Василий ВАШКОВ. План воспитательной работы.

Ольга Васильевна, двадцативосьмилетняя учительница изобразительного искусства, прибежала сегодня в школу ни свет, ни заря. Двери были еще заперты, и ей пришлось долго стучать сначала своим маленьким кулачком, потом ключом от кабинета и даже каблуком изящного сапожка, повернувшись спиною, пока недовольно ворчащий охранник не появился откуда-то из глубин коридора и не впустил ее.

- Носит нелегкая, вечером не выгонишь, утром черт-те во сколько, уж ночевали бы тут вовсе.

- Дела, Александр Владимирович, дела! - приняв строгий неприступный вид, отвечала ему Ольга Васильевна, хотя внутренне вся изнывала от неудобства положения. Ей казалось, что крайне невоспитанно, тревожить так рано пожилого, годящегося ей в отцы человека, отрывать от завтрака или умывания, заставляя открывать дверь.

- Знаем мы ваши дела, горит у них вечно, а какие такие дела тут могут быть…, - продолжал ворчать охранник, скрываясь снова в таинственных глубинах утреннего коридора.

Ольга Васильевна ничего ему не отвечала и, мысленно облегченно вздохнув, поднялась на второй этаж, где в дальнем углу коридора и спряталась дверь в ее кабинет “Изобразительного искусства и черчения”. “ИЗО”, как сокращенно звали в школе и дети и учителя, и кабинет и сам предмет, и даже ее саму стали называть от кабинета “изошка”.

Ольга Васильевна разделась, повесила свое легкое осеннее пальто и невесомый шарфик в шкаф, переобулась в черные лаковые шпильки, и, первым делом, щелкнула кнопкой электрического чайника: было вполне достаточно времени до звонка, чтобы побаловать себя чашечкой горячего кофе. Обычно она прибегала к самому началу урока, когда возле дверей кабинета уже роился в нетерпении класс, и никакого времени на кофе не оставалось, пила она его только на большой перемене, но сегодня было можно. Конечно, она пришла так рано совсем не для того, чтобы пить кофе, лучше было бы лишние полчасика поспать, но надо было срочно сдавать план воспитательной работы, который она писать еще и не начинала. Собственно, сдать его надо было еще в сентябре, но она, как обычно, откладывала это “на потом”, в надежде, что все как-то устроится, забудется и дотянула до конца первой четверти, уже кончался октябрь. Позавчера заместитель директора школы по воспитательной работе, суровая Нина Максимовна, заявила, что “Если Ольга Васильевна в течение трех дней план ей не сдаст, то объясняться придется с директором, докладную которому она, Нина Максимовна, уже, практически, написала”. Директора Ольга Васильевна боялась панически, по-школярски, до дрожи в коленках; она всегда внутренне напрягалась, завидев его седую шевелюру и костлявую высокую фигуру в глубине коридора, хотя тот никогда не кричал, не ругался, говорил громко, но спокойно и ни разу ей даже замечания не сделал. Но перспектива быть вызванной к нему, да еще по поводу пугающей “докладной записки”, ввергала ее прямо в душевный трепет.

Сделать это дома, как она хотела вначале, совершенно не получалось. Пятилетняя Дашутка, готовка, стирка, глажка, - все это не оставляло времени, а после одиннадцати глаза начинали слипаться и хотелось уже не писать, а тихонько нырнуть под одеяло, прижаться к теплому боку мужа, закрыть глаза…. В общем, сегодня был уже последний день из отпущенного ей срока.

Отхлебнув из своей надколотой чашки ароматный горячий напиток, она достала приготовленную заранее тетрадь и открыла “Настольную книгу классного руководителя” на странице “Методические рекомендации”.

