Маргарита СОСНИЦКАЯ. Итальянский венок Гоголю.

Италия для русских не Франция, но и она повсеместно отмечена русским присутствием. Она более, чем какая-либо другая страна должна была почтить юбилей Гоголя, потому что именно она - единственная из всех является гоголевской заграницей. По сей день, когда речь заходит о красотах Рима ХIХ-ого века, по радио и в прессе обязательно приводят его восторженные строки в стиле словесного барокко. И Италия выполняет свой долг.

Народ, раньше служивший в России швейцарами, а теперь перевелся в банкиров, говорит про себя: “Швейцарец встает рано, да просыпается поздно”. Это на сей раз случилось с Италией: юбилейный год помахал нам рукой, а она только в январе 2003-ого устроила чтения в память о нашем великом соотечественнике, оказавшим ей честь своим пребыванием.

Чтения состоялись в Милане в зале Ломбардской научно-гуманитарной Академии, учрежденной по распоряжению Наполеона Бонапарте, неподалеку от картинной галереи Брера, где позже выставлял свои картины Карл Брюллов. Собирался цвет славистики из Турина, Витербо, Генуи, Болоньи слушать выступления на темы: “Профессор Гоголь” (Э.Баццарелли), “Итальянское влияние на творчество Гоголя” (П.Каццола), “Алхимия Гоголя” (А.Пасквинелли), “Символизм Двойников у Гоголя и Набокова” (И. Спендель), “Размышления над “Мертвыми душами” (Ф, Малковати), “Наследие Гоголя в новой русской литературе” (Л.Шаповалова), естественно, “Гоголь и Набоков” (Г.Скьяфино).

ОТПРЫСКИ И ПРЕДКИ ГОГОЛЕВСКИХ ТИПОВ

Каждый из героев “Мертвых душ”, запершись в своих владениях с типичным хуторским сознанием родной Гоголю Малороссии, связан невидимыми нитями с историей и судьбой всей России. Судьбой прошлой и, что для нас чувствительней, будущей.

Манилов по меньшей мере старший двоюродный брат Обломова, у которых общее не только безделие, но и поведение. У Манилова “в кабинете тоже всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкой на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал вот уже два года.” У Манилова есть дети, появляются они и у Обломова.

Ноздрев - отъявленный проходимец, старший брат отца Карамазова, раньше времени загнавший жену в могилу, и совершенно не интересующийся ненужными ему двумя сыновьями.

У каждого, кого посещает Чичиков, есть какая-то неопрятность: у Манилова стулья обивкой не одеты, у рачительной Коробочки перья столбом поднялись, у Плюшкина, излишне проводит параллель между ним и Шейлоком, гниют съестные запасы. Ноздрев, несмотря на прислугу, живет в нечистоте: Чичикова у него всю ночь кусали блохи. А где же баня, в которой русские мылись с незапамятных времен? И почему ее нет у помещика? Разве он так беден? Но ведь пьет все иностранные напитки.

Но несмотря на редкую карикатурность в изображении, выражаясь “шершавым языком” соцреализма, представителей класса угнетателей, нельзя не заметить, что Россия живет в хлебосольстве, и каждый, кого Чичиков посещает, накрывет ему стол совсем не под стать Великому посту: шанишки с припеками, щи, “известное блюдо... из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками”, бараний бок, редька в меду, свиные котлеты и разварная рыба - целую поваренную книгу мог бы составить по этим обедам недавно ушедший писатель-гастрономист Похлебкин.

В том, что у Собакевича крестьяне ели, а у Плюшкина голодали, виновато не столько крепостное право, сколько нрав конкретного крепостника. Так же и при социализме рядом с колхозом-миллионером прозябало обнищавшее, ободранное хозяйство. Все зависело от честности и умения председателя. Крепостные походили на своего помещика. О Собакевиче Гоголь пишет: “У тебя под властью мужики: ты с ними в ладу и, конечно, их не обидишь, потому что они твои, тебе же будет хуже.”

