Александр РОМАХОВ. «Я в ладони пронёс серебро…» Стихотворения.
* * *
У горчащих костров обогреться,
Оглядеться кругом, не спеша...
Это Родина – чуткое сердце
Дрогнет, русской печалью дыша.
Вот по сих! Дальше будет чужое,
Где и хлеб не вкуснее золы,
Где берёзы – и те, как изгои,
Незнакомо, фальшиво белы.
* * *
В ветре запела сухая былинка –
Что-то былинное, мира седей...
Посолонь – шеломы бурых суглинков
Ливни размыли до русских костей.
Дон от степи отступает, мелея;
Тянутся травы за ранней звездой...
Чьё там, уложено брагой шалфея,
В поле хороброе дремлет гнездо?
Кличет ли Див, иль пророчит кудесник –
Ужасу древнему сердце – приют...
Хмурятся лики Перунов древесных,
Тучи от моря подковой идут.
* * *
Давным-давно
я женщину из родника,
Живого в декабре,
поил горстями...
Она ушла; решилась;
Но наверняка –
Вода студёная
мерещится ночами.
Я ей напиться от грудей земли
С мужской ладони дал;
И снег растаял;
И травы, что потом произросли
На этом месте,
Колдовскими стали.
* * *
Как по ночам грохочут поезда...
Такого днём ты просто не услышишь;
Днём громче даже капает вода;
Днём, очевидно, эти звуки лишни.
День, он и сам – грохочущий состав,
Болтающийся всем незакреплённым;
От сотен встреч касательных устав,
Не спрыгнешь на ходу, ему – зелёный!
На нём «Вперёд!» оттиснута печать –
Нет больше вариантов у «железки».
И устаревшим словом бы назвать,
Да и зовёшь в сердцах его – курьерский!
Но, слава Богу, что – всему конец,
И станция бурлит – апрельский вечер...
И, свой же к самому себе гонец,
Сутулишь над столом буфетным плечи...
Ватин тоски. Железное «всегда».
И как перезатверженным уроком:
«Как по ночам грохочут поезда...»
Да и до ночи вроде бы далёко?
О, как ты любишь сумеречный свет
И тишину – беседуют в ней боги;
И ты бы с ними – даже капель нет!
Но ты живёшь так близко у дороги...
* * *
Я не смахну из кладбищенских глаз
Слёзы карманною ветошкой...
Где вы? –
и вправду ли нет больше вас,
Милые бабушка с дедушкой?
Господи Боже! как хочется мне
Вновь возвращаться с работы
В дом, где за вишнями в позднем окне
Так беспокоится кто-то.
Так ожидает, из старческих сил
Выбившись,
ужином гретым...
Нет ничего...
Я и дом схоронил –
пущенный смертью по ветру.
Только во сне ещё прежний покой,
Свет, не сгорающий в пепел, –
Бабушка крестит сухою рукой,
Дедушка просит, чтоб не пил...
* * *
Посреди бесконечных затей
Жизни, старой, как имя планеты,
Льдинку я растопил – и над ней
Прошумели высокие ветры.
Будто время текло через край –
На ладони росинка дрожала...
Русский крик из души – не замай! –
Вырастал, поднимался помалу...
Я в ладони пронёс серебро
То ли мёртвой воды, то ль живой,
И насквозь мою руку прожгло –
Так вода притянулась землёй.
* * *
Что там было найдено и пройдено –
Ничему не ведаю числа...
Верная, единственная родина,
Как дорога, в небо пролегла.
Видно, завтра выйду я из дома,
И, душою больше не кривя,
Не пойду ни к женщине знакомой,
Ни к сиянью храма Покрова.
Не по мне ни скука литургии,
И ни рук наручники, –
тоска
По земному космосу России
Мне одна желанна и легка.
Пусть опять поэтами на сносях
Ходит Русь! – своё я допою,
Всё собой, как вызревшая осень,
Пронизав в отеческом краю.
* * *
День такой раскинулся погожий,
Что любой –
взахлёб стихи пиши!
Скоро ветер зимний крылья сложит,
Канет где-то в северной глуши.
Ошалеть от галочьего грая!
И в сквозной прозрачности аллей –
Вот он, свет оттаявший,
стекает
Мне в ладонь с коричневых ветвей.
* * *
И вот уже третья,
До смерти знакомая смерть
В семье, где я вырос
Шестым и последним;
Носила по свету
Меня круговерть –
И вынесла
К заупокойной обедне.
И к деду стучится,
На крышку плывёт
Суглинок промозглый –
Погост не подводит...
Как всё-таки кровь моя
Плотно идёт –
Не дождь и не снег,
А сквозь землю уходит, –
Как будто сквозь пальцы...
