Али ТЕНЧУРИН. Между небом и землей. Повесть.

Иса говорил ей:
-Ты должна быть похожа на них. Иначе нельзя. Те, кто был до тебя, слишком отличались от них, даже не внешне. Они чувствовали себя другими, чужими, и поэтому нервничали, допускали ошибки, и выдавали себя. Поэтому ты должна заставить себя на время стать одной из них. Попробуй просто жить. Пить, есть, покупать вещи, глазеть на витрины, и не думать о том, что тебе предстоит.
Муса тогда перебил его, не дал договорить.
-Нет Иса, не думать о своем благословенном предназначении она не может. Она всегда должна помнить то, ради чего приехала в этот проклятый город. И тех во имя кого она это сделает, и тех, кто ждет ее, там…
Иса, соглашаясь, едва заметно кивнул головой:
- Да конечно, она будет помнить о своем предназначении, но именно ради этого ей нужно притвориться. Пусть походит по городу, освоится. Кстати, так она сможет выбрать самое лучшее место.
Муса ответил:
-Хорошо. Пусть не торопится. Но пусть все же ни на секунду не забывает о деле.
Почему она вспомнила об этом именно сейчас? Здесь, в тесной кабинке вокзального туалета. Поезд пришел рано, туалет еще не успел пропахнуть передержанными отходами человеческого организма. Светлый, чистый, свежевымытый, с еще не выветрившимся ароматом дезодоранта, туалет был самым лучшим помещением, в котором ей пришлось побывать за последнее время.
- Почему она вспомнила слова Исы?
Ну конечно, одежда. Красивая, нарядная, она должна была как новая кожа, спрятать ее. И его. Он был здесь. Она достала его из утопленного в бачке унитаза черного, многослойного целлофанового брикета.
Она достала его - и вспомнила слова Мусы.
- Я помню. Я помню, Муса. - И осторожно положила брикет на крышку бачка.
Теперь ты, Иса.
От одежды тоже очень хорошо пахло. Наверное, он специально побрызгал ее духами. Там на базе, им запрещалось пользоваться косметическими благами. А он подумал обо всем. Она сейчас наденет эту прекрасную одежду, накрасится и станет неузнаваемой. Хорошо, что с поезда она сошла невзрачной мышкой, закутанной до самых глаз в платок, и это бесформенное черное платье, которое было на ней, тоже очень кстати. Лейтенант, проверявший документы на перроне, на нее особенно не смотрел. Его интересовало содержимое ее сумки, а там все в порядке. Зато сейчас он ни за что ее не узнает.
Действительно, в маленьком зеркале, прикрепленном к двери, отражалось нечто ей самой очень приятное, и полузабытое. В обрамлении черных, волнистых волос, словно ладонями нежно охватывающих виски и скулы, виделось …красивое лицо.
Бледную, не видевшую света кожу, она умело скрыла тональной пудрой, руководствуясь интуицией, нежели какой-нибудь мыслью, выбрала персиковые, мягкие тени, и наложила их, пряча синие кольца вокруг глаз. Губы она вначале не хотела трогать.
Пухлые, вывернутые наружу крупными, красными кусками плоти, они не теряли своей сочности ни от зноя, ни от холода, и казались ей чересчур… женскими. Общаясь с людьми, она часто старалась плотнее сжать их, спрятать.
Но потом она вновь вспомнила слова Исы.
- Я должна быть похожа на них.
Теперь, большие, чувственные, напитанные густым вишневым соком помады, ее родные губы казались совсем чужими. Да пожалуй, все лицо было чужим.
Она так давно не видела его таким.… Неужели это ее лицо?
- Ну и пусть так, вон нос мой, значит и лицо мое,- попробовала пошутить девушка, и дотронулась до кончика своего носа. Точеного, прямого, как древко, на котором флажками разлетались черные, как углем нарисованные брови.
Она приподнялась на мысочках, стараясь углядеть в зеркале, как сидит на ней подаренная Исой одежда.
Кофточка; бежевая, на пяти поблескивающих перламутром пуговичках, была немного великовата, обнаружились по бокам лишние складки, но джинсы сидели идеально. Она немного боялась за эту часть гардероба. Последний раз она надевала их года два назад, и угадает ли Иса… Но крепкие стройные ноги, пусть и не такие длинные, как у этих, вполне достойно смотрелись одна рядом с другой.
Она повернулась к зеркалу почти спиной, вывернула, на сколько можно назад шею, с радостью отметила, что зад не волочится по земле, как у курдючной овцы, а очень даже аппетитно круглится, расправляя и натягивая на себе плотную ткань, и вообще она … но в этот момент в отражение попал он. Он по-прежнему лежал на крышке бачка, напоминая о словах Мусы.
- Такой же упрямый, как и он,- подумала она, с сожалением снимая зеркало.
Черный пакет она убрала в сумку.
-Иса сказал, чтобы я в начале осмотрелась. Время есть. Я еще сто раз успею его надеть,- пряча старые вещи в пакет с надписью «Версаче», шептала девушка. Она накинула светло коричневую, кожаную куртку, и вышла из кабинки туалета.
Теперь ей надо избавиться от старой одежды.
Иса говорил: - Марьям, ни в коем случае не бросай одежду на вокзале. Они в последнее время научились думать. Найдут, обязательно насторожатся. Иди во дворы, где у них стоят контейнеры для мусора. Как будто ты идешь на работу, а мусор решила выбросить по дороге.
Ближайший от вокзала двор она нашла минут через пять. Прошла под сводами темной, сырой арки, напомнившей ей пещеры в Ачхое, и сразу заметила неподалеку, выкрашенный в грязно-зеленый цвет мусорный контейнер. Она прибавила шаг, а когда поравнялась с отдающей тухлятиной емкостью, небрежно швырнула в него пакет с одеждой. Она даже сделала вид, что отряхивает с ладоней частицы, какой-то пыли, так весело и легко ей вдруг стало. На короткое, рванувшее в мозгу как выстрел мгновение, ей захотелось отправить в мусор и Его. Ей стало так стыдно. Так было, когда она в первый раз, тайком, надела настоящее кружевное белье. Они приехали на свадьбу к родственникам. Свадьба это праздник, веселье. Но если у тебя родственница на выданье, это еще и хороший повод, чтобы ненавязчиво представить будущую невесту. Кто-то из родни, нахваливал ее, говорил «как скромна и послушна Марьям», она стояла, потупив голову, и вдруг, внезапно налетевший порыв ветра, залетел ей под юбку, в мгновение ока наполнил шелковую ткань своей озорной силой, и поднял вверх, демонстрируя остолбеневшим гостям узенькие полупрозрачные трусики скромницы.
Она тогда убежала прочь. В слезах от стыда.
Отшатнувшись от мусорного бака, она почти побежала, на ходу вызывая в памяти слова Мусы:
- Марьям, сестра, на тебе великая честь. Аллах не захотел, чтобы на земле ты нашла себе мужа, он позволил тебе стать своей вечной невестой. Не подводи его. Не подводи меня. Будь сильной. Я верю в тебя.
- Я не подведу, я смогу. Я могу это сделать прямо сейчас, - отвечая Мусе, пульсировало, билось в сердце Марьям.
Легкий бег донес ее до площадки, где останавливались автобусы из областных городов. Из видавшего виды ЛИАЗа выходили молодые парни. Небрежно обвязанные вокруг шеи, красно-синие шарфы, шапочки, в той же гамме цветов, она припомнила, что так одеваются болельщики.
-Я могу это сделать сейчас. И не надо будет ходить, выбирать. Прямо сейчас… сейчас,- приговаривала, нашептывала, околдовала себя Марьям.
Уставшие от дороги ребята, лениво потягиваясь, разминали затекшие конечности, кто-то пустил по кругу семечки, и вскоре вслед за шелухой, с губ слетели, и упали на землю не поднятым вызовом, первые слова беспричинной брани.
Она видела их спины. Оттолкнув в сторону спину в клетчатой толстовке, Марьям прошла на середину кольца, которое образовывали парни, и там, присела на корточки.
- Ты че?- удивленно выдохнул пошатнувшийся обладатель клетчатой толстовки.
- А щщас узнаем, че,- с плохо спрятанной за насмешкой угрозой, тихо ответил кряжистый, рослый парень. Он, наверное, был у них за главного. И вроде не сильно старше остальных. Загорелый. Крепкий костистый торс затянут в сине-белый армейский тельник. Те, что с ним, даже помясистей.
- Ну, так чего надо, милая?- с интонацией готовящегося к драке деревенского хулигана, спросил вожак.
Марьям на секунду приподняла голову, презрительно посмотрела в наглые, плещущие уверенностью мутно-серые глаза вожака, ткнула вверх обособленным средним пальцем, и, приоткрыв сумку, принялась разворачивать сверток.
- Ух, ты какая, - процедил насмешливый. - Марьям было плевать на него. На то, как он залез глазами в вырез на груди, тоже плевать.
-Вы не волки, вы бычки. И бычками подохните,- с презрением думала Марьям, продолжая с какой-то предопределенной, неотвратимой настойчивостью искать что-то в пакете.
Это ее спокойствие завораживало. Парни выжидающе молчали. Но стоять просто так не могли. Непонятную тревогу, вдруг охватившую их, нужно было чем-то унять. Поэтому семечки затрещали на их зубах с нарастающей частотой, и казалось закрой глаза, это взбесившиеся сверчки целой стаей веселятся в ночной траве.
Не обращая внимания на летящую шелуху, Марьям нащупала мягкую кожу ремня, сместила руку чуть в сторону, там, где должны были быть проволочные контакты, но неожиданно под пальцами зашуршала бумага.
-Зачем? Что это? Муса, я уже…- протестуя прыгало в голове, но непонятная бумажка жгла пальцы, и просила, заставляла вытащить.
Она сразу поняла от кого она. Такие мелкие клеточки были в блокноте Исы.
Значит это он.
- Прошу тебя, вспомни о том, что я тебе говорил, - прочитала Марьям, и вдруг почувствовала боль. Боль и злость. На себя. Так уже было. Там в горах, после долгого, изнуряющего перехода, она устала, но больше чем усталость ее мучил голод. Она выхватила из ножен штык, вонзила его в банку с говядиной, в два рывка вскрыла, вцепилась в пилообразный полукруг жести, чтобы отогнуть, и дрожащие, торопливые, пальцы соскользнули с жирной жести. А жесть резанула ее. Глубоко, до кости. Как же ей было больно. Как она разозлилась на себя. Как сейчас.
А Иса… Он и здесь заботится о ней. А она, как последняя истеричка, захотела сразу… вот так. А если бы парни кинулись на нее? - О, аллах, как глупо я поступила.
Сейчас нужно встать и уйти, так чтобы они не решились меня трогать.
Там в сумке освежающие леденцы, они похожи на таблетки... надо…
Марьям нащупала пальцами упаковку, выдавила пальцами белую дольку, и виновато улыбаясь, быстро запихнула ее в рот.
- Мне таблетка понадобилась, плохо стало… извините…
Не поднимая головы от заплеванного асфальта, пояснила она, и, ссутулившись, бочком, прошмыгнула между парнями.
Высокий, костистый, тот, что щурился, щупая глазами ее грудь, обернулся, и, провожая Марьям долгим похотливым взглядом, не то сожалея, не то обещая, произнес:
- Попалась бы ты мне на часок - я бы вылечил.
Но Марьям не слышала его слов. Смешавшись с торопящимися, она почти буквально решила выполнять наставления Исы.
Быть как все, как они. Куда они идут? Не спрашивать, смотреть.
Вон те с сумками. Одеты бедновато. А сумки у них большие, как у челноков. Значит, машину брать не будут. Значит, идут в метро. Иди за ними.
Марьям пристроилась за двумя пожилыми женщинами, с трудом волокущими огромные, сшитые из белой, в мелкую синюю полоску ткани баулы. Несмотря на теплый день, женщины кутались в пушистые шали, и их гортанный говор, выдавал в них приезжих с Восточных окраин. Марьям прислушалась.
Нет, не наши. Наверное, азербайджанки. Вон у одной, сколько золота во рту. Торгашки. Или с подарками к родне. Надо идти за ними. Иса говорил: - Когда будешь входить в метро, или туда, где проверяют вещи и документы, иди за такими, с сумками. Их почти наверняка остановят, а тебя просто некому будет проверять.
Но их не остановили. С замиранием сердца, проходя турникет (она всегда боялась, что эта штука ее прищемит), Марьям скорее по инерции вновь пристроилась за азербайджанками. Перед эскалатором она сбилась на мелкий, семенящий шаг, и, примерившись, скакнула на выехавшую ребристую ступень.
- Забыла, все забыла. Веду себя как дикая. Как…
Раздавшиеся прямо над головой апокалипсические аккорды музыки не дали ей закончить мысль, от испуга она выпрямилась, замерла, и уставилась глазами в проползающий над головой свод тоннеля.
- Счастлив тот, кто раз в год, побывает на Мальдивах!- с интонацией чтеца, цитирующего священное писание, сообщил красивый, глубокий баритон.
Уфф, …это же реклама. Они ее уже и здесь читают,- облегченно втягивая в легкие запах пригоревшей резины, подумала Марьям.
Да она все забыла. В последний раз она была в Москве три года назад. Когда Муса в первый раз отправил ее с поручением. Она отвезла какаю-то сумку на застроенную серыми корпусами окраину города, а остаток времени перед отъездом провела на вокзале.
Дело было простым. Но Муса хвалил ее. Да, Муса…
Марьям уже была на перроне. Скрывая растерянность, она осторожно посмотрела на табличку с указателем станций метро. Она плохо знала город. Когда была совсем молоденькой, приезжала сюда с родителями. Гуляла по городу, ходила в кино. Но сейчас, как ни старалась, не могла вспомнить, ни названий улиц, ни каких то других ориентиров, по которым можно было сообразить, куда двигаться.
- Стой, Марьям, не торопись,- успокаивала она себя словами Исы.
- Ты должна находиться в людных местах,- наставлял Иса.
- Транспорт, магазины, кафе…
Он еще что-то говорил, но она уже зацепилась за нужное слово.
Кафе… она знает одно такое. На Пушкинской. Как вовремя она вспомнила о нем. Ей, кстати, тоже нужно поесть.
Вспомнив о еде, Марьям поморщилась. Еда на базе была невкусной, однообразной. В основном консервы. Раньше частенько им привозили баранину, домашние пироги, но в последнее время ели только консервы. Наверное, именно из-за этого она, в конце концов, чем-то отравилась, уже третий день ее тошнило, а позавчера, только попробовав жирной, сдобренной специями похлебки, она едва успела отвернуться в сторону, чтобы не забрызгать всех вырвавшимися из нее рвотными массами.
Но ничего. Сейчас она поест хорошей еды. И все будет нормально.
Все будет… додумывать, что и как будет, ей не захотелось.
Дорогу до Пушкинской Марьям провела, разглядывая себя в отражении стеклянной двери с надписью НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ.
Сначала надпись развеселила ее. Она расположилась как раз напротив груди Марьям. Белые буквы словно прилипли к ее кофточке, а когда колышущиеся от тряски тяжелые груди шевелили ткань кофты, Марьям казалось, что и буквы шевелятся, топорщатся, предупреждают: не прислоняйся.
-Да, я такая, ко мне не лезь,- улыбалась самой себе Марьям.
Продолжая игру со своим отражением, она отпустила поручень, и, повернувшись боком, посмотрела, как поведут себя назойливые буквы. Но в этот момент, поезд набрал ход, вагон дернулся, Марьям качнулась, и всем телом навалилась на стеклянную дверь. На секунду она прижалась к двери, сплющились, вдавились в холодное стекло груди…
- Не трогать, не приставать, не прислоняться!
Но Иса…Он вот так прижал ее к себе. У нее просто заныло все от этой сладкой боли. Он как будто хотел задушить ее. Или просто показать, как любит.
Марьям отшатнулась в сторону. Теперь ей было важно, чтобы надпись даже краешком не касалась ее отражения.
Проклятая надпись. Она как будто всю жизнь ходила с ней. Ее оставшуюся без родни, без защиты, никто не хотел брать в жены. Но она не хотела. Потом, когда ее нашел Муса, она обрадовалась, думала, брат поможет ей зажить нормальной жизнью. А он вместо этого привез ее на эту проклятую базу.
