Пётр ТКАЧЕНКО. «Мысли ясной благодать…» Трагедия и грех русской философии.

Душевная жизнь дана только
во внутреннем опыте, в субъективном
переживании каждого и для прямого
наблюдения отвне недоступна, достоверных
объективных ризнаков не имеет.
П.Е.Астафьев

То, что наши сегодняшние проблемы и беды, впрочем, как и прошлые, являются главным образом не экономическими и даже не социальными, но, прежде всего, духовно-мировоззренческими, кажется, начинают понимать если не многие, то наиболее здравомыслящие люди, менее подверженные любым лукавым идеологическим поветриям. Их недоуменные и трезвые голоса, приглашающие к размышлению о сути теперь происходящего, конечно, тонут в неоидеологической и политической трескотне, но они раздаются, они все слышней.

Не в неудачных реформах дело, во всяком случае, не только в них. Их заведомый крах был ясен изначально, ясен по тем идеям, которые закладывались в их основу. А вот то, что они, несмотря на производимые ими разрушения в духовной и экономической жизни, все-таки продолжаются с завидным упорством и какой-то  невменяемостью – это действительно вызывает ощущение коллективного иллюзиона или безумия. Как и то, почему те идеи, на которых не может существовать нормальное человеческое общество, на которых невозможно никакое благонамеренное житие, не только не насторожили людей, а большинством из них были расценены как единственно возможные и спасительные. Это несомненно свидетельствует об утрате нами каких-то основных, фундаментальных мыслительных навыков. Во всяком случае – о неразличении причинно-следственных связей.

Утрата смысла бытия, смысла жизни – вот беда поистине общенационального масштаба. Отрицание опустошает души и обезоруживает умы. И происходит это не по пресловутому «велению времени», которого смертным не надо знать, не по недосмотру, не из-за неразумности народа, а всецело вытекает из тех смысловых, мировоззренческих установок, которые избраны как основополагающие, причем избраны абсолютно произвольно, - не только не сообразуясь со своеобразием народа, строем его души и мысли, но вызывающе конфронтационно и даже агрессивно направленных на них.

Смысл нашего нынешнего несчастья можно понять лишь в общей картине русской истории, и особенно в истории философской мысли. С этой точки зрения выясняется, что ничего нового, что не было бы известно по временам предшествующим, пока не происходит. Более того, происходит все то же, но в вариантах более упрощённых и даже примитивных. И происходит, вызывая ощущение дурной бесконечности, возникшей не стихийно, а созданной осознанно и рукотворно. Вполне возможно и – по «убеждению», что не меняет сути дела. Здесь причина утраты смысла бытия, которую если не все, то наиболее чуткие люди сегодня переживают. Вопрос, в конечном счёте, состоит в том, как мы себя осознаём – на личностном и народном уровнях, - осознаём ли хоть как-то, и если нет, то почему? Здесь и обнаруживается, что тот кризис сознания, который мы ощущаем и переживаем, вызван отсутствием в организме какого-то важного фермента духовной жизни, без которого, в конечном счёте, обойтись невозможно. И это отсутствие проявляется прежде всего в области мыслительной и мировоззренческой.

Есть тут одно обстоятельство всё ещё мешающее нам выйти из этого порочного круга. О нём писал с некоторой грустью, как мне кажется, один из самых глубоких мыслителей нашего времени Вадим Валерьянович Кожинов: «К сожалению, многие люди видят в этой культуре (философии, искусстве, литературе, гуманитарных науках и т.д.) нечто, не являющееся безусловно необходимым для человеческого бытия, своего рода избыточную «роскошь», или даже «развлечение» и «игру». Этот трагический разрыв между словом, мыслью и реальной жизнью, имеющий давние корни,  можно объяснить, сложнее преодолеть. Но ясно и то, что он особенно утвердился в миновавшем веке под воздействием господствующей идеологии. Между тем, скажу словами философа А.Ф.Лосева: «Слово двигает народными массами и есть единственная сила там, где казалось бы, уже нет никаких надежд на новую жизнь».

Этот трагический разрыв слова и жизни является, кроме всего прочего, следствием давних, постоянных и всё ещё продолжающихся духовных и мировоззренческих насилий. И особенно теперь, когда общественная мысль стала всецело зависеть от средств массовой информации, то есть, как полагают политики, стала абсолютно управляемой… Видно, в России действительно  невозможно жить, руководствуясь только сиюминутными интересом, только соображениями своей выгоды в той или иной ситуации, ибо и сами ситуации неведомо кем моделируются, являются, как правило, итогом неестественного положения вещей.

Новая мировоззренческая и идеологическая экспансия, совершенная в России в наши дни, отрицать которую в силу её очевидности наивно, построенная на самых расхожих пропагандистских фетишах типа – «вхождение в мировую цивилизацию», «демократия», «права человека» и т.д. побудила мыслящих людей, специалистов рассказать наконец-то о русской национальной философии, о русском самосознании. Говорю о понятиях не политических и не публицистических, но духовно-мировоззренческих, понятиях наиболее устойчивых, определяющих склад души личности и народа, о тех, «долгих думах», о которых писал А.Пушкин, («Учусь удерживать вниманье долгих дум»), тех «старых знаках», о которых писал философ Павел Бакунин. Да и понятно, ведь философия – не служанка  на посылках у политиков, оправдывающая их произвол и насилие над естественным ходом жизни. Она – не служанка ни у религии, ни у науки, ни у искусства. Ей цель и задача – углубленное прояснение тех взглядов, которые складываются естественно из потребностей жизни. Это величина самодостаточная и ничем не заменимая. Вроде бы непрактическая, но в конечном счёте выражающая, а значит, и определяющая и тип мышления человека, и характер народа, и ход всей жизни.