В советских учебниках истории типичной крепостницей называлась Салтычиха, а сколько таких салтычих было в жизни? Может, она такой же экспонат, как людоед Чикатило? Но ведь это патологическая аномалия и не уж никак не может определять лицо эпохи и целого класса.

Гоголь называет Собакевича “кулаком”: “Экой кулак!”- подумал про себя Чичиков”, “чертов кулак”.

“Мертвые души” написаны в 1842 году, за 75 лет до революции в России. За это время Собакевич, Ноздрев, Манилов, успели стать дедушками, почить в бозе, их внуки выросли, сами стали дедушками, и живут с детьми и внучатами в имениях и усадьбах своих прадедов в окружении уже не крепостных, а освобожденных реформой 1861 года мужиков, которые кто выплатил, а кто почти выплатил кредит Земельному банку за приобретенные земли. В таких же имениях по Руси рождаются и живут Бунин, Блок, сестры Лохвицкие, Зайцев, родители некоторых перебрались в города Петербург, Москву, Киев - это Цветаевы, Андреевы, Алехины, Станиславские - целый пантеон великих выходцев не из крестьян. И вот под натиском преступной антигосударственной пропаганды эти имения вспыхивают кострами и превращаются в пожарища. В таких имениях еще до “Мертвых душ” проводил каждое свое лето сверстник маниловых и копейкиных, Пушкин у бабушки в Захарово, в Больших Вязёмах жила княгиня Голицына, ставшая прототипом Пиковой дамы, Лермонтов рос у бабушки в Тарханах, Фет, Лесков в Орловской губернии (о Тургеневе в Спасском Лутовине умалчиваю: он был слишком богат),Чайковский в Клину, да и сам Гоголь кто по происхождению, если не выходец из таких же мелкопоместных дворян, как его герои? Да и почему выходец? Он навсегда корнями остался им. Это сословие еще близко к природе и к народу, но уже избавлено от необходимости обрабатывать землю, а в уединении лесов, полей может предаваться искусству и размышлениям. О том читаем в библиографическом справочнике “Русские писатели Х1 - начала ХХ века” (Москва, 1995, “Просвещение”):

“Приобретение отцом Достоевского двух деревенек в Тульской губернии - Дарового и Чермашни - дало будущему писателю редкую в его судьбе возможность соприкоснуться с русской природой, с крестьянством”. Некрасов именно это имел в виду, когда писал:

“Пожелаем тому доброй ночи,

Кто все терпит во имя Христа,

Чьи не плачут суровые очи,

Чьи не ропщут немые уста,

Чьи работают грубые руки,

Предоставив почтительно нам

Погружаться в искусства, науки,

Предаваться мечтам и страстям.”

Некрасовские строки проникнуты благодарностью. А благодарность народного поэта - это благодарность целого искусства, за то, что для его существования созданы условия. Разве не из такой среды и образа жизни вышел Евгений Онегин?

А смог ли бы Гоголь стать тем, чем он стал, не будь за ним этого происхождения? Из этих мелких поместий выходит почти вся культура Серебряного века, как раньше вышла культура Золотого века, правда, из поместий покрупнее, и еще раньше - поколение-предтеча Золотого века: Сумароков, Фонвизин, Жуковский. А о судьбе культуры Серебряного века, слава Богу, культура сама еще в силах рассказать. Выходцы из этих имений пошли в ряды Добровольческой армии, отчаянно и безнадежно сражавшейся за Россию, читайте стихи Ивана Елагина, которому в плену у красных предложили переодеться в форму убитых офицеров, он увидел их документы и узнал, что это были его родные братья. Те же, кто бежал расстрела в Крыму, погружались на корабли и отплывали в будь он неладен Константнополь: в их числе Гайто Газданов и герои его рассказов, и реальные прототипы героев булгаковского “Бега” или незабываемого советского фильма “Два товарища”, живою очень похожего на биографию Николая Туроверова (1899-1972), чья книга стихов вышла в России в 2002 г. Бежали, оставляя пепелища отцов и дедов, породивших деятелей и создателей изысканного, рафинированного, возвышенного, порой, элитарного, по сей день непревзойденного искусства эпохи Серебряного века, подпитывающее искусство всех европейских стран на протяжении всего ХХ-ого века. Только почему Гоголь изобразил этих отцов и дедов уродами моральными и физическими?

