Руслана ЛЯШЕВА. Поиски героя в литературе продолжаются
В 90-е годы под занавес бурного XX века пресса бросилась на поиски национальной идеи. Все периодические издании во главе с «Российской газетой» долго и азартно шукали её по всем углам и закоулкам; угомонились, когда публика остыла к проблеме, и без лишнего пафоса свели дискуссию на нет, не придя ни к чему определенному. Отголоски полемического ристалища нет-нет да и проскальзывают в СМИ. Например, 17 марта на радио «Маяк» рассуждали о перспективах общественного телевидения и разошлись в мнениях; одни опасались, что новинка станет обычным рупором официальной идеологии (главного же редактора будет назначать президент), а другие их урезонивали, дескать, как можно быть рупором того, чего не существует, то бишь идеологии. Национальной идеи, стало быть, тоже. Журналисты – народ, естественно, шустрый и рубят с плеча там, где писатели разводят антимонии. Посему и обратимся к «антимониям» без проволочек, с журналистов в сем деле взятки гладки.
Перелистаем страницы повести «Элизиум античных теней» Александра Трапезникова (журнал московских писателей «Московский вестник», № 1, 2012) романа «Эра бессмертия» Богдана Ткачева (литературный альманах «Литрос», №м 11, 2010), романа Дениса Коваленко «Иисус достоин аплодисментов» (М, Зебра Е, 2012), рассказа «Характер» Славы Лямкнна (Литературно-художественный, научный и историко-просветительский альманах «Бийский Вестник», № 2, 2012). И поразмышляем вместе с авторами.
Античность и христианство – в одном флаконе
Повесть начинается с раздумий историка античности Сергея Сергеевича Твердинского о тщетности бытия: «Мир катится в пропасть, в тартарары, впрочем, он всегда туда катился, да все как-то не скатиться. Толкают его туда, толкают, а он никак не дотолкается, сопротивляется из последних сил. Словно назло катальщикам и толкальщикам». Разогнать предосеннюю хандру историк решил с помощью алкоголя и с сумкой в руке вышел на лестничную площадку и застал перед страшной картиной: на кафельном полу лежал окровавленный труп мужчины. «По натуре и складу ума античный историк был стоиком и киником, как Эпиктет или Антисфен. «Так вот почему меня не покидало такое ощущение, что смерть стоит за моей дверью», – мелькнула мысль». Из трех вариантов действия – тихо вернуться в свое убежище, позвонить в милицию, продолжить путь в «Седьмой континент» за бухлом – стоик выбрал последний. Позвякивая бутылками с драгоценными напитками, Твердинский поднялся на свой третий этаж и обнаружил, что «труп» ожил и принял новую позу – сидел, привалившись спиной к стене. Пришлось гостя пригласить к себе, где он, приняв «бухло», и вовсе оклемался, представился переводчиком и полиглотом Александром (сюжет разворачивался в ближайших окрестностях к Переделкино) и оказался интересным собеседником для хозяина. Позднее к разговорчивой парочке присоединился их общий знакомый, обитатель переделкинской дачи, издатель Кошкин-Протосворов, и пир в скромной хрущевке вполне стал смахивать на пир Платона, поскольку сочетал распитие напитков с мудрыми диалогами дегустаторов вин, водки и коньяка.
Поскольку встретились гуманитарщики, так сказать, широкого профиля – историк античности, знаток языков разных народов, издатель книг этих народностей, то национальные проблемы России осмысливались собеседниками на фоне всемирной истории. Поначалу разговор «сам собой отлетел в далекое прошлое, в Древний Рим. Два случайно столкнувшихся при полудраматических обстоятельствах человека, ставшие за короткий срок почти приятелями, отправились туда как за глотком свежего воздуха при кислородном голодании. Не теряя тем не менее связи с современностью, с Москвой. А впрочем, эти два великих города не зря столь схожи. Общность их прослеживается на мистическом, сакральном уровне, через Византию. Один Рим пал от ереси аполлинариевой, другой – Константинополь – стал «хранилищем овощей» из-за соединения православных с латинянами и порабощения их агарянскими племенами, а третий и последний, где воссияла благодать Божия, и есть стольный град Москва. Так: по крайне мере, инок Филофей, старец Псковской Елизарьевской пустыни, пророчествовал великому князю) Иоанну Васильевичу, будущему царю Грозному. «И четвертому Риму не бывать». – ...Или бывать все-таки? Конец Третьему Риму? – хмуро спросил Твердинский, чувствуя, что начинает пьянеть».
