Монах Виштица Серафим

Дон Врдольяк Анте

Дон Вукоевич Босилько из Муджугорья

Вукшич Раде, монах из Широког Брега

Монах Главаш Петар

Монах Грания Сречко

Монах Главаш Раде

Дон Гудель Мартин

Монах Драгичевич Берто

Дон Зовко Здравко

Дон Зовко Марко, кафедральный декан

Дон Зрно Анте

Монах Зубац Зденко

Монах Иванкович Цирил

Монах Елавич Борис

Монах Елич Маринко

Монах Елович Андрия

Монах Юришич Максо

Монах Кнезович Отон

Монах Кожул Илия

Дон Коневод Мате, приходский священник из Преня

Лончар Слободан, монах из Дрновца (Любушки)

Дон Маич Илия, охранник из усташского лагеря смерти в Чаплине

Монах Маринац Пашко

Монах Милановия Станко

Монах Муса Трпимир

Монах Панджич Крешо

Монах Пенавич Игнацие

Монах Ракич Фране

Рогич Грга

Дон Ромич Анте из Крушева

Монах Ромич Рафаел

Монах Вонцо Ранко

Монах Ружински Алоизий

Сесар Петар, монах из Чаплина

Дон Симич Иван

Монах Скоко Миролюб

Монах Смолян Бруно

Монах Солдо Тугомир из Чаплина

Монах Софта Мартин

Дон Томас Илия, приходский священник из Клепаца

Монах Чорич Дидак

Монах Чалушевия Марко

Дон Чуле Анто

Дон Шинкович Мате

Монах Шкрба Чело

Монах Шулента Доминик...

СОДЕРЖАНИЕ

В сугробах Мориня

Судьба

Дорога в ад

Венская блузка

В аду

Сизая кукушка

Возвращение

Переселение

Бремя безумия

Это мой брат!

Пастыри Христова стада

Примечания

Приложения

Сведения об авторе Видо Врбице

Родился в Негушах, рос в Любовии на Дрине. Закончил гимназию в Биелине. Окончил юридический факультет Белградского университета, диссертацию магистра на тему "Аннексия Эльзас-Лорена в 1871г." защитил в университете Филипса в Марбурге, Германия. Живет и работает в Белграде.

Надпись на последней странице обложки

Что такое жизнь? Ее делают люди и судьба. Человек одинок в мире, беспомощный. Он как соломинка на ветру. В отсутствие надежды человек присоединяется к группе людей, партии, силе. Здесь он находит покой, утешение я надежность. При этом человек в основном приобретает. Он живет жизнь, которую ему навязывают другие, земные боги. Он живет спокойной и чужой жизнью.

Редки те, для которых жизнь означает веру и истину. Это драгоценные камни человеческого рода. Только человек истины живет своей жизнью. Она тяжела, всегда сопряжена со страданиями.