Вадим ДЕМЕНТЬЕВ. Надежда.
От редакции: В знаменитом Спасо-Прилуцком монастыре под Вологдой, основанном преподобным Димитрием Прилуцким, любимым учеником и собеседником Сергия Радонежского, в конце апреля с.г. состоялось представление книги «Дом Спаса. Вологодские каменные Кижи» (издательство «Фест», Вологда, 2008), составленной Вадимом Дементьевым, Андреем Сальниковым и Надеждой Плигиной. Впервые воспроизведена многовековая история легендарного Спасо-Каменного монастыря – белой жемчужины Русского Севера, одного из трех духовных центров Святой Руси, по определению философа Георгия Федотова. Древнейший монастырь России (основан в 1260 году) на крошечном острове Кубенского озера был варварски взорван в 30-х годах ХХ века.
В 90-е годы семья вологжан Плигиных практически в одиночку начала восстанавливать древнюю обитель. Несколько глав выпущенной книги рассказывают об их подвижничестве, особо значимом в наши годы.
Очерк Вадима Дементьева «Надежда» посвящен Надежде Александровне Плигиной, которая продолжает дело своего мужа Александра Николаевича Плигина, умершего от неимоверных физических и душевных нагрузок и похороненного на Спас-Камне. Очерк был зачитан автором на представлении книги в Спасо-Прилуцком монастыре.
НАДЕЖДА
Надежде Александровне Плигиной
Еще до того, как лодка на остатке скорости от выключенного мотора ткнулась носом в деревянные мостки, я увидел ее, пробегавшую от крыльца дома к навесу летней кухни. Узнал по фигуре, лучше сказать, по женской стати и про себя обрадовался, что хозяйка острова на сей раз дома. В прошлое лето приплывал дважды, а ее так и не застал.
Она тоже мельком посмотрела на причалившую лодку, которые для нее давно уже стали привычным делом.
Потом были приветствия, извинения, что нагрянули, словно снег на голову…
Для моих гостей она устроила экскурсию в музее и рассказывала так, как только она и умеет: с живыми деталями, будто остров и впрямь для нее стал родственным существом, как и вся окрестная природа с бесконечной сменой времен года, с закатами и восходами в полнеба и с чудесным озером. Да и как рассказывать ей по иному, если полжизни здесь прожила и всё-всё помнится, будто случилось вчера!..
Чтобы не утруждать хозяйку, а ей еще надо было кормить ужином реставраторов и всех тех, кто здесь живет, мы сами отправились побродить по клочку каменистой суши, радуясь новым, появившимся за год, приметам его оживления.
Сколько я здесь бывал, еще с отцом, когда остров находился в запустении и разрухе!.. Развалины монастыря всегда оставляли тяжелое впечатление. Посидим на камнях, обойдем загаженную колокольню, заглянем в сожженную гостиницу, да и обратно.
А каково было отцу, считавшему этот остров для себя самым дорогим местом!.. У него, Валерия Дементьева, даже вышла книга под названием «Спас-Камень». В годы Великой Отечественной войны, он, 20-летний, командовал взводом инженерно-саперной разведки, первым входил в освобожденные от фашистов города.
В чешском Градец Кралове 10 мая война для него закончилась. И не совсем обычно. Жители попросили разминировать древнейший собор на центральной площади, который немцы не успели взорвать. Германия уже капитулировала, кому мог приказать молоденький вологодский лейтенант?.. Все мужики в его взводе были в летах, женатые, имели детей. Вот и шагнул он в темное нутро собора сам.
Мы спасали святыни Европы, не щадили жизни ради них, а свои же, не менее, если не более значимые, сами и взрывали.
Обо всём этом вспоминалось, сидя на скамейке, поставленной на самом высоком месте острова, на утесе, как писали в древности. Внизу плескались аквалангисты. Что они там, под водой, искали? В ярких костюмах ныряльщики выглядели, как диковинные рыбы, заплывшие сюда с праздничных южных морей.
