Анатолий БАЙБОРОДИН. Без пословицы слово не молвится! Заметки о русском любомудрии и краснобайстве.

«Народ глуп и болтает всякий вздор».
Академик И.С. Кочетов

«Меткий и образный русский язык особенно богат пословицами.
Как на крыльях, они перелетают из века в век,
от одного поколения к другому, и не видна та безграничная даль,
куда устремляет свой полет эта крылатая мудрость».
Михаил Шолохов

"Выскажу убеждение свое прямо: словесная речь человека — это дар Божий, откровение: доколе человек живет в простоте душевной, доколе у него ум за разум не зашел, она проста, пряма и сильна; по мере раздора сердца и думки, когда человек заумничается, речь эта принимает более искусственную постройку, в общежитии пошлеет, а в научном круге получает особое, условное значение" – так полагал великий труженик русской речи Владимир Даль. Продолжая изреченную мысль, можно сказать, что дворянство, — перчаточное сословие, по едкому определению В. Даля, — потом интеллигенция разучились или не научились беседовать с простым народом, красно и мудро вести речь на исконном русском наречии, похожем на летний луг в чудных цветах пословиц, поговорок, присловий, прибауток. Мы, — как испокон века морщатся деревенские, гнилая интеллигенция, — отвадились красно баить… балагурить, судачить, и простонародье перестало нас по-нимать и привечать. А если всё же, так называемые, деревенские писатели начинают писать, щедро сея в сказовую ниву народные говоры, наша просвещенная критика обрушивается на них с насмешками: дескать, — щедровитый, красовитый, — так говорят лишь самые замшелые, выжившие из ума сельские старики и старухи, а народ сельский, давно уже говорит, как в городе.
Проживши четверть века в глухоманном лесо-степном забайкальском селе, за триста верст от города и «чугунки», ударившись в сочинительство, я писал лишь о том, что родно и больно, и, разумеется, тем языком, коим и говаривали, да и по сию пору говорят мои деревенские земляки. И уж так настрадался от столичных редакторов за свой забайкальский поговор, лихо вспомнить. Так у меня цветочки-лепесточкм, а у писателя Владимира Личутина – зрелые плоды, отведав кои ошеломленная русскоязычная критика кисло скривилась, перекосилась, словно мороженной брусницы хватанула. Загомонили: дескать, Личутина с древнерусским словарем надо читать, да в диалектный заглядывать, иначе не осилишь,– русский фольклоризм, этнографизм, словестный орнамент причудлив, витиеват. Джойса да Кафку с бредовым потоком, читать подсильно, за бахвальную честь; русскоязычное плетево, по уши заросшее англоязычным чертополохом, переваривают, не ворчат; блатное матерное чтиво, что без словаря «фени» и не разгадать, читают, не ругают, а перед корневым русским словом на дыбы. Да ежли Господь одарил тебя великим счастьем родиться русским, так русским и будь: можешь не зубрить английский, а уж свой родной язык добр будь усвой. Иначе какой ты русский?! – быдло серое, безродное… Как верный раб русского простонародного пословично-поговорочного слова (устного и письменного), скажу без лести, положа руку на душу, трудно вообразить другого писателя прошлого века, в произведениях которого бы так щедро, густо, полно, плеща через край, так сочно, с музыкой, запахом, так цветисто, так неподражаемо звучало бы русское искусное слово, слившее в себе устное поэтическое (с северно-славянским языческим эхом) и письменное (духовно-православное, северно-старообрядческое). Читая романы и очерки Владимира Личутина, наслаждался чтением, как можно наслаждаться степными, таежными, озерными закатами-рассветами и беседой с божиим краснопевцем либо с мудрым краснобаем у рыбацкого костра, вслушиваясь, вглядываясь, вдумываясь в слово, кое может выпасть из русских уст.
Не понимали народную речь (а с ней и народную душу) и дворяне с разночинцами, и нынешняя образованщина, даже в классических университетах изучавшая русский язык и стилистику. (В словарях, и учебниках, по которым они проходили или пробегали русский язык, мудрая, звучная и живописная простонародная речь нередко именовалась грубо-просторечной, лексически сниженой.) Но в сравнении со стародворянской и разночинной, всё же хоть и нерусской по духу, но по-французски утонченной, нынешняя ходовая устная и письменная русскоязычная речь похожа на серый железобетонный дом с крикливыми щитами рекламы на ломанном английском языке. (Прости, Господи, помню, как в троллейбусе мужик, туго прижмурившись, считывал с уличного щита рекламу ксероксов: «Херос – твой надежный друг».) Это язык не русской, не английской, — серой расы… А как сказал некогда азиатский поэт: «Серая раса, — сволочи…» Неживая, пластмассовая речь, была прозвана учёными мужами макаронической, ибо жутко замусорена иноземными варваризмами, об которые язык сломаешь, мозги свернёшь, которые, как