Дмитрий МАНЦУРОВ. Надлом. Рассказ.
Улица раскисает. Она расползается во все стороны в сырости и грязи, заполняет всю синеву пространства вокруг. Талый снег мертво белеет островками в канавах, прячется в тени деревьев, домов. Но всё же тает и там. Мутная вода стекает с крыш, проваливаясь в выбоины разбитых дорог. Она хрипит и отхаркивает бычки, обёртки, обрывки газет и бог ещё знает чего. Где-то там, у супермаркета, в сырой неизвестности шуршит тощая метла дворника. Этот звук разрывает тишину двора, вгрызается в утреннюю пустоту, размеренный, всепроникающий. Совсем рядом, разбрызгивая чуть подмёрзшую за ночь хлябь, промчался автомобиль. Алексей смотрел на эту весну, чувствовал её и чем больше он видел, тем отчётливей возникало ощущение ущербности, убогости всего, что вокруг. Словно эта весна выжигала его изнутри. Эта внезапная тоска удивила его, но он ничего не мог с собой поделать. Алексей стоял на балконе и вглядывался в слепые окна озябших пятиэтажек. За каждым из них дремала жизнь, убаюканная густым, прокуренным воздухом города. Алексей поёжился и, достав из пачки сигарету, с неудовольствием закурил. « Плесень, всюду эта паршивая плесень. – Думал он, глубоко затягиваясь, - Когда же всё это кончится? Или уехать куда-нибудь?» Алексей вздрогнул, от неловкого движения сигарета выпала из пальцев и полетела вниз, в апрельскую распутицу.
- Проклятый телефон! – прокричал он, поднося трубку к уху и, чуть помедлив, добавил, – Давно надо было тебя утопить.
Звонил Олег.
- Что? Леший, ты где?!
- Сплю. – Вдыхая тяжесть воздуха, отозвался он.
- Леший, дай лабу скатать, – на секунду мембрана затрещала, зашипела и где-то совсем далеко, сквозь помехи – в маршрутке еду… Бережнова совсем достала, давай говорит лабу, а то зачёт не поставлю… Зачёт… дня…
Связь оборвалась. Опомнившись, Алексей бросился в полумрак кухни, долго водил пальцем по календарю, перебирая дни недели, и, наконец, наткнулся на двадцать третье. Настенные часы пробили девять. Наспех одевшись, он закрыл за собой дверь и ринулся вниз по лестнице. «Зачёт, лабораторная, зачёт…», ступени с поразительной скоростью проносились под ногами. «Лабораторная, зачёт, грязь, лужи…», дверь подъезда с треском захлопнулась за спиной. « Девять часов, зачёт, грязь, весна, Маша…». Алексей влетел в салон обшарпанного автобуса, походя, зацепив кого-то пакетом, и с облегчением упал на потертое, исписанное фломастерами сиденье. Автобус закряхтел, заскрипел и с проворством тяжелобольного пополз по улице, откашливая солярку и роняя в грязь неотработанное масло. В салоне было тесно и душно. Потрескавшиеся стёкла дребезжали так, словно в любой момент могли осыпаться. Воздух стал настолько густой и плотный, что порой возникало ощущение его весомости, как - будто он обволакивал напряжённые фигуры, сковывал движения, сдавливал горло. Сквозь живой частокол не спеша пробирался кондуктор. Парадокс, но внушительные габариты женщины не стесняли её движения, наоборот, она ледоколом врезалась во льды пассажиров, не обращая внимания на жалобные всхлипы и общие возмущения.
- Не стоим в дверях! – Её хриплый голос подминал под себя все окружающие звуки. – Проходим. Проходим…! Билетики, пожалуйста, так… у вас, молодой человек.
Алексей протянул «медяки», и не успели они коснуться пухлой ладошки, как волшебным образом исчезли в толстых складках поясной сумки.
- Билетики, пожалуйста, билетики! – Словно на базаре вещала она, постепенно продвигаясь к задней площадке.