Гражданская война подарила литературе сногсшибательные сюжеты! Причем литературе по обе стороны баррикад и фронта. От “Гадюки” красного графа Толстого, “Конармии”, до “Призрака Александра Вольфа”, “Белой гвардии”, “Тихого Дона” (он выше баррикад), “Соглядатая”, “Подвига”, да и Набокова подарила Америке, Газданова, Теффи, Труая, Ромена Гари, Марину Влади - Франции, Сикорского - американской авиации. Что бы делала русская литература без этих сюжетов? Погрязла бы мещанстве? Но пусть бы лучше литература погрязла в мещанстве, чем страна утонула в крови. О “подарках” гражданской войны миру составлены энциклопедические справочники. Это - целая Атлантида культуры, красоты, изящества, таланта, рассосавшаяся по всем странам и континентам по всем социальным их пластам. А не Париж, так Колыма... Шаламову на одном из пересыльных пунктов Колымы показывают потомка Пушкина. Потомка человека, неосторожно подарившему Николаю Васильевичу Гоголю сюжет “Мертвых душ”. Хорошо, что у Гоголя не было детей, не то, не исключено, что на пересыльном пункте его внуки лежали бы на соседних нарах с внуками пушкинскими. И могла ли быть у них иная участь, если колдун, маг и волшебник слова, великий Гоголь, описал их прадедов в виде карикатур, мошенников и неумытых уродов? Почему-то глаз-алмаз гения не заметил того колоссального духовно-созидательного потенциала, накапливавшегося в глубинках, подальше от искушенности городов. Не заметил того пласта, из которого вырастет слава России: Менделеев, Нестеров, Рахманинов, Дягилев, Серебрякова. Вырастит слава, чтоб ее топтали, оплевывали, унижали и уничтожали, протаскивая через подвалы чк и ад лагерей. Эту славу составила огромная плеяда эпических личностей: А. Цветаева, М. Танич, Д. Андреев, О. Волков, Святополк-Мирский.

Гоголь увидел в мелкопоместном дворянстве только дурное. Россия глазами Гоголя - искаженная, странная, ее такой нет и никогда не было нигде, кроме как на его страницах. Она, может, на деле и более ужасная, безобразная, более разбойная, когда доходит до “бунта черни” и раболепной души этой черни, но в этом нет ни капли гротеска и карикатурности.

У Пушкина руки не дошли написать “Мертвые души”, но у него все вышло бы намного мягче, нежели у Гоголя. О том можно догадаться по своеобразной генеалогии многих гоголевских типов: а именно по описанию гостей, собирающихся на именины Тани Лариной:

“С своей супругою дородной

Приехал толстый Пустяков;

Гвоздин, хозяин превосходный,

Владелец нищих мужиков;

Скотинины, чета седая,

С детьми всех возрастов,

Считая от тридцати до двух годов;

Уездный франтик Петушков,

Мой брат двоюродный, Буянов,

И отставной советник Флянов,

Тяжелый сплетник, старый плут,

Обжора, взяточник и шут”.

Разве это не сделанный со свойственной Пушкину легкой стремительностью набросок карандашом гоголевских типов? А сам их автор в лице своего альтер-эго Евгения, здесь же на балу,

“ Надулся... и

....................................

... стал чертить в душе своей

Карикатуры всех гостей.”

Даже фамилии их перекликаются с фамилиями гоголевских героев: Скотинин с Собакевичем, Флянов с Маниловым, характер Гвоздинина напоминает Плюшкина, Буянова - Ноздрева. Петушков по всем признакам очень похож на Хлестакова, но это уже не “Мертвые души”. Но и “Ревизор” написан позднее (1836) “Евгения Онегина”. В одной его строфе заложена большая часть генетического кода господ из поэмы, их сжатая генеалогия в литературе. Тоже, к слову, любопытная полярность: роман в стихах и поэма в прозе. Случайная ли?