В этой области в последние годы произошло событие нерядовое, событие чрезвычайной важности, особенно на фоне того состояния, в котором находилась и находится в России философия. С 1994 года в Санкт-Петербурге начал выходить философско-исторический журнал «Русское самосознание» (главный редактор Борис Георгиевич Дверницкий), издание Русского философского общества им. Н.Н. Страхова. Это, кажется, единственный в России журнал, который  взял на себя задачу возрождения русской национальной философии. Скромное издание в синей обложке, как и подобает такого рода изданиям, осталось незамеченным даже той частью нашего нынешнего вроде бы образованного, патриотически  настроенного общества, которая действительно хочет разобраться в сути происходящего  теперь в стране. И, конечно же, не по причине неброскости издания, а по иным, гораздо более трагическим причинам. Такое невнимание к журналу русской национальной философии свидетельствует, пожалуй, об одном – о её неузнаваемости и самих себя, даже людьми образованными, свидетельствует о том, что мы действительно живём,  «под собою не чуя страны» (О.Мандельштам).

То, почему русская национальная философия всё ещё остаётся для нас неузнаваемой, неразличимой, и является целью моего краткого обзора. Но нельзя с печалью не отметить и того, что в среде искренне патриотически настроенных людей представление о русском самосознании носит  не приблизительный даже, но какой-то лубочный а то и вовсе ложный характер. Под ним, как правило,  понимают обязательно нечто только историческое, архаическое и обязательно нечто ведическое. Красноречивым примером такого, по сути, неоатеизма, является, скажем, самодеятельная книга Владимира Истархова «Удар русских богов» (Институт экономики и связи с общественностью, 1999 г.). Какая-то эклектика домыслов, настоянных на язычестве, за которой сквозит непонимание и язычества, и нечувствование христианства и православия. И всё это вне великой русской литературы Х1Х века, вне глубокой национальной философии второй половины Х1Х века и особенно двух последних его десятилетий. Положение, кажется, ничуть не изменилось и вполне может быть определено словами А.Пушкина из его «Рославлева»: «К несчастью, заступники Отечества были немного простоваты: они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществах, введения иностранных слов, грозными выходками противу Кузнецкого моста и тому подобным».

В журнале «Русское самосознание» опубликованы главы из книги современного философа и историографа русской национальной философии Николая Петровича Ильина (не Ивана Александровича!) – «Трагедия русской философии». Главы из его книги публиковались и в журнале «Москва». Эта замечательная работа вышла и отдельной книгой. Кроме того, наконец-то вышла книга замечательного философа и публициста Петра Евгеньевича Астафьева (1846-1893) «Философия нации и единство мировоззрения» (приложение к журналу «Москва», М., 2000). Составитель книги и автор вступительной статьи М.Б. Смолин. По словам Л.А. Тихомирова, П.Е.Астафьев (1846-1893) «принадлежал к числу самых оригинальных русских мыслителей».

Конечно, такие книги и не должны вызывать ажиотажа или повышенного спроса. Тем не менее книга разошлась довольно быстро. В связи с тем, что это произошло наряду с невостребованностью журнала «Русское самосознание», что мне довелось видеть в одной из лавок Москвы, журнала, представляющего целый спектр русской  национальной философии, можно сделать вывод, что книгу, видимо, взяли в ряду других философских книг, а не потому, что ожидали давно не публикуемые работы именно этого, столь долгое время умалчиваемого русского национального философа. Вполне возможно взяли ещё не подозревая о её истинной ценности. Да и понятно, ведь имя этого мыслителя, по сути, неизвестно читателю. Как справедливо пишет автор вступительной статьи, «его имя предано забвению более чем на столетие не естественным ходом истории – в его забвении повинно преднамеренно нечувствительное отношение к русской мысли интеллигентного общества конца Х1Х столетия. Только редчайшей тенденциозностью либерально-интеллигентного слоя в России можно объяснить тот факт, что этого умного и тонкого писателя Х1Х столетия не замечали при жизни и замалчивали после смерти». Почему объявляли «консерватором» и «ретроградом»? Потому, что при свете его цельного мировоззрения не выдерживали никакой критики, рушились всякие радикальные насилия над естественностью, типа соловьёвского «всеединства»,  позитивистские и материалистические воззрения. Так что забвение вызвано действительно «не естественным ходом истории».

«Негласные законы демократического общества, - пишет далее М.Смолин, - стоявшего в глухой обороне ко всему самобытно-русскому, особенно в царствование Александра Ш, жестоко карали (остракизмом, бойкотом, травлей) не согласных с общей «освободительной» линией российской интеллигенции. Особенно не любило либеральное общество людей науки, не разделявших радость борьбы с правительством и «общую озабоченность» русским укладом жизни».

Творчество и личность П.Е.Астафьева представлена также в журнале «Русское самосознание». Кроме того там представлены философы Н.Т.Дебольский (1842-1918), Н.Н.Страхов (1828 – 1896), В.Н.Карпов (1798-1867), В.И.Ламанский (1833-1914), П.И.Бакунин (1820-1900). В главах из своей историографической книги Н.П.Ильин рассказывает о  В.И.Несмелове (1863-1937), Н.Я.Данилевском (1822-1885), Л.М.Лопатине (1855-1920), В.А.Снегиреве (1842-1889), Б.Н.Чичерине (1828-1904), А.А.Козлове (1831-1901). Целая плеяда глубоких мыслителей, выразителей русской национальной мысли, абсолютно неизвестных современному читателю… За исключением разве только изданных в последние годы Н.Н.Страхова, больше известного как литературного критика, и Н.Я.Данилевского – как автора работы мирового значения «Россия и Европа». Уже только этот факт, а также то, что историографии русской философии так до сих пор и нет, является не только поразительным, но и, пожалуй, беспрецедентным в истории мировой мысли. Каким-то жутким пророчеством веет от стихотворных строк А.С.Хомякова: «И сынов твоих покинет Мысли ясной благодать…»

Между тем во второй половине Х1Х века сформировался русский тип национальной христианской философии, и особенно в период двух последних десятилетий века, когда были написаны работы «Основы веры и знания»  П.А.Бакунина, «Положительные задачи философии» Л.М.Лопатина, «Наука о человеке» В.И.Несмелова, «Вера и знание в единстве мировоззрения» П.Е.Астафьева. Это цельная система воззрений, основным принципом которых является самосознание, с явным стремлением к персонализму, то есть система воззрений, обращённая к человеку, его внутреннему миру, личности. Это была система воззрений, по словам Н.Н.Страхова, исходной точкой которой «всегда будет и должен быть сам человек».