мужики смеются, без бутылки и не вышепчешь. Все эти приватизации, номинации, презентации, рокеры, брокеры, рекиты, дилеры, мэры, пэры, клипы, шопы, шоу…— обрыдли здоровому русскому уху; это — иноземная технократическая свалка в оскудевшей ныне, но некогда щедрой и вольной, красивой природе народного языка; и как бы нам избавиться от языковой помойки, поскольку многим иноземным речениями есть заменители в родном наречии. «…Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, — значит, оскорблять и здравый смысл и здравый вкус, — возмущался даже Виссарион Белинский, которого уж никак не повинишь в славянофильстве и русопятстве. — Так, например, ничего не может быть нелепее и диче, как употребление слова утрировать вместо преувеличивать».
Мы вроде стесняемся перед Европой и Америкой своего родного языка, как и народной культуры, пялим на широкую русскую кость аглицкие панталоны, которые трещат по швам. Пристрастие русской поросли (да и не только русской, — российской, славянской, арабской) к английскому языку и англоязычной культуре признак быдлового, колониального, холопского сознания. Дураку, как говорят, хоть немножко да красненького… Еще в конце восемнадцатого века поэт Александр Сумароков упреждал: «Вовек отеческим языком не гнушайся, // И не вводи в него чужого ничего, // Но собственной своей красою украшайся…» А уж как страдал и печалился о русской речи, засоренной чужебесной тарабарщиной, Владимир Даль, великий знаток народной языковой стихии: «Смесь нижегородского с французским (ныне, английским, — А.Б.) была мне ненавистна по природе…»
И чего уж нам пресмыкаться, выстилаться перед тем же английским языком, если, как писал Гавриил Державин: «Славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские…» Пристрастие к чужеземной речи (французской, английской) это беда и холопского сознания, и оторванной от народной мудрости образованщины: в девятнадцатом веке западнической книжной просвещённости, а в прошлом и нынешнем —голубоэкранной порчи. Кстати, по поводу космополитической просвещенности с горькой иронией писал еще Пушкин:
«Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел».
Говоря о засорении русского языка чрезмерными иноземными заимствованиями, я не навязываю, так называемого пуризма, в котором многоученые русисты некогда обвиняли президента императорской Академии наук начала Х1Х века А.С.Шишкова, посмеиваясь над мокроступами, какие, на его взгляд, должны были заменить калоши. Шишков ратовал за составление российскими учеными истинно русских слов взамен чужестранных, и само это желание похвально для русского государственника. Другое дело, мера… При использовании заёмной речи, как справедливо заметил Белинский, необходимо здравомыслие и здравовкусие, дающее русскому человеку чувство языковой меры.
Другая напасть в нынешнем… даже неловко говорить, русском… языке, — натиск хамского жаргона, и особо уголовного, а то и, просто подзаборной брани в разговорную, да и книжную речь. Словно весь народ сидит на нарах, а речь ходовая похожа на пригородный березняк, превращенный в свалку. Это как же нынешняя российская власть ненавидит народ русский, речь русскую, чтобы, дозволить такое, когда по радио и телевиденью, в поездах, самолетах, автобусах денно и нощно звучат уголовно-жаргонные песенки, — вроде, жулик будет воровать, а я буду продавать; мама, я жулика люблю, — или богомерзкие, — вроде, а на войне, как на тебе, а на тебе, как на войне… Впрочем, что ждать от власти российской, готовой лоб расшибить, угождая фармазонам западным, коим и язык русский поперек горла, словно Кощею русский дух. Когда мы, русские, горячо отстаивая русское, а перво-наперво, язык родной, древний и вечный, костерим власть, меня иной раз одолевает горький безутешный смех, и в моем воображение рождается Белая Русь, порабощенная германцем. И, вижу, собрались белорусы в избе-читальне, сочиняют гневливое письмо германскому наместнику: мол, что же это деется на белом свете, коль в нашей белой русской стране изводится под корень древлеотеческий белорусская дух вместе с испоконным языком?! Вот уж лет пятнадцать в телевизоре, который ныне един и властвует над душой народной, не песни народной, ни слова народного, будто русских (не русскоязычных) писателей и в помине нет. Вижу: наместник иноземный читает русскую челобитную, дымя сигарой и прихлебывая виски, потом бросает письмо на пол и, откинувшись в кресле, оглушительно – на всю страну – хохочет, словно лицедеи затравили ему свежий анекдот про русских дураков… Разумеется, телевизора о ту военную пору не ведали, – это я для горького словца – а потому нынешний наместник с телевизором для русских во сто крат страшнее тогдашнего военного, потому что тот мог убить плоть, нынеший убивает душу русскую, воплощенную в народном языке.