-Ты должна быть чистой перед аллахом. Твое предназначение служить ему, и его святому делу!- шипел он ей в ухо.
Да, конечно, она согласилась.… На этой земле у нее ничего не было.
Как и не было и веры в то, что хоть что–то может измениться в ее жизни к лучшему. А тогда…она как в бреду, слушала огнем жгущие ее слова о священном долге, о святой мести, о великой чести. Хотела ли она отомстить? Наверное. Но все же главным было другое. Она начала верить в то, что аллах наградит ее тем самым, простым женским счастьем, в возможность которого здесь, на земле, она уже перестала верить.
Марьям еще дальше отодвинулась от проклятой надписи.
- Не прислоняться. Это про нее! Как будто она измазанный грязью сапог, или испачканный оружейной смазкой автомат!
Как хорошо, что Иса посмел! Она хоть этот кусочек счастья успела вырвать, и спрятать в себе.
- Станция Пушкинская,- предупредил, подгоняя ее голос диктора, но она все же успела. Успела с вызовом глянуть на свое отражение, и плюнуть на ставшую ненавистной надпись.
Людное место, людное место,- повторяла она, стараясь переключиться на параграфы инструкций. Но это пока не получалось. Она все еще злилась на себя, на Мусу, на свою проклятую жизнь. Потому, войдя в полупустое кафе, Марьям, словно в отместку, решительно приказала себе:
- Мало людей. Взрывать не буду. Буду просто есть. - Призывая в защиту Ису, она припомнила: и Иса говорил не торопиться, а он плохого не посоветует.
Ей стало легче. Не давили катком слова Мусы, успокоившейся раной забылась совесть. Она могла попробовать… просто поесть.
Прежде чем прочитать названия блюд, Марьям открыла кошелек.
Его ей тоже дал Иса. Большой, старый, потертый, он кое-где без стыда показывал прорехи. Иса, передавая ей деньги, сказал: - Трать, не стесняйся. Покупай все, что захочешь.
Муса недовольно пыхтел: - Зачем ей столько денег? Они пригодятся нам для другого дела.
Но Иса сказал, что дал ей свои деньги, и Муса успокоился.
Денег было действительно много.
А может немного. Я же не знаю, что и сколько стоит.
Сверяясь с ценами меню, Марьям облегченно вздохнула. Нет, все-таки много. Если перевести на мороженное, вон, то за двенадцать рублей, это целых 12000 штук.
Мороженное. Как давно она хотела его. А еще пирожков. И с яблоками, и с вишней. И кофе, и этой… колы.
- Ваш заказ на сто двадцать четыре рубля,- доброжелательно сообщила обслужившая Марьям девушка, и замерла в ожидании, ласково торопя Марьям взглядом лучистых, искрящихся от яркого света глаз.
- Совсем молоденькая, - подумала Марьям, отмечая нежную прозрачную кожу на лице девушки, трепетную свежесть нетронутых косметикой губ, и взгляд, еще не утратившей способности с детским любопытством разглядывать каждого человека.
- Работает, молодец. А я, наверное, тоже так смогла бы, - наблюдая за быстрыми передвижениями собирающих заказы официантов подумала Марьям. Ее заказ уже покоился на подносе. Она потянулась за ним, но спохватилась, вытащила из кошелька стянутую резинкой пачку денег, и только потом, сообразив, что делает, что-то не так, сунула пачку обратно в сумку.
- Дура, вот дура, всем деньги показала.
Резинка была тугая. Марьям спешила, придерживая в сумке пачку, она правой рукой пыталась вытащить из туго спрессованной стопки, хотя бы одну купюру.
С облегчением протягивая девушке деньги, Марьям вдруг заметила надорванный краешек купюры. Она поморщилась как от боли, и виновато посмотрела на официантку.
- Ничего страшного,- участливо улыбнулась девушка.
- У нас такие принимают. Пожалуйста, ваш заказ.
- Спасибо,- тоже как можно приветливее откликнулась Марьям, и торопливо засовывая сдачу в карман куртки, отошла от стойки.
В кафе играла приятная, легкая музыка. Несмотря на то, что посетителей было немного, Марьям не сразу нашла свободный столик.
Желая обособиться, большинство посетителей старались занять столики, где не было соседей. Марьям решила поступить также. Поэтому она дождалась пока сидящий за угловым столиком, толстый мужчина, с лоснящимся от усилий лицом, решительно сомнет последнюю салфетку, и не спеша, направится на выход. Его полный бумажного хлама поднос она сразу убрала (переставила на стул) и нарочно сдерживая себя, чтобы не порвать сразу, в два приема, обжаренную корочку пирожка, принялась есть, медленно, понемногу откусывая, и так же медленно жуя.
Когда она съела оба пирожка, и настал черед попробовать ледяной сливочный рожок, она подумала:
- А если бы нужно было взорвать все здесь?
Муса говорил: Ты должна помнить тех, кто уничтожил всю твою семью. Чьи дети там, Чечне убивают нас! Ты должна везде видеть их проклятые лица! А Иса, почему-то не стал ему возражать.
-Правильно Муса. Пусть смотрит на них, и представляет тех, что воюют и убивают нас.
Марьям медленно повернулась на стуле. Теперь она могла видеть большую часть кафе.
-Как это получится? Смотреть на одного, а видеть другого?- с сомнением подумала она.
Марьям поискала глазами кого-нибудь, кто хоть чуть-чуть напоминал бы солдата. Метрах в десяти она заметила кудрявого брюнета. Увлеченно жуя гамбургер, он с не меньшим увлечением читал какой то журнал. Сутулый, худощавый, он почти лежал на столике. Его смешные девчоночьи кучеряшки, поднятые надо лбом, напоминали каракулевую папаху.
- А что, если очки убрать, похож на дядю Тимура.
Но причем здесь дядя Тимур?- одернула себя Марьям.
Надо же представить что он солдат, контрактник.
Она еще раз посмотрела на парня. Потом зажмурила глаза. И попробовала для начала водрузить на кучерявую голову брюнета военную фуражку. Получилось смешно. Как будто в воронье гнездо бросили мячик. Фуражка утонула в пышной шевелюре, но ни воинственности, ни мужественности лицу брюнете не прибавила.
Студент, наверное,- оправдала себя Марьям, с улыбкой глядя, как брюнет отряхивает соскользнувшие с длинного носа очки.
А студенты они все не хотят служить. Откашивают. Так и Иса говорил. Надо найти другого, постарше.
На вершине рожка созрела, согретая дыханьем Марьям капелька, и забытая упала на ее руку. Марьям инстинктивно слизнула ее, сладкая капелька отвлекла, и она вновь принялась с упоением слизывать, всасывать холодную сливочную сладость.
О другом она вспомнила, только когда мороженое закончилось.
Промокая салфеткой, уголки рта, она попробовала его найти. От раздаточной стойки отошел крепкий седоголовый мужчина. Как раз рядом закончила болтать по мобильному телефону одна фря в белой маечке. Марьям ее лица не видела, та спиной сидела, так вот фря кого-то видимо утомила, потому что недовольно заканчивая разговор, обещала несчастному:
- Ну, раз торопишься, то я вечером еще позвоню…
Мужик только начал раскладываться, а Марьям уже радовалась - точно, он. У него были коротко стриженные седые волосы, лицо, широкое, крепкое, под стать всей фигуре. Лицо, шея, руки темные от загара. Он сел за стол. Потянулся за чем-то, а когда уже подносил ко рту, заметил вдруг пристальный взгляд Марьям.
Посмотрел на нее. Марьям отметила, быстро, влет; недовольно обозначившиеся расправляющимися крыльями ноздри; и нос горбастый и крюковатый, словно вот-вот готовый ударить клюв; и тонкие полоски лиловых губы, сомкнувшихся в упрямую нить; и глаза… Их взгляд, спокойный и равнодушный, словно отражающий неотвратимость принятого решения, только на секунду удостоил ее чести.
Это точно он. Марьям готова была поклясться, что видела его…
Она видела. Старейшины из ее села уговаривали полковника федералов не брать село штурмом. Старейшины говорили, что в селе нет боевиков. Они, конечно, врали. Но они не могли по-другому. Полковник говорил, что тем, кто сдастся, ничего не будет. Он тоже врал. И вот тогда, самый уважаемый, специально надевший свои ветеранские регалии старец Ахмат-хаджи, завел хитрую, неторопливую, время берегущую речь, а полковник, крепкий краснолицый, на мгновение напряг, вспучил, точечки и клеточки лица, а в следующую секунду уже равнодушно мазнул по старику прощальным взглядом. Вот так как сейчас. Этот.
-Да, точно. Этот похож. Этот… похож,- сжимаясь от холодком побежавших по спине мурашек, повторила Марьям.
- Мыкола, привет! Ты чого мени не дождался? - помогая Марьям оторваться от тягостных воспоминаний, спросил у этого подошедший к столику мужичок, в потертой, лоснящейся на вороте жиром, куртке.
Этот, пожимая протянутую руку, пояснил:
- Бригадир, сказав пораньше исты, а то, как раз в обед сухую смесь привезут.
- Аааа, тады понятно,- удовлетворенно протянул подошедший. С опаской, вешая свою непритязательную куртку на спинку стула, он, кивнув на содержимое подносов, поинтересовался:
- Ну и как тоби мериканьска жрачка?
- А чого?- пожал плечами Мыкола.
- Хфирма платит, чого еще надо? Ты сидай, Грицко, подкрепляйся, а то времени трохи, сегодня под сдачу объект готовим, считай до ночи, исты не придется.
-Ффуу. Это даже хорошо, что все так, - с облегчением подумала Марьям. А то я решила, что действительно можно. Вот так. Смотреть на одних, а видеть совсем другое. То, что не хочется.
Толкнув равнодушно радушную дверь, Марьям вышла на улицу.
Теплый, нагретый до приятной комфортной температуры воздух, (как раз чтобы не потеть в кожаной куртке), подсказывал, что лучше остаться на улице. К этой подсказке присоединялось солнце. Прошедшее сквозь синюю прохладную гладь неба, успокоенное, и потерявшее свою палящую ярость, оно мягко ложилось на город. Оно вело себя так осторожно, так нежно, что казалось, гладит своими лучами людей, стремясь сохранить перед будущими серыми слякотными днями добрую память о себе.
Марьям поддалась на уговоры. Она пошла по улице, радостно отмечая как легко ступает на асфальт, обласканная легкой туфелькой нога, как предупредительно моргает зеленым глазом светофор, как терпеливо ждет ее большая красивая машина, и как, взглянув на нее, с сожалением прячет свое восхищение в маске служебной холодности, стоящий на обочине милиционер.
- Ул. Тверская,- увидела Марьям синюю табличку, на углу дома.
-Тверская, Тверская,- ныло в памяти потревоженной занозой. И сбивало, замедляло, останавливало.
Марьям прошла по инерции еще несколько шагов и остановилась возле ларька Роспечати.
Автоматически отметила: Если со стороны заметят, что остановилась, я выбираю газеты.
Тверская, Тверская,- снова потревожила она занозу.
Ну конечно. Муса злился, Заремка весь день ходила по Тверской, намозолила глаза, ее и взяли.
Марьям, не повторяй ее ошибок. В центре долго находиться нельзя, там много чужих глаз, там через одного ФСБэшники.
Будь в людных местах, но не обязательно в центре.
Она спросила: Но где, в каких именно?
Иса успокоил ее: Москва большой город, и людей там везде хватает.
И это будет воскресный день, они выйдут за покупками, в кино, будут гулять, развлекаться, так что искать их не придется.
Марьям, отрабатывая свою внезапную остановку, прошлась по глянцевым обложкам журналов, подумала, что купит один, и там прочитает что-нибудь, про то, как они отдыхают. Когда они приезжали в Москву с родителями, то же ходили развлекаться. Они были в кино, потом ездили в Парк…
-Парк. Ну, правильно Парк Горького. Молодец, вспомнила. Воскресенье, люди. Надо ехать в парк.
Журнал она все-таки купила. И не убирая в сумочку, оставила в руке.
Когда она зашла в вагон метро, то с кольнувшим ее сознание удовольствием отметила, что многие симпатичные девушки держали в руках, или читали большие, блестящие журналы.
-Значит, я все делаю правильно. Иса похвалил бы меня. Я такая же, как они.
В середине вагона нашлось свободное место, Марьям быстро добралась до него, опередив собирающуюся спокойно усесться молодую девчонку. Девчонка чуть не плюхнулась ей на колени, Марьям со спокойной наглостью выдержала ее удивленный взгляд, в котором возмущение проявлением провинциальной прыти, смешивалось с испугом этой же самой прытью. Когда девчонка, наконец, закрыла свой варежкой раззявленный ротик, с явным намерением набрать воздуха и возмутиться, Марьям незаметно для окружающих показала ей кулак, и подмигнула. Обескураженная девчонка отошла, и больше не предпринимала попыток вступить в выяснение отношений.
Марьям наугад открыла журнал, и сразу прыснула в ладошку.
Вот сюда бы ребят из отряда. Вот бы они порадовались. Когда она три года назад попала в отряд к брату, там еще мало обращали внимания на ворчание ваххабитов. Молодые, отлученные от дома и женщин мужчины, всегда не упускали случая дать выход накопившемуся огню.
Иногда, отогнав подальше женщин, они собирались около костра, и, сгрудившись, рассматривали какой-нибудь непристойный журнал. Марьям потом видела такие. Где розовые большегрудые девицы, распахнув как для объятий ноги, показывали всем желающим предмет вожделенных мечтаний.
В этом журнале, конечно, все было приличней. Девушки были одеты в красивые, мягко облегающие фигуры платья. А если раздеты, то не совсем. Потому что одежду заменяло тонкое, удивительно послушно и ласково лежащее на теле, кружево. Но все равно женщины были очень красивы и притягательны. Марьям попробовала зацепиться за изредка попадающиеся короткие статьи, но быстро оставила это занятие. Она никак не могла понять, зачем ей, например, знать три правила стервы, и как ей это пригодится в жизни. Гораздо интереснее было просто листать страницы, украшенные красивыми картинками. Когда резкий голос диктора напомнил о необходимости выходить, она с вздохом сожаления, убрала журнал в сумку.
-Ну, вот я иду по мосту. Я молодец, или как говорил Иса, молодца. Это они у русских научились. Я уже несколько часов в городе, и у меня все хорошо, я иду в людное место, я иду в парк.
Марьям словно маленькая девочка, обещавшая родителям не шалить, и не задерживаться после школы, нахваливала себя, заговаривая от искушения.
-А какие искушения?- Марьям остановилась примерно на середине моста и с интересом посмотрела на задевающее небо, огромное колесо обозрения. Металлические перила моста приятно захолодили горячие ладони. От протекающей прямо под ногами реки иногда прыгали в глаза солнечные зайчики, и звуки музыки, со стороны парка, скакнув над серебристой гладью, достигали ее ушей.
Правда понять, что же это за музыка она не могла. Не складывалась мелодия из обрывков.
-Никаких искушений. - Пожала плечами Марьям.
Мне сказали находиться в людных местах, я и пошла. Я даже могу покататься на аттракционах.
От этой мысли у Марьям вдруг радостно забилось сердце.
-А что, действительно, там же тоже полно людей.
Теперь она снова торопилась. Воспоминания ветром ерошили ее волосы на крутых виражам скоростных гонок, оглушали смешливым ужасом пещеры страхов, и, скоростным лифтом поднимая к горлу все, все внутри, кидали с обрывов американских горок.
-Я буду как все. Я сделаю вид, что просто живу,- подстегивала себя словами Исы, Марьям.
Она так хотела, чтобы все повторилось. Но он ей чуть все не испортил. Уже там, в парке, накупив билетов, и стоя в очереди на самый крутой аттракцион, где раскачивающаяся маятником лодка, на самой вершине вдруг переворачивается и на долгие секунды замирает, словно желая избавиться от зависших вниз головой, орущих, или, наоборот, в ужасе сжавших зубы людей. Там, в очереди, вдруг кольнуло льдинкой в груди, и, тая от заходящегося в горячке сердца, вышло с холодной испариной.
А вдруг он вывалится из сумки?
Оставить сумку в камере хранения? Но Муса сказал, чтобы она ни на секунду не расставаясь с ним. Она и так немного слукавила, когда не стала его надевать.