Большая цитата из повести Трапезникова как раз и понадобилась для демонстрации исторической перспективы дружеской беседы. Переводчик понял историка: «Всюду обман и ложь, Сережа. От лжи Рим и умер». Хозяин наполнил рюмки коньяком. Молча выпили. Не чокаясь. Как на похоронах. Вот только какой из империй?».
Итак, национальная идея, убеждают персонажи повести Александра Трапезникова, – это идея Третьего Рима, а четвертому не бывать. Только большой уверенности у них в прочности идеи инока Филофея в наши глобалистские времена нет, но им очень хочется верить и надеяться на такую прочность концепции, рожденной Святой Русью. Однако, соглашаются собеседники и собутыльники, не как мы хотим, а как Ты, то есть на все Промысел Божий.
Что ж, национальная идея Филофея более живучая, нежели коммунистическая мечта (или утопия), и существует пять столетий; не исключено, что выдюжит еще столько же. Предположим такое. Вот на такие размышления наводит читателя повесть «Элизиум античных теней» А. Трапезникова.
«Золотой» миллиард в золотой ловушке
Московский писатель (уроженец Хабаровска) А. Трапезников попытался по истории прошлого предугадать будущую перспективу развития России. Прозаик из Нижневартовска (уроженец Красноярска) Богдан Ткачев в антиутопии «Эра бессмертия» прибегнул к художественному приему прямо противоположного свойства. Б. Ткачев представил читателям, якобы, осуществившийся замысел современных глобалистов создать единое государство на планете Земля. 70-е годы XXI века – оно уже упрочилось, только государем его стал не западник, как стремились теоретики, а русский Илья Никитич Пересветов. Перефразируя библейский афоризм, можно сказать, что по плодам их узнали мы их, нынешних глобалистов.
Богдан Ткачев осуществил в романе мечту глобалистов о планетарном государстве, не обошлось, правда, без шероховатостей: «золотой» миллиард оказался на полмиллиарда побольше, все они бессмертны. Но детей рожать позволено очень немногим, чтобы избежать перенаселенности. Зато «совсем недавно при помощи высоких технологий последнего времени общество избавилось, наконец, от вечного духа недовольства, нависавшего над ним дамокловым мечом, и слилось в блаженном единомыслии. Полтора десятка лет люди пожинают обильные плоды всеобщего спокойствия и согласия. Ничто не нарушает поступательного развития человечества, ничто не вносит в мирное течение жизни мутной струи разногласий и раздоров – потому что последний оппозиционер был благополучно похоронен на заре Эры Бессмертия, и с тех пор некому будоражить сознание безмятежных обитателей голубой планеты... И вот теперь незванная крамола явственно возникает в мозгу одного из бессмертных, – размышляет главный герой романа Владислав Воронцов, – в моем мозгу».
Крамольные мысли обстоятельно изложены в зеленой тетради, которую нашли при обыске сотрудники органов безопасности. Сюжет романа разворачивается как дискуссия между следователем, читателем тетради, и арестантом, которая завершается его самоубийством в камере, иначе бы ждало наказание более страшное, чем смерть – «опускание» крамольного мыслителя на уровень животного с помощью «технологии» перекодирования ген.