Мы не услышали, как подошла освободившаяся хозяйка и предложила:
– Пойдемте к колокольне, поднимемся по лесам, скоро их снимут, и вы никогда не увидите вид с верху, из-под самого купола.
Я сразу согласился. Спутники мои остались внизу.
С хозяйкой мы поднимались с этажа на этаж умело сколоченных лесов, обвивавших, как деревянный кокон, реставрируемую колокольню. И каждый раз обходили по кругу ее каменное тулово.
Солнце еще только-только перевалило за августовский зенит, утренняя дымка на горизонте растаяла, долина озера спокойно дышала продольными волнами.
Хозяйка на одном из этажей обратила мое внимание на небольшое кирпичное окно.
– Смотрите, оно сохранилось от начальной постройки. Церковь-колокольню не раз переделывали, ремонтировали, а окно чудом осталось.
Круги наши становились всё короче и короче, пока, наконец, мы не забрались, действительно, под самый купол. Здесь можно было отдышаться и осмотреться. Вверху сиял позолоченный большой крест, установленный на синей маковке с золочеными же звездами-украшениями. Он будто летел по небу. Меня поразила аккуратность выложенных заново каменных кокошников, поднимавшихся гребнями к побеленной ножке маковки. Особенно удивила работа кровельщика, покрывшего кокошники листами меди: на них не было видно ни одной лишней вмятины от молотка, будто их разглаживали руками, они надежно соединялись стык в стык, куда не просунешь и бритву, и даже крепительные гвозди были покрыты заклепками из меди, чтобы их не разъедала ржавчина.
И хозяйка хвалила труд кровельщика, восхищаясь его мастерством.
Я не мог наглядеться на окрестности. Они заметно расширились: и Токшинское озеро, скрытое за узким островом, стало видно, и устье реки Кубены с куполами церквей древнего села, и колокольня в Чирково…
Несколько лет назад мы на своем катере предприняли, как ее тогда назвали, кубенскую кругосветку. Зашли от Уфтюги через Токшинский залив по каменистой реке, больше напоминающей ручей, к видимому теперь Токшинскому озеру и еле там выгреблись против сильного ветра на большую воду. Вернее, грести было бесполезно, пришлось мне тащить, как бурлаку, по мелководью за собой катер, а потом, запрыгнув, быстро завести мотор, иначе нас снова сносило к озерной тресте.
На Токшинском озере мы никогда не были. Кругом стояли безлюдные болотистые берега на многие километры. Скрипели от ветра почерневшие остовы сгнивших деревьев. Даже мобильная связь не действовала.
Рисковали, конечно, по безрассудству, не зная ни глубин озера, ни его берегов, время от времени вытаскивая мотор, чтобы освободить винт от накрученных водорослей, плывя вперед и только вперед, как указано на примитивной карте. Где-то там, в противоположном углу, километров через тридцать, должна была быть протока к Кубенскому озеру, если она, конечно, была проходима из-за мелководья.
На полдороге выскочил из воды огромный лось, напуганный тарахтящим мотором, и, как конек-горбунок, поскакал в мириадах брызг к спасительной суше.
Озеро то сужалось, то снова распахивалось, и, казалось, ему не будет конца. Чувствуя немалую ответственность за жену и сына, беспечно любовавшихся дикими берегами, я уже молча ругал себя за эту авантюру. Случись что, на обратную дорогу и бензина не хватит.
Спасение пришло неожиданно. Из-за кромки острова Токша над деревьями вдруг вынырнула та самая главка колокольни с крестом, у которой я сейчас и стоял. Мне она показалась совсем близкой, родной. Она терпеливо провожала нас до выхода из лесного озера, будто вела за собой, указывая правильный путь. Потом куда-то исчезла.
И уже выбравшись на широкий простор, включив на полную скорость мотор, я неожиданно для себя сообразил, что купол колокольни, ну, никак не мог быть в той стороне, где я его только что видел. Остров находился в отдалении и справа, к нему мы добирались по разгулявшейся волне еще с полчаса.