Что же делать? Марьям вышла из очереди желающих, и присела на деревянную скамеечку.
Что же делать? Ааа, пусть! В конце концов, она все равно его должна будет надеть. Да она наденет его. Сейчас пойдет в туалет и наденет.
Этот туалет был другой. Уже пропахший мочой, уже забрызганный, и видимо оказавший гостеприимство кому-то наевшемуся чего-то мерзкого. Марьям чуть не стошнило от этого жуткого запаха. Она стараясь не дышать, зажмурив глаза, на ощупь вытащила его из пакета, и быстро обернув вокруг талии кожаный ремешок, зафиксировала липучками застежки.
Его практически не было заметно. Она поняла, что Иса и здесь все предусмотрел. Ниспадающая на бедра кофта маскировала, прятала его.
Она выбежала из туалета, и как вынырнувший на поверхность водолаз, сразу жадно глотнула свежего воздуха.
-Опп, фуу. Ну, теперь можно не беспокоиться, теперь я выполнила все инструкции. И надо продолжать притворяться.
Пока она дожидалась очереди, ее немного беспокоили мысли о нем.
Тяжеленький. Давит на живот. Хорошо, что крепится на теле. А так, джинсы все время сползали бы.
Когда она садилась в сидение вагончика сумасшедшего американского экспресса, она еще переживала. Ей вдруг показалась, что страховочная стойка, как раз придется на него, но когда служитель ловко защелкнул страховку, и она убедилась, что ей ничего не мешает, Марьям успокоилась.
Следующий час она о нем не вспоминала. Она вообще ни о чем не думала. Она с упоением выполняла самую приятную часть инструкций Исы. Она просто жила.
Она охрипла. Она оглохла. Ее истошный, неимоверно долго, держащийся на самой высокой ноте крик, совершенно заглушил вопли остальных, во мраке мчащихся, падающих в пропасть, и взмывающих к небесам, на сумасшедших перегонах американских горок.
Показывая смотрителю, билет на второй сеанс радости, Марьям едва смогла счастливо прохрипеть: Йааа ищо …
Но как только поезд набрал ход, словно по волшебству обретшая силу глотка, снова накрыла всех своим дико счастливым, и нескончаемо долгим аа-ааа-ааа…
Потом она напилась воды, или нет, это был сок. Нежный, мягкий персиковый сок. Он не приглушал жажду, но она решила, что потом снова купит себе воды, и напьется.
Она по два раза прокатилась на музыкальной ромашке и вращающемся осьминоге. То набирающий высоту, то стремительно падающий с беседками-сидениями в своих щупальцах осьминог, заставлял ветер приятно обдувать лицо, не пугал, а всего лишь дразнил, подхлестывая не сбивающееся с ритма сердце, и кружил, перемешивал в голове мысли, не позволяя Марьям сосредоточиться на самой простой пустяковине.
Правда в пещеру ужасов она зашла только один раз. И это скорее было данью ее прошлому. Она без визга проехала мимо встающих из гроба мертвецов и висящих на реях скелетах, она лениво ойкнула, когда холодная рука ткнула ее в бок, она вообще закончила эту часть развлечения неудовлетворенной.
Забросив руки за голову, она потянулась, расправляя уставшие от жестких сидений мышцы. Кофточка послушно приподнялась, предательски приоткрывая закрепленный на животе кожаный футляр, Марьям испуганно опустила руки, завертела, озираясь по сторонам головой:
-Видели! Вот этот, который ведет за руку девочку с шариками!
И эти, с пивом!
Но ни спешащий на очередной аттракцион мужчина, с маленькой, словно подвешенной к груде шаров девочкой, ни компания молодых, еще полнящихся ощущениями взрослости, от вливающегося в них пива, внимания на Марьям не обращали.
- Дура. Здесь все думают о себе. О том чтобы хорошо провести время.
Я тоже должна как они. Надо опять попробовать. Ничего страшного, у меня получится. Это все равно, что на дискотеке.
Марьям вспомнила, как она пришла в первый раз на дискотеку. Целый час она простояла, подпирая стенку. Она даже на танцующих смотрела тайком, исподлобья. Она и представить себе не могла, что выйдет в круг, и будет танцевать. Тем более что эти движения: такие красивые, такие сложные, у нее так никогда не получится. Вот так рукой, вот так плечиком. Нет, у нее точно не получится.
Но через полтора часа она уже старательно повторяла танцевальные па, а через два, совершенно забыла о своих страхах и сомнениях.
К тому же у меня и так все получается. Никто не обращает на меня внимание. А Иса говорил, что это главный признак того, что ты вписалась.
-Ааа-ааа-ах!- дружно высыпалось, из подвешенных вниз головой, на том самом аттракционе.
У меня же еще билет есть,- обрадовано отметила Марьям. На эту лодку, на «камикадзе».
Глядя, на налитые кровью лица, на рвущиеся из глоток стоны радости все эти: Уу-ух; Ааа-аа; Аббффуу…Марьям позавидовала всем этим.
Я тоже хочу вот так. Я тоже хочу, чтобы вниз головой! Я буду кричать, еще больше чем они!
Она еле дождалась, пока запрокинувшая головы очередь, засеменит на посадку.
Она совершенно оглушила свою соседку. Когда лодка перевернулась первый раз, и Марьям исторгла из легких долгожданный крик победы, ее соседка, до этого всего лишь таращившая от напряжения глаза, с удивлением повернула отягощенную болтающимися, светлыми волосами голову, столкнулась с безумно счастливыми глазами Марьям, и то ли не в силах выдержать ее оглушительного вопля, то ли зараженная ее радостью, широко раскрыла рот и тоже что есть силы заорала. Так повторялось два раза. Они уже с нетерпением ждали того момента, когда лодка перевернется, а потом, повернув к друг другу голову, вопили что есть мочи, словно соревнуясь, в силе связок.
Когда лодка перевернулась в четвертый, последний раз, даже стократно усиленный крик вошедших во вкус, не заглушил едва слышного треска расстегнувшейся застежки. Ничем более не сдерживаемый, футляр заскользил по животу Марьям, по дороге перевернулся, и остановился, упираясь в мягкую, податливость груди.
Как же она старалась напрячь ее, как жалела, что большая и мягкая грудь не может стать каменной и жесткой!
Она кричала. Но полный отчаяния, и мольбы о помощи крик, терялся в воплях остальных, радующихся. Футляр снова ожил, заскользил, смял грудь, обрывая крик, Марьям согнула голову, и успела прижать футляр подбородком к груди. Но свесившийся с одной стороны ремешок, оказался способным нарушить шаткое равновесие. Футляр, словно влекомый, чьей то рукой потянулся вниз, и она только в самый последний момент успела схватить его кончиками пальцев.
Но он боролся, он хотел вниз. Марьям чувствовала, как слабеют ее пальцы, как наливается тяжестью проклятая ноша.
- О, аллах, зачем я только сюда пошла!- простонала она в отчаянии.
Странно, но ее услышали.
Где-то за спиной, участливый мужской голос попробовал успокоить ее:
- Да все уже, щщас вниз поедем.
И действительно лодка качнулась, и медленно возвратилась в нормальное положение. Когда люди покидали аттракцион, Марьям уже успела закрепить футляр на животе, и старательно копируя реакцию, только что летающих с ней в лодке, восхищенно крутила головой, делала круглыми глаза, и поправляла растрепанные волосы.
Пить, очень хотелось пить. В летнем кафе она купила минералки. Хотела выпить прямо из бутылки. Но потом, заметив на пластиковом столике пустые стаканчики, все же заставила себя пойти и купить один. Чтобы как они… пить, из стаканчика. Как все глупо могло получиться. Ее так долго готовили, так тщательно все объясняли, а она…
Марьям с трудом подавила в себе готовый вырваться наружу всхлип.
Что я сказала бы Мусе? Ни-че-го. А Иса…почему он сказал что надо быть как эти!?
Марьям с ненавистью сконцентрировалась на стоящих рядом.
Да они даже не представляют себе, что могло сейчас случиться!
Эта штуковина обязательно взорвалась бы. Да, так говорил Муса. Если ее бросить на землю, взрывчатка обязательно детонирует. Я им спасла жизнь, а они!
Они просто излучали счастье. Они словно напитывались его, в этих передвижениях между летающими и мчащимися машинами. Повсюду виделись наполненные восторгом распахнутые глаза, по детски искренние улыбки. Взрослые, зараженные желанием собрать наравне с детьми сконцентрированную здесь радость, снисходительно реагировали на проявления детского стяжательства, и желания заставить купить все эти шарики, хлопушки, маски, конфеты, и прочую детскую отраду, и совершенно не заботились о каких либо воспитательных нельзя или рано. Это было похоже на легкое добровольное помешательство, когда все включившиеся в игру берут на себя только одно обязательство: оставить на время игры мысли обо всем остальном, находящемся за пределами этой игры.
Они…Марьям с тоской посмотрела на окружающих, словно в поисках поддержки прижала руку к животу, как раз там, где холодком отдавалась кожистая поверхность футляра.
- Они не знают, что у меня здесь! Они не знают, что если бы я его не удержала, многих бы уже не было! Марьям вдруг отняла руку от живота, и с удивлением разглядывая ее, подумала:
- А почему я его удержала? Ведь он же все равно должен взорваться? Там внизу, стояло много людей. И детей,- почему-то с упреком пискнуло,
где-то внутри.
Ну и что? Дети. А разве мало их погибло там, у нас.
Муса часто говорил:
-Если тебе вдруг станет их жалко, вспомни о детях.
Да, она никогда их не забудет. Кроме нее в семье было еще трое. Муса был самым старшим, он давно уже скрывался где-то в горах, Марьям только исполнилось восемнадцать, Хамзе было семь, Айше девять.
Когда дом накрыло взрывом минометной мины, погибли все. Все, кроме Марьям. Перед взрывом, отец, обеспокоенный начавшейся стрельбой, попросил ее:
-Марьям дочка, закрой окно.
Она не успела. И взрывная волна выбросила ее в раскрытое окно.
А дети показались ей такими маленькими. Когда лежали накрытые
простынями во дворе. Она еще подумала: Хамза такой высокий паренек, а здесь, под простыней лежит какой то карлик. Она отогнула простыню, с облегчением узнала родные черты брата, памятуя о своем сомнении, потянула за простыню дальше…и поняла, почему брат был таким маленьким. Поняла и тут же потеряла сознание. Он ей потом часто снился. Живой, веселый, бегущий за ней на обугленных обрубках.
Дети,- повторила Марьям. Да я их всю жизнь помнить буду. А эти…
подумаешь, де-ти. А мои, которых никогда не будет, а Айша, а Хамза! Да, да, правильно, надо помнить, надо помнить!
Они не знают, они не знают, как это… жить после такого…
А я ведь могу это сделать прямо сейчас,- Марьям огляделась по сторонам. Пойду в летнее кафе, сяду за столик, или встану в очередь на карусели, там много…Марьям хотела сказать детей, но осеклась.
-Чего ты? Испугалась? А они!?- Марьям посмотрела на пространство вокруг скамейки, на которой сидела, зажмурила глаза, и начала повторять заученные наизусть характеристики взрывного устройства.
-В радиусе пяти метров, поражение противника произойдет за счет взрывной волны. Осколочная начинка обеспечит поражение в радиусе пятидесяти метров от эпицентра взрыва. Противник потеряет убитыми…ну, давай, открывай глаза!
На асфальтовых дорожках лежали развороченные детские трупики.
Было очень тихо. От подпаленной воронки, медленно извиваясь, в небо уползал шлейф черного дыма.
Марьям попробовала заглянуть в лицо убитого малыша. Того, что только что с упоением кусал пушистой ком сладкой ваты.
- Нет, не может быть! Хамза. Ее маленький Хамза смотрел на нее своими озорными глазами.
Марьям быстро открыла глаза. Маленький карапуз все еще пытался побольше откусить от сладкой ваты. И те, остальные, которые только что лежали без движения были живы и здоровы.
Почему так? Неужели я не смогу? Но я же должна, должна!
Марьям заставила себя залезть под кофту, и найти в корпусе футляра, контактный взрыватель, замаскированный под провод с миниатюрными наушниками.
- Я смогу, а они, вон их сколько,- Марьям в подтверждении своих слов мотнула головой, отвернулась, но что-то зацепило ее, заставило еще раз посмотреть. Зря. Зря она это сделала.
Маленький, может чуть больше года карапуз, закинув пухленькую ножку за поручень прогулочной коляски, старательно перетягивал свое кругленькое тельце на волю. Его мать, молодая, очень стройная девушка, стоя спиной к ребенку, о чем-то оживленно разговаривала со своей подругой. Обе курили длинные, тоненькие сигареты, и совершенно не замечали угрожающей малышу опасности. Марьям беспомощно посмотрела по сторонам.
-Я что, нанималась за их детьми смотреть,- с возмущением, растерянностью, и еще чем-то живым вырвалось у нее, но упрямый карапуз перекинул таки ножку, лобастая со светлым пушком голова
сразу качнулась в низ, туда, где немилосердной броней на земле лежал асфальт, Марьям кошкой вскочила на ноги, в два прыжка сократила расстояние, и успела поймать, падающего вниз головой малыша. Ей пришлось упасть на колени, иначе она не удержала бы его.Мать видимо, что-то почувствовала в последний момент. Потому что когда Марьям поднялась с колен, та с полуоткрытым ртом, и ужасом ожидания на лице тянула ей на встречу руки.
- Ты каза! Зачем рожала, если не смотришь!- рявкнула на нее Марьям.
-Да, извините, Колечка, миленький…со слезами шептала девушка.
-На, бери своего Колечку,- сказала Марьям, и почувствовала, как улетает злость, и это, только что застившее ей глаза, образами убитых детей.
Она еще вроде как сопротивлялась. Прикрикнула на последок.
-Он же убиться мог! А ты свою соску вонючую изо рта не выпускаешь!
Мать послушно кивала, но ребенок, услышав грозные нотки в голосе
незнакомой тети, вдруг захлюпал носиком, заморгал часто часто глазками, и предупредительно открыв рот, через несколько секунд затянул плаксивую песню обиженного дитя.
Марьям окончательно сдалась. Она махнула рукой, и как могла быстро заспешила прочь, от этой непутевой мамаши, от счастья и радости, и этого плачущего ребенка.
- Не думать, не думать о них. Только о деле, так легче, легче…
настраивая себя, словно радиоприемник на нужную волну, шептала Марьям.
Время.… У нее еще было много времени. - Что делать? В город лучше просто так не ходить. Тогда куда? Прогуляться пешком? Постоять на мосту, посмотреть…
Чего зря мотаться? Можно же посмотреть город с колеса обозрения. Она возьмет билет, два, нет три билета, и спокойно посмотрит город. И время потратит с пользой. И вообще…
Как хорошо, что в этот час оказалось мало желающих медленно плыть
в тесной кабинке колеса. Ей так хотелось побыть одной.
Марьям сразу показала билеты сонному, спокойному технику, пояснила, торопясь избавиться от дальнейшего общения:
-У меня билеты на три сеанса.
-Угу. Катайтесь,- не выходя из своего сонного оцепенения, буркнул техник.
А Марьям подумала: - Тебя бы к нам, там бы ты не так шевелился.
Но когда, отозвавшись на призыв задрожавшего включенной жизнью электромотора, дернулись, и скрежетнув, послушно поползли вверх
покачивающиеся кабинки, она уже забыла о сонном человеке.
Колесо набирало ход медленно. Глядя как неторопливыми рывками, кабины с людьми карабкаются в высь, Марьям обрадовалась:
-Совсем как люди, которые поднимаются в горы.
Сходство усилилось, когда набравшее силу солнце встретило ее ярким слепящим светом, и, потерявшие свои понятные очертания дома, там, у кромки горизонта, показались ей залитыми солнцем, горными пиками.
Она как могла долго любовалась этой иллюзией. Пока глаза не застелила белая пелена. Марьям только тогда прикрыла ладонью лицо, и отвернулась в сторону.
- Не хочу я смотреть на ваш город, не хочу! – капризно прошептала она себе под нос, и, продолжая протестовать, уставилась, куда- то в низ.