Чувства необъяснимой тоски и одиночества снова сдавили грудь, заполнили душу, мысли. Казалось, они истекают отовсюду и расползаются окрест на сиденья, на пол, на людей, раскисают, как эта улица. Чтобы не смотреть на серые, пустые лица Алексей с отрешенностью обывателя уставился в окно. Мёртвые деревья, безликие, однообразно равнодушные дома, бледные столбы фонарей, светофоры и даже прохожие проплывали за тонким ледяным стеклом, как миражи. «Какие пустые вывески. - Думал Алексей, глядя на улицу. - «Евростиль», «Долгосрочные кредиты», «Евроремонт», «Ипотека». Всё чужое. Кредиты. Ссуды. Займы. Живём в долг, умираем в долг. Пластмассовые судьбы. Одноразовые чувства. Всё не так». На торце заплесневелой «хрущёвки» висел яркий широкий плакат с красноречивым слоганом: «За традиции, свободу, равенство!» С плаката сурово смотрел на мир Твердохлебов - мэр города. Его крепко сжатый кулак олицетворял силу и дух русского народа. На заднем плане среди кудрявых берёз стоял «шевроле» представительского класса. Чёрные бока автомобиля лоснились роскошью, притягивая неискушённые взгляды. Захотелось вырваться из этой затхлости в прошлое. Алексей почувствовал, что проваливается в чёрную пропасть памяти, всё дальше удаляясь от этого надушенного, пропахшего соляркой и потом автобуса, от этого чужого города в то лето, в то утро на опушке…..
Лес забрался едва видимой синей поволокой, и рассветные лучи, казалось, можно обнять руками. Лес хвойный, густой, дремучий, с рождения знакомый, но всепроникающе чужой. Привлекающий. Жуткий. Тёмный. Прелый лапник под ногами чем-то напоминает зыбуны на болотах. Он продавливается, обступает щиколотки, мягкий как пуховая перина, но создающий впечатление шаткого равновесия, состояние неверности и, кажется, можно с головой провалиться в него навсегда, безвозвратно, безвременно. Душистый запах смолы чем-то сродни запаху гречишного мёда. Вкусный. Сладкий. Приторный. Он туманит сознание, кружит голову. Этот запах идёт отовсюду - с ветвей, от стволов, с ковра хвои на земле, но какой-то уже кислый, спёртый, слежавшийся. Всё время что-то шуршит, потрескивает, окает и аукает. Сам лес живёт. Живёт. Множится. Переваривает сам себя. Хоронит и воскресает. Закрытый. Задумчивый. Чем дальше забираешься в чащу, тем отчётливей чувство нарождающегося в груди смятения, первобытного ужаса и чего-то до боли близкого. Мягкий шепот. Еле слышные в кронах слова, застывшие на грани восприятия. Ветер осторожно качает ветки, прижимает к груди, баюкает нежно и невесомо. Деревья. Смола. Ветви. Листья. Лес. Мать - ласковая, добрая, вечная, как небо над головой. А человек? Как же он среди этого первозданного покоя? Со всеми этими прокислыми щами, кастрюлями, «скорыми», часами, разрубленными с точностью до одной секунды. Человек, вдыхающий прокуренными лёгкими вечность. Вечность, прожитую в один день, растраченную на пустую болтовню и ненужные споры, вечность пропитую, издёрганную, выжатую как лимон. Кто ты есть человек, среди этих шершавых стволов? Голый. Беззащитный. Жалкий. Сгорбленный и надломленный. Тихо. Где-то неподалеку отмеряет года кукушка. Трещит дятел. Лес ещё дышит утренней прохладой, свежей, чистой. Туманная дымка почти рассеялась. Отчаянно сопротивляясь молодому солнцу, она всё-таки зацеплялась за тени могучего сосняка, но и там разрывалась, лопалась под напором июньского тепла. И всё таинство рассветного леса растворялось, вызывая чувства сожаления и потери. Потери чего-то важного, несоизмеримо глубокого, священного. Деревья. Смола. Ветви. Листья. Лес. Мать…..
- Кто не платил?! Я не платил?! А вот видела?!
- Девушка, а можно с вами познакомиться?
- Шаво? Ни в коем слушае.… Да. Грит, ежели кость синяя… мазаться, а ить больно, небось, по кости то?!
Правое колесо угодило в яму. Автобус тряхнуло так, что на какое-то мгновение в салоне повисла гнетущая тишина, как ожидание чего-то непоправимого, окончательного. Казалось можно услышать биение собственного сердца. Сквозь плотность безмолвия прогрохотал могучий бас:
- А я ему говорю, сначала авансом штуки две, три, а потом работа.
