Диана КАН. «С южным ветром встречается огненный ветер востока…»

                    * * *
 
Покуда над Ольшанкою
Серёжками красуется,
Жеманится, кудрявится,
Невестится ольха,
Над тихою Ветлянкою
Старушечьи сутулится,
Скрипит ветла засохшая,
Не чая жениха.
 
К уютной речке Вязовке
Удилищем привязанный,
Почуешь ближней Липовки
Медовый аромат.
Пусть небогата Вязовка
Налимами за язями,
И малому подлещику
По-детски будешь рад.
 
В одноимённой реченьке
Несмело отражённая
(Хотя неотразимою
Её зовут подчас),
Грустит краса-черёмуха,
Весной заворожённая –
Красавица, прекрасная
Отсутствием прикрас.
 
Как ни прекрасны Липовка,
Ветлянка, Таволжаночка,
Ракитовка и Вязовка,
Но всё ж напрасный труд –
Забыть, узрив единожды,
Речушку Черемшаночку,
Когда над Черемшаночкой
Черёмухи цветут.
 
*** 
 
 
На развалинах вечного города
Посреди глинобитных твердынь
Окликают ушедшую молодость
Голубая джида и полынь.
 
Первобытная поступь истории…
В азиатской прогорклой ночи
Суховей, на полыни настоенный,
Как ушедшая юность, горчит.
 
Захудалое чахлое деревце –
Дочь скупых каракумских пустынь –
Здесь джида со мной ягодой делится,
Руку робкую тянет полынь.
 
О, былые мои сотоварищи,
Неужели здесь юность прошла,
Словно смерч, всё с дороги сметающий,
Всё живое сжигая дотла?..
 
 
***  
 
 
Ликует Анталия. Нежится Ницца…
И только у нас в безрассудстве своём
Закатное небо меж туч кровянится,
И месяц серпом проступает на нём.
 
Есть галльское небо в изящном плюмаже
Несущихся за горизонт облаков.
Есть гуннское – цвета мерцающей сажи,
Под чьей паранджой скрыта поступь веков.
 
Античное небо, какому не внове
Пить воду с лица средиземных морей…
И – скифское – цвета запёкшейся крови,
Закатное небо Отчизны моей.
 
То царский багрец разольёт над Россией,
А то полоснёт по глазам кумачом…
О твердь спотыкаясь ногами босыми,
Не тщусь подпереть его бренным плечом.
 
Не льщусь удивить его пением лиры
(Пред русскою бездной достойней молчать!).
…Гляжу в него взглядом обугленно сирым,
И глаз от него не могу оторвать.
 
 
 
*** 
 
Искришься-лучишься, как полная чарка.
Слепишь и слезу вышибаешь из глаз.
Речушка-резвушка Сухая Самарка,
Никак ты в бега от родни подалась?
 
Постой, погоди-ка! Ну где тебя носит?
Бежишь без оглядки на отчий исток…
Неужто не ведаешь – отчине осень
Опять преподносит плачевный урок?
 
На большее и не способна – пусть плачет!
Не осени-плаксе тебя укротить.
Но всё холодней её слёзы, а значит,
Сухая Самарка, умерь свою прыть!
 
Степнячка-гордячка, смуглянка-дикарка,
Сестра-зисповедница плачущих ив,
Ты не расплескала, Сухая Самарка,
Сквозь мудрость столетий свой детский наив.
 
Прощальный венок с безотчетной любовью
Дарю тебе, сняв со своей головы –
Подёрнутый охрой, забрызганный кровью
И тронутый золотом поздней листвы.
 
 
***  
 
 
Москва, люблю твою сирень,
Что возле университета
Цвела в застойный майский день,
Будя в душе моей поэта.
 
То пятизвездие цветов
Благоуханнейшей сирени
Сулило больше, чем любовь –
Сулило сладость вдохновений.
 
Прилежно чту науку ту
Конца двадцатого столетья –
Сквозь смуту, морок, маяту
Цвести победным пятицветьем.
 
…И душу сквозь родной раздрай
Доселе озаряет светом
Тот яростно цветущий май,
Мне ставший университетом.
 
 
*** 
 
 
Не похвалялся, едучи на рать.
Не похвалялся, воротясь с победой.
С устатку сел. Обнял старушку-мать.
Родной воды колодезной отведал.
 
Во глубину колодца заглянул…
И, вздрогнув от внезапного волненья,
Вода вернула ласково ему
Геройское – в медалях! – отраженье.
 
«Вкусна водица!» - крякнул и как есть
Всего себя он окатил водою.
Живой водой, что водится лишь здесь:
Колодезной, родимой, ключевою.
 
Она текла, беспечна и вольна.
Она текла-текла, не утекала.
Не только по усам текла она,
Но золото медалей омывала.
 
Не зря живой в народе прослыла –
Она бальзамом врачевала раны.
И мёда слаще та вода была,
Что венчана с родной землёй песчаной.
 
Она роднилась с солнцем и тогда
Высокой тучей в небо поднималась…
Стремилась в Волгу отчая вода,
Текла сквозь пальцы, в руки не давалась.
 
