Аннета КУТЕЙНИКОВА. Критик Александр Макаров.
Выступление на вечере памяти А.Н.Макарова в Литературном институте им. А.М.Горького
Позвольте мне выразить глубокую и искреннюю благодарность ректору Литературного Института Борису Николаевичу Тарасову, проректору Высших литературных курсов Сорокину Валентину Васильевичу, старосте ВЛК Нине Викторовне Поповой, а также слушателям ВЛК и содружеству выпускников Литературного Института им. А. М. Горького всем, кто принимал участие в организации вечера и тем, кто пришел сюда, в Alma mater моих родителей, чтобы почтить память моего отца.
На титульном листе своей книги «Зрячий посох», в основу которой положена переписка с А.Н. Макаровым, продолжавшаяся с 1962 по 1967 г., Астафьев написал: «Аннете, Юре и Саше – всем Кутейниковым в память о незабвенном и дорогом человеке – да живут его дух и доброта в душах человеческих, да будет мысль его неостановима, да будет наша память о нем негасима. И ведь прав оказался Виктор Петрович: почти полвека прошло, с того дня, как мой отец ушел из жизни. Значит, и вправду «живут его дух и доброта в душах человеческих» и немало еще на нашей земле людей, для которых чувство благодарности не пустой звук.
Литературная судьба Макарова самым непосредственным образам связана с Литературным институтом, он многим обязан ему, и тем, что стал известным критиком, хотя начинал учебу на поэтическом отделении. Примечательным было и появление Макарова на литературной ниве: он приветствовал участников Первого съезда советских писателей от тверских колхозников. В.Б. Шкловский, участник съезда, писал: «Помню А.Н. Макарова по Первому съезду советских писателей. Макаров еще не был писателем, хотя, вероятно, писал стихи, он был избачом, (т.е., заведующим избой-читальней – культурным центром в деревне), он переживал юность молодого поколения советского крестьянства, был одним из передовых юношей сельской молодежи. Смуглый, коренастый мальчик стоял на эстраде с большим снопом не очень высокой ржи, привезенным откуда-то из Калязина вместе с приветствием съезду». Сам же Макаров в статье «Мир Шолохова» вспоминал, как приветствовавшие съезд колхозники, упрекали Шолохова «за большую недоработку» в его книге «Поднятая целина», состоящую в том, что Лушка «все время ласкается к мужу, вместо того, чтобы стать ударницей колхозного производства. А я, – вспоминает Макаров, – мучительно краснел, слушая эту критику. Но не за Шолохова, допустившего недоработку, а за самого себя – очень мне по младости лет нравилась эта манящая Лушка, хотя и понимал я, как недостойно для комсомольца чувство, вызванное нескромными юношескими помыслами».
Как я уже говорила, судьба моего отца, впрочем, как и моей матери Натальи Федоровны Макаровой, прочно связана с Литературным институтом: они познакомились в стенах Института, поженились еще до окончания учебы, и отсюда их институтские друзья, к этому времени уже закончившие институт, провожали Макаровых в армию. Не желая расставаться с отцом, моя мать, оставив престижную работу в Музее А.М.Горького, в Институте мировой литературы АН СССР, уехала в армию вслед за ним.