Автор тетради иронизировал на ее страницах, надеясь, что их никто не прочитает: «Подобные мысли недопустимы. Это, пожалуй, единственный жесткий запрет эры Всеобщего Благоденствия. Очень правильный запрет. Как известно из истории, всякая общественная дисгармония начинается с крамолы в сознании. Эволюция общественного хаоса состоит из трех ступеней: мысль – слово – действие... Поэтому общество всегда начеку, поэтому наше бдительное государство вынуждено контролировать лояльность мышления подданных посредством ежегодного гражданского тестирования».
Этот бунтарь согласен на запрет действий и даже высказываний, но, дескать, кто вправе запретить мыслить?
Эге, еще в XIX веке датчанин Серён Кьеркегор наставлял современников, мол, все борются за свободу слова и не ценят свободу мысли.
Воронцов в обществе благоденствия оценил сполна: «...А ведь если бы мне не запрещали свободно мыслить, я, без сомнения, искренне любил бы Государя, от всей души восхищался бы его правлением, абсолютно чистосердечно почитал бы его лучшие качества... Но любить по предписанию я не могу. Не получается, уж извините!»
«Сдала» Владислава органам безопасности возлюбленная Марина, по её наводке за ним два года следили и арестовали, когда он пришел к ней на работу для гражданского тестирования. Тут у Ткачева явная перекличка с Джорджем Оруэллом, у которого в антиутопии «1984» любимому запудрили мозги так, что он радуется мучениям возлюбленной, которую казнят за инакомыслие. Здесь, у Ткачева, у возлюбленных роли полечились прямо противоположные, но суть – финал любви в тоталитарном государстве один и тот же: предательство.
Чего, собственно, добивался свободный мыслитель Воронцов? Бессмертие ему, как и прочим согражданам, было обеспечено; он не голодал, не мерз, жил в комфортных условиях, поддерживаемых служанкой-биороботом. Нет, на подвиги потянуло! Ради чего? Он, начав самостоятельно мыслить, уже не мог остановиться и просёк простой закон диалектики – эволюция невозможна без смены поколений, бессмертное общество останавливается в развитии и, в конце концов, деградирует. Под слова о благоденствии граждан и государства идет тихая, незаметная на внешний взгляд деградация.
Антиутопия Ткачева показывает нам тупик, в который ни в коем случае нельзя заходить под сладкозвучные песни сирен-глобалистов.
Да-а, в самом деле призадумаешься, что предпочтительнее – подсказка из прошлого или картинка из будущего? Пожалуй, идея Филофея больше соответствует национальной идее России. Но как ее закрепить и продолжить? Вот в чем вопрос.
Непротивленец – изгой. А, кому пентюх нужен!
Историк античности Твердинский вполне поддержал Филофея и даже развил в повести Трапезникова его пророчество о России, дескать, она «последний на земле оплот истины. Она и Третий Рим, и Новый Иерусалим. Совместила в себе два священных города. И будет все равно оставаться империей, удерживающей мировое зло, до конца времен. Потому что ее историю пишет сам Бог». Знаток античности попусту разбрасываться словами не будет.
Другое дело, Третьему Риму для того, чтобы оставаться оплотом истины еще столько же, да полстолько, да четверть столько – наподобие Византии – нужна опора. Человек нужен. Христианский стоик.
А какого человека предлагает нам современная проза? Не зря же христианство целое тысячелетие шлифовало наш национальный характер, должна же в нем остаться несмотря на все исторические катаклизмы и передряги стоическая закваска! Не моральные разглагольствования, не дидактика и нравственная риторика, которым грош цена в переломные эпохи, а прочный инстинкт, зацементировавшийся в генах народного характера.
Такое вот сочетание нагловатого напора с тонкой интуицией одаренного художника (персонажи – студенты факультета графики в пединституте). Все попадавшие в квартиру Федора (она досталась ему от умершей бабушки) «невольно, даже сами того не желая, погружались во что-то тихое... безмятежное... Картины. Впрочем, не только картины, сам воздух здесь, казалось, растворял время... и исчезало время. Какие-то пустые безлюдные дворики... и очень много цветов. Сингапур любил рисовать цветы. И цветы у него, прячась друг за друга, наблюдали...»