Я и сейчас, стоя на лесах колокольни, видел как на ладони этот водный путь, и вновь убеждался, что крест и купол нас тогда спасали.
Переведя взгляд вниз, я поразился и руинам взорванного собора. Они представляли собой красный круг, будто бутон здания своими лепестками прикрыл его сердцевину. С земли огромную кирпичную окружность не видно – просто груда кирпичей.
Взрывали собор умело. К куполу изнутри подтягивали на канатах грубо сколоченные ящики со взрывчаткой. Объемный взрыв должен был повалить собор внутрь себя, обрушив перекрытия, стены до середины, кровлю с барабанами, сделав из белого храма безобразную кирпичную свалку.
С сохранившейся фрески под куполом центрального барабана со скорбью смотрел на копошащиеся внизу темные фигуры людей Христос. Ему готовили главный удар.
Заминировав, протянув бикфордовы шнуры, стали ждать погоды: взрывать решили в безветрии, чтобы не загасить на сквозняке от выбитых окон подбиравшийся к динамиту огонь. К вечеру, наконец, стихло.
Последовала команда, быстро и поочередно подпалили шнуры, и сбежались в укрытие за гостиницей к дальней стене. Стали ждать.
В темноте собора мерцали, как последние свечи, огни. Христос с настенными праведниками смотрели на подбирающееся к ним всё выше и выше горящие запалы. Нет, это были не языки свеч, и не сладкий запах ладана витал по собору. Почти пять столетий эти камни слышали монашеские молитвы, возносившиеся в чаянии нетварного Божественного света, опалившего учеников Христа на горе Фавор, и явившего Спасителя в белых торжествующих одеждах. Эти стены видели и страшные отблески пожаров, не раз уничтожавших монастырь. Но красавец-храм выстоял за все эти века, и вот подошли его последние секунды.
Главный фитиль добрался до динамита у фрески с изображением Христа одновременно с другими запалами. Полыхнули с грохотом заряды. Спаситель не закрыл глаза.
…Нужно ли восстанавливать в прежнем блеске и славе Преображенский собор монастыря? Новодел будет, конечно, красив, но не более. Исчезнет, уйдет отсюда то, что заставляет нас, грешных, смирять свою гордыню и печалиться о несовершенстве земного бытия. Что заставляет еще горячее сострадать, любить и жалеть. Не лучше ли в руинах собора обустроить небольшой храм-часовню с алтарем на прежнем месте?! Он будет, как римские катакомбы у первых христиан…
Мои размышления прервала хозяйка. Она стояла у стены колокольни и гладила пальцами выбоинку в кирпиче под кокошниками.
– Все эти дефекты мы скоро замажем, закроем. Есть такая специальная мастика, дорогая, но зато вечная.
– Наверно, ветрами выбило? – спросил я.
– А может, – она тихо ответила, – и разлетевшимися осколками от взрыва.
Она продолжала ласкать кирпичную ранку, осторожно вычищая из нее мелкие крошки.
Я никогда не забуду эту женскую нежность. Так мать гладит своё дитя, перед тем как запеленать. Будто Мария укачивала в яслях своего Младенца.
Вспомнился один из рассказов хозяйки, как на острове после проливного осеннего дождя ударил первый мороз. Надо было срочно протереть, промокнуть все трещины в кирпичной, только что летом уложенной, кладке. Иначе вода схватится льдом, и кирпичи разопрет, разрушит. Вдвоем с подругой хозяйка обтирала тело колокольни, светя всю ночь фонарями, плакала от сострадания и обтирала.
…Не очень ловко я спустился вниз и на последней лестнице протянул руку хозяйке.
– Ой, не надо! – ответила она. – Я по лесам лучше хожу, чем по земле.