“Ой, как тут много всего, - подумала она листая увесистое издание, - и контроль за успеваемостью, и трудовое, и нравственное воспитание, и эстетическое, и работа с родителями, но сначала нужно составить характеристику класса, как тут пишут, его социальный паспорт. Что же мне про мой 8 “Г” написать? Господи, да я же ничего не знаю! Где-то у меня их анкеты лежат, но там ведь ничего нет. Мама, папа и все”.

Дверь кабинета, тихонечко скрипнув, приоткрылась.

- Ольга Васильевна, а можно я в классе посижу, мне уроки доделать нужно.

В дверь заглядывало бледное лицо Маши Шаргиной, девочки из того самого 8 “Г”, где Ольга Васильевна была классной руководительницей.

- Конечно, Машенька, посиди, - преодолев некоторое внутреннее сопротивление, ответила ей Ольга Васильевна.

Класс свой она знала еще совсем плохо, можно сказать, совсем не знала. После института она в школе почти не работала, только устроилась и через четыре месяца уже ушла в декрет. Думала что выйдет через три года, потом решила досидеть, пока Дашутка не пойдет в первый класс, но жить на одну зарплату мужа было тяжело и она пошла работать. Детей из своего класса она пока что только-только запомнила в лицо, родителей не знала вообще, собрание было единственным и удалось только выбрать родительский комитет, да решить кое какие организационные вопросы.

К Маше Ольга Васильевна относилась, если не с внутренней неприязнью, то с какой-то отчужденностью. Ее отталкивал бледный, нездоровый цвет угреватого лица, синие тени под глазами, неухоженные волосы, кое-как собранные на затылке и не всегда опрятная одежда. Свою дочку Ольга Васильевна старалась одевать всегда в чистое, даже если для этого приходилось каждый день стирать и очень любила расчесывать ей длинные каштановые волосы, так нежно вьющиеся над тонкой шейкой. Вид неухоженного ребенка, как бы оскорблял ее материнские чувства. Училась Маша неважно, хотя, вроде и старалась изо всех сил, “Тупая”, - говорили о ней учителя.

Сейчас она тихонько села на последнюю парту, коротко прошуршала учебниками и затихла. Ее тихое, практически незаметное присутствие, как ни странно сбило Ольгу Васильевну с рабочего настроя, она некоторое время смотрела с раздражением на раскрытую тетрадь, потом перевела взгляд на темное пока окно. “И чего ей дома не сидится? - думала она с раздражением, - там бы и уроки доделала”. Она перевела взгляд на заднюю парту и увидела, что Маша уронила лицо на свои приподнятые ладони и мелко-мелко вздрагивала плечами. Она плакала, собственно даже не плакала, а рыдала, рыдала отчаянно, но совершенно беззвучно, ни всхлипом, ни вздохом не выдавая себя, и эта немота рыданий была самым страшным.

- Господи, Машенька, что с тобой?!

Ольга Васильевна подскочила из-за стола и бросилась к девочке. Она бестолково затанцевала вокруг ребенка, то, пытаясь оторвать от лица, крепко прижатые руки, то пытаясь, взяв за плечи, встряхнуть, взглянуть в лицо, то рванулась за водой, но вовремя остановилась. Повинуясь безотчетному порыву женщины и матери, она села рядом за парту, обняла Машу за худые трясущиеся плечи и стала нежно гладить по голове и говорить такие бессмысленные и такие нужные слова.

- Ну, что ты, Машенька, ну не нужно, все пройдет, моя хорошая, все будет хорошо….

Машины плечи затряслись еще сильнее, голова уперлась лбом в парту, и тишину прорезало первое слово:

- Ненавижу!

- Да кого, Машенька, кого? Кто тебя обидел? Что тебе сделали?

Маша оторвала голову от парты, и, залитые слезами глаза, взглянули на учительницу:

- Вот, - она показала на раскрытый учебник алгебры, - украли… . Ночью, наверное, я вроде слышала как в портфеле кто-то рылся, а утром они спали… и водка на кухне недопитая…. Значит ночью в дежурный бегали, иначе бы не осталось…, все бы допили….

