Иван ЩЁЛОКОВ. «Сохранить бы на миг шум багряной листвы…» Стихотворения.

Диалог у колодца

- Далеко ли до трассы?
- Верст двенадцать, милок.
- Дай, бабуся, в дорогу водицы глоток.
- Пей, родимый, в колодце вода хороша.
Смотришь, с пылу остынет больная душа.
- Отчего же она, непонятно, больна?
- Э-э, такие настали, милок, времена…
А вода хороша… Мой явился с войны, -
Ух, горяч был и зол, что с огня чугуны.
Остудился, Бог дал, миновала беда.
Все твердил мне: «Святая в колодце вода!»
Умер в нонешний год – будь там пухом земля!..
- Впрямь, бабуся, святая водица твоя.

* * *

В саду отца ни деревца, ни ветки.
Земля пустая с примесью песка.
Да мягкий след от тапочек соседки,
Что угощала кружкой молока.
Босой ногой ступлю на ком горячий, -
И жжет в груди, и отдает в виски,
Как будто сам себя переиначил
И выкорчевал, выжег от тоски.
Понять бы всё, как бы взглянуть из детства,
Чтоб сам себе ответить четко мог,
Когда и кем отцовское наследство
Промотано в рекордно-жуткий срок.
С чего начать? С какого уголочка?
Земля пустая хуже целины.
Сожмись, душа, до ломкого комочка,
В прах обратись под тяжестью вины!
Как часто мы шустры на раскорчевку!
Щепой по лицам гулкая беда...
В отцовский сад нашкодившим мальчонкой
Вхожу, не зная деть себя куда.

* * *

Сохранить бы на миг шум багряной листвы
Поздних вишен в саду, где синички-кокетки,
Из округи слетевшись к кормушке, на ветки
Сыплют прямо с небес шелуху синевы;
Где за садом, к болоту, на соснах зажжен
Новый день от луча в знак широкого жеста
И где первый мороз из серебряной жести
Ладит маковки смётанных в зиму копён…
Подступает пора уходить, увядать,
Мелкой твари сползаться под пни и под крыши,
Чтоб судьбой отведенную некогда нишу
Без смущенья, покорно, как есть занимать.
И напрасно соседская блеет коза
Возле старой ветёлки – такая чудачка!
Время плотно спрессуется пылью чердачной,
Полоснув через щель синевой по глазам.
Но в последнем наивном порыве своем
Поздней вишней душа встрепенётся над пашней
И синичкой порхнет от кормушки домашней
За осенним коротким стремительным днем.

Стрела

Стрелой из лука выпущен на свет.
Где надо б приземлиться - места нет.
Туга была, как видно, тетива.
Разряжена предельно синева.
И сведено практически к нулю
Земное тяготенье, как в раю.
Лечу, лечу, собой пронзаю мглу…
Сильна рука пустившего стрелу.
Лечу, лечу и не считаю лет
Со дня, когда был выпущен на свет.
Со свистом пика режет синеву.
Кляну тугую чью-то тетиву.
И ненавижу силу чьих-то рук,
Кто в них держал однажды этот лук
И кто, бечёвку резко натянув,
Ослабил пальцы, глазом не моргнув.

Любимая кричит: «Остановись!»
Но мимо мчу. На то не мой каприз.
Ко лбу ладонь старуха поднесла:
«Какай-то непутёвая стрела?!
Глянь, мечется, как малое дитя.
Глянь, мучится, себя не обретя.
Ах, Господи, откудова напасть:
В такой стране – и места нет упасть!»…

Лечу, стрелою выпущен на свет,
Над родиной, которой больше нет,
Над домом, над погостом, над цветком,
Над девочкой в обнимку с пареньком,
Над женщиной с младенцем на руках,
Над возрастом, мятущимся в зрачках,
Над памятью погибшего отца,
Над пошлостью блатного наглеца…

Лечу, лечу, коль выпущен на свет.
Полёт нормальный… Приземленья нет!

* * *

В России снег, мороз и мрак –
Шальная троица разгула.
Метёт, метёт с небес, да так,
Что всей Европе сводит скулы.

Метёт как век назад, как два,
Как при царе ещё Горохе…
И дров наломанных слова
Дымят, но души греют плохо.

О, коммунальная страда
Для аварийных телогреек!
То нервы рвёт, как провода,
А то сердца, как батареи.

В стране ГО и МЧС,
Где правит страх, глаза тараща,
Тащу вязанку через лес –
Спасатель сам себе и тральщик.

Песня про любовь

Пели девки про любовь
В сельском клубе.
Пацаны, дурачась, в кровь
Били губы.

А на утро драчунов
Желторотых
Забирали из домов
И – поротно! –

Не на север, прям на юг,
В хмарь Кавказа,
Увозили от подруг
По приказу…

Где ж вы, Димки да Васьки?!
В сельском клубе
Искусали в кровь с тоски
Девки губы.