+ + +

Знание народного говора, не чо и откуль, а умение ущедрять, изукрашивать и умудрять речь пословицами, поговорками, присловиями, — потребно литераторам, журналистам, художникам, учёным и для понимания героев будущих произведений, земляков из экзотической российской глуши, и для обогащения своей устной и письменной речи; а уж для государева, общественного и политического деятеля слово, — самое верное средство для достижения любви народной. Насколько прежде народ наш был консервативен, и не брал на веру барские посулы, настолько ныне, сколь его не обманывали политики, обманываться рад, — снова и снова готов верить новоиспеченным вождям, верить посулам, красно и азартно изложенным.
Народная мудрость, своё высшее и поэтическое воплощение нашла в пословицах и поговорках, и даже загадках. В предисловии к сборнику Владимира Даля «Пословицы русского народа» великий писатель Михаил Шолохов сказал: «Величайшее богатство народа — его язык! Тысячелетиями накапливаются и вечно живут в слове несметные сокровища человеческой мысли и опыта. И может быть, ни в одной из форм языкового творчества народа с такой силой и так многогранно не проявляется его ум, так кристаллически не отлагается его национальная история, общественный строй, быт, мировоззрение, как в пословицах. (…) Меткий и образный русский язык особенно богат пословицами. (Выделено мною, — А.Б.) Их тысячи, десятки тысяч. Как на крыльях, они перелетают из века в век, от одного поколения к другому, и не видна та безграничная даль, куда устремляет свой полет эта крылатая мудрость. (…) Никогда не померкнет наша патриотическая гордость, закованная в булат таких пословиц: «Наступил на землю русскую, да оступился»; « С родной земли — умри, не сходи»; «За правое дело стой смело».
Да и сам народ осознавал особенное, заглавное положение пословиц и поговорок в своем языке, что и выразил устно: Красна речь с притчею; пословица ведется, как изба веником метётся; пословица недаром молвится; на твою спесь пословица есть; белый свет не околица, а пустая речь не пословица. Пословицы и поговорки занимают в устном народном творчестве совершенно обособленное место, потому что не только записаны в народоведческих сборниках и могут звучать в фольклорных событиях, в поэзии, прозе и публицистике, но в отличие от всех других словотворческих жанров живут самостоятельной жизнью даже и в каждодневной обыденной речи человека.
Не все пословицы и поговорки, разумеется, являют собой образцы высокой христианской духовности, но они дают живую и верную, яркую картину народной психологии, показывают противоречивость русского характера, вмещающего в себя непостижимую миру, самоотрешённую любовь к Богу и ближнему, и отчаянные, безрассудные языческие падения. Есть там и Христова Церковь, и, к сожалению, и бесовский кабак… Пословицы и поговорки как бы разом выразили эти порой взаимоисключающие стороны русского характера, как отобразили и даже противостоящие народные типы. Вот лишь один пример:
Без Бога ни до порога, Бог не захочет и прышь не вскочит, и в тоже время: на Бога надейся, да сам не плошай; Гром не грянет, мужик не перекрестится, а то и похлеще: Господи, прости, в чужую клеть пусти; подсоби нагрести и вынести.
Русские пословицы и поговорки собирали, записывали М. Ломоносов, А. Пушкин, А.Добролюбов, А.Кольцов, Н.Гоголь, А. Островский, М. Салтыков-Щедрин, Л.Толстой, М. Горький. Но ничто не сравниться с тем великим трудом, народным подвигом, какой совершил учёный диалектолог, этнограф и писатель, Владимир Даль (Казак Луганский), за несколько десятилетий собравший более 30 тысяч пословиц и поговорок, метких слов и присловий, расписавший их в строгую тематическую систему. Нельзя забывать, что народовед одновременно работал и над многотомным «Словарем живого русского языка».
Благословил и вдохновил Владимира Даля на создание сборника «Пословиц русского народа» (да и «Толкового словаря живого великорусского языка») Александр Пушкин, любивший русскую пословицу не менее чем сказку. Владимир Даль вспоминал:
«А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и усладой он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений, — я не раз бывал свидетелем».
П. И. Бартенев в «Рассказах о Пушкине» писал: «За словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина». А в статье посвященной памяти Даля Бартенев подтвердил это: «Сближение с Жуковским, а через него с Пушкиным утвердило Даля в мысли собрать словарь живого народного русского языка. В особенности Пушкин деятельно ободрял его, перечитывал вместе с ним его собрание и пополнял своими сообщениями». Во время одной из последних встреч с Владимиром Далем Александр Пушкин воскликнул с восторгом и горечью:
«Сказка сказкой, а язык наш сам по себе; и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать?.. Надо бы сделать, чтоб выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет».