На Ольгу Васильевну смотрели усталые, совсем не детские глаза, плещущие через край то ли тоской, то ли безысходностью.

- Да, что хоть украли? И кто “они”?

- Бабушка мне денег тихонько дала, на еду, только чтоб мамка не знала, я их в алгебру спрятала, она по учебникам не лазила никогда. Из пенала и дневника таскала, я туда класть перестала, а в алгебру раньше никогда не лазила. А сейчас смотрю - нету, ночью, с этим, своим, и украла.

Из отрывочных, вперемежку со всхлипываниями, слов ребенка, перед Ольгой Васильевной вставала жуткая своей обыденностью история. Когда Маша пошла в первый класс, у нее были и мама и папа и бабушка, и все что нужно. Папа работал, мама сидела дома, на выходные ездили к бабушке, ходили гулять…. Потом папу “сократили”, он сидел дома, или куда-то уходил, от него все чаще стало пахнуть чем-то, с мамой они стали ругаться. Потом, однажды, папа собрал вещи и куда-то исчез. Мама устроилась на работу дворником, когда Маша утром только просыпалась, мама уже возвращалась со двора, сбрасывала грязную робу, кормила, одевала дочку и отправляла ее в школу. Потом от мамы тоже стало все чаще пахнуть, потом она стала приводить разных “дядь”, был дядя Петя, дядя Слава, дядя Ваня….

- Слабость у нее, - Маша уже успокоилась и говорила спокойно, размерено, со старушечьими интонациями в голосе, - Ей пить совсем нельзя, она, когда не пьет - хорошая, добрая, а как капля в рот попадет…. Что хочешь из дома вынесет, только бы еще купить. Или утром встанет, синяя вся, она умереть может, если не похмелится. Я ей денег тогда даю немножко, мне бабушка дает, а я прячу.

“Господи, да она ведь не ела ничего сегодня, - подумала Ольга Васильевна, - там же на кухне, наверняка, ничего кроме окурков да водки не осталось. Впрочем, почему сегодня, а вчера?”

- Машенька, давай с тобой кофе выпьем, я тут бутербродов натащила, мне с ними никак не справится, - предложила она.

Девочка подозрительно и настороженно посмотрела на учительницу.

- Не надо, я сытая, - привычно ответила она, судорожно сглотнув.

- Ну, конечно, сытая, я понимаю, но ты уж помоги мне с бутербродами управиться, а то ведь пропадут.

“Да что же это творится, - думала она, глядя как ребенок, проглатывая куски последнего третьего бутерброда, и запивая их горячим кофе, менялся прямо на глазах. Щеки из серых стали пятнисто-розовыми, глаза заблестели. - Она же голодает. На дворе XXI век, а ребенок голодает. Да эту мамашу убить мало.

- Машенька, а у бабушки ты жить не можешь? У нее, наверное, лучше?

- Могу, только, как я маму брошу? Меня бабушка зовет к себе, я езжу на выходные. Но пока меня нет, мама совсем…. Нет, она без меня пропадет. Я и поесть куплю, только бы она деньги не таскала…. Ее в больницу надо, да вот денег нет. Я как девять классов закончу в колледж пойду, там на телефонисток учат, они потом хорошо зарабатывают. Туда, что бы без экзаменов поступить, нужен аттестат без троек. Я его обязательно получу.

- Конечно, получишь, Машенька, если постараться, обязательно получишь. “Надо будет с учителями поговорить”, - подумала Ольга Васильевна. - Машенька, а почему ты не на льготном питании? У нас же в классе 10 человек бесплатно и завтракают и обедают.

- Да я еще в прошлом году хотела, но надо справки о маминой зарплате, из ДЭЗа, еще что-то. А мама все получить их никак не может.

- Машенька, я тебя со следующего месяца обязательно на питание поставлю, а справки потом принесешь.

