Дмитрий ЕРМАКОВ. О любви.

ХХ век дал России много поэтов – замечательных, интересных, хороших, великих, общепризнанных, полузабытых и забытых вовсе, всяких.
Но лишь двое стали воистину народными – Есенин и Рубцов. Оба стали любовью России, символами.

Сергей Есенин. Портрет работы Ю.Анненкова. 1923 г.

Иной человек, может, и не читал Есенина (ну, песню про клён-то всякий вспомнит), а спроси: "Любишь?" "Люблю", - ответит. И ответит искренне.
Находились и находятся, конечно, и такие, что открыто говорят: "Не люблю". Таких и русскими-то не считают, да и они об этом не жалеют. Но это всё-таки редко. Чаще – прилюдно в любви к ним признаётся, а тайно ненавидит. Всю Россию ненавидит, ну, и Есенина с Рубцовым, как её выразителей.
И всё же, за редкими исключениями, любят их, любят как никаких других поэтов.
В чём же дело-то? Почему именно они – избранники?
Мне кажется так: оба не только стихи прекрасные писали (у обоих, кстати, при желании, можно раскопать и слабые стихи), но и прожили судьбу своего народа в своё время и отразили эту судьбу и в своих стихах и в жизнях, судьбах своих.
Есенин предсказал и в стихах и в жизни исход крестьян из деревни и вырождение их в городах. С какой любовью о деревне писал (ну, например: "Там, где капустные грядки красной водой поливает восход, кленёночек маленький матке зелёное вымя сосёт".) А что в городе? "Москва кабацкая", "Исповедь хулигана"…
У Есенина всё же был крепкий деревенский тыл ("Ты жива ещё, моя старушка…") У Рубцова и этого не было. По-настоящему деревенским человеком он никогда не был. Детство в детском доме, пусть и деревенском, это не детство в семье. Да и семья-то была, видимо, городская. Родители в Вологде жили, в Емецке, где и родился мальчик Коля, и отца он потом опять же в Вологде нашёл…
Рубцов отразил в поэзии и прожил сиротскую и бездомную русскую судьбу. Может, кому-то это покажется "слишком", но – всё это нынешнее "бомжевание", Рубцов предсказал и прожил ещё в 60-е – 70-е годы.
Есенин показал начало (не явления, а понимания явления), смены архаической, крестьянской, деревенской культуры машинизацией, индустриализацией. "Милый, милый, смешной дуралей. Ну куда ты, куда ты гонишься? Неужель ты не знаешь, что живых коней заменила стальная конница".
Рубцов уже жил в этом процессе, да ещё не укореннённый сам-то ни в деревне, ни в городе. "Меня всё терзают грани меж городом и селом". И совсем уж пронзительно: "Не купить мне избу над оврагом и цветы не выращивать мне". Хотя мог бы уже и домишко купить, гонорары уже позволяли. Мог бы купить, а жить бы не смог в том доме… И не смог!
Алексей Башкиров, автор лирических миниатюр, в одной из них хорошо написал: "И Рубцов и Есенин погибли в городах, в родных полях их никто бы и пальцем не тронул". Верно. Но не жилось им в полях-то! Вот в чём дело-то. Никто же не гнал их в города – под архангельский дождик или в Москву кабацкую… Да и многое, кажется сами себе выдумали, все эти страдания… Но не выдумали! Потому что душа есть, и душа – болит. А у поэта особенно – за всё и за всех болит. Воистину: "Никто же их не бияше, сами ся мучаху". И в этом тоже наше, русское, отразили. И за это их любим.
Пили оба. Чем и дали повод для обвинений в пьянстве и алкоголизме. Обвиняют. Есть такие любители, даже из числа "ведов". Но скажите, поборники трезвости, может ли русский, да к тому же поэт, написав, ну, например: "… нёс я за гробом матери аленький свой цветок", - не садануть стакан?.. Может, конечно, и не садануть. Но какое же усилие надо для этого приложить… Пьянство, конечно, беда. Наша, русская. Ну, что ж – и здесь они наши.
"Скандалы". Оба отметились. Есенин и нарочито славу "скандалиста" о себе поддерживал (ну, хотелось ему так), о Рубцове "свидетельства" имеются… Да что ж за скандалы-то, если под суд не попали? Рубцов, кажется, раз пятнадцать суток отсидел…И это скандалисты и хулиганы?.. Тут уж больше легенды, не на пустом месте, конечно, родившиеся...
Один нынешний вологодский журналист, тоже "ведом" себя считающий, прямо написал в газете местной: "… надо обязательно различать Рубцова поэта и Рубцова человека". Поэт, мол, великий, а человек – "мягко выражаясь, не образец для подражания". Будто бы сам этот "вед" – образец чистейшей прелести. И будто бы Рубцов шизофреник какой-то раздвоением личности страдавший. Нет – Рубцов-поэт от Рубцова-человека неотделим. И Есенин также. И не- отделимость эту они доказали своими песнями, своими судьбами, гибелью своей… Вот с такими, как тот журналист-"рубцововед", Рубцов, конечно, в драку лез. Потому что мы, русские, не любим таких… (ладно, не буду ругаться).
И перед обоими, как по большому счёту перед каждым русским, стоял главный вопрос – вопрос веры.
Есенин вначале всеобщего безверия, официально провозглашённого, и, надо признать, в довольно большой части народа поддержку получившего (причины этого – отдельная большая тема), писал: "Стыдно мне, что я в Бога верил, горько мне, что не верю теперь". Значит, всё же верил. Но как уже изломана вера та была!
Рубцов же родился и жил в эпоху побеждающего (официально) атеизма (да ещё жил-то в детдоме, где даже семейного или какого-нибудь соседского влияния религиозного не мог испытать).
Но ведь вера-то на самом деле из жизни народной никуда и не уходила, оставалась она и в повседневной жизни, в деревнях особенно – и иконы были в домах, и в церковь ходили, и детей крестили; и в литературе русской, конечно, оставалась она (куда ж её денешь-то!), а литературу-то во всех школах учили. Да ведь и душа-то, душа-то – живая, Бога всегда знающая. Вот и слышал Николай Рубцов "незримых певчих пенье хоровое", и хотя еще не жалел о "растоптанной царской короне", но жалел о "разрушенных белых церквях". Ведь не как о памятниках архитектуры жалел. И знал, что "всякому на Руси памятник добрый – крест".
И тут, в главном, они наши, свои, родные…
И всё же – были ведь Блок, Маяковский, Пастернак, Заболоцкий, Твардовский (в "Василии Тёркине" приблизился он к народной славе, но, будем честными, ни до есенинской ни до рубцовской славы и всенародной любви не дотягивает), Передреев, Бродский в конце-концов (всякий может расширить этот список по своему разумению и вкусу). Но двое – Есенин и Рубцов – любовь наша, безоглядная и всепрощающая любовь… Почему они-то? Тайна сия велика есть. И в тайне этой – великая милость Божия к нам, русским. Милость подобная той, что не позволила Пушкину (первой, иногда и неосознаваемой даже, любви нашей) стать ни убийцей, ни самоубийцей.