Но покапризничать не получилось. В кабинке снизу Марьям увидела влюбленных. Она, почему-то сразу решила, что это именно влюбленные. Они нежно касались друг друга лицами, терлись лбами, тянули на встречу губы, и когда девушка молчаливым согласием закрыла глаза, парень осмелился всего лишь робко поцеловать ее в розовое, прозрачное веко.
Марьям поспешно отвела взгляд.
-Что, места другого не нашли? А почему - другого? Наверное, это здорово, вот так парить над городом с любимым человеком. Это красиво.
Марьям вдруг почувствовала, что завидует этой незнакомке.
Почему она не может вот так…
Но у нее же было, было это. Да, ей не дарили цветов, и слов никаких не говорили, и вообще не было этого… она, наконец, вспомнила,- ухаживаний не было. Все равно…это было.
Иса…Он появился в отряде полгода назад. Говорили, что он, когда-то был актером. В первую чеченскую, как все воевал, потом вроде даже работал в правительстве, но не долго. Муса сказал, что Иса застрелил одного федерала, когда узнал, что тот изнасиловал молоденькую девушку. Записался на прием, якобы по делу, прошел в кабинет, и застрелил. А потом три года скрывался у афганских моджахедов.
В отряде Иса занимался подготовкой городских диверсантов. Он единственный не брил головы, не носил бороду, а еще он все время был грустный. Сначала они общались просто, как положено, он инструктор, она ученица. Кроме нее в группе еще пять девушек. Иса со всеми был ровен, никого не выделял. Марьям среди учениц самая молоденькая, только двадцать лет, больше всех вопросов задавала.
А в тот раз она спросила его не по делу, не по предмету.
Она давно хотела спросить. Муса ей давал книги, читая которые Марьям должна была утвердиться в правильности сделанного ею выбора, но за черными буквами, нарисованными на бумаге, не было видно человека. Человека, который помог бы ей верить. А Марьям очень хотела верить. Она должна была подойти с этим к брату.
Муса верил свято. Он своей верой сжигал все как струя огнемета, только уж очень жарко было от его слов. А Иса…
Его голос завораживал. Может быть, сказывалось актерское прошлое, но когда Иса говорил, казалось, что это сказочник, который рассказывает увлекательную историю. История могла быть самой удивительной, Иса часто приводил примеры из своей жизни, или самой простой, когда он объяснял принцип действия взрывателя, но ему всегда хотелось верить.
Марьям еле дождалась окончания занятий, и быстро, почти скороговоркой выпалила:
- А правда ли, что в раю сбудутся все мои желания?
Иса удивился, посмотрел на нее с неподдельным интересом, и в свою очередь поинтересовался:
- О каких желаниях ты говоришь, сестра?
А Марьям ответила: - Я хочу выйти замуж, и нарожать много детей.
Асетка, зараза, тогда ее еще толкнула в бок, запрыскала смехом в ухо: - Тебе что здесь женихов мало, ты их в рай с собой тащишь?
Иса одернул ее, а на Марьям посмотрел так… как на убогую. Ей тогда именно так показалось.
А он Асетку из палатки прогнал, и спросил. Только в глазах у него теперь было…как будто вся боль, какая есть на земле, в них собралась.
- Марьям, неужели среди твоих пожеланий аллаху, только эти, земные нехитрые радости? Неужели ты не хочешь попросить, чего-то необычайного, сказочного? Ведь аллах готов будет выполнить любое твое желание?
Марьям растерялась. Подумала, может, что не так сказала. Но в его кричащих болью глазах не было осуждения, и поэтому она ответила
как думала.
- Дом, семья, дети, мне это кажется самой настоящей сказкой.
Пусть аллах наградит меня жизнью обычной женщины, другого мне и не надо.
Иса прикрыл ладонью лицо, и долго так сидел. Она подумала что ему
плохо, испугалась, позвала.
А он не отнимая руки от лица, с грустью в голосе произнес:
- Марьям, я сам буду молить аллаха, о том, чтобы все твои желания сбылись.-
Он еще что-то сказал. Она не расслышала. А может быть, просто отказалась верить в услышанное.
А потом у них началось. Нет не правда, были и у них ухаживания.
Может, даже самые красивые, самые чистые.
Утром Иса у родника встретил ее, попросил полить из кувшина на руки, и, не поднимая головы, заговорил. Она поняла, не хочет Иса, чтобы кто-нибудь видел это.
А он подставил ковшиком сложенные ладони и, ожидая пока искристая струя наполнит их, сказал:
-Марьям, давай с тобой сыграем в одну игру.
У нее кувшин в руке дрогнул, пролила воду на землю.
-Игра такая,- втирая в лицо ледяную воду, говорил Иса.
-Ты целый день лицо кутаешь в платок. Я знаю, так Муса велел.
Но глаза то ты не закрываешь платком, так?
-Не закрываю,- согласилась Марьям.
-Давай ты будешь смотреть на меня. А я по твоему взгляду попробую угадать: смеешься ли ты, гневаешься, или грустишь. Простая такая игра.
Она от радости и сказать ничего не могла. Кивнула головой, и все.
На следующее утро, она опять шла к роднику, и вдруг почувствовала, нет, не вспомнила, а именно почувствовала, оглянулась:
А Иса отвернул полог палатки, и смотрит на нее, и глазами словно просит: Посмотри, посмотри.
Марьям растерялась, день только начался, ни обиде, ни радости еще не пришлось коснуться лица. Но решила, день хорошо начинается, и улыбнулась. Получилось несмело, робко. И как только он догадался?
А Иса улыбался, и это означало, что он все понял.
Он всегда знал, да, наверное, не знал, чувствовал как ей.
И грусть, и печаль, и тоску, все Иса в ее глазах читал. Но он не оставлял ее одну. Отвечая на брошенный тоскливый взгляд, он возвращал ей такой же, в котором ветром холодным, псом голодным воет душа. А потом, улучив минутку, когда никто не видит, корчил смешную рожицу, и обязательно подмигивал, солнечным зайчиком ослепляя сердце Марьям.
Но вскоре Марьям ему совсем упростила задачу. Потому что смотрела всегда так… одинаково. Любовалась, и ждала.
Любовалась высоким ровным лбом, иссиня черными волнистыми, ниспадающими на плечи волосами. Опускаясь взглядом чуть ниже, ловила момент, когда тронутые улыбкой изогнуться лаской губы, и на секунду стыдливо приоткроется на щеке трогательная, беззащитная ямочка, и как потом взглянут на нее, окунув в озера не иссякающей нежности любимые серо-зеленые глаза.
Она запомнит их на всю жизнь. Ни у кого не будет таких ухаживаний. Не имея возможности, разговаривать друг с другом наедине, они смогли все сказать глазами.
Как смотрел на ее Иса в тот день. Как ласкал ее взглядом, как просил ее!
Она не выдержала, отвернулась. Боялась, что не сможет ответить, не сможет вложить в недолгий горячий взгляд, все что хотела сказать.
Боялась, что сейчас сбросит платок, и прокричит, или хотя бы прошепчет одними губами:
-Я люблю тебя Иса!
Но он все равно все понял. Иса…
Марьям смахнула набежавшую слезинку, и мысленно обращаясь к тем, что висели в кабинке рядом, убежденно заявила:
-Так что, было у меня все, и ухаживание, и любовь.
Не обращая внимания на яркое солнце, на красоты, открывающиеся с высоты, парочка целовалась. Закрыв глаза, они, равномерно шевеля челюстями, словно жевали губы друг друга, и потому как сосредоточенно они это делают, как целомудренно держат друг друга за плечи, была заметна их неискушенность.
-Тоже мне, поцелуйчики,- улыбнулась Марьям.
Разве так целуются когда любят.
Почему он решился на это? Почему? Она до сих пор не может найти ответа. По закону они могли быть вместе, только в одном случае: если Иса станет ее мужем. Марьям даже и мечтать об этом не могла.
Она Исе и так была благодарна. Ночью, перед тем как заснуть, она представляла ту, другую свою жизнь, и молила аллаха, чтобы ее любовь была именно такой. Чтобы сердце ныло...именно так сладко, и хотелось стонать.
Чтобы, почувствовать себя… сумасшедшей! И прочитав в глазах любимого, неведомый доселе призыв, бежать, к самой высокой вершине! А потом, стоя на краю обрыва бесстрашно прыгнуть в низ, туда, где тебя мягко и упруго встретит воздух, и понесет на своих ладонях, словно птицу, парящую на крыльях любви.
Когда Муса задал ей этот вопрос, она от счастья перестала что-либо слышать. Муса расхаживал по палатке, говорил, показывал на Ису, но она ничего не слышала. Сердце отказывалось верить в наличие счастья, и ослепляло, обездвиживало Марьям, как заклятье, заставляя повторять: Не может быть, не может быть, не может быть.
Очнулась она, когда Иса передал ей стакан воды. Иса… Он всегда, чувствовал ее. Ледяная вода смыла пелену заклятья, Марьям смогла вернуться в реальность.
- Я твой единственный близкий родственник Марьям,- продолжал говорить Муса.
-Поэтому Иса испрашивает моего разрешения. Он хочет, чтобы все было по закону. Он сделал необходимые подношения.
Муса указал на лежащую на столе пачку банкнот, и богато инкрустированный серебром кинжал.
-Я не возражаю. Иса храбрый и стойкий воин, он принадлежит к уважаемому роду. Он всецело предан нашему великому делу, и я верю, что он еще больше укрепит твою веру, Марьям. Он поможет тебе быть такой же сильной и храброй. Что скажешь Марьям? Тебе решать?
-Я согласна. –
Больше она ничего не могла сказать. Она снова потеряла ощущение реальности. Все стало тусклым, приглушенным. Еда, вода за праздничным столом потеряли вкус, слова поздравлений слились в один непонятный гул, и самым осязаемым вдруг стало время. Время, это подлое время! Она видела, как оно дразнит ее, как упирается в солнечный диск, не давая ему спрятаться за горизонт. И тогда Марьям произносила заветные слова: и как плеткой хлестала ими застывшее время, вырывая из его бестелесного тела куски: секунды, минуты, часы, приближая тот благословенный миг, когда она станет женщиной.
- Я жена Исы, я стану его женщиной. Я стану женщиной,- уничтожая время, твердила Марьям.
Иса…муж мой.
Когда после полуночи она заслышала чьи-то шаги, ни секунды не сомневаясь, вскочила на ноги, не дожидаясь стука, сбросила засов,
и бросилась на встречу. Они просто сшиблись грудь о грудь! От удара у Марьям перехватило дыхание, а Иса обнял ее, и так прижал к себе, словно хотел вобрать ее в себя, всю. От сладкой боли, ныли расплющенные о его крепкое тело груди, сквозь ее открытые губы, вливалось, опьяняло, валило с ног его горячее дыхание. Она как сумасшедшая вцепилась в него, до боли зажмурив глаза, отдалась вся долгожданному поцелую, и зажглась, задрожала от побежавшей по телу сладкой саднящей волны. А волна, не останавливаясь, метнулась, растеклась в ее тазу, и вдруг кинулась в одну точку, в низу живота, а там вскипела, ударила, взорвалась, и только услышав сладкий же призыв о пощаде, успокоилась и оставила вмиг обессиленную.
Марьям как сломанный цветок, повисла на руках Исы. Он ни о чем не спрашивал. Когда она немного успокоилась, они сели на колени и просто смотрели друг другу в глаза.
Ночь любви коротка. Она не хотела ждать.
Разделась, легла на спину. Иса по-прежнему сидел на коленях, и смотрел на нее. Но она готова была поклясться, что он любовался ею.
Ей было очень приятно, но она уже хотела большего. Она ничего не сказала, просто протянула руку.
О аллах, как же им было хорошо. Когда он услышал… она не смогла, как не старалась, сдержать болезненный стон, он приподнялся на локтях, и с нежностью глядя на ее заплаканное лицо, прошептал:
- Марьям я… теперь тебе будет хорошо, я обещаю.
Она обвила его шею, притянула к себе, и, шептала как в бреду, в горячке:
- Мне хорошо, мне очень хорошо! Мне…я…Иса, любимый, родной, как мне хорошо!
У них было почти четыре недели счастья и любви. Двадцать семь дней. Они мало говорили. Слишком короткими им казались ночи, для того чтобы тратить их на разговоры.
-Проклятый пояс, опять сполз,- недовольно заметила Марьям.
А кстати, чего это она его не снимет? Уж здесь точно не то место.
Она обрадовано затрещала липучкой, вспугнутыми воробушками встрепенулись, закрутили головами влюбленные, но перед тем как засунуть пояс в сумку Марьям вспомнила:
А ведь они никогда не говорили об этом. Словно чувствуя как зыбко и кратковременно их счастье, они не позволяли тревоге быть третьей на их ложе любви.
Лишь однажды, она решилась побеспокоить его вопросом. Они отдыхали, набирались сил, шутили. Марьям, привалившись к плечу Исы, осторожно гладила поросшую негустым волосом, мускулистую грудь. Ей было хорошо. Так хорошо, что вдруг всплыли из глубин памяти, словно потревоженные волной ее счастья больше рогатые мины – слова ее брата Мусы.
-Нет большего счастья для нас, чем умереть воином аллаха, шахидом.
Марьям тихонько позвала: Иса.
-Что душа моя.
-Скажи, а что, действительно нет большего счастья, чем быть шахидом?
Он долго молчал. А его ответ так удивил ее. Она не поняла его. Но расспрашивать больше не стала.
Был, правда, еще один раз. В их последнюю ночь. Она видела, как мучается Иса, как вор, прячет свои глаза. Или наоборот, устремит на нее обжигающий любовью взгляд, вздохнет пьянящего ароматами любви воздуха, и тщится ей что-то сказать. И не может этого сделать.
Она захотела его успокоить. Поэтому, когда он на рассвете Иса засобирался, призналась ему бесхитростно:
-Иса, а я теперь не боюсь умирать.
Он дернулся, как от вошедшего в спину клинка, замер, задрожал, а Марьям сказала:
-Я знаю, как это - умирать. Ты каждую ночь заставляешь меня это почувствовать. Муса говорил, что смерть шахида прекрасна. Я решила, что пусть она будет похожа на это. И мне стало легко. И я теперь не боюсь умирать.
Иса ничего не сказал. Он так и пошел, пошатываясь, неестественно выгнув спину, будто действительно нес в себе разрывающий внутренности клинок.
Марьям поглядела на вновь соединившихся губами соседей.
-Почему все так? Почему я не могу быть просто, как они? - кольнула она себя иголками безответных вопросов.
Ее вдруг все стало раздражать, и эти влюбленные, и солнце, и это колесо, лениво вращающееся по своей предопределенной орбите.
Когда кабинка опустилась вниз, Марьям отстегнула страховочную цепочку, и спрыгнула на деревянные доски настила.
-Эй,эй, нарушаешь!- подходя к ней возмущался проснувшийся техник.
-Ладно, извини.
-А чего же по третьему кругу не поехала?- припомнил техник Марьям.
-Дааа, надоело, по кругу все, по кругу, и не сойти, и не спрыгнуть,- неожиданно честно призналась Марьям, и, вручив удивленному смотрителю неиспользованный билет, двинулась прочь.
- А я могу пойти, куда хочу. Куда хочу, туда и пойду, - приговаривала Марьям, пока шла к метро. Она знала, что сейчас зайдет в метро, поедет в людное место, ей вообще казалось, что все расписано и решено, и не сойти, не спрыгнуть с ползущего к вершине, к краю колеса. И тем острее, упрямее становилось желание обмануть себя.
-Хочу в центр, там красиво,- сквозь зубы шипела Марьям, и сосредоточенно карабкалась взглядом по схеме метрополитена. Мусу она не слышала. Он, конечно, сейчас ругался, орал на нее, махал руками!
А я не слышу тебя!- защищалась Марьям, и о чудо, Муса, грозный, злой, хоть и прорвался, встал перед ней, мысленным образом, но сказать ничего не мог. Сверлил, дырявил ее черным, бездонным взглядом, потрясал перед собой волосатыми ручищами, и все….с яростно дергающихся губ не слетало ни звука.
Смешно. Она не представляла себе, что Муса может быть так смешон.
-Вот так тебе, не приставай. Я же сказала, что хочу туда, где красиво.