- А он что?
- Смотри куда прёшь!! Все ноги поотдавила!
- Билетики, пожалуйста, билетики!
- Ба-а, а при кумунистах - та, при кумунистах, ить такого не было!
Поначалу, Алексей никак не мог понять, где находится. Голоса доносились отовсюду, то, отступая, то, накрывая с головой. Он растворялся в них.
- Молодой человек, уступите бабушке место. – Ненавязчиво попросили, откуда – то сверху. Алексей поднял глаза. Прямо над ним, уперев взгляд в пространство, нависала старушка. Драповое тёмно - коричневое пальто, платочек с синими, белыми, голубыми цветами, домашняя светло-серая сумка. « Божий одуванчик» - подумал Алексей, всматриваясь в сухощавое, измождённое жизнью лицо. Он уступил место и стал пробираться к дверям. Прижимая пакет к груди, Алексей протискивал, проталкивал себя между спинами, пока не наткнулся на стену.
- Вы выходите? – спросил он у стены, переминаясь с ноги на ногу.
Стена неохотно качнулась в сторону, глубокомысленно вздохнула и гулко ответила:
Нет.
«Где только таких откармливают?» Думал Алексей, с удивлением рассматривая двухметрового исполина, « Стероидов, наверное, пережрал. А лицо то, какое доброе, почти детское. Как - будто взяли да и прилепили к этой горе».
Под неодобрительные взгляды Алексей всё-таки протиснулся в образовавшийся проход.
* * *
Олег Щепкин был человеком правильным и непримиримым, если неправда - в штыки, особенно, если она касалась его непосредственно и своим положением мешала привычному укладу его размеренного, гладкого существования. Что же до остальных, то думалось, все их беды происходят оттого, что виноваты сами и должны платить по всей строгости законов морали и нравственности. Сам Олег в любой момент считал своим долгом указать на неприличия, и словом, а зачастую кулаком выколачивал мерзавца на свет божий. В силу своей улыбчивой общительности и здоровому румянцу на щеках, его быстро приняли в ряды босоногого студенчества, а тяжёлую нравственность списали на свойство характера. Вот и теперь, выходя из маршрутного такси, он лениво бормотал что-то про распущенность и вседозволенность, не без удовольствия вспоминая стройные ножки вульгарной девицы, так бесстыдно выставленные на всеобщее обозрение. Олег инстинктивно погладил живот, вздохнул, плюнул с досады и бодрой поступью зашагал к зданию университета. Он остановился на середине аллеи и стал дожидаться приятеля, точнее лабораторную, которая теперь решала его судьбу. По правде говоря, они дружили с детства, Олег - неотёсанный, чуть грубоватый, но простой парень и Лёшка - тихушник. Олег уже не помнил, когда зародилась эта дружба и, потому, по праву считал Алексея своим «почти братом».
«Последний хвост и всё». – С облегчением думал он и от того чувствовал себя почти свободным. Не найдя ничего интересного среди чахлых, скрюченных лип и орешника, он принялся рассматривать старое здание университета. Ковыряясь в носу, Олег наклонял голову набок, сопел и закатывал глаза от умиления. Университет был построен ещё при социализме, невооружённым взглядом на всём строении был заметен отпечаток мозолистой ладони пролетарского зодчества. Снопы пшеницы опоясывали массивный кубический козырёк, в квадратах по бокам со стороны основного фасада медные глобусы, прямоугольные колонны в несколько рядов. В бытность университет даже претендовал на звание лучшего в регионе, но с перестройкой о нём благополучно забыли. Со временем фасадная плитка местами обвалилась, местами полопалась, с торца здания стена покрылась ржавыми разводами то ли от дождей и слабых швов, то ли по недосмотру. Отпечаток запустения угадывался даже в облупившихся краской перилах. Колоннада, фасады, ровные прямоугольники окон, строгий профиль вождя, непреклонно смотрящий в светлое будущее – всё вызывало в душе Олега восторженный трепет и какое-то странное желание поскорее набить кому-нибудь морду за поругание великого прошлого. Алексея всё не было. Олег, решив, наконец, оторваться от созерцания, направился к центральному входу в надежде отыскать отличника.
