Дарья КУЧИНСКАЙТЕ. Отображение идей «Фантастической симфонии» Гектора Берлиоза в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита».
М.А. Булгаков. Фото с сайта www.rusinst.ru
“Возлюбленные! Не всякому духу верьте,
но испытывайте духов, от Бога ли они”.
(1 Иоанна 4:1)
Говоря о музыке, которая звучит «за кадром» последнего романа Михаила Булгакова, чаще всего проводят параллели с «Фаустом» Гуно. Возможно, этот стереотип сложился из-за того, что литературоведы ориентируются больше по либретто, а с произведениями симфоническими малознакомы. Но если в «Белой гвардии» действительно присутствуют нотки этой любимой Булгаковым оперы (даже партитура, всю зиму сиротливо простоявшая на пианино, ведь ей пока звучать «не время»), последний его роман, похоже, сопровождают иные мелодии – «Фантастическая симфония. Эпизод из жизни художника» Гектора Берлиоза, за столетие до написания «Мастера и Маргариты» предвосхитившая все основные коллизии его сюжета…
В самых ранних черновиках «романа о дьяволе» с еще не утвержденным названием (то ли «Черный маг», то ли «Копыто инженера») не было ни Мастера, ни Маргариты, а несчастливый однофамилец композитора присутствовал с первых строк. Остается лишь догадываться, что с помощью такой неожиданной аллюзии (бунтарь – приспособленец) хотел сказать автор. Гектор Берлиоз, проклятый родной матерью за упорное желание стать композитором, так и не получивший признания парижской публики при жизни, оставленный своей рыжеволосой музой Гариэттой (какое созвучие с Маргаритой!), умерший в нужде и одиночестве… Этот трагический образ скорее отвечает неприкаянному Мастеру, а не председателю «МАССОЛИТа», погибшему под колесами трамвая, но возможно, композитор, любивший пошутить (порой неудачно – что непростительно в рассуждениях о свете и тьме), оценил бы насмешку Булгакова. В любом случае, Гектор вполне заслужил такую карикатуру за злые шутки своего «музыкального романа». Позже был Скрябин с черной мессой «Девятой симфонии» и сонмы мелких бесов, рокеров всех мастей, но Берлиоз – основоположник демонизма в европейской музыке.
«Фантастическая симфония» не только программна, но и автобиографична. Молодой, безнадежно влюбленный музыкант решил отравиться, но, не рассчитав дозу опиума, вместо смерти впадает в тяжелое забытье. Даже во сне его преследует idee fixe – лейтмотив любимой, красной нитью связующий все пять частей симфонии. Еще до знакомства она уже видится ему в грезах (I часть, «Мечтания. Страсти»), а после встречи образ любимой не оставляет его ни среди людей (II ч., «Бал»), ни на природе (III ч., «Сцена в полях»). Необходимо отметить, что в сцене бала Г.Берлиоз впервые симфонизирует бытовой вальс, а Булгаков, описывая подготовку Маргариты к празднику весеннего полнолуния, упоминает «громовой виртуозный вальс», «обезумевший вальс», сопровождающий ее сборы и полет, на самом же балу играет оркестр под руководством Иоганна Штрауса, «короля вальсов».
Музыка симфонии становится тревожной – прозрачные краски оркестровки сгущаются, чувствуется приближение грозы, соло литавр имитируют отдаленные раскаты грома… Может, «тьма пришедшая с востока накрыла ненавидимый прокуратором город», или это нечисть кружит над златоглавой некогда, ныне же потемневшей Москвой…
Звучит марш – ему снится, что он убил свою возлюбленную и теперь его ведут на казнь под крики толпы (IV ч., «Шествие на казнь»), но и среди плакатных революционных мотивов последний раз появляется ее нежная мелодия, оборванная страшным «tutti» оркестра – ударом гильотины. «Покатилась» – отметил в партитуре Берлиоз. «Голова подскакивала по мостовой» – напишет Булгаков…
Смертью героя история не заканчивается. «Маргарита провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому, как затихает вдали унылый турецкий барабан, выделывающий одно и то же "Бумс, бумс, бумс", и думала: "Какие странные похороны... И какая тоска от этого "бумса"!» Под траурные звуки на похоронах Берлиоза (V ч., «Ночь на шабаше ведьм») среди нечести появляется Гариэтта-Маргарита в своем истинном облике ведьмы. Мелодия любимой исказилась, стала почти неузнаваемой – от благородства не осталось и следа, кларнет-пикколо звучит гнусаво, она вместе с нечистью кружится в пошлом танце. Однако композитор не ограничивается развенчанием любимой, он теряет не только любовь, но и веру. Слышны колокола и напев «Dies irae» (католической заупокойной гимн), который при повторном проведении со смещенными акцентами деформируется в оргию, окарикатурено повторяется нечистью и растворяется во всеобщем шабаше… Симфония завершается черной мессой и торжеством зла.
Когда Воланд в традициях гностического дуализма утверждает, что добро не самодостаточно («что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?»), он, конечно, лжет, ведь дьявол «лжец и отец лжи». Согласно святоотеческому учению, зла, как бытийной сущности, вообще нет. Точно так же, как тьма – отсутствие света, зло не является самостоятельной величиной, это всего лишь отсутствие добра, и тот, кто творит зло, по определению свт. Григория Нисского «существует в несуществующем». Итак, зло, будучи неполноценным, может лишь паразитировать, искажая существующее творение Божье, которое «добро есть». В таком свете откровенное зло советского безбожия не так опасно, как тонкий соблазн зла, «творящего благо» на фоне пассивного, безвольного добра (Иешуа Га-Ноцри).
М.Булгаков, как и его музыкальный предтеча, не просто отрицает, а переворачивает учение Церкви, смещая акценты (вставные главы – «евангелие от Воланда») и, как кульминация, откровенно пародируя Литургию. Литургическим центром церковной жизни является таинство Евхаристии, когда под видом хлеба и вина верующие причащаются Тела и Крови Христовых. Вместо бескровной жертвы на черной мессе приносят в жертву сатане животное или человека и пьют его кровь. На балу у Воланда Маргарита участвует в убийстве барона Майгеля и ритуально пьет кровь жертвы из черепа ранее убитого Берлиоза-«не композитора».
После всего происшедшего слова ведьмы «а прогнать меня ты уже не сумеешь» звучат зловещим приговором (вспомним навязчивый лейтмотив симфонии, от которого невозможно избавиться). С точки зрения ортодоксального богословия, такой «покой», заслуженный Мастером, и есть ад, но в обществе постатеизма этот «рай без Бога» воспринимается положительно… Нельзя не согласиться со словами С.Аверинцева о том, что это «гораздо страшнее, чем атеизм» [1].
Примечания
[1] «Радикальный релятивизм и прагматизм в сочетании с практикой модного образа жизни порождают весьма специфическое состояние души, при котором вопрос о бытии Божием, не получая отрицательного ответа, утрачивает — заодно со всеми остальными «последними» — всякую серьезность. В перспективе феноменологии человеческих типов это гораздо страшнее, нежели атеизм.»
(Сергей Аверинцев, «Несколько соображений о настоящем и будущем христианства в Европе»)