Казалось бы, Федор Дронов – тот самый человек, что станет опорой Третьего Рима в нынешних исторических обстоятельствах. Но он так быстро зашатался под воздействием неблагоприятных для него обстоятельств и двух странных девиц – парализованной красавицы Кристины и полусумашедшей (или полностью?) сектантки (дескать, все искусство от лукавого и даже иконы от лукавого) Гали. Драку в коридоре института затеял Гена Хмаров, ревнующий Федора к Кристине, а исключили из вуза Дронова, хотя он мог бы добиться, как советовали друзья, отмены приказа об отчислении. Не пошевелил и пальцем. Из квартиры, в которой он жил с любимой бабушкой, а после ее смерти оборудовал мастерскую художника, его выселила родная мать, чтобы помочь родне своего второго мужа, то есть отчима Федора. И опять он не оказал ни малейшего сопротивления, переселяясь к матери в маленькую комнатку. Сумасшедшая Галя, говоря, что пришла к нему, чтобы спасти, на самом деле его губит, подталкивает к суициду, заражает идеей суицида.
Все в романе написано психологически тонко и талантливо, тихая истерика обиженного художника Федора Дронова показана убедительно. Да, среда равнодушна и безжалостна, но сам-то Дронов как полуживой. Неужели такой характер выпестовало христианство? Смирение, терпение и... непротивление! Нет, писатель дает нам тревожный сигнал: герой бездействует! В конце романа Федор куда-то уходит, в жизнь или в смерть – неизвестно.
Демократия? Лапша на уши для простаков
Генерал Леонид Ивашов – потомок декабриста Ивашева (была буква «е» по старой орфографии), отблеск благородства предка придает облику генерала дополнительное обаяние, хотя он и сам по себе – личность самодостаточная (пишет стихи и т.д.). В данной статье нам надо опереться на его стратегическое мышление, чтобы подытожить разговор о нескольких книжных новинках. Генерал Ивашов выступает как бы в роли эксперта по результатам труда прозаиков. Короче, его статья «Мир в XXI веке» («Советская Россия» от 28 января 2012 г., № 8) дает обстоятельный анализ геополитической ситуации в мире и задачах России по упрочению и мира, и ее собственной безопасности. В лаконичной форме приведу некоторые тезисы, а всю публикацию советую любознательным найти в библиотеке и прочесть «подвал» на внутреннем развороте газеты.
Автор статьи напомнил, как Бжезинский недавно еще в книге «Великая шахматная доска» осуществлял геополитическое планирование мира под интересы Америки, американской элиты и вещал, что «будущий миропорядок будет построен на обломках России, за счет России и против России».
Не обломилось, скажем так; наоборот США и Запад пришли в упадок. Л. Ивашов воспроизвел, что теперь глаголет Бжезинский, выступая 14 октября 2011 г. в Нормандии на вручении ему премии А. Токвиля: «Нынешние Соединенные Штаты и весь Западный мир совсем не те, что были раньше... Западный мир в настоящее время находится в упадке из-за отсутствия воли к единству».
Но ястребы похлеще Бжезинского продолжают клекотать о мировом правительстве и монополярном миропорядке – это мировая финансовая олигархия и ежи с ней (НАТО, ОБСЕ, ПАСЕ и т.п.).
В предыдущих работах Леонид Ивашев, помнится, писал о противостоянии двух мировых цивилизаций – морской (США и Запад) и континентальной (Россия и другие), но теперь, когда выяснилось, что США слабы в коленках для мирового господства, геополитическая стратегия у Ивашева, естественно изменилась.