Русская национальная философия отдавала предпочтение субъекту перед объектом, то есть прежде всего осознавала человека в этом мире, а не пускалась в социологические и политические баталии. Как писал П.Е.Астафьев, она выражала «мировоззрение народа, духовный и умственный интерес которого сосредоточен на самом духе, на самом внутреннем человеке в его полноте». Эту доминанту русской национальной философии надо отметить, прежде всего, так как ниспровергатели упрекали её именно в ослаблении личного начала. На самом деле философы позитивистского толка, на первом плане у которых стоял внешний мир, а потом уже человек, явились антиперсоналистами. А та пресловутая соборность, о которой поминают со времён ранних славянофилов, не являющаяся, кстати, категорией философской, но публицистической и пропагандистской, русскими философами почти не поминается.

Вместе с тем эта философия являлась по духу своему христианской, не впадала в богословие, не подменяла собой богословие. Она, как и должно естественной и органической философии, искала не истину о Боге, оставляя эту задачу богословию, но истину о человеке. Странно, что русскую национальную философию упрекали в стремлении стать богословием, в то время как именно «представители «русской религиозной философии» постоянно вторгались в область теологии – но не для того, чтобы усвоить Предание, принять истину христианского Откровения, а чтобы «дополнить» (Н.П.Ильин, «Русское самосознание», №6, 1999г.). Не была русская национальная философия оторванной и от западной философии. Можно сказать, что, усвоив её, она явилась её естественным развитием и продолжением.

Но в русской общественной мысли произошёл перелом, подмена. Из философских воззрений, литературы и публицистики было выделено, как несомненно передовое и прогрессивное только то, что выражало «освободительное движение», что было направлено против духовных основ жизни, её социального устройства и государственности. То есть апологетика бунта разума, его, по сути, капитуляция в познании всей сложности человека и мира, которая была принята за норму. Безусловно, это выражало какую-то сторону русской ментальности, но не главную.  Это с точки зрения позитивизма и материализма. С точки же зрения нравственно-религиозного движения, «религиозного обновления», заявившего о себе в конце Х1Х века все значение религии сводилось к задаче прагматической: «Весь смысл, всё содержание и всё значение религии свести исключительно к задачам утилитарной и опытной: быть источником закона для жизни и деятельности человека на земле» (П.Е.Астафьев). Это привело П.Е.Астафьева к убеждению в родственности «религиозного обновления» позитивизму и утилитаризму.

Так искажался до неузнаваемости образ мира и человека в нём. Русская национальная философия оказалась подменённой «религиозной философией», а также позитивистскими и материалистическими воззрениями. Проблема узнавания, опознания русской национальной философии и является теперь главной, как собственно для философии, так и для общественного сознания вообще. Вот как пишет в одной из историографических глав Н.П.Ильин: «Мне хотелось бы прежде всего, чтобы читатель пережил и осмыслил трагедию русской философии как нашу трагедию – трагедию отрыва от нашей метафизической почвы при сохранении в нас метафизических стремлений и потребностей. За русскую философию мы доверчиво принимаем её «двойника», который может только обмануть наши надежды». И таким «двойником» является «религиозная философия», основным выразителем которой был Владимир Соловьёв и его преемники: С.Н.Трубецкой, Е.Н.Трубецкой, Н.Ф.Фёдоров, о.П.Флоренский, о.С.Булгаков, Н.А.Бердяев, Н.О.Лосский, С.Л.Франк и другие философы.

В центр русской философской мысли на долгое время, вплоть до сегодняшнего дня, как основной и магистральный путь её развития, был поставлен Владимир Соловьёв с его теософией. Парадокс и курьёз состоял и состоит до сих пор в том, что главным философом в России оказался человек, отрицавший напрочь возможность самобытной русской философии, усматривавший в ней «одну пустую претензию». Вообще отказывавший русскому народу в способности к серьёзной умственной работе «в области мысли и знания». По сути, как это дико ни звучит, заглавным философом в России оказался мыслитель, не видевший никакого смысла в русской жизни, отказавший русскому народу в самом праве на существование, на жизнь… Ведь если нет русской национальной философии, нет самосознания народа (свойственного, кстати, каждому народу), то не может быть и самого народа. Культ Соловьёва, утвердившийся, как понятно, не сам собою, а вполне осознанно, сыграл трагическую роль в истории России. Подмена русской национальной философии «религиозной философией» открывала дорогу любым социальным экспериментам и потрясениям, от революций «пролетарских» до «демократических» наших дней… Здесь узел и первопричина всех тех мировоззренческих невнятностей, которые терзают нашу страну вот уже более века, новая волна которых возбуждается в наши дни.