«Вообще, есть три вида людей – размышлял правильный Щепкин – Я, кто – то вроде Лешего и ….. и отличники. В общем, я их понимаю. Можно сказать, знания - это правильно, а значит хорошо, но терпеть не могу, потому – что…. – мимо прошла закованная в тесные джинсы девушка – потому – что…. А чёрт! Ботаник и есть ботаник» – пришёл к умозаключению Олег и, высморкавшись, пошёл дальше.
На глаза попался Федька – соплежуй. Невысокий щуплый парень, лет семнадцати, с болезненно бледной кожей, впалыми щеками и с навечно застывшим выражением обиды на лице, стоял на крыльце и торопливо курил. Толпа, окружавшая отличника, почтительно расступилась, искоса посматривая на приближающегося Щепкина.
- Здорово Федот. – поприветствовал он , кладя здоровенную ручищу на хлипкие плечи Федьки.
- А? – только и смог пролепетать парень.
- Федот, дай лабу скатать, ты ж мне друг.
С этими словами Щепкин сделал что-то вроде удушающего приёма, от чего Федька побледнел и дрожащими руками передал тетрадь.
- За это Федюня – продолжал Олег, поводя рукой в сторону – я возьму тебя с нами после зачёта.
Фёдор нервно сглотнул и потянулся к дверям.
- Не боись, погуляем, пивка хлопнем. Кстати, у тебя бабло есть? Вот и молодец, угостишь. Мы ж теперь друзья?
Фёдор неуверенно кивнул и поспешил в аудиторию. У самой двери он неожиданно столкнулся с Лесёнковой Машей, девушкой, которая вот уже два семестра не давала покоя его душевному состоянию и, густо покраснев, юркнул в проём.
Ты что, слепой?! – полетело ему в спину.
Он уткнулся в учебник и с самоистязательным упорством стал зубрить, непрерывно думая про её волосы, глаза, плечи, талию, ниже. Фёдор пытался представить образ, но вместо Маши перед глазами возникала ехидно ухмыляющаяся рожа Щепкина. Он протягивал волосатую лапу к его горлу и тягучим ломаным голосом произносил:
- …. У тебя бабло есть? …. Возьму…. После зачёта.
В аудиторию вошла полная женщина в чёрном вязаном пончо на округлых плечах, серой юбке и удручающе массивных сапогах. Огромные алые бусы тяжело покачивались на груди и неприятно гремели. Окинув всех присутствующих холодным, неприязненным взглядом, она величественно села за кафедру.
- Елена Владимировна, Елена Владимировна! – Жарко затараторила Светочка (староста группы). – Елена Владимировна, а мы вам подарок приготовили.
С этими словами она протянула преподавателю пакет и как-то смущённо отстранилась. Глядя на всё это с высоты «камчатки», Фёдора почему - то затошнило. Он снова уткнулся в учебник. « Частота - это число полных колебаний синусоидального тока за одну отдельно взятую секунду».
F = 1/T = 50 Гц
- Щепкин?! - покатилось по аудитории.
- Здесь, Елена Владимировна.
- Лабораторная где?!
- Здесь, Елена Владимировна.
- Давай сюда.
- Вот возьмите, Елена Владимировна.
Осторожно подойдя к кафедре, Олег отдал тетрадь и стал ждать.
- Иди, иди уже, не мешай. Так. Так, все свободны. - Она заглянула в пакет, довольно улыбнулась и добавила - Зачётки на стол.
Студенты медленно потянулись к выходу, увлекая за собой Фёдора, словно река, спокойная, бездумная. Мимо, бурно жестикулируя руками, проплыла Светочка. Она ликовала, её взгляд был наполнен счастьем. « Да, это я и только я вытащила всю группу» - говорил весь её облик. За ней в потоке незнакомых, неузнанных лиц Маша и …. Щепкин.
Фёдор вздрогнул.
- Ф - е - дот, ну ты чё? Айда, пошли, пиво стынет.
Олег по - приятельски похлопал Фёдора по спине, от чего тот чуть не свалился под ноги однокурсникам.
- А этот чего здесь? - брезгливо фыркнула Маша, когда они очутились на крыльце.
Олег подмигнул ей и с сердечным великодушием сообщил: Он со мной.