Теперь противостояние в мире намечается по оси Восток-Запад, а яблоком раздора, похоже, становится Евразия, дескать, тот, кто ею владеет, тот господствует и в мире. Конкретно, новое оформление сил, показывает Л. Ивашев, совершается через цивилизации и союзы цивилизаций, которые олигархат стремится подмять под себя. «И в этой ситуации у России, – пишет генерал, появляется исторический шанс внести свою мессианскую лепту в строительство нового справедливого миропорядка».
Ведь всем давно стало ясно, что разговоры о демократии и правах человека – это лапша на уши простаков, так сказать, дымовая завеса для действий олигархата, ТНК и транснациональных банков. Подробно представляя необходимую для России геополитическую доктрину, Л. Ивашев говорит, что России надо заявить о своей претензии на роль Евразийского геополитического центра, установить контакты с союзниками и осуществить эту роль для блага всех народов планеты, а не отдельного благоденствия «золотого» миллиарда на фоне всеобщей нищеты, на которую мы у себя в РФ уже вдосталь насмотрелись.
Так что задачи, убеждает нас «эксперт» по оценке литературных произведений, такой герой как Федор Дронов по прозвищу Сингапур, конечно, не вытянет.
Но я почему-то уверена, что доведись Леониду Ивашеву прочитать рассказ «Характер» Славы Лямкина в литературно-художественном, научном и историко-просветительском альманахе «Бийский Вестник» (№ 2, 2012), он бы одобрил и выбор персонажа писателем и самого героя. Слава Богу, что такой характер отшлифовали христианство, Сибирь и вся русская история.
Первый абзац: «Так получилось, что у Гены Смольянова, тракториста от Бога, из-за тромбов отняли по голень ноги. Страшно!»
Казалось бы, ему осталось одно – сидеть дома и тихо спиваться, так подумала его жена Нюра. Она «подошла к мужу и, припав к его груди, зарыдала». Печальный сценарий вступил было в действие, но подставили крепкое мужское плечо друзья – кум и Виталий Иванович, который «большого роста, с красивой бородой, чересчур добрый и скромный от природы и такой же грозный и твердый, когда речь заходит о несправедливости и вранье. Стоявший глыбой за правду, продукт природы, он был самым уважаемым на поселке».
Иваныч договорился с мужиками в сварочном цехе, и те приспособили трактор для работы Гены – приварили прутья к педалям, чтобы можно было не нажимать ногами педали (Гена – инвалид), а двигать за прутья руками.
– Готова, – сказал чубатый, снимая маску.
– Ну, спасибо вам, соколики, – поблагодарил Виталий Иванович, пожимая им руки. – Выручили. С нас топ-норма.
– Да ладно! – скромно улыбнулся Чубатый, – лишь бы на пользу дело было.
– Не сомневайся, будет! – и Иваных сел в кабину к Гене. Подмигнул ему:
– Hу, давай, пробуй, – сказал он другу.
Гена запустил двигатель, потрогал все рычаги и дал газ».
Смольянов вернулся к любимой работе в бригаде Иваныча наравне со всеми. Главный механик лесхоза, узнав о работе безногого тракториста, «наехал» на бригадира, мол, непорядок. На следующий день Гена отправился «сваживать бревна в штабеля» и, подъехав к шестиметровому комлю, увидел механика. Тревога закралась ему в сердце, но он стал работать.
«Открыл дверь кабины, пододвинулся к краю и вывалился в сугроб, дополз до троса и накинул его на бревна. Проворно дополз до трактора и на руках взобрался в кабину. Снова сделал натяжку и потащил бревно к штабелю. Механик постоял еще немножко, ему стало как-то неловко, и он пошел к уазику...» Больше Гену не беспокоили.
Люди старшего поколения сразу же вспомнят историю летчика Мересьева, который в годы войны остался без ног, но продолжал летать и бить фашистов. У Смольянова точно такой же характер. Воспитание крепкого характера и должно стать нашей национальной идеей. По историческим обстоятельствам видно, что поблажки нам ждать не приходится.