Духовный недуг общественного сознания в России, начавшийся с Вл.Соловьёва, усиленно поддерживаемый вот уже более века, в принципе, мало в чём изменил в общественном сознании образ мира. Грёзы о «всемирной революции» в прошлом, нынешняя идея «глобализации» красноречивое тому свидетельство. Вопрос сводится в самых общих чертах к тому, в каком виде должна и может существовать человеческая цивилизация – в крепко сбитом однообразном «всеединстве» или же это должно быть единство многообразий. Удивительно то, что несмотря на горький опыт «всеединства» в миновавшем веке, спор этот, изменяя формы, не только не погас, но разгорается с новой силой в наше время.

«Универсальная» теософия Вл.Соловьёва предполагала синтез, своеобразный гибрид богословия, науки и философии, служа единому человечеству как целому. Внешне, может быть, и привлекательная, имеющая свою логику, эта позитивистская теория оказалась абсолютно несбыточной. Стремление пожертвовать личностью человека и национальной самобытностью во имя «универсальной» бесчеловечности оказалась утопией, стоившей больших человеческих жертв. Это воззрение, согласно которому национальность, народность и самобытность являются не непременными условиями развития личности и народа, а якобы препятствием в этом  развитии, а стало быть, требующие устранения… Утопизм и дикость этой теории в полной мере доказал миновавший век. Особенно беспощаден Вл.Соловьев был к России, к своей родине. Когда читаешь сегодня его размышления, не только удивляешься их немотивированности и бездоказательности, но и недоумеваешь, как могли такие идеи занимать умы многих вроде бы образованных людей. В самом деле, «национальный вопрос для многих народов есть вопрос об их существовании. В России такого вопроса быть не может», _ писал Вл.Соловьев. Почему России отказано во всеобщем законе? А, видно, потому, что без этого никак логически не обоснуется его теория о самоотречении: «Нравственный долг требует от народа, прежде всего, чтобы он отрёкся от этого национального эгоизма, преодолев его природную ограниченность, вышел из своего обособления». Резонно возражал П.Е.Астафьев в своей полемике с Вл.Соловьевым, долгое время утаиваемой и теперь вошедшей в его книгу: «Русский народ всего лучше послужит и общечеловеческим задачам, оставаясь верен своему духу и характеру». Ведь предлагавшийся Вл.Соловьевым путь единения есть варварский путь, невозможный и чреватый только трагедиями и муками. Необходим не синтез, а взаимосвязь народов и культур, не механический, тоталитарный сплав их, а единство многообразий. Об этом единственно возможном пути убедительно писал «евразиец» Н.С.Трубецкой: «От постижения своей собственной природы человек или народ путём углубления самопознания приходит к сознанию равноценности всех людей и народов». («История. Культура. Язык». М., издательская группа «Прогресс» «Универс», 1995 ). То есть не самоотречение, а самопознание – вот непременное условие жизни личности и народа, ибо, как писал Л.Гумилев, «человечество существует в своем разнообразии». Соловьевское же представление П.Е.Астафьев называл недоразумением и предрассудком. Это противопоставление национального и общечеловеческого строится на том, что «национальное, по-видимому, должно быть признано ниже общечеловеческого, национальные задачи и стремления – померкнут перед общечеловеческими, уступив им свое место». Это противопоставление народного духа и задач общечеловеческих, «сверхнародных», как «ненародных». Кстати, препятствием, по Вл.Соловьёву, для всечеловеческого единения является «неразумный патриотизм» как отрицание патриотизма вообще. Ведь всякое воззрение, отрицающее патриотизм, обязательно находит ему некий эпитет. Для Вл.Соловьева это был «неразумный патриотизм», сегодня последователи его требуют «просвещенного патриотизма»… Как видим, суть одна при некоторой видоизменённости формы. Но если всечеловеческое единство как некий монолит немыслимо, то не является ли это подзатянувшееся упорство религиозных философов своеобразным обоснованием на земле какого-то одного этнического типа? Во всяком случае, Вадим Кожинов с безупречной логикой отмечал, что «та культура, которая, по мнению космополитов должна господствовать в мире, есть культура такой же определенной этнографически-антропологической единицы, как и та единица, о господстве которой мечтает шовинист» («Наш современник», №5, 2000 г.).

Неразличение русской национальной философии позволяло и позволяет неверно определять основной конфликт общественной мысли.  Предложенное противостояние «славянофилы-западники», которое видоизменяясь, тянется до сих пор, не отражает истинного положения вещей ни в философской, ни в общественной мысли, не отражает потому, что понятия «славянофилы» и «западники» давно уже превратились в идеологические фетиши и политические клише, ярлыки с определённым  набором политических признаков. Выдающиеся же мыслители Х1Х века, как «славянофилы», так и «западники», на поверку оказывались «странными», то есть не укладывающимися в предложенное противостояние. «Славянофилы» оказывались слишком «западниками», так как не отвергали, а усваивали европейскую мысль, «западники» не отрывались от родной почвы. Это потом уже вплоть до наших дней  «западники» выродились в либеральное лакейство с проклятием своей родины, что стало признаком «прогрессивности». На самом деле речь шла о подлинном и неподлинном в русской философии и общественной мысли. Это конфликт между русской национальной философией, христианской по духу, и так называемой «религиозной философией», в которой, как пишет Н.П.Ильин, «были утрачены и ясность философских принципов, и чистота православных догматов». Регулирование, управление этим конфликтом не только не прекратилось, но возобновилось с новой силой в наши дни. С грустью теперь припоминаются печальные перестроечные годы, когда массированно, с настойчивостью партийной литературы, обязательной для изучения, переиздавались «религиозные философы» - Вл.Соловьев, Н.Бердяев, Е.Трубецкой, Л.Шестов, о.П.Флоренский, С.Франк и другие, но не был издан ни один представитель русской национальной философии. И это при громких декларациях о «возрождении России»…  Все истинно русские философы продолжают быть  «реакционерами». То есть из русской культуры всё так же удаляется её метафизический нерв, без которого она лишается самосознания, а жизнь – смысла.