После этих слов Фёдор почувствовал себя уверенней.
- А вон Журавлёв идёт! - Воскликнул он. Словно выплюнул слова в лицо как оскорбление. Никто не обратил на это внимания.
Маша увидела Алексея. « Как он странно ходит - думала она, рассматривая приближающуюся фигуру - похож на кузнечика». Алексей шёл к университету в распахнутом пуховике. По обыкновению он отклонял корпус назад, чуть приседая на каждом шагу и распрямляясь коленками в стороны. Фёдор тоже смотрел на него, смотрел и ненавидел. За эту бесшабашность, за походку, за его манеру разговаривать, за то, что он с Машей. Когда Фёдор видел Алексея чувство раздражения, порой было так велико, что ему хотелось убить Журавлёва, растоптать, размазать, как таракана, чтобы все видели кто настоящий человек, кто достоин, быть рядом с ней. Но вместо этого Фёдор поправлял очки, тяжело вздыхал и шёл прочь, злясь на себя за трусость. Часто он представлял, как бьёт Журавлёва по лицу, смеётся ему в глаза «кто теперь трус, я? Маша моя, слышишь? Моя!» Щепкина он ненавидел просто так.
- Здорово, орлы! - густым баритоном поприветствовал Журавлёв. Поднимаясь по ступенькам, он равнодушно посмотрел на Федора, но всё же поздоровался и с ним.
- Куда идём?
- В «Красный.» - Ответила Маша, поправляя кожаный берет.
Алексей обнял и поцеловал её, отчего кулаки Фёдора сжались, так что ногти впились в ладони.
- Да че там делать? Грязища, гадство одно. Айда на Пушкинскую в бильярдную там сегодня «Кислый» дежурит. - Глаза Олега неприятно заблестели - Халява. По дороге пивца зацепим, да, Федот, скажи же?
Все взгляды устремились на мрачно молчавшего Федьку.
- Наверное.
Фёдор шёл по Кривой улице с пивом в руках на последний полтинник и чувствовал себя брошенным и ненужным. Мимо, уже чуть подёрнутые пеленой, проплывали школа, забор, остановка, забор, кусты. Выйдя на Пушкинскую, глазам Фёдора предстало небольшое здание через дорогу напротив. Обшитое белоснежным профнастилом, аккуратное и уютное, оно заметно контрастировало с холодным бетоном громоздких высоток. Квадрат красной плитки перед входом был тщательно вычищен, по периметру заботливо поставлены сферы фонарей, как будто всё здание вместе с площадкой были волшебным образом перенесены сюда из центра. Над входными дверями висела яркая неоновая вывеска «бильярдная МАРАФОН». Она загадочно переливалась тёплым оранжевым светом, гипнотизируя, притягивая к себе. Фёдор хотел, было сделать шаг в её сторону, но вовремя остановился, увидев широкие потоки воды под ногами. Ручей, ветвясь, заливал добрую половину дороги, скапливался в ямах, создавая внушительные лужи. Казалось невозможным перебраться через него.
- Давайте обойдём. - Предложила Лесёнкова.
- Зачем? Здесь в два прыжка можно. Смотри, как это делается. - Услышал Фёдор голос захмелевшего Алексея.
Он старался не смотреть на весёлую компанию, даже почти появились какие - то мысли об устройстве мироздания, он попытался обойти ручей как кто-то…. закричал. Резко обернувшись, Фёдор увидел чёрную пузырящуюся лужу, Олега, кричащую Лесёнкову и …. всё. Журавлёва не было.
Алексей так и не понял, что произошло. Он прыгнул в лужу, надеясь дотянуть до торчащего из воды камня. Но в какой - то момент земля ушла из - под ног, и он оказался под водой в тесном колодце. Его затягивало. Темнота. Тяжесть мокрой одежды. Скользкие стены и холод, нестерпимый, обжигающий холод. Алексей извивался, пытался хвататься за выступы, разбивал руки в кровь, животный ужас заставлял отчаянно цепляться за жизнь. Он начал задыхаться.
« Где же они?! - Воздух рвётся из лёгких… - Я не должен умирать. Только не я! - Они почти лопаются…. - Пусть они, а я должен жить!»