И я пойдууу, я пойду,- Марьям быстро прошлась по названиям станций метро, на своей красной ветке.
- Охотный ряд. Там должен быть большой торговый центр. Подземный. Марьям попробовала представить себе …но ничего не вышло. Память не могла подсунуть ни чего, что хоть как- то соответствовало бы масштабу заявленных ожиданий. Да она просто не видела ничего подобного.
- Ну, вот и посмотрю. Погуляю. Может даже куплю себе, чего-нибудь!
Дразня Мусу, вредничала Марьям.
Муса, осунувшийся, бледный, еще безбородый, стоял с поникшей головой, возле расположившихся в ряд земляных холмиков.
Да помню я все, не волнуйся!- успокаивая брата, прошептала Марьям.
Видишь, и место выбрала специальное - «Охотный ряд». Я же на охоте.
Вход в торговый комплекс она нашла быстро. И указателей хватало, и народ хоть и не толпой, но все же шел, а точнее спускался в эту подземную лавку.
С лестницы эскалатора она заметила рамку металлоискателя. Можно было уйти, не рисковать. Но частый тревожный звон сигнала, сопровождающий каждого проходящего, никак не интересовал стоящего рядом охранника.
Да и чего бояться. В ее кожаном футляре корпус радиоприемника.
Собак здесь нет. Марьям спокойно сошла с эскалатора, и, стараясь подражать походке, вон той, что так приковала к своей заднице взгляд охранника, двинулась к рамке металлодетектора. Она, наверное, хорошо прошлась. Краем глаза она заметила, как дежурно равнодушно повернул голову на чуть более тревожный сигнал охранник, как служебно оценил вероятность исходящей от нее угрозы, и как приклеился к плавно покачивающимся бедрам и круглым, рвущимся сквозь ткань ягодицам.
Иса правильно говорил: Виляй задом Марьям, и их мозги будут там, где твой зад.
Она еще довольно долго отрабатывала образ. Ей это вдруг понравилось. А потом она чуть не закричала.
Так неправдоподобно красиво оказалось все вокруг. Чтобы не выглядеть полной идиоткой, у которой от восхищения становятся испуганными глаза, а челюсть, отказываясь слушаться безвольно отвисает, открывая рот, а главное, чтобы этого не видели, эти… Марьям пошла вдоль сверкающего, и манящего стекла, держась рукой, за серебристые, холодные перила ограждений, так на всякий случай. Там, где галерея плавно сворачивая, делала почти полный круг, очерчивая свободное, летящее вверх пространство, у нее закружилась голова. Она подняла ее, взлетела взглядом до украшенного витражами купола, спустилась по плющом вьющимся галереям и… еле устояла на ногах. Хорошо, что за перила держалась.
-Это же, как дворец. Как же это у них получается? Как хорошо, что я выбрала это место, здесь столько всего можно посмотреть.
Она радостно отметила, что люди, пришедшие сюда, тоже с восторгом и интересом рассматривают красоты подземного дворца.
Она настаивала на этом названии. Потому что тогда можно было просто ходить и любоваться. Полтора часа, сквозь широко распахнутые глаза, Марьям впитывала, собирала в себя волшебную красоту внутреннего убранства. Она не вошла ни в одну дверь.
Хотя, останавливаясь около манящей обещанием удивить, украсить,
изменить, витрины очередного магазина, она все время заглядывала в зал, пытаясь догадаться: каково там?
Но открытая дверь пугала.
А вдруг все поймут, что я ничего не понимаю? Вот, точно дура. Поймут, что не понимаю! Сказанула. Или там такие цены…нееет, не буду заходить.
Но вот этот костюмчик. Марьям уже во второй раз остановилась возле
него. Сквозь прозрачное стекло витрины Марьям видела как деловито
расхаживают по торговому пространству, уставленному стеллажами и манекенами покупательницы. На их лицах она с удивлением обнаружила странное, непонятное выражение, в котором к легкой снисходительности, примешивалась усталая пресыщенность.
-Чего это они? Может товар плохой?
Скорее из любопытства, нежели из желания действительно что-то купить Марьям открыла дверь.
Очень вкусно пахло. Запах духов, резкий, горьковато- мускатный,
что исходит от этой красивой, холодной, как королева шатенки, недовольно оттопырившей губу, или легкий, цветочный, жасминовый, от волос блондинки, что сейчас заинтересованно прикладывает к себе белую блузку, с шитьем на рукавах, запах… Запах… нет, аромат. Она к месту припомнила забытое слово. Аромат был везде. Он не был однороден, его палитра постоянна, менялась, в зависимости от вкуса каждой из находящихся здесь женщин. Точнее девушек. Марьям не решилась бы назвать женщиной совсем сопливую, с жиденькими, перетравленными краской волосами девчонку, что капризно отвергает очередную блузку. Марьям даже не поняла, почему она вдруг обратила внимание на возраст покупательниц.
Для вида, разглядывая черную, полупрозрачную блузку, украшенную
бисерным шитьем, она незаметно отвернула карточку ценника и …
чуть не выругалась. Она умела, все-таки среди мужчин росла.
-Ииить, их всех! Пятьсот долларов! Так вот в чем дело! Она поняла.
Это хороший магазин, здесь очень дорогие цены, а покупательницы все такие молоденькие.
Откуда у них деньги? Им же лет по двадцать, не больше. А вон той белобрысой и того меньше. Родители зарабатывают? А может они сами…
Память наивно представила официантку из Макдоналдса.
-Хорошая девчонка,- с теплотой отозвалась Марьям.
Но эти другие. Разве можно их представить работающими.
Загорелая красавица, черный топик только для вида пристроился чашечками под высокими полушариями груди, а так и плечи, и полоска живота выставлены, чтобы загаром похвастать, выбирала брюки. Сняла с полки, двумя пальчиками с безумно длинными и красивыми, черно-фиолетовыми ногтями, пощупала ткань, и о чем-то спросила своего спутника, рассматривающего других девиц.
-Этааа? Да она чай себе вскипятить не сможет!
Или вот эта, которая, не переставая про какого-то Джао да твердит.
Неет, они так не смогут. Так откуда же у них деньги? Не у всех же родители богатые. Должны же они сами…
В это время спутник девушки с черно-фиолетовыми ногтями, что-то услышал от нее. Он удивленно поднял брови, покрутил головой, и пробормотал озабоченно: - Ни фига…
В ответ, красавица состроила капризную гримаску, надула обиженно губки, и, склонившись к спутнику, затянула на плаксивой нотке:
- Нууу, Сааан-чик, ну мии-лый, ну куу-пи.…
И тут же неожиданно поменяв интонацию, с игривой угрозой быстро выпалила: - А то твоя киска не будет сегодня ночью мурлыкать!
Марьям уже знала - парень согласится.
И точно, Санчик расплылся в преисполненной снисхождения улыбке, и, принимая благодарный поцелуй в мясистую мякоть щеки как бы смущенно говорил: - Ну ладно, Лерка, перестань, потом…
-Дурак,- вырвалось у Марьям. А деньги кончатся, что делать будешь? Ведь не даст тебе киска, не даст.
За то теперь ей все было понятно.
Вот они как зарабатывают. Эти журнальные красавицы, эти холеные бляди, они просто дают.
Марьям вспомнила женщин из другого журнала, того, где откровенно
и бесстыдно выставлялись торговые достоинства.
- Сучки. Вот кого я бы взорвала с удовольствием!- просигналило в мозгу проснувшейся инструкцией.
Наверное, это зависть. Ну и что? Пускай, все равно, взорвала бы!
Марьям прикинула:
- Я бы встала вон там, у кассы, где эти сучки залезут в кошельки своим котам и …
Она торопливо, словно предвкушая удовольствие, прикрыла глаза.
Тех, кто был рядом, разорвало бы на куски. Марьям заставила себя представить, как ищет оторванную руку, загорелая - киска, как пытается затереть, стряхнуть со своей белой блузки, сочащуюся из раны на груди кровь, белобрысая соплячка, и как, стирая кровь с зеркала, торопливо проверяет все ли в порядке холеная, похожая на королеву красавица, и в ужасе видит в отражении свое изуродованное лицо.
-Девушка, вам помочь? – стараясь заглянуть в лицо Марьям, спросила подошедшая продавщица.
-Чего? А нет, я пока, так смотрю, - сообразив, что так и стоит, теребя в ладони рукав какой-то одежды, ответила Марьям.
Русоволосая, с круглым, открытым лицом девушка, не отходила.
-Вы знаете, эта блузка, которую вы смотрели, это из последней коллекции, очень актуальная модель, правда….
девушка, обходя Марьям вокруг, с сомнением покачала головой.
Не знаю, подойдет ли вам размер, и конечно низ…
- Чтооо? - растерянно спросила Марьям.
- Низ. Под эту блузку придется надевать совсем другое. Я имею ввиду
юбку или брюки. Здесь нужны, будут более нарядные вещи. Понимаете?
-Да, конечно.
-Так может быть пройдете в примерочную?
А что, почему бы не позволить себе быть красивой. Чем я хуже этих
сучек? Деньги? Денег должно хватить.
-Да, да где она у вас тут, давайте, я, если подойдет куплю,- Торопя, наскакивая, на продавщицу, словно боясь, что та передумает, уйдет, или ее позовет эта крашеная, твердила Марьям.
- Идите за мной,- ошалев от напора Марьям, тихо сказала продавщица.
Запах. Именно запах. Он шел из под мышек Марьям. Она едва не передумала мерить эту блузку. Как она могла забыть, надо было купить …как это дез…
-У вас все в порядке?- видимо заинтересовавшись отсутствием характерных звуков одевания, поинтересовалась из-за занавеси продавщица.
-Да вы знаете,- замялась Марьям. Вы не могли бы смочить мне платок.
-Я сейчас принесу вам гигиенические салфетки, услужливо откликнулась продавщица.
-Какие салфетки, зачем, я же не для…- чуть не выдала свою полную косметически-гигиеническую безграмотность Марьям.
-Это специальные освежающие салфетки, с ароматом розы,- спокойно и обыденно пояснила продавщица, и передала Марьям небольшой брикетик белого цвета.
Хорошо хватило ума не ляпнуть глупость,- с наслаждением напитывая себя освежающей влагой, думала Марьям. Использованные салфетки она хотела спрятать в сумку, но, как будто читая ее мысли, продавщица подсказала: - Там ведро для мусора, в углу.
Может быть, Марьям не была взыскательной покупательницей, а может быть, сказался профессионализм продавщицы. А может, им просто везло, но очень быстро и двадцати минут не прошло, как Марьям выбрала и эту прекрасную черную блузку, и туфли, и элегантный черный костюм из тончайшей стопроцентной шерсти. Марьям так понравилось, что изысканная тоненькая шоколадная полоска, делает ее более стройной. Правда, пиджак, однобортный, приталенный. Если его застегнуть, под ним нельзя было скрыть даже пачки сигарет, но об этом она старалась не думать. А брюки, мягко облегающие бедра, и расклешенные к низу, так хорошо сидят на ней.
Как жалко, что меня сейчас не видит Иса. Он бы…Марьям попробовала предугадать реакцию Исы.
-Наверное, удивился бы.
Она не смогла долго любоваться своим отражением. Ей вдруг стало казаться, что красивая, элегантная женщина, которая с торжествующей улыбкой смотрит на нее, вдруг просто уйдет, оставит, бросит, Марьям. И она отвернулась от зеркала.
Когда вслед за отброшенной занавесью, появилась Марьям, даже женщины не смогли сдержать проявлений несвойственного им восхищения. Потраченными зря усилиями вмиг показались эти солярии, пирсинги, косметические маски. И еще одной занозой засело в сердце у каждой мысль, что, наверное, все-таки дает природа одним то, что другие потом не смогут купить ни за какие деньги.
Это было ее маленькой местью. Чувствуя, как гладят, ласкают ее, тайком брошенные взгляды мужчин, и как помимо воли копируют в памяти, ее плотью дышащую стать женщины, Марьям уже взявшись за дверную ручку, обернулась, и, показала всем язык.
Она была уверена, что там, за ее спиной, воровато припрячут глаза мужчины, что женщины, все как одна презрительно фыркнут, и заглядывая как в волшебные зеркала, в глаза своих мужчин, будут требовать новых подтверждений своей красоты.
Это было весело.
Как они сейчас там сцепятся. А я молодца, я совсем как они, я даже лучше их, я…
Марьям вдруг прыснула в ладошку, а потом, уже не сдерживаясь, затряслась от приступа истерического смеха.
А ведь я…ха-ха-ха, я точно как они…ха-ха-хах. Я тоже взяла деньги, у своего мужчины…ха-ха-хахх.
Еще несколько минут назад, вызывающая гнев мысль, сейчас не казалась оскорбительной, наоборот, примеривая на себе образ канючливо вытягивающей из своего кота деньги, Марьям еще больше веселилась.
Киска Марьям..ха-хаха, как она там..ку-пи мне пис-то-лееет, такой баль- шоой, баль- шоой. Стечкин. Да... ха-ха-ха, точно, Стеееч-кин.
Я им буду от Санчиков отбиваться. Или неет, ку-пи мне боом-бу.
И киска Марям, будет…ха-ха-хаа… секс-боммм-бааа…
Она с трудом пришла в себя. Памятуя о произведенном в магазине эффекте, повернулась на ходу, чтобы увидеть себя в отражении, подсвеченной теплым зеленоватым светом витрины. Не выдержала, остановилась. Любоваться такой красотой на ходу было невыносимо.
Поворачиваясь из стороны в сторону, еще раз подзадорила, шлепнула по попке, беззастенчивой, озорной лестью.
-Ах, Марьям, до чего ты хороша!
Напротив Марьям, за столиком, по ту сторону ее импровизированного зеркала, сидели два молодых, сильных парня.
Завидев, как красивая девушка радуется, любуясь собой, они оба впились в нее заинтересованными взглядами, будто проверяя, а действительно ли так хороша. По тому, как просто, не поддельно искренне они выразили свое восхищение, она поняла, что уж этим то, точно понравилась. Замер с кофейной чашечкой у рта один, а второй, не отрывая от Марьям сумасшедших, округлившихся глаз, толкал своего товарища в руку, и оба не замечали: что из кофейной чашечки выплескивается на скатерть влага благородного напитка.
Марьям пришлось отойти от этого зеркала. Но, проходя мимо входа в кафе, она окунулась в волну сливочно-ванильного аромата, которая теплом пахнула из впускающей в кафе посетителей двери. Неподалеку от входа, медленно крутились на механической витрине, умело подсвеченные сладости.
Странно. Она совершенно не хотела есть, но вид этих замечательных, и, наверное, очень вкусных тортов и пирожных, вызвал острое, почти мучительное желание немедленно зайти и попробовать это. Она даже позабыла про заинтересовавшихся ею парней.
-Я же не обедала, вот как раз и поем.
Внутри кафе было очень красиво. Стены отдавали теплом, деревянных, ореховых панелей. Столы, покрытые зеленым, блестящим, как парча материалом, выглядели одновременно и торжественными и радушными.
Из-за обилия выбора сладостей Марьям растерялась.
-Чиз-кейк, ванильный торт, суфле Амарето,- с нарастающим ужасом читала Марьям строки меню, уже начиная жалеть о своем взбалмошном желании.
Но она не сдалась. Она заставила официантку подробно рассказать ей о том, из чего сделаны все эти чудесные торты, и, поразив ее своим полным пренебрежением к калорийности, выбрала сразу два куска:
Вот этот, Тира-мису, и « Кремовую фантазию».
В ожидании заказа, Марьям с наслаждением потягивала шипящую минералку, когда вдруг незаметно подошедший мужчина, тот, что так непосредственно выражал свой восторг, толкая товарища, вдруг наклонился к ней и тихо сказал:
- Нохчи?
Если бы он видел, что творится внутри Марьям, сразу догадался бы. Сердце до этого чуть более активное, радостное, вдруг рвануло набирая ход, и послушные этому проявлению стресса закружились в кольце страха безответные мысли, аварийный сброс произвели поры, прогоняя наружу, холодный не согретый пот, и легкие, которым вдруг перестало хватать воздуха, взбунтовались, готовые вот вот разорвать грудь.
-Ни при каких обстоятельствах не заговаривай с нашими, - гулкими шагами прошлись в голове Марьям слова Исы.