К сожалению, до сих пор нет историографии русской национальной философии, а «основополагающие труды» пристрастны и по сути неверны, во всяком случае, историю русской философии не представляют. Это работы – «История русской философии» В.В.Зеньковского (1881-1962), изданная в 1948 году в Париже, «История русской философии» Н.О.Лосского (1870-1965), изданная в Нью-Йорке в 1951 году на английском языке, «Очерки по истории философии» С.А.Левицкого (1910-1985) изданные в Париже в 1968 году. Зеньковский, скажем, умудрился в своей историографии даже не упомянуть Н.Я.Данилевского и П.Е. Астафьева. И это при том, что Астафьев был самым решительным оппонентом Вл.Соловьева… Вся русская философия свелась, по сути, к Вл.Соловьеву и его последователям, все остальное отсечено, видно, как «реакционное» и научного интереса не представляющее… Между тем, как отмечает теперь Н.П.Ильин, русский дух покинул большинство корифеев религиозно-философского «ренессанса» ещё прежде, чем они оставили русскую почву. Проявилась полная методологическая беспомощность эмигрантской историографии, её неспособность понять сам тип русской философии: «Никакой русской философии (в собственном смысле слова, как целостного духовного явления) в эмиграции, по сути, не было. Была, однако, трагическая расплата за измену русскому духу, измену, которая состоялась много раньше, чем отошел от пристани пресловутый  «философский корабль». (Имеется в виду высылка философов за границу из революционной России в 1922 году.).

В общем-то, не столь сложно заметить ту мысль, с которой начинается перелом в русской философии, - это вопрос о смысле существования России. Вопрос этот риторический, уже содержащий не сомнение даже, а убеждение в отсутствии такого смысла. Он совершенно нелогичен, не имеет собственно философского обоснования, а потому имеет скорее психологическую природу. Н.О.Лосский писал о том, что о русской философской мысли можно говорить лишь с того времени, когда П.Я.Чаадаевым был поставлен вопрос о смысле существования России. Совершенно таким же вопросом задавался и Вл.Соловьев: «Но чем прочнее существует Россия, тем настоятельнее является вопрос: для чего и во имя чего она существует?» Уже в самом этом вопросе есть немотивированность, логическая произвольность, отсутствие собственно философской основы, ибо такой вопрос уместен в отношении к личности, а не ко внешнему миру. Тут начало трагедии философии, и её греха, состоящего в том, что она оставила человека и принялась объяснять внешний мир и тем самым позволила в дальнейшем её последователям уже более грубо «подгонять» человека под внешний мир, «перековывать» его… Совершенно справедливо пишет Н.П.Ильин: «Конечно, софистика Соловьёва и бредни Федотова – это наш грех (и философский, и богословский), который надо ясно осознать: но наше сознание будет глубоко несчастным, если в нём не найдётся места для тех, кто создавал национальную философию и возводил её на высший христианский уровень».

К сожалению, этот грех философии всё ещё продолжается, навязывается общественному сознанию и поддерживается в нём. Как ни в чём не бывало, словно идеи Соловьёва не получили своего полного развития и не обнаружили со всей определённостью к каким жизненным положениям они приводят, словно и не было материалистического, позитивистского двадцатого века, Константин Алексеев в книге «Владимир Соловьёв и судьба России: социально-политические искания третьего пути пишет: «Социально-политическое учение Соловьёва представляло собой универсальный синтез, гарантирующий личную свободу при осуществлении принципов справедливости, руководствующейся заповедями христианской религии». (М., Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007г.). Видно наше правосознание действительно оказалось настолько поврежденным, что все ещё остаётся трудно поправимым. Современного автора не смущает стремление Соловьёва построения «Царства Божия на земле». Но возведение Царства Божия на земле невозможно и чревато реками человеческой крови… Идея философа, нарушающая иерархию ценностей, отрицающая духовную природу человека, антихристианская по сути выдаётся за христианскую… Это ли не подмена основных, фундаментальных понятий человеческого мироустройства…

Сегодня всё ещё приходится говорить не только о неразличении русской национальной философии, но и о продолжающемся её вытеснении. Не умышленно, может быть, а «по убеждению». Но мы-то как раз и говорим о той области, где все происходит «по убеждению», шулерство – это уже из области политики. Хотя и здесь, собственно

 в философии, различим умысел, скажем, в издательской политике и практике.

Подмена же русской философии «религиозной философией» и до сих пор является обыкновением. Скажем, в «Независимой газете» Александр Капура, казалось бы, ставит, что называется, ребром вопрос о русской философии: «Вина философии в закате культуры» (26 февраля 1997). С подзаголовком: «Пора эту вину в России искупать». И вот как эту «вину» намерены «искупить»: «Что касается русской философии, то тут  вообще случилось парадоксальное. К началу Х1Х века русская философская школа вышла на лидирующие позиции. Можно было ожидать дальнейшего удивительного взлёта. Бердяев, Шестов, Сергей Булгаков, Флоренский, Лосский, тот же Франк. Но поздно. Разрыв, отрыв от какой-то новой и странной почвы – произошел. Русская мысль повисла в невесомости».

В разговоре о русской философии названы все те же и исключительно «религиозные философы»… А причина того, что «русская мысль повисла в «невесомости» видится в каких-то нефилософских обстоятельствах, в том, что эти философы чего-то не поняли в «новой и странной» жизни, а не в том, что они оторвались от русской философской традиции и родной почвы…

В подобных подменах по этой логике предпочтение явно отдаётся революционерам, а не философам. В широко известном словаре «Русские писатели» (М., «Советская энциклопедия», 1989), к примеру, отмечен революционер Бакунин Михаил Александрович, но философа, его брата Павла Александровича Бакунина, нет. Есть даже их отец, поэт Александр Михайлович, а философа и публициста нет. Есть революционер Лопатин Герман Александрович, а философа Льва Михайловича Лопатина нет. Все это примеры того, что в общественном сознании преобладает установка на радикализм,на революционность, на бунт, а не на созидание, что было чуждо русской философской традиции. Но о каком тогда благополучии в обществе и стране можно говорить?.