Кровь вскипает, бьёт в виски, в ушах стоит непрерывный грохот. Ногу свело судорогой и его потащило куда -то вниз.
«Как же так?!» - пронеслось в угасающем сознании, и Журавлёв вдохнул, потому - что не мог больше не дышать.
- Я за помощью! - крикнул Олег, скрываясь за углом.
Лёша! - в отчаяние бестолково металась Лесёнкова. Она по - птичьи размахивала руками, бегала вокруг лужи и всё кричала и кричала, а люди шли мимо, они поворачивали головы, недоумённо пожимали плечами и шли дальше.
Фёдор пытался достать руками, палкой, погружался по пояс в талую воду, но руки загребали только мелкий мусор. Наконец он сдался. Навалилась усталость, он поднялся с колен, посмотрел в темнеющее грозовое небо и зашагал к дому. В ушах стояли стенания Маши, крики о помощи, но он ничего не мог сделать для неё.
* * *
На кухне свистел чайник. Отец Фёдора - Григорий Иванович смотрел телевизор, изредка цокая языком, что являлось признаком его глубочайшего расположения духа. Сегодня он получил зарплату. «Пусть небольшая, - часто любил повторять он, - но своя, честно заработанная». С голубого экрана молодой бард выводил очередную душещипательную балладу о русском солдате:
По-ой сколько хватит сил. По-ой
Голос не жале-ей
А-а голос он живой
Спой, милая, мне спой….
Тощие лучи света проникали в тёмную комнату сквозь проём приоткрытой двери. Кто-то прошёл по коридору, скрипя полинялым паркетом. Хлопнула дверь. Где-то в темноте с твердолобым упрямством тикали часы. Отведённое время. «Сколько ещё осталось? Сорок лет, двадцать, год, час?» Сон не приходил, Фёдор сидел на кровати, укутавшись в одеяло, и думал. Он вдруг отчётливо увидел небрежно брошенную Алексеем тетрадь. Она одиноко лежала на письменном столе среди компакт-дисков, учебников, журналов, как будто только сейчас приобрела особую резкость, контраст, значительность. Конспекты сухих, теперь уже никому не нужных лекций, скрупулезно записанных его рукой. Ещё живой. Со временем они станут иконой для матери. Величайшей ценностью. Каждый раз она будет бережно открывать дрожащими руками тетрадь и нежно гладить исписанные страницы. Прижимать к груди. Тихо качать как ребёнка. «Он теперь здесь, в этих строчках. В этих скупых цитатах. Весь. Ещё живой».
- Почему я не смог его спасти, почему всё так нелепо и глупо. - Тихо сказал Фёдор холодным стенам.
«Случайность. Открытый колодец, шаг и нет ничего: ни дня, ни ночи, ни жизни, только тишина и тёмная вода». Он представил, как водолазы вытаскивают синее, разбухшее тело Журавлёва и вздрогнул. «Неужели так будет и со мной, неужели я буду гнить в земле, и ничего не изменится? Останется такое же солнце, такое же небо и люди, люди будут жить…. без меня». Впервые он понял, что значит ценить каждую минуту, каждую секунду, наслаждаться каждым мгновением, и ему стало горько оттого, что жизнь так коротка и прозрачна. Что в этом огромном мире, стоит зайти на соседнюю улицу, никто не скажет, кто был такой Журавлёв Алексей Викторович. Им будет всё равно, потому что смотреть себе под ноги и жить в своём окружении легче и спокойнее, не напрягаясь, не думая, не сожалея. И каждый верит, что с ним такого не может случиться, потому что он не такой, что особенный. « Разве этот жил моей жизнью, разве у него были такие друзья, разве он так же держал за руку мать в детстве, как я, чувствуя теплоту и нежность ладони». Фёдор знал, что не пойдёт на похороны и не увидит, как стоит отец, безвольно опустив руки, как рыдает мать, и как будет стоять Щепкин, тяжело опустив голову, чтобы спрятать равнодушно - брезгливый взгляд. По стеклу забарабанил дождь, ветер гонял мусор во дворе, деревья тревожно шумели, качая копной голых веток, а Фёдор всё сидел и сидел, вглядываясь в печальное настоящее.
* * *
Олег сошёл на остановке.