В Литературный институт они пришли разными путями. Поскольку в этой аудитории есть не только сотрудники Института, которые, разумеется, прекрасно знают историю его создания, но и люди в этом вопросе не сведущие, позвольте мне сказать об этом несколько слов:
Идея создания учебного заведения для молодых начинающих писателей, как известно, была высказана А.М.Горьким во время одной из встреч с В.И.Лениным. Об этом упоминал Горький в своих воспоминаниях о Ленине. «Я говорил, – писал он, – что считаю совершенно необходимым организацию литвуза с кафедрами по языкознанию, иностранным языкам – Запада и Востока – по фольклору, по истории всемирной литературы, отдельно – русской», но Ленин отклонил предложение Горького на том основании, что «своих-то профессоров у нас нет по этой части, а буржуазные такую историю покажут… нет, сейчас нам этого не поднять. Годика три, пяток подождать надо». Однако прошло более 10 лет, прежде чем вопрос о создании литературного института рабочих и крестьян был решен. Вечерний рабочий литературный университет (ВРЛУ) в Москве был создан Постановлением Всесоюзного Оргкомитета СП СССР от 10 июля 1933 г. В 1936 г. он был преобразован в Вечерний литературный институт при СП СССР, а в 1939 г. стал дневным учебным заведением. Имя Горького было присвоено Институту в 1946 г. в связи с десятилетием со дня смерти поэта. Горький считал необходимым организацию литературного вуза, куда обучаться писательскому мастерству могли прийти люди из народа, участники литературных кружков при фабриках, заводах, печатных органах, которые, обладая природным художественным талантом, были ограничены в знаниях, необходимых для овладения техникой искусства. Набор студентов в Вечерний рабочий литературный университет начался в ноябре 1933 г. Среди абитуриентов первого приема была моя мать Наталья Федоровна Перинго. Чтобы поступить в Высшее учебное заведение, куда преимущественно принимали желающих из семей рабочих и крестьян, моей матери, родители которой были врачами, т.е. интеллигентами, надо было иметь двухлетний рабочий стаж. После того, как она бросила учебу и ушла со 2-го курса консерватории, объяснив свой поступок родным так: в стране идет грандиозное строительство новой жизни, и унылая, профессия пианистки, ее не привлекает. Несколько месяцев она работала помощником кочегара на ЗИСе и одновременно писала стихи в заводскую газету. Стихи, видимо, понравились самому директору завода Ивану Алексеевичу Лихачеву. В течение одного дня она была переведена на радиоузел завода. Чтобы поступить в ВРЛУ, необходимо было представить две рекомендации от известных писателей. Моя мать получила рекомендации от Александра Безыменского и Эдуарда Багрицкого. Багрицкий написал: не знаю, выйдет ли из нее талантливый поэт, но то, что она талантливый человек у меня сомнений нет. И не ошибся.
Путь моего отца в Литературный институт был совсем иной. Закончив в 1933 г. сельскую школу в Константинове под Калязиным, затем девятилетку в Москве, он работал чертежником, чернорабочим на стройке, детским библиотекарем в библиотеке им. Чехова, экскурсоводом, слесарем на Березникхимстрое и освоив еще несколько специальностей и помотавшись по свету, в феврале 1933 г. он возвратился в деревню, где надеялся остаться навсегда. Работал счетоводом в Калязинском агросельхозе и одновременно избачом в деревне Осташково. В сентябре 1933 г. отец вступил в комсомол, а уже в декабре райком комсомола направляет его на Всесоюзную олимпиаду колхозной самодеятельности, где, как пишет он в своей автобиографии: «Неожиданно мои довольно дрянные стихи, имели успех, и я был премирован путевкой в только что созданный Вечерний Университет». Макаров не хотел расставаться с деревней, с налаженной им культурно-просветительской работой: выпуск газеты, постановки спектаклей, в которой участвовали и его друзья –талантливые деревенские ребята, всей душой стремящиеся к искусству, к литературе. К сожалению, почти все они сложила голову на фронтах Великой Отечественной войны.
Осенью 1934 г. РК ВЛКСМ настоял на отъезде Макарова на учебу в Вечерний рабочий литературный университет. Вероятно, не было в ВРЛУ второго такого студента, которого бы заставило ехать учиться в Москву только специальное постановление РК ВЛКСМ.
Макарова приняли на поэтическое отделение. Но он прежде не думал о том, чтобы стать профессиональным поэтом, и уже после первого года учебы убедился в отсутствии у него поэтического дара. В какой-то момент в коридоре Литературного института, в кругу сокурсников: Александра Яшина, Бориса Лебедева, Льва Ошанина и Наташи Перинго, отец (далее я цитирую по записям моей матери цитирую по записям моей матери) «сказал как бы полушутя: «Макаров больше не пишет стихов!» Приняв это за шутку, Яшин изрек: «Боже, какой ужас – я так считаю: такой-то поэт умер, т.е., перешел на прозу!» Все засмеялись. «Отличное определение! – воскликнул Саша. Твое поэтическое пренебрежение к прозе вполне понятно – я за! Но беда бывшего поэта Макарова еще горше: он перешел даже не на прозу – на протоколы комсомольских собраний! Начал тезисы писать». С 1936 по 1938 г. Макаров был секретарем комсомольской организации Института. Позднее он так объяснил моей матери свое решение: «Нельзя жить иллюзиями, в которые сам-то не очень веришь, нельзя откладывать прощание с ними»
– Но стихи такие чудесные у тебя, возразила она.