Чур, замри и не вздохни!
Тише! Тише!
Привозили из Чечни
Их мальчишек

В одиночку, как врагов, –
Не поротно! –
Ненаглядных драчунов
Желторотых.

И – молчком, бочком в избу
Мать-отцову
То ли в цинковом гробу,
То ль в свинцовом.

Нет ни свадеб, ни крестин,
Лишь поминки…
И ревели что есть сил
Ксюшки, Динки!

Где ж ты, песня про любовь?
Будто вышла.
Смыта с губ девичьих кровь
И с мальчишьих.

* * *

Памяти Вячеслава Дёгтева

Сокрушаясь от собственных дат,
От накопленных швов и рубцов,
Сердце прыгнуло в свой самокат,
Чтоб вернуться зачем-то назад –
В колыбель изначальных годов.

Там мальчишки не знали ещё
Интернета и прочей муры.
Там Никита Сергеич Хрущёв
К кукурузе народ горячо
Приобщал – от Ухты до Куры.

Долго-долго катил самокат…
Из Афгана, потом из Чечни
Не везли ещё наших ребят,
Как подстрелянных влёт журавлят,
В обстановке циничной брехни.

Спелым яблоком пахло в саду
Однорукого деда Кузьмы.
И бродили вразвалку по льду
В середине села на пруду
Чьи-то гуси в начале зимы.

Сердце мчалось… Густые вихры
Развивались на свежем ветру.
От Ухты и до горной Куры
Детворою кишели дворы,
Отворяя ворота добру.

И цвела на меже конопля,
И без умысла сеялся мак.
Сердце билось, как крик журавля,
Рядом с той, что всю ночь у ручья
Ворковала с тобой просто так.

Путь назад – это путь в никуда!
И, не выдержав стресса в пути,
Сердце рухнуло, словно звезда,
В том краю, где его никогда
С самокатом своим не найти!
 

Белый бок и черное крыло

Я тебя изъял из подреберья,
Где когда-то золотились перья.
Им на смену ветром принесло
Белый бок и чёрное крыло.

Птица моя странная – сорока.
Что мне от тебя? Одна морока!
Выболтала рощам и лугам
Всё, что полагалось только нам.

Этот голос подхватило время,
В нём созрело брошенное семя.
Чуда нет, и семя проросло
В белый бок и в чёрное крыло.

И летят, от двух начал зачаты,
Бело-чёрной масти сорочата.
Где темно от них, а где светло.
Белый бок, что чёрное крыло.

Кто не любит, пусть живёт надеждой,
А кто любит, верит, как и прежде.
Источают вечное тепло
Белый бок и чёрное крыло.

Прощание с колоссом

Колосс, ты уходишь… Зачем же так сразу?
У ног твоих глиняных зыби веков
Утоптаны в почву толпой несуразной,
Где каждый второй из числа дураков.

Всему есть конец. И, наверно, колоссам.
Они беззащитней, чем хрупкий цветок.
И если не камнем, не пулей, не тросом,
То чьей-то подсечкой сбивают их с ног.
 

Тополиный пух в День пограничника

Завершается май тополино-метельным разгулом.
Ни вздохнуть, ни моргнуть, не смахнуть раздраженья с лица.
Зазевался – тебя подхватило пушинкой и сдуло,
Опустив на фуражку хмельного с утра погранца.

Может, парень – герой с безымянной российской заставы,
Молодецкая кровь в нём клокочет не только в год раз.
Но нигде, никогда не напишут в армейском уставе,
Что граница важнее пушинкам, чем людям, сейчас.

Это мы испокон нашу землю в раздорах межуем:
По хребтам, по стремнинам, по полным тревоги сердцам.
А пушинки, что в Питере с Минском, что в Киеве с Шуей,
Путешествуя, липнут назойливо к потным щекам.

* * *

Я жду тебя в провинции срединной,
Где Дон качает небо на волнах,
Где тыквы дозревают во дворах
С отлётом первой стаи журавлиной.

Не торопись, обдумай хорошенько
Прилёт, приезд твой или пеший ход.
Тут Родина – нам не запретный плод
В сердечных пересудах деревеньки.

Клянись в любви, в грехах ли признавайся,
Не выдаст тайну древняя река
Про то, как в сердце рана глубока
От мелкого столичного зазнайства.

Какой резон в интеллигентских враках,
В дискуссиях, каким идти путём,
Когда все тропы в степь, за окоём,
Излазали соседские собаки?

Тут не живут с двуглавым самомненьем,
Любовь и страсть – в единственном числе
На голубином радужном крыле
С волнующим ковыльным опереньем.

Пока цветут на склонах тёрн и груша,
Летающей тарелкой кружит шмель,
Сладка мне ожиданья повитель,
Колечками венчающая душу.

Воронеж