В коридоре уже слышались голоса и топот, в дверь пару раз заглянули любопытные мордашки.

- Я пойду, Ольга Васильевна, - Маша вздохнула, - Только вот алгебру я так и не доделала, ладно, может, проверять не будут, или на переменке спишу.

- Ну, беги, беги, - провожая ее до двери, говорила Ольга Васильевна, - заходи ко мне после уроков, чаю попьем, у меня конфетки где-то есть….

“Надо Ирине Антоновне сказать, что бы та ей пару не вкатила, -подумала она, - Какая алгебра? Какие домашние задания! Как она вообще что-то вчера делала, если дома такое творится! Господи! А план-то я так и не написала! Ничего, на переменках попробую, или на уроках, пока рисуют”.

Но на уроках было некогда. Сначала ей привели второй класс, их пришлось рассаживать, объяснять, что нужно делать, без конца подходить к каждому, показать как правильно держать карандаш, похвалить загадочные каракули. А они все тянули руки, потрясая от нетерпения ими в воздухе, порою зажимая второй ладошкой рот, что бы не сорваться на зовущий крик “Ольга Васильевна-а-а!”, и, все же, порою, срывались, и поэтому в классе было шумно. Она все боялась, что сейчас откроется дверь кабинета, и завуч, заглянув в класс, с недоумением спросит: “А почему так шумно?” Но пронесло. На переменке она побежала к грозной учительнице математики Ирине Антоновне и начала сбивчиво рассказывать про Машу, периодически повторяя: “Вы уж не ставьте ей двойку”.

- Да что вы, Ольга Васильевна, ей богу, что же я, зверюга какая? Надо ей помочь. Бедная девочка, хорошо хоть ее в этот бордель не втянули. Знаете, начнут подпаивать, пойдет по рукам…. Смотрит на тебя порою такая восьмиклассница, а в глазах у нее толи презрение, толи снисхождение, будто думает про тебя: “Что, ты, училка, в жизни-то знаешь? Что ты видела? Тебя бы в мою шкуру!” Такое тоже бывает. Она хоть у Вас на льготном питании?

- Нет, я же не знала ничего. Просила в анкетах написать, у кого материальное положение тяжелое, но она не написала, я ее обязательно поставлю.

- В анкете! В анкете вам напишут те, кто понастырнее, понахрапистее, а кому действительно плохо, те молчат часто, стыдятся. Хотя тут не им стыдно должно быть, а правителям нашим…, мордой бы их всех в это дерьмо, которое они в стране развели…. А детей своих знать нужно, без этого - никак. Впрочем, вы человек новый, вам все должна была Нина Максимовна рассказать, предупредить, да она все больше бумажки пишет. У нас социальной защитой Бурмистрова занимается, к ней подойдите, поговорите, она поможет.

Переменка уже заканчивалась и Ольга Васильевна побежала на урок. Вторым уроком у нее была Мировая Художественная Культура в 10-м классе. Предмет достаточно новый, введенный в школе сравнительно недавно и трудный в преподавании, он требовал обширных знаний в различных областях искусства, истории, литературы. К этим урокам накануне приходилось долго готовиться, перелопачивать массу литературы, подбирать репродукции, музыку. Хотелось, чтобы дети не только что-то запомнили, но и прониклись атмосферой искусства, чувством прекрасного. Сегодня она рассказывала о море, о том, как оно всегда манило и пугало людей, разделяло их и связывало, о теме моря в искусстве: мифологии, поэзии, музыке и живописи. Она говорила о музыке слов, о красках мелодий, о жизни мертвого полотна. Под музыку, льющуюся из динамиков аудиоцентра, выведя на белый экран проектора изображение картины Айвазовского “Черное море”, она читала негромко и пронзительно слова Крамского: “Это океан беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый, бесконечный….”.