Она медленно повернула голову, и, выражая лицом самую крайнюю, почти идиотскую степень удивления, (глаза испуганные, рот открыт, шире, шире открывай, и минералку свою проглоти дура, проглотила, а теперь спроси, выдохни, обалдей)
- Чтооо?
Парень с напряжением ожидавший ответа, виновато улыбнулся, вздохнул, и, извиняясь, закрывая сердце ладонью, пояснил:
-Извините, думал землячку встретил.
Марьям доиграла. С недовольной миной, отворачиваясь, фыркнула, как кобыла, предупреждающая жеребца, и спину так горделиво надменно выставила, чтобы понял, не лез, не мешал.
-Они уже другие, мирные. Они хотят жить. Ты поймешь это, если увидишь их, - говорил Иса
Когда парень отошел, Марьям стала с интересом вслушиваться, стараясь уловить в деликатном шорохе русской речи, слова и фразы родного языка. Она услышала.
После того, как парни немного посетовали об ошибке:
- Я тебе говорил не наша, а ты на-ша на-ша!
- Да ладно, какая разница, классная телка.
- Даа, телка ураган.
Парни принялись обсуждать какие-то свои, деловые проблемы.
И тут Марьям почти перестала их понимать. Совершенно незнакомые термины, названия то ли машин, то ли фирм, частоколом городились в произнесенных ими предложениях, где редкой дыркой в этом заборе встречалось слово на родном языке.
-Наверное, Иса прав. Они говорят совсем мне не понятное. Они другие. Но все равно, теперь можно не думать о взрыве. Иса говорил, чтобы никто из наших не пострадал. Это важно.
Слово важно растаяло. Марьям произнесла его в тот момент, когда на столе появилось пирожное. Ва, еще с суровой интонацией начиналось в голове, и вдруг оп, и последний слог жно, завяз, утонул, зачмокал в шоколадной глазури, и по настоящему важным стало только это.
Она быстро съела пирожное, она не наслаждалась, она расправилась с ним. Она с таким же напором приступила ко второму куску, но, едва попробовав, почувствовала моментально, вдруг наступившую пресыщенность. Этот последний кусок, он застрял где-то на полпути к желудку. Большими глотками, бросая на него чай, Марьям силилась протолкнуть его. Ей, наконец, это удалось.
Утирая покрывшийся испариной лоб, Марьям с сожалением посмотрела на почти не тронутый кусок торта.
-Эх, жалко оставлять. Может завернуть во что-то.
Она принялась незаметно выкладывать на скатерти салфетки, но официантка, догадавшись по нехитрым пассам, о намерениях Марьям,
предупредительно сообщила:
-У нас есть специальные коробочки. Вам с собой?
-Нет. Ну, то есть да. А то, что-то я наелась,- запихивая салфетки обратно в стаканчик, смущенно призналась Марьям.
Покидать торговый центр ей очень не хотелось. Поднимаясь по ступеням эскалатора, Марьям подумала:
-Как хорошо тем, кто может хоть каждый день ходить сюда.
Там, на верху, где солнце, она снова обманула Мусу.
Выбрав среди сбивающихся в ручейки людей, самый большой, тот что
перебирался по камням мостовой к началу Красной площади, Марьям сразу придумала себе оправдание, отмахнувшись им от уже что-то недовольно бормочущего Мусы.
-У меня живот болит! Переела, надо пройтись, походить, пока уляжется.
Рядом с проходом на площадь, ручеек замедлился. Многие с любопытством наблюдали за тем, как стоя на квадратиках с изображением знаков зодиака, люди загадывая желание, бросают через плечо монетки.
Но Марьям прошла мимо желающих быстро, не оглядываясь, задевая и расталкивая тех, кто стоял на пути. Слева, из бело-розового храма доносились звонкие чистые голоса церковных хористок. Но Марьям вновь прибавила шагу, и остановилась только когда заметила величественную башню-голову мавзолея. Здесь не было слышно, ни звука падающих на мостовую монеток, ни голосов хористок, только изредка, над ухом щелкала спусковым механизмом очередная фотокамера. Даже люди говорили
тише чем обычно.
Марьям остановилась метрах в тридцати от входа в мавзолей.
Она вспомнила, как еще будучи маленькой девочкой побывала там, внутри. Как перед этим им пришлось отстоять целый час в покорной
тихой очереди, и как она боялась что чихнет, или закашляется, проходя мимо ожидающего ее за стеклянным колпаком Ленина.
Сейчас очереди желающих пройти внутрь, не было. Люди останавливались, фотографировали гранитную коробку, показывали на нее рукой, но внутрь не заходили. Их, пожалуй, больше интересовали солдаты почетного караула.
-Интересно, я если его оттуда уберут, солдат все равно будут фотографировать? – подумала Марьям.
-Да, чего им солдатам. Стоят, идут. Красивые. Нет, не правильно.
Все-таки так стоять как истуканы мало радости. Зря его не похоронят по нормальному. И очередей бы не было, и солдаты не мучались бы. А то лежит там, слушает всякие глупости. Вот я бы ни за что так не согласилась.
Марьям представила, как лежит белая, холодная, сухая под прозрачным колпаком, как мимо нее проходят, не дыша, дети, и Муса, нарушая траурную тишину, простирая к ней руки, кричит:
-Нет большего счастья, чем отдать свою жизнь за великое святое дело! Вечной радостью пусть отзовется купающаяся в райских кущах душа сестры нашей Марьям!
Стало жарко, душно…а потом она поняла, что все-таки переела.
Этот последний кусок торта, он как ракета устремился к выходу из своего заточения.
Она побежала, не разбирая дороги. Около первой арки, ведущей в ГУМ, резко отвернула в сторону, согнулась и вылила на зеленую штукатурку…тьфу, Муса, чего ты влез!
Только только отдышавшись, бросилась бежать дальше.
- Как хоро-шо, что кругом эти ларь-ки, па-ла-точки. Фуу. Отбежав метров тридцать, остановилась, купила бутылку воды, и, забредя в какой то безлюдный двор, долго с остервенением полоскала горло, и мыла руки.
Кусочек ореховой начинки залез под ремешок часов. Она с отвращением стряхнула его, тщательно протерла, смоченным в воде платком ремешок…и только тогда посмотрела на циферблат.
-Пять часов. Эээммм. Пять часов. Понятно, почему Муса злился. Она прозевала контрольное время. Все, все, кончилось Марьям твое время.
-Марьям, если до пяти часов по каким то причинам, ты не сможешь активизировать взрывчатку, действуй по плану. Прими таблетку и езжай на метро до станции «Спортивная». Когда выйдешь, прочитай молитву, и соверши то, чего от тебя ждут. Стань святым воином ислама, заставь их вновь почувствовать что мы …
Марьям не дослушала его. Она вдруг с радостью подумала:
- Как хорошо, что мне сейчас стало плохо. Теперь мне будет легче уходить. Уходить, когда все так хорошо, тяжело. Сейчас я приму таблетку, и все, все…
В маленьком пакете, который заменял Марьям косметичку, дожидалась своего часа большая белая таблетка. Точнее их было десять. Замаскированное под обычный, копеечный аспирин, на самом деле было сильнейшим транквилизатором, абсолютно подавляющим чувство страха. Она уже испытала его действие. Год назад, Муса готовил диверсию, а Марьям должна была выйти на дорогу и открыть огонь по головной машине.
Сначала ей казалось, что ничего не изменилось. Просто она успокоилась, выровнялось дыхание, перестали дрожать руки. Но потом она почувствовало сердце. Его удары. С силой молота, бьющего по наковальне, удары сердца отдавались в голове Марьям гулким, болезненным, подавляющим волю эхом. Боль, правда, быстро ушла, и теперь казалось что с каждым новым ударом, в Марьям загоняют огромный раскаленный гвоздь, жар от которого плавит, уничтожает ее тело. Она перестала чувствовать его! Она самой себе казалось одной огромной головой без тела.
В тот раз у них ничего не получилось. Не отошедший от героиновой ломки сапер, бородатый пакистанец Халед совершил свою первую и последнюю ошибку. Артиллерийский фугас разорвал его и еще троих на куски. Грохот от взрыва еще эхом гулял по склонам гор, а из-за поворота рыча, как разъяренный тигр выскочил БТР.
Все испугались. Даже Муса заметался, задергался, бестолково разбрасывая команды. А Марьям спокойно встала, прицелилась в откинутый люк механика-водителя и пошла на встречу набирающему ход БТРу.
Она очень хорошо стреляла. Искры от попадающих в броню пуль, праздничными огоньками сверкали перед летящей машиной.
Это было удивительное чувство. Она верила что, в конце концов, поразит проклятую машину, или, столкнувшись с ней, сомнет, разорвет голыми руками!
Выстрел из гранатомета перебил на БТРе гусеницу, и, не доехав до Марьям буквально пяти метров БТР резко вильнув сторону, и съехал с дороги в кювет. Больше она ничего не помнила.
- Как смешно получается, если проглотить таблетку сейчас, я буду еще жива, но на самом деле…я же умру? Потому что уже ни-че-го не смо-гу изменить. Значит, когда я ее выпью – я умру?! Или… нееет. Я буду мертвой. А, какая разница! Умру, буду мертвой. О, Муса, помоги мне, я совсем запуталась!
Но на помощь пришел Иса. Она вспомнила, как, показывая ей на упаковку с таблетками, он несколько раз повторил.
-Марьям, не пей их заранее. Ты должна знать, помнить, что после них становишься, мягко говоря, не нормальной. Если ты выпьешь их слишком рано, ты можешь выдать себя. Поэтому не пей их заранее! Только когда будешь на месте.-
Правильно. Правильно Иса, на месте. Я сейчас поеду туда, а сейчас… я ничего пить не буду. Как хорошо, что я вспомнила слова Исы. И как хорошо, что у меня болит живот, как хорошо...
Она не заметила, как дошла до метро. Словно после бессонной ночи, мир вокруг казался слишком беспокойным, и потому услужливая психика сузила его до минимальных размеров. ЕЕ мир стал теперь как маленький экран, на котором нескончаемым серым рулоном ползет асфальт, и изредка влезают мыски туфель. На перроне, Марьям сразу, не думая, шагнула в неосвещенный вагон, оказался вдруг такой в составе.
В полупустом вагоне ехали, те, кто предпочитал провести свою часть пути, отдавшись убаюкивающему качанию летящего вагона. И не хотел, чтобы свет беспокоил обманутые темнотой глаза.
Но ей не хотелось закрывать глаза. Она смотрела туда, где впереди, в освещенном вагоне, размахивая флажками и транспарантами, бодрили друг друга, неслышными для Марьям словами речевок и лозунгов, болельщики. Их радостные, беззаботные лица, были как лица гостей, пришедших на праздник. И сам болтающийся впереди вагон, отсюда, из темного, сонного пространства, казался бесконечно длинным, светлым, висящим в воздухе банкетным залом.
Марьям приникла лицом к двери между вагонами. По ее щекам медленно ползли подкрашенные черной тушью слезы. Глаза, атакованные этой ядовитой смесью, туманились, просили сомкнуть спасительные ставни век, но она только шире открывала их, и смотрела на свой праздник.
Прямо из под ее ног, летел далеко вперед, уставленный пиршественными яствами стол. Отец, поднимался из-за стола, и начинал произносить заздравную речь, и сотни рук приветствуя его, тянулись на встречу, чтобы на середине стола встретиться, и рассыпать вокруг звон благородного хрусталя. Марьям, смущенная, потупившая взор, как и полагалось невесте, с поклоном передает жениху подарок, а потом Иса, это он, возвращает ей поклон, приглашая на танец. Прыгают, скачут, довольные дети. Хамза, норовит пройти по кругу на мысках, у него получается, но где ему тягаться с братом. Мусса, как вырвавшийся из клетки барс, торопится размять застоявшиеся мускулы, и прыгает высоко и зависает над всеми, как согнутый тетивой лук. Мать, мама, пряча в платке улыбку, приняла приглашение отца и поплыла, поплыла лодочкой, успокаивая, взбаламученную сильными ногами поверхность земли. Снова звучат тосты, Марьям подхватывает наполненный вином бокал, Иса и Муса обгоняя друг друга, тянутся к ней, и вдруг она видит, что это пояс, пояс с взрывчаткой. Муса держит его на своей ладони, а Иса улыбаясь, протягивает ей провода взрывателя. Марьям тоже улыбается, берет провода в руки, скрещивает два оголенных конца…
яркий уничтожающий свет, заполняет все вокруг, но ей не страшно, потому что сквозь пелену света доносится, утверждая жизнь, чье-то многоголосое…
-Даааа!- Это пробилось сквозь двойную толщу стекла, оттуда, где был праздник. Видимо что-то особенно сильно, в один голос гаркнули заполнившие светлый вагон болельщики.
-Интересно, что это они кричали?- устало подумала Марьям.
Всегда? Победа? Или просто да... Они думают, что так можно приманить удачу, обмануть, заговорить судьбу. А это здорово. Вот так, просто крикнуть и отвязаться от всех. Послать.
Марьям решила их пропустить. То есть дождаться, пока вся эта кричащая, размахивающая тряпками толпа, поднимется по эскалатору. Это было правильным даже с точки зрения конспирации.
-Менты сосредоточат на них внимание. Мне легче будет пройти, - устало объяснила Марьям, показывающему на часы Мусе.
Сейчас нужно было слушать его. Нужно было верить в его обещания вечного счастья, нет не здесь, там… А здесь уже не долго. Она сейчас только пройдет мимо этих,- Марьям с опаской посмотрела на придирчиво рыскающих глазами милиционеров.
Примет таблетку, нет именно две таблетки. Хотя она уже и так ничего не боится, она может и без них…
- Гав, гав!
Огромная собака, натягивая поводок, рванулась к Марьям,
остановилась в полуметре, и принялась яростно облаивать…ее сумку.
-Ааах!- Марьям зажмурила глаза, сжалась в мягкий беззащитный комочек, спрятала на груди испуганные руки, и тихонько запищала, взывая о помощи:- Ой, ой, не надо, уберите ее…
Это же овчарки, те самые! Дедушка Шамиль говорил, что это самые злые собаки в мире, что они могут разорвать кого угодно. Ей нужна моя сумка, он, пусть, пусть возьмет, но только пусть не трогает, не трогает…
Она разжала пальцы, сумка мягко шлепнулась на асфальт, и псина, перестав лаять, потянулась к так заинтересовавшему ее содержимому.
-Алый, Алый, тубо, тубо!- безуспешно приказывал вцепившийся в ошейник псины, сержант.
Подняв на Марьям напряженное злое лицо, сержант спросил:
-Что у вас там?
- Там? То, что вам надо,- с ужасом осознавая смысл произнесенного, ответила Марьям.
-Да мне ничего не надо!- недовольно прикрикнул сержант.
-У вас там, в сумке…
Марьям уже сомкнула губы, чтобы потом, округлив губы выдать первый слог тайны, но сержант упредил ее.
…сладкое? Понимаете, эта скотина сладкое любит. - Переходя на виноватый тон, объяснял сержант. –
-Чует за километр! Лучше бы взрывчатку так унюхивал! Так вот я и говорю, гражданочка, дорогая дайте, что там у вас есть, я заплачу!
-Ага, дда, сссей-час.
Пока Марьям дрожащими руками вытаскивала из сумки коробку с тортом, собака беспокойно следила за ней. Но как только Марьям торопливо пододвинула к ней открытую коробку, собака сразу позабыла об испуганном человеке.
-Ууу, крокодил!- Обреченно наблюдая своим питомцем, ласково пожурил того сержант.
Марьям осторожно присела, подняла сумку. Сержант, заметив ее деликатные движение, видимо вспомнил обещание, полез в карман
кителя, но Марьям остановила его.
-Не-не, дде-нег не надо. Это подарок. Хороший песик.
-Ну, спасибо,- обрадовался сержант.
-Вы уж извините, что так вышло.
-Ничего, ничего.
Марьям изобразила на лице улыбку, и, пятясь, крадучись начала отходить от блюстителей порядка.
-Да он у меня вообще то добрый, на людей не бросается,- по-своему понимая эти проявления трусости, успокаивал сержант.
Но Марьям уже не слушала. Точнее не слышала.