И все же замысел Пушкина, мимоходом представленный в этой миниатюре, утяжелен пером Гоголя. От его легкой, умеренной сатиры Гоголь ушел в тяжеловесный гротеск. Все персонажи “Мертвых душ” - отрицательные, кроме трагической птицы-тройки, которая уходит в небо. Даже Чичиков - неуклюжий праотец Остапа Бендера, с умывания почти на первых страницах поэмы, когда трет щеки мылом, подперев их языком, вызывает чувство гадливости, от которого уже не избавится. А это тяжело. Ведь за его ощущениями, наблюдениями отчасти стоит сам Гоголь, а одно из основных назначений искусства - доставлять наслаждение, а не отвращение. Главному герою надо сочувствовать, сопереживать, представлять себя на его месте, болеть и радоваться с ним, а он гадок - и все тут.

Чтобы лучше понять Гоголя, надо пройти по этапам его биографии: родиться в Малороссии, вырасти там, вобрав ее фольклор и архетипы, получить опыт преподавания, реализоваться в России и долго пробыть на постое в Италии. При этом будучи литератором. Не Белый его поймет или Набоков, по свидетельству Н. Берберовой, никогда не читавший даже “Севастопольских рассказов”, зато “много и часто” читавший Гоголя. Что не помешало ему высмеять кровный, нутряной язык своего литературного кумира. Каждый человек является представителем того или иного характерного типажа своего народа. В том числе Гоголь. На ежегодной Сорочинской ярмарке на Полтавщине* неизменно ходит ряженый Гоголем очередной его двойник, что есть обязательным аксессуаром этого фольклорно-коммерческо-культового меропиятия. И Гоголь не оставил бы так Набокову оскорбления мове. Конечно, Гоголь вырос из нее, но это уже вопрос не лингвистики, а геополитики и истории государства в целом, вырос, как ребенок из ползунков и погремушек или как дуб из корней, но это же не повод, чтобы насмехаться над ползунками или корнями. Умные бабушки берегут их как дорогую память. А Набоков пинает милый Гоголю язык Малороссии! Тут впору процитировать Белого: “Что есть Русская Империя наша? ... географическое единство... И Русская Империя заключает: во-первых - великую, малую, белую и червонную Русь...” То есть Малая Русь - это неотрывная составная часть Всея Руси и ее языка. Не будь языка Малороссии, не было бы “Вечеров”, а не будь “Вечеров”, не было бы и дальнейшего Гоголя.

Гоголю прекрасно известна магическая власть и исполнительские полномочия слова. “Произнесенное метко, все равно, что писанное, не вырубливается топором,” - признается он. И назвав Собакевича кулаком, разве он не предопределил раскулачивание? Разве он после этого не “историк предполагаемых событий”, как называл себя сам? Несет ли он ответственность за то, что произошло с классом, который он описал уродом, ползающими по рафинаду мухами на губернском балу? Ведь “Мертвые души” - фактически портрет целого сословия. Пусть этот портрет не клевета, но, как показала история, пасквиль. Есть в нем какая-то фальшь, ведь недаром трудно встретить человека, который бы любил “Мертвые души”. Их любила советская власть, так как они служили ей моральным оправданием варварского уничтожения аристократии от Трубецких до Коробочек, от великих княжон до мелкопоместного дворянства. Зря ли она так пестовала Боклевского с его отталкивающими иллюстрациями к бессмертной поэме? Однако, странная игра слов напрашивается: бессмертные “Мертвые души”... Какие-то зомби. Слово притягивает события, повелевает людьми. Старики останавливают злословов: “Придержи язык! Не накличь беды!” По закону слова - Гоголь несет всякую ответственность. Да и разве жаль, что отпрысков столь отвратительных типов, как Плюшкин, Ноздрев, Чичиков - он тоже мечтал обзавестись детишками, а яблочко от яблоньки, известно, где падает, - Скотининых “ с детьми всех возрастов” вышвырнули из их гнезд, а гнезда разорили, растащили, сожгли? Поделом ведь им, крепостникам проклятым. А что их крестьян погнали в Красную армию, на штурм Сиваша, поставив за спиной пулеметы, да в лагеря - это уж лес рубят, щепки летят. Были крестьяне живыми хлебопашцами, хозяевами, кулачками были, а стали мертвыми душами по лагерям, тюрьмам, фронтам. Сорок миллионов мертвых душ по местам не столь отдаленных при одном славном джигите Сталине. Это что, простое совпадение? Или точное предписание грядущего человеком, близким магии? Если бы он не был ей близок, он не написал бы с такой наглядной убедительностью, пробирающей до костей, сцену того, как колдун вызывает душу своей дочери и разговор с нею, по которому можно судить, что Гоголю было известно о мире невидимом и потустороннем больше, чем простому смертному. Впрочем, возможно дело не в магии, а в том, что художник является слепым прорицателем судьбы, иногда своей личной (Лермонтов точно описал место, обстоятельства и даже погоду подчас своей роковой дуэли), иногда судьбы других лиц, а иногда целой нации. Но какими бы недостатками не страдал тот или иной народ, он не заслуживает такого жестокого геноцида, какой выпал на долю русского. Но каков кузнец, такое и счастье. Гоголь - тоже частица русского народа.