… Была большая трудная война.
Душа солдата воевать устала.
Святой водой родная сторона
С души солдата копоть отмывала.
 
 
* * *
 
 
Когда хоронили Россию мою
Помпезно, согласно и чинно,
Поникшие в сбившемся ратном строю,
Рыдали поэты-мужчины.
 
Забросив свои боевые клинки,
Прощались с Россией навеки.
В плену безутешной сыновней тоски
В гробу закрывали ей веки.
 
Сиротской слезой орошали они
Родные ракиты-берёзы…
А я? Что же я?
Бог меня сохрани!
Я лишь утирала им слёзы.
 
«Хоть сабля востра, да мечу не сестра…»  -
Уныло кривились мужчины,
Когда намекала я им, что пора
В бою поразвеять кручину.
 
И вновь поминальный гранёный стакан
Горючей слезой закусили.
И так порешили – лишь тот атаман,
Кто слёзней скорбит по России.
 
А что же Россия?
Поминки поправ,
Восстав из хрустального гроба,
Она сквозь кордоны кержацких застав
Сокрылась в былинных чащобах.
 
Ведомая светом скорбящих свечей,
Ушла, не попомнив обиды,
На звон потайных кладенцовых мечей
От скорбной своей панихиды.
 
А я? Что же я?
На распутье стою
И слёзы друзьям утираю…
Не лучше ль погибнуть в неравном бою,
Чем вживе погинуть в родимом краю,
У гроба пустого рыдая?..
 
Хоть сабля востра да мечу – не сестра,
Но верному слову – сестрица.
И коли приспела лихая пора,
Пусть Вера Руси пригодится!
 
 
*** 
 
 
И ты называешь всё это судьбой,
Мой город степной на полынном просторе,
Что каждое наше свиданье с тобой –
Мой новый побег от тебя и не боле?..
 
Не слишком ли быстро, однако, бегу?..
А вдруг ты однажды меня не догонишь –
На льду оскользнёшься, увязнешь в снегу,
Пургой захлебнёшься, бураном застонешь?..
 
И ты называешь всё это судьбой –
Что я, позабыв повседневную прозу,
Надменно несу на свиданье с тобой
Живого дыханья крещенскую розу?..
 
С тобою осталась навек зимовать,
Забытая мной в неуютном домишке
Стихов моих первых сестрица-тетрадь,
Что позже прославит тебя, ставши книжкой.
 
Зачем я тогда же её не сожгла?..
Теперь же, по улочкам снежным слоняясь,
Я б, может, гораздо счастливей была –
На радость друзьям и зоилам на зависть?..
 
 
*** 
 
Вешний свет – небесный гость –
Он бликует, он играет,
Скачет зайчиком и грозь
Виноградную лобзает.
 
Он струится, словно мёд,
На ладонь твою, Гульнара –
Вешний свет небесных сот
С листьев старого чинара.
 
Вездесущ, незаменим,
Он – само непостоянство.
Зацелованная им,
Покрываешься румянцем.
 
Ты совсем ещё мала,
Но с утра под пенье птичек
Струи вешние вплела
В сорок смоляных косичек.
 
Смоль-косички теребя,
Не тревожь напрасно сердце,
Потому как от тебя
Никуда ему не деться.
 
Он звенит в твоих ушах,
Божьей музыки посланник,
Твой мюрид, и падишах,
И – пожизненный избранник!
 
 
*** 
 
 
На куриный переступ
Да на воробьиный скок,
Тьме кромешной дав отлуп,
Прибавляется денёк.
 
Впрочем, курица – не птица
И не сокол – воробей…
Неумолчно вьюга злится,
Колобродит у дверей.
 
Хоть и ходит величаво
Зимовея за окном,
Но на смену ледоставу
Поспешает ледолом.
 
Скоро, словно неудачник,
Не снеся былых обид,
Лёд скукожится, заплачет,
С рёвом к Волге побежит.
 
Что, сердешный, отсиялся,
Отыскрился под луной?..
Не топиться ли собрался,
Лёд Ледович дорогой?
 
Брызнет талою водицей,
Набираясь куражу:
«Не топиться, а родниться
С Волгой-матушкой спешу!..»
 
 
*** 
 
 
Вновь – аптека, улица, фонарь…
Беспросветный безысходный Блок!
И над всем царит, как государь,
Душный плотный всемогущий смог.
 
Пожирая голубой простор,
Он сегодня с самого утра
По-драконьи крылья распростёр
Над державным детищем Петра.
 
Этот город, что тонул в воде
И огнём свободы полыхал,
Агрессивно-щелочной среде
Кто на растерзание отдал?
 
Город-сказка, голубой фантом,
Миражом завис над топью блат.
Конный деспот в небо вознесён,
Принимая призрачный парад.
 
 
*** 
 
 
Негоже тебе, Русь, как бесприданнице,
Кидаться на восход и на закат.
Ты жди-пожди! Все женихи заявятся,
Благоговейно выстроившись в ряд.
 
Виконты, и маркизы, и посланники,
Наслушавшись про кладези твои,
Из-за границ наедут голоштанники,
Чтоб клясться с пеной на губах в любви.
 