После этих уроков она чувствовала себя опустошенной, отдавшей все, что имела, и даже несколько больше. Вот и теперь, когда 10-й класс ушел, она в изнеможении опустилась за учительский стол и уронила руки на колени, хотелось просто ни о чем не думать, а, может, тихонько всплакнуть, просто так, без причины.

Дверь класса распахнулась без стука, и галдящая толпа девчонок ее класса ввалилась в кабинет. Все они что-то одновременно говорили, почти кричали, размахивая руками. Особенно старалась Зойка Козлова, длинноногая, с короткой стрижкою, она легко перекрывала своим голосом всю толпу одноклассниц.

- Нет, Ольга Васильевна, вы представляете, как он ее довел, он ее ударил! Мы ему темную устроим!

- Тихо! - голос Ольги Васильевны, неожиданно для ее самой прозвучал властно и беспрекословно, - Все закрыли рот! Зоя, расскажи, что случилось, только внятно и по порядку!

Собственно случилось то, что и давно должно было случиться. Лешка Ивченко уже давно выказывал знаки внимания тихоне Ане, только знаки его были, прямо сказать, больше подходящими для пятого класса, когда понравившуюся девчонку дергают за косички, толкают на переменке, прячут портфель. В восьмом классе подобное заигрывание со стремительно взрослеющими одноклассницами вызывало у последних не ответное понимание, а обиды и слезы. Стремительно развивающиеся девочки уже мечтали о любви, писали в заветную тетрадочку душещипательные стишки, строили глазки старшеклассникам и с презрением смотрели на своих былых товарищей по детским играм, которые продолжали пребывать в периоде золотого детва. Лешка, вдруг “запавший” на Аню, стал бодро использовать весь свой знакомый арсенал ухаживаний: ставил подножки, плевался из трубочки, мазал ее мелом, но та, вместо ответных, подобных же знаков внимания, сердилась, обзывала дебилом, обещала пожаловаться родителям и, наконец, не выдержав, треснула со всей злостью незадачливого кавалера учебником по голове. Пораженный Лешка, не задумываясь, отвесил ей ответную оплеуху. Аня разрыдалась, все девчонки возмутились и толпой ринулись к “классной маме” за справедливостью.

- Так, все понятно. На следующей перемене пришлите Лешку ко мне, скажите, пусть лучше сам придет, если я его искать пойду, ему будет хуже. Но, в любом случае, Аня, распускать руки ты не должна была, ударив его, ты ему дала моральное право на ответный удар. Сила женщины не в руках, мужчина все равно физически сильнее. Ну, мы об этом с вами отдельно поговорим. А сейчас - бегом на урок, вон уже звонок.

Третий урок в шестом классе прошел незаметно, “на одном дыхании”, только лежащая на учительском столе пустая тетрадка “План воспитательной работы”, пару раз попавшись на глаза, резко снижала настроение.

На переменке, не успели шестиклашки выйти, в дверях появился Лешка. За его спиной маячила “группа поддержки” в виде двух приятелей, но их Ольга Васильевна сразу же отсекла короткой фразой “Вас я не звала, подождите за дверью. За дверью, я сказала!”, твердо повторила она, заметив явную попытку друзей просочиться вслед за Лешкой.

- Ну, я слушаю тебя,- сказала она, усевшись за свой стол, заставляя подростка стоять перед ней.

Пока она сидела в декрете с Дашуткой, ей удавалось порой и почитать, причем то что, было под рукою, а попадались ей разные книги. Попалась как-то книга по психологии и там она вычитала массу интересных вещей, пожалев, что в институте психология им преподавалась, по их собственному выражению “никак”. В частности ей запомнилась глава про каналы поступления информации и их связь с положением глаз. Если глаза подняты вверх, то открывается зрительный канал, если вниз - эмоциональный, если смотрят вперед - словесный. Там говорилось, что бессмысленно отчитывать ребенка, когда вы возвышаетесь над ним, подняв на вас глаза, он отключает эмоциональный канал и просто видит здоровенного взрослого, возвышающегося над ним и размахивающего руками. Если вы хотите, чтобы ребенок чувствовал эмоциональный накал ваших слов, надо, чтобы взгляд его был опущен вниз. С тех пор, даже “воспитывая” свою маленькую Дашутку Ольга Васильевна сажала ее порой на стол, а сама садилась рядом на табуреточку. Помогал ли этот прием, нет ли, но она свято в него верила. Вот и сейчас, с удовлетворением отмечая, что глаза парнишки опущены вниз, она повторила:

- Так я тебя слушаю.

- А чего она сама дерется! - наконец не выдержал тот.

- А правда, что же это она дерется? - подыграла ему Ольга Васильевна. - Ты сидишь, никого не трогаешь, а она дерется! Вот хулиганка - то! Так?

- Ну, да.

- Что, так оно и было? И ты к ней не лез, не приставал, спину всю мелом не измазал? Что же ты молчишь? Кто ей на прошлой неделе жвачку в волосы залепил, так что ей клок выстригать пришлось? Ты?

- Ну, я.

- Да будь это моя дочь, я бы в школу пришла, да уши тебе пооборвала, или к родителям твоим сходила, отца твоего пристыдила.

- А отец при чем?

“Отца-то он боится, - отметила для себя Ольга Владимировна, - им я тебя и прижму”.

- А при том, что он такого паршивого, прости меня, мужика воспитывает, который на девушку, на одноклассницу, руку поднять не стесняется. Ты же мужчиной себя считаешь, или, может, девчонкой? А?

- Ну, не девчонкой же.

- А почему мужчин называют “сильным полом” знаешь? Нет, не по тому, что они физически сильнее, а по тому, что у них выдержка, характер, надежные они. А ты? Обычный подзаборный хулиган, способный только кулаками махать.

Она еще минут пять продолжала в том же духе, следя за глазами Леши и пытаясь понять, доходит до него эмоциональный смысл сказанного, или тот просто привычно принял вид покорного раскаянья.

- В общем, так, - закончила она, - Если ты еще раз что-нибудь подобное вытворишь, я с тобой беседовать не стану, я отца твоего вызову, но не из дома, а прямо с работы, телефон рабочий у меня есть, пусть он тебе объясняет, как себя мужчина должен вести. А сейчас, что сделать надо?

- Извиниться.

- Правильно, вот и давай, если ты себя мужчиной считаешь, попроси прощения у Ани. Конечно, надо бы это при всех сделать, но я не настаиваю, можешь извиниться с глазу на глаз, только я ведь у нее спрошу. Ты все понял?

- Понял.

- Вот и иди.

“Ничего-то ты пока не понял, - думала она, глядя ему вслед, - ладно, позже поймешь, а пока, может, хоть бояться будешь”.

Снова зазвенел звонок, и в класс повалили дети.

На следующее переменке она побежала к заместителю директора по социальной защите Алевтине Ивановне Бурмистровой и стала объяснять, что очень нужно помочь Маше.

- Все я понимаю, Ольга Васильевна, все понимаю, только, и приказ мы уже отдали, и документов на нее никаких, даже, как я понимаю, заявления нет от родителей. А явится проверяющий из КРУ? Что тогда делать будем? В прошлом году приходили, копались, копались, на пятьсот рублей начет наложили, пришлось классным руководителям сбрасываться. Не много, конечно, а все равно неприятно, директору выговор потом вынесли.

- Но почему? Мы же эти деньги и не видим даже. Что, мы их себе берем? Это же для детей!

- Себе, не себе, детям, не детям, кого это волнует. Но помочь, конечно, надо. Вы заявление от имени матери заставьте девочку саму написать, и акт обследования нужен, от имени родительского комитета класса. Что, мол, посетили квартиру, семья социально не защищена, доход ниже прожиточного минимума, ну и в таком духе, а я, ее со следующей четверти в приказ внесу.