Ей было очень плохо. Как аварийная лампочка в голове мигало, пульсировало, забивая все, все остальное:
-Больше не могу, скорей, скорей, скорей…
Впереди шла группа болельщиков.
Без мыслей, на подсознании, пробилось:
-Болельщики, стадион, идти.
Так, уперевшись взглядом в спину одного из них дошла до стадиона.
Заставила себя оглядеться. До начала игры оставался целый час, поэтому никто никуда не торопился. Люди с удовольствием подставляли лица лучам теряющего силу солнца, пили пиво, обсуждали последние новости из жизни своих кумиров, словом приятно проводили время. Когда Марьям остановилась, то еще больше улучшила настроение, тем, кто оказался рядом. Трое, или четверо, хорошо одетых, мясистых, с выпирающими животиками, сей секунд прекратили степенный выпендрежный разговор о проблемах мирового футбола, и во все глаза уставились на Марьям.
-Ууу какие нынче болельщицы… - с удивлением отметил один.
-Дааа, растет смена, растет!- подтвердил другой, а третий видимо самый конкретный, или самоуверенный, подхватил:
-Ну, мы тогда просто обязаны передать подрастающему поколению лучшие традиции, и научить…
- В начале научись писать стоя,- лениво огрызнулась Марьям, и, оттолкнув оторопевшего кавалера, пошла прочь. Нет, ей было плевать на этих. Просто здесь было очень людно. Ладно, таблетка, проглотила, запила, никто и внимания не обратит, но пояс. Все-таки о нем теперь хорошо знают. Нет, нужно отойти немного.
Как назло кругом было полно людей. Прекрасная пагода вытащила на улицу массу желающих просто погулять по зеленой парковой территории примыкающей к стадиону.
Марьям очень устала, да и мысль об этой идиотской осторожности, раздражала,
-Осторожность, сейчас!?
На тенистой, и, наверное, поэтому малолюдной аллее она заметила, пустую скамейку.
Все, никуда больше не пойду. Сначала пояс, пояс.
Марьям быстро вытащила за ремень черный кожаный футляр, и закрепила его так, чтобы он прижался к ее животу. Провода взрывателя, замаскированные под микронаушники, закрепила на лацкане пиджака. Сделала три глубоких вдоха и выдоха, так учил Иса, закрыла глаза, и, запустив руки в сумку, стала наощупь искать упаковку с таблетками.
-Я буду шахидом, я обрету вечное счастье, в раю у меня будет муж, дети, там все будут живы, там вообще никто никого не будет убивать!- подбадривала себя Марьям заученными, как молитва обещаниями счастья.
-Вот упаковка. Не открывается. Да что это?
Марьям еще раз попробовала поддеть ногтем краешек ранее податливой картонки, но та не поддавалась.
Придется вытащить ее на свет.
Марьям с неохотой открыла глаза, и взглянула на капризную упаковку.
-Что это?
Упаковка была аккуратно перетянута скотчем. Крест, на крест.
Таблетки ей передавал Иса. Она это точно помнила. Он еще наставлял ее не принимать их до последнего момента.
-Зачем он ее так замотал? А, теперь уже все равно.
Марьям решительно надорвала бумажную оболочку, помогая себе пальцем, расширила разрыв, и потянула на волю долгожданное содержимое.
Странно, но вместо пластинки с таблетками наружу вылезла узкая, согнутая вдвое двухцветная полоска бумаги в прозрачной обертке, и испещренный мелким текстом шуршащий лист …бумаги.
Сначала она растерялась. Разогнула полоску в обертке, и тупо, ничего не соображая, рассматривала, терпеливо ожидая пока мозг, интуиция, или кто там еще подскажут ей, наконец, что это за хрень!
-Какая-нибудь новая отрава. А это инструкция к ней,- подсказала она самое простое и естественное в этой ситуации.
Она не спеша, развернула шуршащую бумажку и принялась читать.
-Уриновый тест, является самым простым, и практически безошибочным способом выявления беременности …
Нет! Не может быть! Так нельзя! За что? Это не честно! Иса если это ты…Поо-чее-муу!?
Она взорвалась. Она умерла. Она вознеслась в небеса. Но почему ей больно? Почему беспощадное сердце не прекращает стучать, заставляя ее мучиться?
Иса, зачем ты это сделал? Зачем? Зачем тебе мои страдания?
Чего ты хочешь?
А тут еще память, словно издеваясь, показала его глаза, глаза в которых она читала тайные главы своей любви.
Но как же ты мог? Почему? Иса, ну скажи, объясни мне все это?
Но Иса просто смотрел на нее влюбленными глазами, и молчал.
- О Алла, он выбросил таблетки! Как же я смогу…
- Сможешь, ты все сможешь сестра! Это Муса положив ей на плечо руку, ревет над ней как спятивший проповедник.
- Ты пойдешь туда и отправишь в ад души тех, кто мешает нашей стране стать свободной и великой! Ты пойдешь туда, что завоевать себе право получить в эдеме, все земные радости, которых они тебя лишили!
Он тогда, в палатке, в исступлении своей речи, так сжал ей плечо, словно хотел вдавить, впечатать в не свои слова. Она терпела…
Неет!- стряхивая с плеча железную руку Мусы, закричала Марьям.
-Может еще есть и для меня …
Оглянулась. На аллее никого не было.
-Я просто проверю, это же не долго, а потом может это все ерунда, и я не бере, где тут…- вглядываясь, в ставшие вдруг такими важными строки инструкции, шептала Марьям.
Смочить в моче…беречь от попадания посторонних частиц…если окрасится в розовый цвет…беременны.
В туалет не пойду. Рядом никого. Вон кусты, туда. Некогда стесняться.
Густая, зелень одичавшего кустарника, скрыла ее посторонних глаз.
Здесь, у земли, за двойным покрывалом листвы, было, еще темней, чем на аллее. За то белую полоску бумаги было очень хорошо видно.
Терпеливо подставляя ее под не сильную, сдерживаемую струю, Марьям радовалась: Хорошо, что накопила, теперь наверняка хватит.
Держа полоску кончиками пальцев, Марьям стала одной рукой натягивать брюки. Это было неудобно. Она поискала глазами, место, куда бы можно было положить бумажку, но тут же вспомнила слова предостережений инструкции.
Посторонние частицы.
Тогда Марьям поднесла полоску ко рту и, аккуратно прихватила ее сжатыми зубами.
Смотреть на результат теста на лавочке не стала.
- Мало света, мало, а надо чтобы окрасился в розовый, тогда вы беременны,- как в лихорадке шептала Марьям. Она как лосиха решила проломиться сквозь кусты, напрямик, туда, где за листвой все еще ярко светило солнце. Но вновь обеспокоилась за чистоту теста.
Порву, потеряю, испачкаю, нет…по тропинке, как все, тут недалеко.
Как она себя не сдерживала, но идти беззаботным прогулочным шагом не получалось. Она то дело срывалась и бежала, каждый раз, с сожалением заставляя себя перейти на шаг. Когда она вышла на солнце, оказалось что это набережная.
Марьям пересекла неширокую, метров в десять заасфальтированную дорожку, и оказалась около решетчатого парапета. От воды повеяло освежающим ветерком, но вместо того чтобы подставить ему разгоряченное лицо, и вдохнуть свежего воздуха, Марьям поспешно отвернулась, подставляя ветру спину, и только тогда посмотрела на полоску.
-Розовая. Розовая. Я беременна, я беременна. У меня будет …
Марьям опустила глаза, и посмотрела на валиком округлившуюся блузку. Уже видно,- с удивлением отметила она, и попробовала положить руку на живот, туда, где начал жизнь ее…но ладонь наткнулась на преграду.
-Тыыы,- простонала Марьям, сжала рукой прямоугольник, словно собираясь сорвать, выдавить его как измучившую опухоль.
Но Муса ударил, хлестнул, остановил ее своими словами.
-Сестра тебе оказана великая честь, отомстить за нас, за тех, кто погибал в священном пекле джихада! Перед этим меркнут все земные радости и печали. Нет более великого счастья чем-то, которое ты обретешь. И знай, твоя жертва будет вознаграждена стократно. Все о чем ты только мечтала здесь, на этой пропитанной кровью наших братьев и сестер земле, все, все будет у тебя там…
Марьям бессильно разжала пальцы, и заплакала. Муса был рядом. Он не уходил.
-Иса, Исаа!- жалобно звала Марьям.
-Ты видишь,- с обидой показывала она на Мусу.
Он обещает мне там все, что я захочу! А тыыы? Ну не молчи, ну скажи что нибудь!
Но Иса молчал. Он снова смотрел на нее как тогда, днем, перед тем свершилось их первое настоящее свидание.
Муса сердился. Марьям видела, как он целится в нее, и как рычит, скаля зубы:
-Тебе предназначено стать карающим мечом, и ты будешь им!
Иса, я должна стать…- в ужасе шептали пересохшие губы Марьям, но Иса не давал ей договорить, он сжимал ее в объятьях, и обрывал горячим поцелуем, приговором звучащую фразу.
Муса уже снарядил гранатомет. Зажмурив один глаз, он, другим с сатанинским удовольствием наблюдал, как несется к Марьям уничтожающий снаряд.
- Марьям, сестра, только там, в эдеме тебе будет хорошо, только там!
Говорил он улыбаясь.
Марьям не успевала обратиться к Исе, потому что вдруг застывала обессиленная на его руках, еще сотрясаемая отголосками сладких судорог.
Мусы уже не было. Какой то человекоподобный монстр, оборотень, похожий на волка, разрывал зубами чью-то бездыханную плоть, и с кровавых клыков брызгало, обдавало зловонным духом:
-Марьям только смерть принесет тебе самое великое наслаждение!
Марьям в испуге закрывала глаза, и кричала, от толчками пронзающего ее плоть наслаждения, впившись пальцами в спину и плечи нависшего над нею Исы, рвала, царапала его кожу, умоляя продлить эту муку.
Муса появился неожиданно тихий. Он сидел на камне. Под его ногами зеленилась молоденькая, робкая весенняя трава. Муса смотрел, туда, где горные вершины, как клыки гигантского дракона, впивались в серые стаи облаков. Повернув к Марьям грустное лицо, он задумчиво произнес.
-Марьям, мы все шахиды. Мы все покинем эту землю. Кто раньше, кто позже. Потому что нет нам на ней счастья. И путь шахида наш единственный шанс на обретение счастья. А здесь, на земле, нет большего счастья, чем погибнуть, сметая своих врагов в ад.
-Иса, Иса! беспомощно оглянулась Марьям, но Иса не откликался.
Значит прав Муса,- с сомнением в голосе, все еще веря, что Иса отзовется, придет на помощь, произнесла Марьям.
Но Иса молчал.
Снова подул ветер. Мягко надавив в спину Марьям, он слегка задел
полоску бумаги, которую она по-прежнему сжимала в своих пальцах.
Марьям представила, как подхваченная ветром бумажка взовьется в высь, как, кувыркаясь и скользя в воздухе, понесется в неведомую даль, и, в конце концов, упадет. Под ноги безразлично шествующим людям.
Или в воду. Ей стало жалко эту маленькую бумажку. Она аккуратно сложила ее пополам и положила в карман пиджака. Там в кармане что-то знакомо зашуршало.
Марьям вытащила небольшой листок в мелкую клетку, и прочитала:
-Вспомни, что я тебе говорил.
Иса, о чем ты!?- взмолилась Марьям. Что я должна вспомнить? Зачем? Разве ты не видишь? Не видишь, как мне плохо!
О, аллах, лучше бы я взорвала тех сопляков, там, на вокзале, или в кафе, или в магазине! Но почему я должна я сделать это именно сей-чаас!
Марьям запрокинула голову верх, с жадностью раскрыла готовые принять долгожданный ответ глаза, но небо, высокое синее небо молчало.
У нее закружилась голова, но вместо того чтобы остаться на месте, она рванулась, и пошла, не разбирая дороги.
Ее душили рыдания. Она шаталась как пьяная. Она и удерживалась то не на ногах. Обрывки последних мыслей, обида, горечь, служили ей шаткой опорой в пути.
А Иса молчит! Просит, чтобы я, что-то вспомнила. И молчит. А ведь должен был, должен был объяснить, почему он это все сделал!
А если не может объяснить, значит прав Муса, нет нам жизни на этой земле. А самое великое счастье…
уппп… и Марьям с ходу налетела на какого-то рослого парня. Тот подносил ко рту бутылку с пивом, отвлекся, а Марьям шла, препятствий на пути не замечая.
Осмотрев залитые пивом полоски армейского тельника, парень поднял наливающиеся бешенством глаза, и вдруг с удивлением и угадывающейся яростью выдохнул:
-Тыыы?
Марьям попробовала его обойти, но он, шагнув в сторону, загородил ей дорогу.
-Тебе чего парень,- нехотя поинтересовалась Марьям.
-Хэх. Не узнаешь, больная. С утра, наверное, совсем переклинило?
Марьям уже где-то слышала этот голос. С трудом, отрываясь от терзающих ее мыслей, заставила себя посмотреть на парня внимательней.
Нагловатый из под лобья взгляд, узкий подбородок с рыжеватой щетиной. Широкоплечий, жилистый. Тельняшка. Точно тельняшка.
Так это те с вокзала, бычки с пастухом.
-Узнала, не узнала, тебе нет дела. Пропусти.
-Ха. Пропусти. А штраф. Ты вон, мне тельник любимый испортила.
А такой стоит дорого. Заказной. А ты говоришь, пропусти.
Марьям чувствовала, как горячей волной поднимается в ней злоба.
Но пока еще внешне спокойно спросила:
-Сколько?
Парень победоносно вскинул голову, и обвел свое окружение довольным взглядом. Семь или восемь человек, тех самых, мясистых, да прыщавых, как по команде дружно затянули:
-Ууу!
А вожак, кивая на подопечных, пояснил: - Дорого, очень дорого.
И видимо по-своему истолковав спокойствие Марьям, обнял ее за плечи, и доверительно сообщил.
-Но можем договориться.
Марьям сбросила его руку с плеча. Взглянула, плеснула презрением, притушив наглые искорки в глазах вожака.
-Что, свои не дают?
-Да брооось ты, я не об этом!- разыгрывал обиженную невинность вожак.
Я тебе предлагаю пойти с нами на стадион. У нас билет как раз есть запасной, приболел тут у нас один карефан. Попьем пивка, поболеем за наших, они сегодня с черными играют, надо помочь, а потом вечером, сходим, отметим нашу победу…
Он что-то еще говорил, но Марьям уже не слушала его. Она вдруг вспомнила, вспомнила, то, что сказал Иса.
-Ты что? Эй, красавица! Тебе чего опять плохо? - встревожено всматриваясь в лицо Марьям, спрашивал вожак.
-Нееет. Мне очень хорошо. А вот тебе сейчас будет плохо.
И не давая возможности осмыслить, среагировать, шагнула к вожаку.
Раз, задрала блузку, показывая закрепленный на животе футляр.
Два, зубами сдернула с проводов маленькие наушники, оголяя блестящую медную проволоку.
-Я шахидка, это пояс, это взрывные провода, замри, умри, не двигайся!
Марьям поднесла два провода друг к другу, и теперь между взрывом было только пять сантиметров.
Парень все понял. Он впился глазами в подрагивающие проводки, и глухим, вмиг потерявшим оттенки жизни голосом повторил за Марьям:
-Не двигаться.
А потом, видимо, не будучи уверенным, что его поняли, что его бычки не разбредутся в разные стороны щипать травку, или того хуже, не начнут выбивать копытами землю, и трясти своими короткими рожками, он принялся с лихорадочной быстротой опутывать их петлями страха и хлестать кнутом повиновения.
Так показалось Марьям. А парень просто негромко и быстро заговорил.
- Слушать меня. У нее бомба. Не двигаться, не орать, ничего не делать. Кто дернется, сам убью.
Как все просто, как оказывается, все просто,- подумала Марьям, и тихо произнесла: - А теперь…
- Ты, как тебя, погоди! Погоди!- не отрывая взгляда от задрожавших пальцев Марьям, горячо зашептал вожак.
Он никак не мог оторваться от этих проклятых проводов. Стараясь справиться с волнением, он несколько раз глубоко вздохнул, поднял
голову, и повторил:- Погоди.