Конечно, Гоголь подумал и ниже оговорился, что кулак - это вовсе не так плохо. Но, видимо, с позиций закона слова это произошло поздно. Ваза Пандоры уже раскрылась и наши беды пошли в загул, из которого до сих пор никак не выйдут.

В образе Селифана Гоголь авансом высказывается по вопросу о повальной грамотности, которую он предугадывал. Селифану, праотцу поколений невеж, навьюченных книгами, суконных рыл, питомцев обязательного ликбеза, “нравилось не то, о чем читал он, но больше само чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит.” Замечание насчет этого непонятного слова - очень актуально звучит и сегодня, в начале ХХ1 столетия. Тяга люмпен-интеллигентов, нуворишей, рвущихся в калашный ряд, и полусословия обслуги - уже не пахарей, но еще не баринов, ввернуть темное, а значит, ученое словцо, - черта в нашем народе, если вести отсчет хотя бы от Селифана, - тяга генетическая, ныне превращающая великий и могучий в какого-то мутанта, чьи законы еще предстоит изучать.Сейчас если в название организации, ансамбля, кооператива не втиснут какое-нибудь иностранное слово, его просто не воспринимают как нечто солидное. Смотрите названия популярных музгрупп: “Балаган лимитед”, “Иванушки интернешенел”; почему не, скажем, “Иванушки всех стран”. И литературным Ноем этой тяги и в то же время неувядаемой моды выступает кучер Селифан в своем ковчеге - бричке или на тюфяке, “убитом и тоненьком, как лепешка”. Да и имя своему герою полумеры Гоголь неслучайно взял из пословицы “ни в городе Богдан, ни в селе Селифан”, которую он сам же и приводит.

Особенно оживает образ Селифана в нынешний момент, когда в России и на Западе проводится реформа образования, возможно, самый опасный этап культурной революции: она производит занижающую подмену культуры, ее ценностей, образования как такового. Газета “Сити” от 12.12.2002. поместила короткую, но выразительную, заметку: “Министерство Образования должно контролировать, чтобы преподавание истории в школах проходило “согласно объективным критериям, уважающим историческую правду”, по книгам “абсолютной научной строгости”. Вот тебе бабушка и Юрьев день - свобода. Пресловутая. Вот тебе и испекся научный глобализм, по сравнению с которым научный коммунизм, истмат и история партии, по-всему, были только цветочками.