– Чудесные? Мне это никогда не казалось, но я любил писать их… это, как летать… Я и теперь могу, сколько хочешь, написать таких же «чудесных» и их напечатают, но теперь я окончательно уверен, что я не поэт. И знаешь, что убедило меня в этом бесповоротно, Встреча с тобой. Понимаешь, перед лицом настоящего чувства – я нем! Я не могу описать его в стихах, ни посвятить стихи тебе. Не то! Убедиться в этом было больно, но это так».
Руководство Университета пошло навстречу пожеланиям Макарова и приняло решение перевести его на отделение критики, что было вполне оправдано. К.М.Симонов, вспоминая студенческие годы, писал, что «несмотря на свою молодость и свою бросавшуюся в глаза непритертость к Москве и городской жизни, Макаров, как это очень быстро выяснилось, оказался самым образованным из нас, самым широко и серьезно начитанным». К тому же Макаров свободно владел немецким и французским языками. Поэтому, когда в Литературный университет пришли Луи Арагон и Эльза Триоле, сопровождал их Макаров. О деревенском детстве Макарова, о его учительницах Софье Дмитриевне и Анне Дмитриевне Носовых и о том, благодаря кому он овладел этими языками, можно будет узнать, прочитав книгу «Калязинские были», которая вскоре должна выйти в свет.
Поэтом Макаров не стал, но его собственный поэтический опыт послужил ему хорошей школой, он знал «как делаются стихи», и потому мог профессионально разбирать их и судить. В своем докладе «О критическом анализе произведений поэзии», анализируя рецензию Твардовского на стихи Исаковского, он заметил: «Вы можете сказать, что эта рецензия написана поэтом, но ведь каждый критик в душе своей обязан быть поэтом, если он работает в области поэзии». Он прекрасно знал русскую и зарубежную поэзию. Известный критик Вера Васильевна Смирнова вспоминает об одной из первых встреч с Макаровым: Было это в 1951 году. Большая группа писателей ехала из Москвы в Ростов, на «конференцию писателей юга». В соседнем со мной купе кто-то читал стихи. Я попросила привести к нам этого любителя стихов – им оказался смуглый юноша (так мне тогда показалось) в черной косоворотке, застенчивый с удивительно доброй улыбкой – Саша Макаров. Я читала его статьи, печатавшиеся в толстых журналах, слышала о нем, но самого его не знала. Он сел напротив меня в нашем «женском купе» и, не отнекиваясь, не чинясь, сразу стал читать стихи. Только спрашивал: «Кого?» Мы говорили: Блока, Пушкина, Фета, Багрицкого, Ахматову, и он читал стихи, которые мы знали и любили, и те, которые мы не помнили».
С поэзией Макаров не расставался. Любовь к поэзии и побудила его дать согласие вести поэтический семинар на Высших литературных курсах при Литературном институте им. Горького. Человек широко образованный, обладавший тонким поэтическим чутьем, способностью чувствовать и переживать вместе с автором, он сразу же завоевал уважение и любовь своих подопечных. С Высших литературных курсов началось знакомство Астафьева с Макаровым, когда однажды, выйдя на перерыв покурить, дальше цитирую по книге Астафьева «Зрячий посох»: «Увидел среди оживленных и даже возбужденно беседующих курсантов с поэтического семинара очень смуглого, мягкогубого человека с проницательными и живыми глазами. Он торопливо курил папироску и говорил одному из курсантов: «Ну зачем это тебе? Зачем? Ты же не прокламацию пишешь, а стихи!
Поэт хмуро и упрямо что-то возражал. Смуглый человек дотянул папироску, поискал глазами урну, швырнул в нее окурок и, как-то разом опечалившись, сказал как бы уже сам себе, а не поэту, курившему табак с ним вместе:
И вообще крики в литературе, битие себя в грудь и заверения в том, что ты вот любишь родину, но другие вроде бы уж и не любят ее и не умеют любить, свойственны больше нашим литвождям. Отвратительная черта! Ее не было ни в какой литературе, в прежней, в русской, тем более. И вам не надо бы вовсе лезть в московскую кашу, время только и нервы потратите. Вам надо бы учиться, во многом разобраться… Ну, пойдемте в аудиторию, там продолжим… Он как-то тепло и чуть виновато улыбнулся, дескать вообще-то все это слова, слова…
Кто это? – спросил я у одного из наших сокурсников.
Макаров. Семинар поэтический ведет. Мировой мужик. Я с ним на одном совещании познакомился».
Сам Макаров стихов больше не писал. В последние часы своей жизни он сказал моей матери: «Если б у меня были силы, я написал бы тебе прощальное стихотворение – вот его последняя строка – никто, никто, никто, только ты одна!»