Растрачивать приданое готовятся…
Но если завтра ты пошлёшь их в бой,
За честь твою и славу не сподобятся
Пролить ни капли крови голубой.
 
Богатое Бог дал тебе приданое.
Не каждый встречный будет ко двору.
Храни же первородство Богоданное
И ройся в женихах, как бы в сору.
 
Своими заграничными уловками
Тебя начнут к взаимности склонять –
Духами, золотыми блохоловками –
Тех блохоловок даром нам не нать!
 
На что, скажите, русской раскрасавице
На шею надевать такой позор,
Коль от рожденья бани не чурается
Маркизам заблошнившимся в укор?!..
 
… Надменный бритт и сумрачный германец,
Спесивый лях и куртуазный галл…
Ужо мы с женихов поспустим глянец
И поглядим, какой из них удал!
 
 
 
*** 
 
 
Когда я из глубинной дали
Кляну тебя, моя Москва,
Услышь в лирическом запале
Произнесённые слова.
 
Услышь! Но снова вранья стая
Обсела сорок сороков.
Услышь, оглохшая от грая,
Меня на рубеже веков.
 
Сорвётся стаей соколиной,
По ходу выстроившись в стих,
Призыв о доблести былинной
С воспламенённых уст моих.
 
Не стон, не всхлип и не рыданье.
Не о пощаде жалкий торг.
А – из-под сердца восклицанье:
«Я русская! Какой восторг!»
 
 
*** 
 
 
С южным ветром встречается огненный ветер востока
И, обнявшись, идут шалобродить в окрестных лугах.
Растревожат и разбередят молодую осоку
И заснут у задумчивой ивы в зелёных кудрях.
 
Убаюкает их, приголубит печальная ива,
Хоть никто из двоих ей не сужен, не нужен, не мил…
Но легко ли одной коротать бабий век у обрыва,
Вспоминая Борея, который недолго любил?..
 
Не ему ли так буйно влюблённая ива махала ветвями,
Раскрылиться мечтая, законы природы поправ?..
Окликаема с горних высот отлетающими журавлями,
Корень свой прокляла, но смирить не сумела свой нрав.
 
С той поры не пленяется ива дыханьем далёкой Тавриды
И гортанным распевом восточных ветров… Ей милей
Ледяное лобзанье посланца суровой Арктиды
И венчальный убор, что сулил ей, расщедрясь, Борей.
 
Посулил и забыл, и умчался далече до срока
Обряжать в подвенечное платье просторы земли…
Плачет старая ива.
Грустит молодая осока.
С южным ветром в обнимку
Сбираются в путь журавли.
 
 
*** 
 
 
Во-первых строках моего письма
Отпишу тебе, мой родной Яик –
Стосковалась я по тебе весьма,
Да и ты, поди, от меня отвык.
 
Были многие мне - полынь-судьбой –
Ни напевные, ни сугревные.
Повенчалась я лишь с одним тобой,
Одному тебе стала верною.
 
И во дни, когда благодать да тишь,
И во дни, когда худо-тяжко мне,
Ты, Урал-Яик, в глубине таишь
Дар венчальный мой – перстень яшмовый.
 
Ты его храни, сквозь него теки.
Разлучают нас – зря стараются!
Есть твои друзья, есть мои враги –
Только нет между ними-то разницы!
 
Утечёшь вперёд, поворотишь вспять,
Воскипишь гневливыми волнами…
Ну куда тебе от меня бежать,
Если мною ты окольцованный?
 
 
*** 
 
 
Речушка, именем Светлынь,
Впадает в облака…
А по земле, щедра на синь,
Течёт Теплынь-река.
 
Между болот, между запруд
Упорно, не спеша,
Торит земной тернистый путь,
На небо не греша.
 
Вызванивает, серебрясь,
Излюбленный мотив.
И рассекает речку язь
Теченью супротив.
 
По дну Теплынь-реки пройдусь
(какой уж тут загад!),
Сама не чаявши, споткнусь
О самородок-злат.
 
Знать, здесь прошёлся сумасброд
Ярило-удалец.
Роняя от своих щедрот
Девицам на венец.
 
И матушка Теплынь-река,
Неспешна и светла,
То подаренье на века
Для деток сберегла.
 
 
***  
 
 
На руинах рухнувшего храма
Шепчутся о вечности пески…
Что такое вечность, Согдиана?
Может быть, лекарство от тоски?
 
Кочевой тоски, пропахшей дымом
Массагетских сумрачных костров.
Клич царицы Томирис незримо
Сохранили мускулы ветров:
 
«Жаждал крови – так напейся вволю!..»
… Томирис, о как же ты строга –
В бурдюке с персидской вражьей кровью –
Царственная голова врага.
 
Голова поверженного Кира,
Преданного преданным слугой,
Попрана средь царственного пира
Женскою божественной ногой.
 
Вражьи жилы вытянет на струны
Массагета твердая рука,
Чтоб завыла кровожадно-юно
Азии двужильная тоска.
 
Узкоглазым муэдзином спета
В азиатской хмари зоревой,
Где восходят в небо минареты,
Задевая небо головой.