Советская интеллигенция, которую свои, не замечая, что рубят сук, на котором сидят, окрестили образованщиной, а на Западе уже давно объявили сыгравшей в ящик, уже прошла через эту подмену с ее научным коммунизмом и Лысенко вместо Вавилова. Но в нашей интеллигенции это развило творческую жилку, когда надо было самому своим мозгом дойти до истины, раскопать ее и постичь. А как справиться с таким положением Запад, мыслящий газетно-телевизионными штампами? Проглотит этот эрзац без всякой отрыжки или породит своих диссидентов и новых савонарол? В любом случае, послереформенное образование - манна небесная для селифанов. Читать-то они научатся, и все их будут считать учеными. Ничего, что Мольер говорил : “Несноснее всего ученость в дураке”. А на образование жаловались даже в Золотой век: “Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь”; личность же найдет свои пути, несмотря ни на какие реформы и антикультурные революции. Наоборот, трудности только закалят и отточат дарование.

Мелкопоместное дворянство, между прочим, стало обывательским идеалом нового класса сегодняшней России. Как только человек обзавелся деньгами, что он делает первым делом? Покупает землицы за городом и обустраивает там имение в стороне от городской преисподней. Да и отец Федор с матушкой Ильфа и Петрова разве не о том мечтал, когда бредил свечным заводиком?

По схеме “Мертвых душ” построен сюжет “Двенадцати стульев”, который так же был подарен их авторам Катаевым, как был подарен сюжет Гоголю Пушкиным. “Двенадцать стульев” - в каком-то смысле спроектированный во времена нэпа сюжет “Мертвых душ”. Герой-жулик в целях легкого обогащения колесит по стране, встречается с разными лицами, тоже изображенными не без усмешки. Но гротеск “Двенадцати стульев” гораздо более мягкий и теплый, чем “Мертвых душ”. Только мы знаем, что за ним стоит разбитая Российская империя, смеяться особо не над чем, это придает гротеску грустной горечи, а Ипполит Матвеевич, кутила, “барин”, ловелас, “предводитель дворянства”, вполне может быть прямым классовым потомком того же Ноздрева или Флянова, не очень чистого на руку. Но разве Ипполит Матвеевич не жалок? И разве его коллективно-личную судьбу не предопределил Гоголь, жестко, безжалостно и несправедливо высмеяв мелкопоместное дворянство? Он перегнул палку, и эта палка в том числе и с его легкой руки настигла потомков. Ведь художник - это пассивный творец истории.

ОТПРЫСКИ ГОГОЛЕВСКИХ ТИПОВ

Каждый из героев “Мертвых душ”, запершись в своих владениях с типичным хуторским сознанием родной Гоголю Малороссии, связан невидимыми нитями с историей и судьбой всей России. Судьбой прошлой и, что для нас чувствительней, будущей.

“Мертвые души” написаны в 1842 году, за 75 лет до революции в России. За это время Собакевич, Ноздрев, Манилов, успели стать дедушками, почить в бозе, их внуки выросли, сами стали дедушками, и живут с детьми и внучатами в имениях и усадьбах своих прадедов в окружении уже не крепостных, а освобожденных реформой 1861 года мужиков, которые кто выплатил, а кто почти выплатил кредит Земельному банку за приобретенные земли. В таких же имениях по Руси рождаются и живут Бунин, Блок, сестры Лохвицкие, Зайцев, родители некоторых перебрались в города Петербург, Москву, Киев - это Цветаевы, Андреевы, Алехины, Станиславские - целый пантеон великих выходцев не из народа. И вот под натиском преступной антигосударственной пропаганды эти имения вспыхивают кострами и превращаются в пожарища.

Выходцы из этих имений пошли в ряды Добровольческой армии, отчаянно и безнадежно сражавшейся за Россию, читайте стихи Ивана Елагина, которому в плену у красных предложили переодеться в форму убитых офицеров, он увидел их документы и узнал, что это были его родные братья. Те же, кто бежал расстрела в Крыму, погружались на корабли и отплывали в будь он неладен Константнополь: в их числе Гайто Газданов и герои его рассказов, и реальные прототипы героев булгаковского “Бега” или незабываемого советского фильма “Два товарища”, живою нитью связанные с биографией Николая Туроверова (1899-1972), чья книга стихов только вышла в России. Бежали, оставляя пепелища отцов и дедов, породивших деятелей и создателей изысканного, рафинированного, возвышенного, порой, элитарного, по сей день непревзойденного искусства эпохи Серебряного века, подпитывающее искусство всех европейских стран на протяжении всего ХХ-ого века. Только почему Гоголь изобразил этих отцов и дедов уродами моральными и физическими?