- Приветствуйте Молежик! - Поздоровался бывший одноклассник Васька Звонарёв. Он жил в соседнем доме напротив, но не виделись они уже года два. - Сколько зим? Ты где пропал, учишься что ли? А я вот на верфи мешки таскаю. Бригадир, сволочь, заколебал. Представляешь? С утра до вечера «уши трёт». Ты, говорит, Васька парень умный, но дурак, мешок надо ровненько, поперёк. А то если каждый по-своему ложить начнёт никакого порядка не хватит. Так и знай, будешь ложить криво, премии лишу. Понял?! - Василий торопливо затушил сигарету и достал новую. - Вот гад! А я ему ещё на даче столбы вкапывал, скотине неблагодарной. Ты чего молчишь, язык проглотил?
- Как был «Звонарём», так и остался. - Сообщил Олег, разминая закоченевшие пальцы. - Ты бы лучше за пивом сходил.
- Щас будет. - Заверил Звонарёв и направился к ближайшему ларьку. Уже через минуту он явился с двумя бутылками и сходу бросил:
- Ну, так чё? Рассказывай.
- Учусь на первом физико-математическом. Сессия, чтоб её, началась. Завтра экзамен, а так ничего нового.
Олег уставился на проносящиеся мимо автомобили. Он не хотел смотреть на Василия, как будто чувствовал за собой вину перед ним. Улица пустела на глазах, зажгли фонари.
- Да? А Лёшку где потерял? Я помню, вы с ним не разлей вода…. Разбежались что ли? Девчонку, небось, не поделили. Ну, ты даёшь, я-то думал всё по старому, а тут на тебе, «мыло».
- Умер он.
Глаза Звонарева поползли на лоб. Он застыл как вкопанный, сигарета вывалилась изо рта и упала на мокрый асфальт, разметав сноп искр:
- Как умер?! Когда?!
- Утонул дня три назад. Ладно, увидимся, у меня завтра экзамен.
Олег тяжело поднялся со скамейки и, оставив на остановке оторопевшего Звонарёва, пошёл по улице. По дороге он вот уже в который раз мысленно прокручивал ход событий того памятного утра.
«Колодец, Леший, помощь…. Когда я бежал за помощью и увидел человека, зачем я остановился? Я посмотрел на время. Прошло около пяти минут. Всё равно было слишком поздно, люди под водой так долго не живут. Я позвонил спасателям и …. пошёл. Не люблю трупов смотреть. Случайность? Нет. Случайностей не бывает, а раз так, значит, так оно и есть и никак больше. Значит, это было нужно, а раз нужно, значит правильно. Ведь так?»
На следующее утро Олег шёл по серым коридорам университета. «408 аудитория». - Повторял он про себя, высматривая в толпе знакомых. Увидев Фёдора, он решил поздороваться:
- Здорово Фёдор, как жизнь? - отводя глаза, спросил Щепкин.
Они не виделись с тех пор, как погиб Алексей. Складывалось такое впечатление, что они избегают друг друга. Не ожидавший такого внимания, Фёдор пристально посмотрел на Олега и мрачно ответил:
- Нормально. А где Мария, ты её видел?
- Да вон она. - Вытянутой рукой Щепкин указал в сторону буфета. - Я пойду. Счастливо.
Олег вдруг оказался около смеющейся Лесёнковой. Смуглый черноволосый парень обнимал её за талию и что-то шептал на ухо. Они разговорились и уже через несколько минут оживлённо спорили. Щепкин размахивал руками и строил рожи, а незнакомый парень всё время поддакивал и глубокомысленно качал головой. Фёдор смотрел на них и ничего не чувствовал. Так, словно что-то умерло в нём самом ещё тогда у ручья. Всё вдруг сжалось до диаметра колодца, закружилось в бесстрастном величии. «Ты барахтаешься в холодной воде, отчаянно цепляясь за родителей, работу, положение в обществе и всё вроде неплохо, но стоит разжать затекающие пальцы, как осознание бытия проглотит тебя целиком».
- Пластмассовые судьбы. - Прошептал он одеревеневшими губами. - Одноразовые чувства.
Спустя неделю Маша уже не вспоминала Журавлёва, она нашла себе нового парня и постаралась забыть то утро двадцать третьего апреля.
* Первая публикация в журнале «МОЛОКО».