Архиепископ Вологодский и Великоустюжский Максимилиан недавно, ссылаясь на святителя Игнатия Брянчанинова, говорил о нашем нравственном очищении. «Падение нравственное, – цитировал он святителя, – всегда предшествует расстройству гражданскому, предвещает это расстройство».
Вещие слова всегда труднее к исполнению, чем бытовые и обиходные. Но вещими поступками делается жизнь.
Спасо-Каменный остров открыл, по легенде, князь Глеб Белозерский. По родству он был племянником святого благоверного князя Александра Невского, его любимцем. Отец Глеба, Василько Константинович Ростовский, погиб в битве с Батыем в Ширенском лесу, что в ярославских пределах. Мать, княгиня Мария, была также прославлена за свою святость и осталась в истории единственной женщиной-летописцем. Отец Марии, святой благоверный князь Михаил Черниговский, стал первым православным мучеником, принявшим смерть в Золотой Орде. Его дочь, сестра Марии, канонизирована во славе преподобной Ефросиньи Суздальской, лечившей раненых во время Батыева нашествия. Все они – светильники благочестия и мужества, во тьме тогдашней Руси просиявшие. Все они – одна семья.
А тьма была, и что самое страшное, нравственная, моральная. Серапион Владимирский в эти же годы взывал к своим чадам: «Что вы творите, дети христианские, нет пределов вашему падению. Опомнитесь!»
И взрыв собора был не простым уничтожением. Говорили, что понадобился кирпич для дома культуры. Мало им было тридцати, еще не взорванных, прибрежных приходских церквей!..
Адское пламя на Кубенском озере осветило самое настоящее убийство.
Также ритуально убивали царскую семью и русских поэтов, и первого из них – Николая Гумилева. Просто расстреляли, чего ни одна власть в России с таким злодейством не совершала. Жена Гумилева Анна Ахматова, о любви которых написал книгу мой отец, восемь лет не верила в его гибель, всё ждала.
Недавно в Вологду приезжала некая поэтесса, написавшая об этой трагедии такое двустишие с посвящением Анне Ахматовой: «Я восемь раз слово … (из трех букв, так и напечатано, прости Господи!) прочитала на стенке лифта». Нет пределов кощунству и цинизму. Особенно омерзительно читать такое у женщины.
И это – тоже ритуальное убийство не только целомудренной русской женской поэзии, единственно не опошленной, не только вологжанки Ольги Фокиной, но и всей русской культуры. Это – то самое, чему восемь веков назад ужасался Серапион Владимирский. Это – тот самый случай, о котором говорил святитель Игнатий. К избавлению от чего взывает сегодня владыка Максимилиан.
Мой печатный протест против этого очевидного хулиганства потонул в воплях хулы и поношения, в потоках грязи и доносительства. «Это – малые литературные формы (о матерщине сказано), у нас свобода слова, не трогать святое!», – визжали шайтанята (как до них в Вологде бесились соросята, по точному выражению Василия Белова). Ухала и ахала вся злобствующая вологодская тусовка, а другие трусливо молчали.
Вы хотите, чтобы в вологодских палестинах в детском театре в спектакле матерились, чтобы в той же пьесе кричали лающей наверху в квартире собаке: «Анкор, Бог (такая кличка, прости еще раз Господи, собаки), анкор!», чтобы местная и полумосковская шпана, которая всё это замышляет и устраивает, бросала бутылки в окна писательской организации и называла в только что выпущенной книге «Пятая Вологда» Василия Ивановича Белова «доморощенным националистом»? Назови в Дагестане «доморощенным аварским националистом» Расула Гамзатова, им, а я это твёрдо знаю, не было бы места на этой гордой земле!..
…Вскоре мы отплывали с острова. Хозяйка, как всегда, вышла на берег нас провожать. Небольшого роста, в скромной кофтенке, она не уходила, пока катер не завернул за мыс.
А потом нас провожала, и долго, ее дочь колокольня, одиноко стоящая в таких же рабочих одеждах на безлюдных просторах Кубенского озера.
Апрель 2009 года, деревня Коробово