Гражданская война подарила литературе сногсшибательные сюжеты! Причем литературе по обе стороны баррикад и фронта. От “Гадюки” красного графа Толстого, “Конармии”, до “Призрака Александра Вольфа”, “Белой гвардии”, “Тихого Дона” (он выше баррикад), “Соглядатая”, “Подвига”, да и Набокова подарила Америке, Газданова, Теффи, Труая, Ромена Гари, Марину Влади - Франции, Сикорского - американской авиации. Что бы делала русская литература без этих сюжетов? Погрязла бы мещанстве? Но пусть бы лучше литература погрязла в мещанстве, чем страна утонула в крови. О “подарках” гражданской войны миру составлены энциклопедические справочники. Это - целая Атлантида культуры, красоты, изящества, таланта, рассосавшаяся по всем странам и континетам по всем социальным их пластам. А не Париж, так Колыма... Шаламову на одном из пересыльных пунктов Колымы показывают потомка Пушкина. Потомка человека, неосторожно подарившему Николаю Васильевичу Гоголю сюжет “Мертвых душ”. Хорошо, что у Гоголя не было детей, не то, не исключено, что на пересыльном пункте его внуки лежали бы на соседних нарах с внуками пушкинскими. И могла ли быть у них иная участь, если колдун, маг и волшебник слова, великий Гоголь, описал их прадедов в виде карикатур, мошенников и неумытых уродов? Почему-то глаз-алмаз гения не заметил того колоссального духовно-созидательного потенциала, накапливавшегося в глубинках, подальше от искушенности городов. Не заметил того пласта, из которого вырастет слава России: Менделеев, Нестеров, Рахманинов, Дягилев, Серебрякова. Вырастит слава, чтоб ее топтали, оплевывали, унижали и уничтожали, протаскивая через подвалы чк и ад лагерей. Эту славу составила огромная плеяда эпических личностей: А. Цветаева, М. Танич, Д. Андреев, О. Волков, Святополк-Мирский.

... Шаламову на одном из пересыльных пунктов Колымы показывают потомка Пушкина. Потомка человека, неосторожно подарившему Николаю Васильевичу Гоголю сюжет “Мертвых душ”. Хорошо, что у Гоголя не было детей, не то, не исключено, что на пересыльном пункте его внуки лежали бы на соседних нарах с внуками пушкинскими. И могла ли быть у них иная участь, если колдун, маг и волшебник слова, великий Гоголь, описал их прадедов в виде карикатур, мошенников и неумытых уродов?

У Пушкина руки не дошли написать “Мертвые души”, но у него все вышло бы намного мягче, нежели у Гоголя. О том можно догадаться по своеобразной генеалогии многих гоголевских типов: а именно по описанию гостей, собирающихся на именины Тани Лариной...

Да и разве жаль, что отпрысков столь отвратительных типов, как Плюшкин, Ноздрев, Чичиков - он тоже мечтал обзавестись детишками, а яблочко от яблоньки, известно, где падает, - Скотининых “ с детьми всех возрастов” вышвырнули из их гнезд, а гнезда разорили, растащили, сожгли? Поделом ведь им, крепостникам проклятым. А что их крестьян погнали в Красную армию да в лагеря - это уж лес рубят, щепки летят. Были крестьяне живыми хлебопашцами, хозяевами, кулачками были, а стали мертвыми душами по лагерям, тюрьмам, фронтам.

В образе Селифана Гоголь авансом высказывается по вопросу о повальной грамотности, которую он предугадывал.

Особенно оживает образ Селифана в нынешний момент, когда в России и на Западе проводится реформа образования, возможно, самый опасный этап культурной революции

Мелкопоместное дворянство, между прочим, стало обывательским идеалом нового класса сегодняшней России.