В справочнике С.В.Корнилова «Русские философы (Санкт-Петербург, «Лань», 2001) революционеру М.Бакунину отведено две страницы с выдержками из его прокламаций, а его брату философу Павлу Бакунину – четыре строки, и назван он почему-то Петром… Впрочем, это само по себе характеризует и знание русской философии, и отношение к ней… П.Е.Астафьеву отведено полстраницы. Список сочинений и – никаких цитат. Но Вл.Соловьеву в небольшом по объему справочнике  выделено шестнадцать(!) страниц, с пространными цитатами. Издательский дом Сытина умудрился даже тематический сборник «Россия и Запад» выпустить без Н.Я.Данилевского, но с Вл.Соловьевым…

Если это не идеологическая цензура, то что же это такое? У нас всё ещё удерживается странное представление о цензуре – признаются лишь её прямые запретительные формы, а более изощрённые и лукавые – вроде бы цензурой и не считаются. Между тем регламентированная, узаконенная цензура гораздо честнее цензуры негласной, тем более, если эта цензура, как в данном случае, идеологическая…

«Перестроечные» годы были отмечены бурным, даже буйным изданием «религиозных философов», последователей Вл.Соловьева. Издание их и теперь поставлено на поток. Вот только некоторые огромнейшие тома в красных дерматиновых переплетах, попавшиеся мне на глаза на книжных прилавках, тома, так напоминающие издания недавней поры партийной литературы: Вл.Соловьев «Философское начало цельного знания» (Минск, Хорвест, 1999), Павел Флоренский «Христианство и культура» (ФОЛИО, М., 2001), Евгений Трубецкой «Смысл жизни» (ФОЛИО, М., 2000), Лев Шестов «Афины и Иерусалим» (ФОЛИО, М., 2001), он же – «Философия трагедии» (ФОЛИО, М., 2001). Даже «Антология русской философии» в трех томах (СПб, «Сенсор», 2000, руководитель проекта Солонин Ю.НЕ.) не избежала все того же расхожего «ренессансного» подхода к русской философии, то есть абсолютизации «религиозной философии» и вытеснении русской национальной философии.

Своеобразным центром по изданию «религиозной философии» и ее пропаганде стал почему-то Ростов-на-Дону: в издательстве «Феникс» там вышла целая серия книг, Кроме избранных трудов Владимира Соловьева (1998) выпустили даже «Философский словарь Владимира Соловьева» (2000). Это красноречивое свидетельство того, как с помощью издательской политики искажается общая картина философской мысли в России. Складывается впечатление, что кроме «ренессанса» «религиозной философии» у нас ничего не было. Довод здесь простой, но не убедительный: это мол, запрещавшаяся философия, которая теперь возвращается. В таком случае, почему возвращается, кстати, уже давно возвратившаяся исключительно «религиозная философия», но не возвращается русская национальная философия? Нет, комиссары от идеологии несут свою службу бдительно, несмотря ни на какие потрясения в обществе, а, может быть, благодаря им…

А Ростов-на-Дону действительно стал неким философским центром. Российское философское общество сообщает, что 16-20 сентября 2002 года там состоялся Третий Российский философский конгресс «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия». Вот только попала ли в поле его обсуждения русская национальная философия? Судя по философской литературе, столь массированно там издаваемой, она, видимо, снова остается незамеченной как «реакционная»…

Из плеяды русских национальных философов переиздан, кажется, пока только П.Е.Астафьев, в одном томе, значительно меньшем по объему, чем названные авторы «ренессанса». Какова тут логика в издательской политике? Очевидно, исключительно идеологическая: все, что способствует революционному разрушению народного уклада жизни и государственности, под предлогом прогресса, конечно, принимается как безусловно ценное. Все, что способствует созиданию, отвергается как «реакционное». Иной логики здесь нет.Дело не только в том, что эта система воззрений, как наиболее простая, направленная не на человека, а на мир, сулящая быстрый и скорый прогресс, на самом деле преграждает путь естественного развития. Вопрос не в том, имеет ли право на существование этот соблазн быстрого переустройства мира, а в том, что эта система воззрений оказалась преобладающей, господствующей как единственно верная, как прогрессивная, не являясь по сути таковой. Это упрощение образа мира при отрицании в нём человека оказалась чреватым неустойчивостью  самого мира. Дело в том, что эта интеллектуальная капитуляция перед осознанием всей сложности человека и мира оказалась принятой за норму, на самом деле являлась исключением из неё. Побочное, маргинальное представление о мире и человеке оказалось выдвинутым как магистральное, искажая до неузнаваемости представление и о человеке, и о мире…

Кроме того, Вл.Соловьев и его последователи потому и остаются в центре русской философской мысли, что их воззрения являются обоснованием происходящего в России теперь. Они легко угадываются в теории «демократической» революции наших дней, к примеру, в работе Е.Гайдара «Государство и эволюция». Здесь тоже предлагается «сместить главный вектор истории России», отказываться от всего «азиатского» как чего-то варварского.

Но так как суть философии Вл.Соловьева уже проверена временем, то его последователю, неореформатору нашего времени Е.Гайдару и понадобилась подмена, по сути, мировоззренческое и логическое шулерство: работу, представляющую собой апологетику революции, он выдает в названии ее за эволюцию… С философской точки зрения «демократическая» революция наших дней ничем не отличается от революции начала ХХ века, является не альтернативой ей, а её прямым продолжением. Идеи, на которых была разрушена Россия в начале прошлого века и на которых был разрушен Советский Союз, оказались одними и теми же. Антикоммунистические и антисоветские декларации здесь ничего не значат.