+ + +

Нелёгкой была судьба «Пословиц русского народа», собранных, обработанных и тематически обустроенных Владимиром Далем. С добрым вниманием, глубоким интересом следили за его титаническим трудом писатели, критики славянофильского крыла русской общественной мысли. «Греч и Пушкин горячо поддерживали это направление моё, — вспоминал ученый, — также Гоголь, Хомяков, Киреевские, Погодин; Жуковский был как бы равнодушнее к этому и боялся мужичества». Сложнее было отношение к сборнику Даля со стороны перчаточного сословия, — чопорных академиков и самого императорского двора, — испугавшегося мужичества, не воспринявших правду о народе русском, пусть даже в его мучительном противоречии христианского и языческого.
Если академик Востоков, в целом одобрив сборник, сомневался в нужности включать в него пословицы и поговорки на религиозные темы, то протоирей-академик Кочетов резко осудил труд Даля и выступил против его публикации. Кочетов считал, что "памятник мудрости народной " должен явится драгоценным подарком русскому народу, преподнесенным человеком "обращающимся в лучшем обществе", "знающим светские приличия", а сборник Даля "чуждый отбора и порядка; в нем есть места, способные оскорбить религиозные чувства читателей; есть изречения, опасные для нравственности народной". Это "бочка меду да ложка дёгтю", "куль муки да щепотка мышьяку" — скорбел академик Кочетов и пояснял свою скорбь: "Нет сомнения, что все эти выражения употреблялись в народе, но Народ глуп и болтает всякий вздор".
И хотя Даль был человеком завершённых православно-монархических убеждений, что, кстати, выразилось и в подборе пословиц, император Николай 1 высказался против публикации сборника. У императора Николая 1, как и у академика Кочетова, была своя правота, — забота о православной духовности и нравственности вверенного ему Богом народа (он бы и хотел, чтобы сборник пословиц, очистившись от языческих суеверий, был духовно-нравственным поучением), Даль же в этой книге, напомню ранее сказанное, показал полную, неискаженную картину народного мировоззрения в противоречии христианского и суеверно-языческого, духовного и хозяйственно-материалистического. Он в "Напутном слове" и восклицает обращаясь к себе: "Кто дал тебе право выбирать и браковать? Где предел этой разборчивости? Ведь ты набираешь не цветник, а сборник…" Хотя, тем не менее, подчеркивая, что набожность — православность — основная черта русского человека (суть, крестьяни-на, который составлял в далевскую пору более девяноста процентов населения России), да еще и такая порой даже фанатичная, доходящая до юродивости, но ласковая, теплая набожность, какая и не снилась европейским народам, а суеверно-языческое, — есть лишь побочное и грешное в русском характере. Но ведь один Бог без греха…
Наши русские мыслители из просвещенного общества пытались загнать русское простонародье в ложе своих идеологий: правящей православно-монархической верхушке хотелось видеть его лишь в смиренных крестьянских трудах от темна до темна, в домостроительстве и молитвах, либералам же потребен был народ безбожный и бунтующий; но русскому простонародью и то и другое идеологическое ложе оказалось узким, — народ был сложнее, загадочнее, и, к сожалению, духовно противоречивее. Отчего и рождались в нашем отечестве великие и кровавые смуты и духовные трагедии. И это правда, от которой не откреститься крестом, не отбиться пестом.