Но разве Ипполит Матвеевич не жалок? И разве его коллективно-личную судьбу не предопределил Гоголь, жестко, безжалостно и несправедливо высмеяв мелкопоместное дворянство? Он перегнул палку, и эта палка в том числе и с его легкой руки настигла потомков. Ведь художник - это пассивный творец истории.

Discendenti di tipi di Gogol’

Ogni personaggio delle “Anime morte” con una mentalita` tipica da chutor della Piccola Russia, essendo isolato nella sua proprieta` e` collegato con fili invisibili con la storia e con il destino di tutta la Russia. Con il destino passato e, fatto piu` sensibile per noi, con quello futuro.

Le “Anime morte” sono scritte nel 1842, 75 anni prima della rivoluzione in Russia. Nel frattempo Sobakevic, Nozdrev, Manilov sono diventati nonni e riposano in pace, i loro nipoti sono cresciuti, anche loro sono diventati nonni e passano i loro giorni con i rampolli nelle tenute dei loro bisnonni circondati non piu` dai servi della gleba ma dai contadini liberati dalla riforma del 1861. Alcuni hanno gia` restituito il prestito per l’acquisto della terra alla banca Zemeljnyj, gli altri stanno per farlo. In tali tenute sparse per la Russia nascono e vivono Bunin, Blok, sorelle Lochvizkie, Zajcev; i genitori degli altri si sono trasferiti nelle citta` di Pietroburgo, Mosca, Kiev: ad esempio, i Cvetaev, gli Andreev, gli Alechin, i Stanislavskij: un intero panteon di grandi che non discendono dal popolo. E sotto la pressione di una criminale propaganda, a queste tenute viene dato fuoco e diventano cenere.

I rampolli di queste tenute sono andati a combattere nell’esercito della Buona Volonta`. ........

Chi e` sfuggito alla fucilazione in Crimea si imbarcava sulle navi per Costantinopoli, tra di loro Gazdanov e i personaggi delle sue opere, i protagonisti veri dei personaggi della “Corsa” di Bulgakov e quelli del l’indimenticabile film sovietico “Due compagni” tratto dalla biografia di Nikolaj Turoverov (1899-1972) il cui libro e` appena stato pubblicato in Russia. Essi fuggivano abbandonando le case incenerite dei padri e dei padri dei padri che avevano messo al mondo creatori di una arte raffinata, a tratti, elitaria, e finora insuperata che ha nutrito l’arte dei paesi europei per tutto il Novecento.

A Shalamov a Kolyma mostrano un discendente di Pushkin. Il discendente di una persona che ha incautamente regalato la trama delle “Anime morte” a Gogol’. Meno male che Gogol’ non aveva figli, altrimenti non e` da escludere che i suoi nipoti si sarebbero incontrati a Kolyma con quelli di Pushkin. Ma potevano avere una sorte diversa se il mago della parola non avesse descritto i loro avi come dei mostri brutti e sporchi da caricatura?

Pushkin non ha potuto scrivere le “Anime morte”, ma la sua opera sarebbe stata molto diversa, piu` soft di quella di Gogol’. Cio` si puo` dedurre da una piccola genealogia dei tipi gogol’jani che possiamo intravedere nella descrizione degli ospiti arrivati alla festa di Tatjana Larina.

Nel personaggio di Selifan, Gogol’ esprime il suo punto di vista sull’istruzione obbligatoria che lui aveva previsto.

Selifan si rianima con forza nuova oggigiorno quando in Russia e nell’Occidente e` in corso una riforma dell’istruzione che, forse, rappresenta una tappa piu` pericolosa della rivoluzione culturale.

Vivere nelle tenute da piccola nobilta` diventa un modello ideale del benessere della classe nuova nella Russia moderna.

Ippolit Matveevich fa pena. E non e` stato Gogol’ a predifinire il suo destino personale-collettivo avendo deriso con crudelta` ed ingiustizia la piccola nobilta` latifondista? Lui ha esagerato e questa esagerazione ha colpito i posteri. Perche l’artista e` un passivo architetto della storia.