В упомянутом словаре «Русские философы» приведена мысль Вл.Соловьева о том, что «всеединство есть абсолютное благо», а «осуществление всеединства во внешней действительности, его реализации или воплощение в области чувствуемого, материального бытия есть абсолютная красота». В связи с этим вспоминается фрагмент такой «абсолютной красоты» из книги «Роза Мира» Даниила Андреева, которую он писал, как известно, в тюремной камере, когда мысль о «всеединстве» как абсолютном благе получила полное логическое развитие. Примечательно, что свое положение узника он прямо соотносил с философией всеединства, в конечном счёте, в ней видел причину своего положения: «Это возникший ещё во времена древнеримской империи мистический ужас перед грядущим объединением мира, это неутолимая тревога за человечество, ибо в едином общечеловеческом государстве предчувствуется западня, откуда единственный выход будет к абсолютному единовластию, к царству «князя мира сего», к последним катаклизмам истории и к ее катастрофическому перерыву… Тирания будет тем более абсолютной, что тогда закроется даже последний, трагический путь избавления: сокрушение тирании извне в итоге военного поражения: воевать будет не с кем, подчинены будут все. И всемирное единство, мечтавшееся стольким поколениям, потребовавшее столько жертв, обернется своей демонической стороной: своей безысходностью в том случае, если руководство этим единством возьмут ставленники темных сил.»

О такой проверке своих  воззрений опытом жизни не мог, конечно, знать Вл.Соловьев (хотя мудрость человека в том и состоит, чтобы знать, из какого слова и из какой мысли какое неизбежно выходит положение вещей). Но об этом теперь знаем мы. Этот опыт, это знание о пережитом, прямо выходящем из определенных воззрений, казалось, должны были побудить нас к пересмотру основных доминант философии, пересмотреть положение философии в обществе вообще. Во всяком случае, прекратить над ней насилие. Однако, как видим, происходит обратное, - выбираемые мировоззренческие приоритеты вновь моделируют и направляют общественное сознание, несмотря на печальный опыт пережитого, по самому трагическому пути… Не хочется верить в то (да это и невозможно), что «мысли ясной благодать» нас окончательно покинула.

Ясно одно, о чём справедливо пишет теперь Н.П.Ильин: «Если философия в современной России продолжит тот «путь», по которому пошли когда-то представители «ренессанса» (то есть «религиозные философы» - П.Т.), вольные и невольные продолжатели чаадаевско-соловьевской линии на «самоотречение», то у нас просто не будет национальной философии».

Добавим, что при этом не будет не только философии, ибо без самосознания не бывает и народа…

Меня могут упрекнуть в том, что в своем обзоре о трагедии русской философии я обостряю  проблему, говоря о преднамеренности и рукотворности того положения, в котором она оказалась, хотя оспорить приведенные факты трудно. Что ж, будем считать, что никакого умысла и недоброго помысла здесь нет, что это результат «убеждений». Да так ведь чаще и бывает, ибо благими намерениями выстлана дорога в ад… И все же я должен проиллюстрировать саму, так сказать, механику совершения подмен, вольных или невольных, не столь уж важно каких, в результате которых русская национальная философия игнорируется, просто выпадает из научного обихода.

Передо мной книга А.Ф.Замалеева «Лекции по истории русской философии» (Издательство Санкт-Петербургского университета, 1995). И не просто книга для досужего чтения, а по сути учебник, так как это издание рекомендовано Государственным комитетом Российской Федерации по высшему образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений.

Логика размышлений ученого, вразумляющего юношество, в высшей мере примечательна и характерна, можно сказать, типична, красноречиво характеризующая то положение и состояние, в котором находится философия в России. Прежде всего, свою задачу ученый видит в бесстрастном описании всех философских учений, имевших место быть, без каких-либо предпочтений, полное равноправие вне зависимости от того какое течение веками зрело в народе, а какое философское поветрие только вчера занесено извне или возникло как реакция на определенные обстоятельства. И вне зависимости, кстати, от тех социальных последствий, которые стали их результатом и которые мы теперь уже знаем. Из этих описаний всех течений и должна, надо полагать, сложиться цельная и объективная картина русской философии, в которой студенты должны, видимо, разобраться сами.  То есть в «духе времени» и плюрализма – не приближаться к истине, словно ее и нет на свете, а все дело ее поиска перекладывать на плечи обучаемых, ставя их в позицию, внешне вроде бы красивую, но бесплодную, - выбора. На это можно сказать разве что словами Великого инквизитора из «Братьев Карамазовых» Ф.Достоевского, выражающих некую общую закономерность человеческого бытия: «Но неужели ты не подумал о том, что он отвергнет же, наконец, и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора.»

Не без оснований автор утверждает, что в отношении к русской философии превалирующей тенденцией всегда оставался идеологизм. Но такая его абсолютная бесстрастность приводит к довольно странному  определению этих «тенденций»: «Изучение русской философии всегда осложнялось опредёленной «тенденцией» православно-церковной либо марксистско-материалистической.» То есть уподобляет, ставит, что называется на одну доску эти два препятствия – «православно-церковную», причём, названную первой, видимо, как наиболее пагубную и опасную и «марксистско-материалистическую». Но есть ли основание для такого уподобления православного миропонимания и того, что зрело не на нашей почве, не в нашем народе и перевернуло Россию  менее века назад? Совершенно очевидно, что таких оснований нет. Автор учебника апеллирует к тому, что «православная методология хотела видеть в русской философии только раздел богословия, отводя ей роль современной  неосхоластики». Но это ведь не так. Среди религиозных философов были, подверженные этой тенденции, но русская национальная философия, оставаясь христианской, не впадала в богословие, и к нему далеко не сводилась. Иными словами – православная доминанта, свойственная народному самосознанию искони, вовсе не обязательно выраженная в форме богословской и догматической,  выставляется не как его объективное свойство, а как некое препятствие якобы в постижении собственно русской философии. Явная несообразность, довольно лукавая и коварная.