+ + +

Народная мудрость, выраженная, в том числе, и в пословице, — крестьянская мудрость, и уж никак не дворянская или интеллигентская. Об этом писал Владимир Даль в «Напутном слове» к своему сборнику «Пословицы русского народа»:
«Что за пословицами и поговорками надо идти в народ, в этом никто спорить не станет; в образованном и просвещенном обществе пословицы нет; попадаются слабые, искалеченные отголоски их, переложенные на наши нравы или испошленные нерусским языком, да плохие переводы с чужих языков. (…) У нас же, более чем где-нибудь, просвещение — такое, какое есть,— сделалось гонителем всего родного и народного. (…) Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, и зайдем неведомо куда. (…) Простой народ упорнее хранит и сберегает исконный быт свой, и в косности его есть и дурная и хорошая сторона. Отцы и деды — для него великое дело; не раз ожегшись на молоке, он дует и на воду, недоверчиво принимает новизну, говоря: «Все по-новому, да по-новому, а когда же будет по-доброму?» (Выделено мною, — А.Б.)
Я сожалею, что нынешние сельские жители, сплошь и рядом погрязшие в мрачной и безысходной гульбе, в нищете и лени, забыли, что они соль земли, что они не серая, тупая масса, что они народ, — народ великий, что вся культура и русская мудрость шла от них. Но, тем не менее, видя, что даже на фоне сельской порухи крепнут трезвенные, азартно работящие, сноровистые мужики, я верю, что тяжелые испытания пройдут по русскому крестьянству очистительным огнем, и сильные не только выживут, но снова, — лишь в деревнях зазвонят православные колокола, — станут духовным, нравственным, культурным ядром нашей измученной, оживающей из пепла нации. А потом и заговорят по-русски…
Мне посчисливилось, я двадцать лет прожил в деревне среди щедрой и украсной, меткой народной речи. Позже, когда я начал писать свои деревенские повести, рассказы, очерки, я не только стал вдохновенно и удивленно вспоминать поговор села родного, но и, перелопатив словари сибирских говоров, составил свои словари крестьянского любомудрия, кои подсобляли мне в создании правдивой языковой картины сибирской украинной Руси. Пословицы, поговорки… Вот она великая народная — значит, крестьянская, — философия, способная заменить целые тома путанных мудроствований книжных умников. Без пословицы слово не молвится!