Илья АЛЕКСАНДРОВ. «Выдь, бывало, в тамбур, как на Волгу…»
***
По-школьному быстро собраться,
послушно заправить кровать.
С надеждой вовек распрощаться
Гагариным, лётчиком стать.
Покинув родную жилплощадь
двором, переулком пройти
и встретить (что может быть проще?)
колонку с водой по пути.
И тешиться этим сиротством,
и двоешной этой весной
всё думать: «Когда же польётся?»
в какой-нибудь год нулевой.
*** Л.К.
Хочешь знать о мелодиях детства?
Я Бетховена очень любил.
За отсутствие лжи и кокетства,
Просто так и за молодость сил.
И когда (раньше так говорили)
Я тихонечко плёнку включал,
Мне казалось, что трубы трубили
И Бетховен из гроба вставал.
Так шагал, что морская пучина
Бушевала. Качался сервант
Лишь по клавишам бил клавесина:
«Людвиг Ван, Людвиг Ван, Людвиг Ван»
А в стране не хватает овсянки.
Быстро тонут надежд корабли.
Час не ровен – у мэрии танки.
И нулём обрастают рубли.
И отчаянный классик мой верный
Всё играет, не может молчать.
Потому и не страшно, наверное.
Да родная «Симфония пять».
***
Троллейбус заденет рогами
Сирень на бульваре Тверском.
Теснятся дома номерами,
Ларек повернулся торцом.
Сквозь арку – и тихой разлукой
Пахнёт, оглядишься едва…
В то время, - как водкой и щукой –
Весной угощает Москва,
Шатаешься, малый с приветом,
Жизнь пишешь с пустого листа,
И кончиться ль песенка эта,
Начнётся ли музыка та,
Тот старый мотив безнадёжный,
Где роза нужна соловью?
И форточки скрип осторожный
Потерянность лечит мою.
Поймешь без цитат и нотаций,
Найдя паутинную нить,
Меж веток душистой акации,
Что совестно жизнь не прожить.
Что стыдно всё это оставить,
Разбить, потерять, не сберечь,
И стоит – ни взять, ни прибавить, -
Игра больше свеч, больше свеч.
***
Мы проснёмся с ветродуем,
К променаду подойдём.
Смелость севера почуем,
Свежесть Балтики вдохнем.
У потерянных причалов
Раздается чаек клик,
На скамейке либералов
Хает в трениках старик.
Слышишь, будто барабанит,
Море грозное шумит?
Хореически буянит,
Что-то важное сулит?
Кинь монетку – аверс, реверс,
Ляжет на морское дно
И судьбой янтарный север
Выйдет нам? Не всё равно…
И откроет небо тайну
Через волны, вал, набег,
Что не встретился случайно
С человеком человек.
***
В провинциальном, постсоветском
Старинном городе моём
Метель всю ночь рабочий энский
Родной форсирует район.
Переживи кромешный холод,
В подушке белой утони,
Не спится, - из окна на город
Гляди под тканью простыни.
Ты здесь бывал. Предельно чутко
Дух всех проталин ощущал.
Бежит последняя маршрутка
Вдоль улиц с надписью «вокзал».
Домчится на благих порывах
И будет свет, перрон, возня,
И кто-нибудь из пассажиров
Окликнет, может быть, меня.
И эр-жэ-дэшный яркий лэйбл -
В отчизне тысячи таких-
Зовет куда-то, где ты не был
Подсветкой красной букв косых.
Тебе в подобный беспокойный
Миг остаётся просто так
Глядеть на снег сквозь блеск стекольный,
Да гнать лирический сквозняк.
И возле штор трясти за плечи
Ночей музыку городских,
И чистой радоваться встрече,
Не отходя от мест родных.
ЛЮТЕРАНСКОЕ КЛАДБИЩЕ
\ Я на прогулке похороны встретил
Близ протестантской кирки в воскресенье.
О.Мандельштам.
Здесь высокое племя господ
Возлежит, и Смоленка течёт,
Благородную кость омывает.
Бултыхает старинной водой
Замерзает студёно порой.
Здесь немецкая речь обитает
Занесённая волей судеб
В, одиночеством скованный, склеп.
Если ворон прокаркает хамски
О свершении новой беды
Будь спокоен (и можно на «ты»):
Этот ворон не наш – лютеранский.
Не одна послужная плита
Чужеродной тоски правота
Прорастает холмом без ограды.
Говорит: мол, что хочешь проси,
Лишь грассируй, глаголов вкуси
Словно рейнскую кисть винограда.
И последних скупых похорон
С четырех наступает сторон
Торжество и общины молчанье…
И единственный скромно блестит
Нержавейкой (советский гранит)
Кенотаф - перестройки преданье…
*** Б.В.
Мимо Лавры шагом до простой
Шаткой - валкой ивы невпопад,
У которой снег лежит густой,
Словно веки вечные назад.
Подойдём к лоточникам, у них
Безделушки, серьги, дешевняк.
Год за два, а ветер за троих
Рвёт слюду столешную, чудак.
Всё бы в радость – лютики-цветы,
Да зима-дерюга бьёт взашей,
Потому прижмусь для теплоты
Холодком щеки к щеке твоей.
Мельтешат маршрутки по шоссе.
Птицею душа в пуховике,
А по всей закатной полосе
Ходит-бродит юность налегке.
***
В вагоне, где окошки сальные
считали молча остановки,
где воцарились коммунальные,
порядки, нравы, установки
толпились школьники с "Каскадами",
тем славя русский велопром,
сидели дачницы с рассадами,
заставив кладью всё кругом.
И в этом хаосе, слиянии
привычных споров, дрязг дорог
одна лишь ты была молчанием
и тонкой строчкой между строк.
Была, как книга не открытая,
песчаный берег без следа,
как будто облаком забытая,
как будто раз и навсегда...
***
Сотни раз родные я пенаты
Электричкой синей покидал.
Механизм дверной молодцеватый
Сам себя учтиво закрывал.
Как садился - крышею вокзальной
Город уходил за небеса
И романсом преданным, прощальным
Лабухи терзали голоса
Канифольным, старым, довоенным
Под баян, во здравие мехов,
И червонец падал вожделенный
В холщевую сумку, как улов.
Выдь, бывало, в тамбур, как на Волгу -
Стон колёс раздастся в пустоте
И плывут за окнами подолгу
Косогоры, пашни, нивы те,
По которым часто из столицы
Богомольный иноков народ
К Троице и Сергию молиться
Проходил, как сонмище бород.
Трафарет гласил: «Не прислоняться»,
Прислонишься – оторопь берёт:
Продолжает молча продолжаться
Нескончаем, долог крестный ход.
И, наверно, при таком раскладе
Человек всего лишь птаха, мышь…
…И внимаешь лабухов руладе,
И по жизни в тамбуре стоишь.
ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ
1
А пузатый Исаакий боялся от нас уходить
Тяжеленною поступью мчался за нами и мчался
Но, споткнувшись о волны Фонтанки, охваченный фарсом,
Он до крови разбил ослабевших колон малахит.
2
И стучался Тирессий о стену морщинистым лбом:
Ты хоть тресни, а рок непременно возьмёт и свершится
Мне продула тоска петербургских ветров поясницу -
Это будет почище, чем древних трагедий конон.
3
Поднимались абстрактно ступени холодной воды
В постоянной прогрессии злого осеннего спора
На чахоточных зданий в химерах резные фронтоны…
И вопрос возникает, остался ли воздух простым!?