Прости меня, дед,
Что завтра уйду
Одиноким и трезвым –
Четвёртым десятком мелеющих лет,
тебя догоняя,
Шататься над бездной.
* * *
Я не спал в эту ночь.
Я прослушивал дождь,
Словно диск, устаревший немножко,
Где и слов уже не разберёшь
Сквозь шипенье затертой дорожки.
Май раскинулся,
Май невозможный кругом!
И себе самому хоть не верь я,
Ночь по лужам прошлась босиком –
И в луне уже мокнут деревья.
* * *
Восьмидесятые припомнятся... Кафе,
Где дружно предавались мы лафе,
И горевать нам было недосуг;
Как пахли ветром волосы подруг!
Луна плыла сквозь лиственную вязь;
Мы разбредались, по двое делясь...
И разбрелись,
Пожалуй, лет на тридцать –
Не спрашивай, чего теперь не спится!
Развеет давней памяти извет
Июньский, скороспелый свет-рассвет,
Такой же ранний, так же яр и свят –
Теперь уже
как молодость назад.
В уютах поквартирной тишины
Семейные досматривают сны
Замужние ровесницы мои,
Сидевшие со мною «на мели» –
По тем кафешкам, лавочкам ночным...
Минувшим-канувшим, я благодарен им.
За что, не важно. Это всё равно.
Хотя бы за дешевое вино,
За честность поцелуев... И пустяк –
За плечи,
На которых мой пиджак.
* * *
Вот она,
по неведомым тропам,
По мою, как по душу,
по грусть –
Темным полем бредущая тополь...
Тополь – женского рода, клянусь.
Долго ей, шелестящей листвою,
Горько в памяти пахнуть моей;
Я осеннюю женщину – вдвое
Полюбил, слишком схожую с ней:
Так же
той на роду написалось
В глубине моего существа
Терпко жить,
Мои боль и усталость
Хороня,
будто землю – листва.
* * *
Это будет завтра,
в день туманный;
Будто промельк вызревших орбит;
Осень-Будда выйдет из нирваны,
Листья улетят в пустой зенит.
Тишина – что кажется, на грани
Всех безмолвий,
и шагни вперёд –
Каруселью скрипнет мирозданье,
И, опомнясь, время потечёт.
* * *
Я скажу тебе, милая, честно,
Ничего не тая на душе, –
Бесполезно,
Да и
неуместно
Вспоминать, сколько лет мне уже.
В них какой разберётся
кудесник? –
Коли надвое бабушкин звон:
Может быть,
я славянству ровесник –
Может,
вовсе ещё не рождён
+ + +
Имя Александра Ромахова окутано мифами и разнообразными житейскими историями. Его стихи из пяти сборников только отчасти представляют читателю мир поэта и его сокровенную личность.
В черновиках, неопубликованных рукописях мы найдем два авторских образа. Один – певец-бродяга, откликающийся открытой стихотворной строкой на разнообразные жизненные происшествия; другой – внутренне сосредоточенный зоркий мыслитель, остро чувствующий и понимающий бытие.
Эти два образа при хронологическом расположении стихотворений переплетаются и порой противоречат друг другу, составляя некое литературное облако. Внутри него спрятаны самые главные черты творчества Александра Ромахова: взаимоотношения поэта и почвы, его породившей; поединок художника и времени, в котором он живет; органическое целое песнопевца и родной речи, которая оказывается его истинным, «сердечным» дыханием.
Воронежский клуб поэтов «ЛИК» в 2007-2008 гг. издал архив Александра Ромахова, и теперь есть возможность более пристального изучения его литературного наследия.
На страницах ромаховских стихотворений перед нами возникает фигура поэта самобытного, глубокого, по-настоящему русского, с широким кругозором и проницательным взглядом, человека ранимого и доброго, никак не соединимого с вселенским злом даже тончайшей нитью. Обладатель звонкого и вольного голоса, он не укладывается в рациональные или же намеренно иррациональные схемы постмодернистского рубежа тысячелетий.
Дивная природа средней полосы обозначена лишь несколькими штрихами, но как она узнаваема, как прохладен воздух и хрусток первый лед на скованной ноябрьским морозом земле... Сколь суров образ родовой крови, словно бы впитывающейся в почву, в которой упокоен прах деда…
Есенинское начало угадывается во многих строках Ромахова. Оно едва обозначено, тогда как собственно авторский стиль, насыщенный неповторимой образностью и неожиданными поворотами поэтического сюжета, отличается безусловной самостоятельностью. Поэтому речь тут может идти только о продолжении есенинской линии в современной русской поэзии.
Сегодня и завтра нам предстоит узнать «нового» Александра Ромахова. Будем надеяться, что его лучшие стихотворения станут общим достоянием и приумножат неисчерпаемые сокровища нашей великой литературы.