И далее, автор, вопреки самой метафизической природе философии, почему-то  выделяет лишь в русском человеке склонность его к социальности. То есть, отказывает ему в мире души, в духовном опыте, оставляя за ним лишь мир вещный: «Русский  человек на все смотрел сквозь призму социальности. «Социальность, социальность – или смерть!», - восклицал неистовый Виссарион Белинский. Прошло более двух столетий, а социальность по-прежнему остается для нас мерилом разумности и универсальности. Русская философия пронизана социальностью: это тот язык, на котором она возвещает свои пророчества». О каких «более двух столетиях» пишет автор сказать трудно, так как В.Белинский восклицал это более ста шестидесяти лет назад. Но дело даже не в этой неточности.

Ведь в переводе с педагогического, точнее с псевдопедагогического языка на человеческий это значит, что автор утверждает ни больше, ни меньше, как то, что русскому человеку внутренний, духовный, душевный мир недоступен, а ведом лишь мир внешний, социальный.    По сути, отказывает ему в праве быть человеком в самом высоком смысле слова… Странная все-таки установка, явно проступающая в суждениях автора учебника философии.

И тут автор, сам того, видимо, не подозревая, впадает в саморазоблачение. Пытаясь доказать, что это действительно так, он приводит слова В.Белинского: «Социальность, социальность – или смерть!», тем самым, пытаясь убедить нас в том, что в этом и проявилось русское самосознание. Но умалчивает о том, что восклицание это  взято из письма В.Белинского от 8 сентября 1841 года к В.П.Боткину, и не говорит о том, что же означает эта фраза, которая развернута далее в письме критика более чем подробно.

Между тем критик делится с В.П.Боткиным своим новым увлечением, своей новой крайностью – социализмом и социальностью. Даёт характеристику тем, кто несёт это учение в народ, навязывая его ему по сути насильственно, представляет развернутую апологетику революции и того, что ее неизбежно сопровождает: «Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи… Итак, я теперь в новой крайности – это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. …Общество без особного и индивидуального действительно только в чистом мышлении, а в живой, видимой действительности оно – онанистическая, мертвая мечта. Человек – великое слово, великое дело, но тогда, когда он француз, немец, англичанин, русский. А русские ли мы?.. Нет, общество смотрит на нас, как на болезненные наросты на своем теле; а мы на общество смотрим, как на кучу смрадного помету. …Мы люди без отечества – нет, хуже, чем без отечества: мы люди, которых отечество – призрак, - и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность – призрак». (СС. Т.9, М. «Художественная литература» 1982).

Таким образом, автор учебника философии А.Ф.Замалеев, приведя фразу В.Белинского, хотел сказать об особенности склада философского ума русского человека. Но, как видим, сказал помимо своей воли прямо противоположное.

Ну и далее – апофеоз такого миропонимания. Нет, не русского человека, а революционера В.Белинского. Напомню всё-таки, что это писано не в железном, тоталитарном миновавшем веке, каким-нибудь сатрапом, а передовым и прогрессивным критиком, интеллигентом В.Белинским в первой половине века девятнадцатого: «…С нравственным улучшением должно возникнуть и физическое улучшение человека. И это сделается через социльность. И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастию. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов. …Новый мир открылся предо мною. Я всё думал, что понимаю революцию, - вздор – только начинаю понимать. Лучшего люди ничего не сделают».

Приводя фразу из В.Белинского, автор учебника философии тем самым пытался убедить нас в том, что такая вот апологетика революции и есть главная особенность самосознания русского человека, который якобы бунтарь по природе, и если способен  что делать, то только бить посуду… Никакой метафизики, никакой душевной работы, одна голая социальность. Пытался убедить нас, что это строй мыслей не интеллигента В.Белинского, а именно русского человека. Если это не откровенная подмена понятий, то тогда что это? Но удивляет и другое – почему эта подмена совершается на страницах учебника, рекомендованного для изучения на государственном уровне. Почему обманывают сих,  малых,  может быть, еще не разумных?..

Итак, из рассматриваемого учебника философии следует, что философская педагогика, во всяком случае, представленная в нем, различает или «православно-церковную» то есть религиозную философию или же «марксистско-материалистическую». Собственно же русская национальная философия из таких воззрений просто выпадает, остается неразличимой, признается несуществующей по определению.

По мере того, как в наше время подменяется философская мысль, как изымается из общественного сознания художественная литература, искажается сама ее образная многомерная природа, факты обыденной жизни начинают, как бы дыбиться смыслами, говорящими об этой трагической подмене. Как-то услышал печальную историю одной семьи, проживавшей в Грозном и выехавшей в Сибирь. Мать, дабы оградить сына, как ей казалось, от неприятностей, желая, спасти его, зная, что у него есть оружие, перепрятала его… Когда пришли бандиты, сын кинулся к тайнику и с ужасом обнаружил, что оружия там нет. Молодой человек погиб. Многие из нас, не потерявшие рассудка, не сломленные сомнительным «велением времени», оказались в положении этого молодого человека. Мы бросились к тайнику, где должны быть наши действительные ценности и с ужасом обнаруживаем, что они часто бывают перепрятаны. Утешает пока лишь то, что от этого они не перестали существовать. А досаду вызывает то, что свершила это, вроде бы из добрых побуждений, родная рука.