- Что же родители к ней домой пойдут? Они же не пойдут.

- Конечно, не пойдут, вот вы сами такой акт и напишите. А справку о зарплате все-таки хорошо бы приложить и копию свидетельства о разводе. Ну, да ладно, авось пронесет, не оставлять же ребенка голодным.

Потом был опять урок, мелькнувшая перемена и снова урок. Пришли дежурные убирать класс, но так небрежно возили шваброй, что пришлось браться самой, показывать, как моют полы, заставлять протереть парты, полить цветы…. Под ложечкой давно сосало.

“Я ведь сегодня ничего не ела, - вспомнила Ольга Васильевна, - бутерброды утром Маше отдала. И какой это умник придумал запретить учителям в школьной столовой питаться? Детей мы бережем, а учителей?”

Не успели дежурные уйти, пришла родительница одного из учеников. Стала объяснять какой у нее хороший сын, в пятом классе по математике у него всегда было четыре - пять, а теперь, у Ирины Антоновны, одни тройки да двойки. Она никак не хотела понять, что ее мальчик уже давно не в пятом классе, что домашние задания он не делает. Наконец и она ушла.

“А план-то я так и не успела составить, - подумала Ольга Васильевна, - Опять будут ругать, говорить, что я не занимаюсь воспитательной работой. Нет, в самом деле, пойду, сама скажу Нине Максимовне. Что я, в конце концов, девчонка, что ли, от нее прятаться. Сегодня вечером дома сделаю и завтра сдам”.

Она спустилась в завуческую, но там было закрыто, тогда она прошла в канцелярию и, заглянув туда, нос к носу столкнулась с директором.

- Ой, здравствуйте, Степан Григорьевич, - от неожиданности выпалила она.

- Здравствуйте, - директор по-доброму, чуть иронично, улыбнулся, - хотя, мы ведь с вами виделись сегодня, кажется, да и время уже такое, что пора не “здравствуйте”, а “до свидания” говорить. Вы что-то хотели?

- Мне Нина Максимовна нужна.

- Она на совещание еще днем уехала, завтра будет. Может быть, я смогу помочь?

Он смотрел на нее с высоты своего роста все с той же доброй, ироничной улыбкой и она, не выдержав, стала рассказывать все: как не сдала план воспитательной работы, как она ни как не успевает его написать, но завтра утром она его обязательно принесет, хоть всю ночь будет сидеть, но напишет и принесет.

- Ну, что вы, голубушка, ночью спать надо, а не планы писать. У вас муж есть? Есть! Вот им и занимайтесь, а не планами. Всю ночь она план писать будет! Будь я вашим мужем, я бы вам показал ночью план.

Он продолжал улыбаться, и было не понятно, говорит он всерьез, или шутит.

- Ладно, простите старика, если пошутил неудачно, - продолжал он, видимо, заметив что-то в ее лице. - Вот вам готовый план, - он полез в шкаф и через минуту вынул оттуда затрепанную тетрадку, - свой отдаю, кровный, цените. Он мне лет уже тридцать служит, только переписываю иногда, да года меняю. Перепишите, откорректируете что нужно и вернуть не забудьте, а то, знаю я вас, девушек, глаза у вас завидущие, а руки - загребущие. - директор продолжал улыбаться. - Шучу, шучу, план сдадите в понедельник, не горит уже, Нине Максимовне я скажу. А сейчас домой пора. Идите, голубушка, идите, время ваше еще придет, насидитесь в школе. До свидания.

- До свидания Степан Григорьевич, - и Ольга Васильевна, с радостью ученицы, готовящейся получить “пару”, но не получившей ее, выскочила из канцелярии и, прижимая к груди тетрадку, зацокала каблучками к своему кабинету одеваться.

“Домой, - думала она, - Заберу Дашутку из садика, и домой!”