Страх уже превратил в маску его лицо: в глазах, как черные воронки зияли вытеснившие все зрачки, нижняя челюсть застыла где-то на пол дороги к верхней, и полуоткрытый рот, казалось только и ждал того, чтобы начать произносить слова мольбы о пощаде.
-Погоди. Ты это… давай, отпусти пацанов, а я останусь. Чего тебе они, а я вот.
-Что?- удивленно вскрикнула Марьям. Она не могла поверить! Неужели и он тоже знает? Откуда, кто научил?
-Я говорю, отпусти их,- с нажимом на последнее слово произнес вожак.
-Ведь по-хорошему я тебе нужен. Я полтора года, там,- вожак мотнул головой,- у вас воевал. Я и пояса такие видел, когда мы схроны в горах находили.
-Я воевал… с надрывом начал вожак, он это словно выбил из себя, когда стукнул кулаком в глухо отозвавшуюся грудь, но Марьям подняла перед собой руки, вожак повторил, но уже спокойнее:
-Я воевал,- а потом через силу улыбнулся, и продолжил:
-А на войне, как известно, убивают. И я троих-четверых ваших
наверняка завалил. Так что, это я тебе нужен, за меня точно в свой рай попадешь. А пацанов отпусти.
Марьям подошла к нему поближе. Настолько, что коснулась, синей полоски на груди острием медного контакта.
Она видела, как подобрался, втянулся, обозначая реберный край живот, вспучилась мускулистая грудь, но сам вожак с места не сдвинулся.
-Ты, ты чего их спасаешь? Они тебе кто, родные, братья?- зашипела Марьям прямо в лицо, в эти капельки пота, на рыжей щетине.
- Да мы из одного двора, я их со школы знаю,- начал торопливо объяснять вожак. Я и тете Маше обещал, что все будет хорошо, а они еще сопляки, они и в Москву только так, на футбол выбираются, ты их отпусти, они тебе не будут мешать, я им скажу…
-Откуда ты знаешь?- неожиданно прервала Марьям скороговорку вожака.
-Что? Что знаешь?- удивленно переспросил вожак.
-Ну что так надо, им жить, а тебе – нет?
-А что…пусть. Они совсем зеленые, а я уже кое-что видел. Так что им надо, отпусти их. Пожалуйста.
-Все правильно. Как все правильно сказал Иса.- Подумала про себя Марьям.
-Я смогу, я действительно смогу, это же оказывается так легко, когда знаешь.
-Слушать меня,- приказала Марьям.
-Как только скажу три, падать на землю, лицом вниз. Считать до ста.
-Аа… - Молчать,- оборвала она, готового что-то спросить вожака.
-Ты, ткнула она вожака. Спроси у своих бычков, все поняли?
Не дожидаясь вопроса вожака, с разных сторон раздались звуки торопливого подтверждения готовности к выполнению приказа.
-У меня получится, у меня обязательно получится, это же просто…
-Три!-
Странное зрелище увидели прогуливающиеся по набережной.
Словно по команде десяток молодых ребят дружно плюхнулся на асфальт. Черноволосая девушка по очереди подбегала к каждому из них, и что-то с яростью говорила.
Марьям не говорила, Марьям кричала. Но рвущемуся из нее не нужны были крепкие связки горла. Ей вполне хватало страстного шепота, которым она произносила странные, похожие на заклинания фразы:
- Бум! Я взорвала вас всех! – шептала Марьям, склонившись к
обнявшему асфальт парню, в уже знакомой, клетчатой рубашке.
-Бабах, бабах! Меня для вас больше нет!- убеждала Марьям чей-то вжавшийся в плечи затылок.
-Бабах! Да пошли вы все!- камнем кидала Марьям, в напряженную сине-белую спину.
Она даже устала. Выпрямилась. Как смешно смотреть на этих прилежно бормочущих счет пацанов.
-Так, осталось сделать еще одно маленькое дело.
Марьям привычно нашла на животе застежки, с треском отодрала их друг от друга, и сняла пояс.
- Не мешай моему ребенку!- процедила она сквозь зубы.
Чтобы было удобнее, она связала концы пояса в узел, взяла его в правую руку, размахнулась, и что есть силы, бросила в воду. В воздухе концы развязались, раскинулись в сторону крыльями, но Марьям впилась взглядом, как стрелой, в черное тело ожившей птицы, покачала головой, и крылья-ремни сложились, пояс упал в воду, и негромко плеснув, скрылся из виду.
-Бум,- тихо сказала Марьям.
Она заметила, как уже привычно вздрогнули распростертые на асфальте тела. Улыбнулась, затем посмотрела на бегущую рядом с рекой дорогу, глубоко вздохнула, и будто продолжая, свои заклинания сказала:
-Да.
Звук этого слова Ей очень понравился. Она повторила его.
-Да. Да. Да!- Крикнула Марьям и побежала.
Она бежала легко, стремительно. Ей не мешали нестойкие
каблуки модных туфель, не смущала колышущаяся в такт бегу, тяжелая грудь, и завистливо- похотливые взгляды встречных. Ее не могли остановить возникающие на пути препятствия. ЕЕ ни что не могло остановить. Слишком важным, слишком дорогим было, то к чему она сейчас летела. Иногда, она прикладывала к своему животу ладонь, и тогда на ее лице появлялась удивительно нежная и трогательная улыбка. В этот момент она думала:
-Я знаю, знаю! Дороже смерти миллиона врагов, есть спасенная тобой жизнь дорогого человека.
А я тебя спасла малыш. Мальчик. Пусть это будет мальчик. Я назову его Иса. Так будет правильно. Так будет хорошо.
Там где набережная соединялась с широкой, многолюдной улицей, Марьям перешла на шаг, смешалась с беззаботно гуляющими людьми, и так же как они спокойно пошла по дороге, время от времени улыбаясь. Нежно и трогательно.

Эпилог.

Рассвет запаздывал. Там где над зубчатой кромкой гор, должен был
показаться первый луч солнца, по-прежнему властвовала сумеречная предрассветная мгла. Не уверенная в своих силах, она зазвала на помощь серо-чернильные облака, которые, закрывая путь солнца, защитными валами легли на плечи снежных вершин.
Человек ждал рассвета. Он уже десять минут стоял около большой, армейского образца палатки, вглядываясь в едва различимые контуры гор, гор - ворот солнца, как он их называл.
Но рассвет опаздывал. Человек тяжело вздохнул, снял с головы обшитую мехом фуражку. Ветер услужливо устремился на него, обдувая бледное худое лицо. Затем поднял, взъерошил и поволок за собой длинные густые волосы, а напоследок прибавил силы и задул что есть мочи, раскачивая и шатая. Человек принял эту игру: он раскинул в сторону руки, словно приглашая ветер поднять, и унести его с собой. Несколько секунд он стоял, трепеща под порывами ураганного ветра. Он был похож на птицу, парящую в восходящих патоках воздуха. Но ветер внезапно стих.
Человек в последний раз взглянул на закрытые ворота солнца, решительно отогнул полог и вошел в палатку.
Слева от входа, в углу, богатырского вида человек, приложив к уху наушник, крутил настройки радиоприемника. Чисто - выбритая голова блестела от пота, а лицо, напряженное, сосредоточенное, было как у охотника, вслушивающегося в тайную какофонию звуков леса.
Вошедший приблизился, так чтобы свет керосиновой лампы, подвешенной над головой, осветил его лицо, и поздоровался.
-Салям алейкум, Муса.
-Валейкум ас салям.
-Ну что…есть новости? – спросил вошедший, и с надеждой посмотрел в напряженное лицо богатыря.
Тот, будто ждал этого вопроса, потому что сразу с остервенением отбросил наушник, ударил по столу своей огромной волосатой лапой и заорал:
- Нет! Ничего нет! Нигде! Ни слова! Матч ЦСКА - Терек прошел с небольшим преимуществом хозяев поля! У гостей сумел отличитья…
Муса набрал побольше воздуха, еще раз ударил по столу.
-Никто, никто не отличился! Она пропала, потерялась! В сводке происшествий - тишина, на ментовской волне - тишина! Она ушла, понимаешь, она просто ушла!
Иса не смог скрыть охватившего его волнения. Он расстегнул, а точнее оторвал пуговицу под горлом, и в три коротких, жадных глотка
всосал в себя воздух, выдохнул, и неожиданно улыбнувшись, произнес с необыкновенной радостью:
- Слава аллаху, она жива.
Чтооо?- Муса посмотрел на улыбающегося Ису,с удивлением отметил его сияющие глаза, и спросил:
-Ты что Иса, решился попробовать этой проклятой отравы?
-Нет Муса, я не пробовал гашиша. Я просто счастлив. Я счастлив потому что, что она жива.- Произнося это, Иса действительно был похож на счастливого человека…или на пьяного. Таким безмятежным было его лицо, такой трогательной улыбка, и мечтательным, непонятным, устремленный в неведомую даль взгляд.
-Ты все-таки сошел с ума!- прошипел Муса. Он вскочил на ноги, огромный, мускулистый. Заходил, заметался, как посаженный в клетку тигр.
-Ты не можешь быть счастливым! Она нас продала! Она не выполнила своего самого главного дела!
И это ужу четвертый, четвертый провал! Ты понимаешь, что нам теперь могут перестать давать деньги! Ах, как же она нас …
Муса обхватил свою круглую голову руками, и застонал как раненный, как тяжело раненный человек.
-Ах, Марьям, ты всегда была непутевой! Сколько хлопот ты нам принесла! Я так надеялся, что ты поможешь нам, а ты…
Ахх,- заскрежетал зубами Муса.
-Ну, ничего, ничего.
Он успокоился, замер, и сейчас с безумным взглядом широко раскрытых глаз, со своим маленьким крючковатым носом, и бородой, в которой было не видно рта, стал похож на филина.
- Я ее из под земли достану, весь этот город переверну, но найду! Иса мы найдем ее, найдем и покараем, я обещаю тебе! Я…
Щелчок отведенного затвора оборвал его на полуслове.
Направляя на Мусу пистолет, Иса покачал головой:
-Ты больше не будешь ее искать Муса. Ее никто не будет искать. Она должна жить. Просто жить на земле.
-Тыы!- Муса бешено глянул в зрачок пистолета, выхватил из ножен кинжал, пригнулся, готовый броситься вперед, но Иса опередил его. Пуля ударила Мусу в живот, он рухнул на колени, а затем скорчился на полу, зажимая обеими руками кровоточащую рану.
Но он был все еще жив. Когда Иса попробовал ему помочь встать, Муса оттолкнул его руку, а затем пополз по холодному земляному полу к большому ящику из под снарядов, заменявшему стол. Привалившись к нему спиной, он поднял на Ису полные гнева и боли глаза. Ему оставалось совсем немного жить, но он не берег силы.
-Что ты наделал? Тыы…зачем! Ведь ты сам, сам просил меня отправить ее на задание! Ты же хотел, чтобы она стала шахидом!
Иса опустил пистолет, и, соглашаясь, кивнул головой.
-Да Муса, все так. Но у меня не было другого выхода. Ты же отказался ее отпустить, помнишь, я просил тебя. Это было сразу после того, как Марьям стала моей женой. Я тогда понял, что другого способа уйти, у нее нет. Поэтому я попросил тебя скорее направить Марьям на задание. А потом все сделал для того, чтобы Марьям выбрала жизнь.
-Значит это…ты, ты сделал, чтобы она… - с трудом проговорил Муса.
- Я. Я Муса.
-А она тоже…
- Нет Муса, нет. Она не знала. Я очень хотел ей сказать, но боялся! Ты слишком хорошо внушил ей мысль о небесном счастье! Я боялся, что она не поймет меня, дрогнет, и все расскажет тебе. Поэтому я,- Иса горько улыбнулся,- ее муж, для того чтобы она жила, послал ее на смерть.
Но … как же так? - Даже боль не смогла скрыть изумления, с которым Муса произнес свой вопрос.
- Ведь эт-то лоте-рее-я…
Иса покачал головой. На секунду он закрыл глаза. Но, этой секунды хватило, чтобы вызвать из памяти что-то очень дорогое, потому что вслед за этим, темную горечь на его лице сменила необыкновенная светлая нежность.
- Видишь ли, Муса, эти девочки, которых мы посылаем на смерть…Они все мечтают о простых земных радостях. Понимаешь?! Там, в раю, они хотят земного счастья! Марьям …она же аллаха о доме и детях просит.
Ни дворцы, ни золото, ни власть ей не нужны! Она просит даровать ей обычную жизнь земной женщины! Я когда узнал об этом, спросил себя: А почему вдруг кто-то решил, что у них не может быть этого счастья на земле! Почему мы отбираем у них право на выбор!? Время залечит их раны, а аллах милосерден, он всегда дает человеку шанс начать новую жизнь.
Да, я не мог обо все сказать Марьям. Но я понял… понял, что если помогу ей поверить в то, что ее мечты могут сбыться на земле, она выберет жизнь. И у меня…у нас, получилось. Шахидка выбрала жизнь. Иса улыбнулся. - Как это странно звучит. Все равно, что смерть, выбрала жизнь.
Муса беззвучно рассмеялся. Но уже через секунду приступ разрывающего легкие кашля сорвал с его губ улыбку. Утирая, темную кровь, Муса пристально смотрел в глаза Исы.
Голос уже не слушался его, но когда он попробовал заговорить, Иса понял его.
- Зачем? Зачем ты это сделал?- прочитал Иса по залитым кровью губам Мусы.
Иса с удивлением посмотрел на умирающего.
-Как же так, Муса? Ты столько лет учишь людей убивать, а так и не узнал, что может быть важнее смерти миллиона врагов?
Муса не говорил, он смотрел на Ису, но в этом взгляде была такая мольба, такая просьба, словно от того, что сейчас он должен узнать, зависит вся его жизнь.
Иса сжалился над ним.
-Однажды я сказал Марьям, что дороже миллиона убитых врагов, жизнь спасенного тобой дорого человека.
А для меня нет на земле человека дороже Марьям. Я люблю ее. Я ответил на твой вопрос, Муса?
Муса улыбнулся. Взор его уже туманился, грудь до этого беспокойно вздымающаяся как штормовая волна, успокоилась и поднималась едва заметно для глаз. Но он улыбался.
-Да, Муса! Я чуть не забыл!
Иса торопился, он видел, как мало у Мусы осталось времени. Он подошел к умирающему, и, стараясь говорить громче, продолжил.
- Муса, если я все правильно понял, то у Марьям будет ребенок. Понимаешь, у меня будет сын или дочь! А у тебя племянник или
племянница. Впрочем, не будем гадать…
Иса осторожно сдернул с петли разгрузочного жилета гранату, и показал ее Мусе.
-Скоро мы все узнаем.
Муса умирал, но сквозь безучастную смертельную пелену, застилающую его глаза, пробилось вдруг что-то…тревожное.
Иса понял это по-своему.
- Все очень просто Муса. Ты должен умереть, потому что обязательно начал бы искать Марьям, и наверняка погубил ее.
А меня, если я буду жив, она будет искать сама. И опять попадет в жернова этой проклятой войны! А она должна жить, сама, без нас. У нее это получится, она сможет! А мы… мы, как камни утопленника тянем ее к смерти. И поэтому мы должны остаться. Остаться в прошлом.
Иса с грустью посмотрел на умирающего.
-Ты так хотел все взорвать Муса. Аллах услышал твою просьбу.
Иса разжал руку. Вслед за этим выброшенная пружиной чека взлетела вверх, а Муса, наверное, специально отпущенный плачущей смертью, широко открыл глаза, и успел сказать на прощание:
- Я буду молить аллаха даровать Марьям счастливую…жизнь.
-Жизнь,- повторил Иса.
Больше он ничего сказать не успел.
Смерти не хватило места в палатке. Она вырвалась наружу сквозь огромные рваные отверстия в полотне, и разлетелась в разные стороны с сотнями осколков, в поисках новых жертв. Но в эту ночь на перевале больше никого не было. Только горы потревоженные взрывом, отозвались недовольным гулом, который покатился по вершинам тревожной вестью. Он достиг и тех самых гор ворот солнца.
И тогда расступились тучи, развалилась, распалась на куски серая мгла, и над вершинами гор показались первые лучи солнца.
Рассвет. Утро. Горы. Что может быть красивее этого?