Алексей ЗЫРЯНОВ. Правдивая иллюзия однообразного мира

Сергей Рок. «Разговор с джинсами». «Шико», Украина, 2011. Тираж – 1.000 экз.

В предисловии к этой книге писатель и переводчик из Украины Лембит Короедов (псевдоним Сергея Сорокина) обрисовал его как роман, в котором «от лица рассказчика Васи Галича, торчка, умеющего красиво излагать, ведётся повествование в форме евангелия о времяпрепровождении компании друзей-торчков, каждый из которых является апостолом-символом одного из чувств, присущих человеку. Героев, в времяпрепровождении, часто сопровождают ангелы, как-то: Старик Моби, Дед Ништяк, Кошки-для-Окон и Бабушка Красная Бензопила. Ангелы призваны усилить символику».

И уж как стало, надеюсь, понятно, не всё так банально в представленном романе, как может показаться при первом упоминании тех самых «торчков».

«Разговоры с джинсами» - это, если правильнее, разговоры о высоком, но почти будничным языком философствующей особы. Сперва непривычно для многих, я считаю, будет после литжурналов и газетной периодики восприниматься сознательные беседы творчески мыслящих наркоманов и торчков, но потом будет легче. Как говорят в такой среде: сначала попробуй, а потом затянет. Но потеряться не придётся. А для любителей умных книг и вообще любителей читать, чьё взросление проходило в 90-е, – приятно будет окунуться в текст, не лишённого красоты, а для критиков любого поколения – всмотреться, словно в воду, в метафорический текст сюжета через тогдашний ещё язык молодёжи, из которой вышли, в том числе, и авторы «нового реализма».

Роман этот культовый, ведь написан ещё в начале 2000-х, а издан он – в 2011 году. В различных интернет-просторах сам автор этого романа натыкался на цитаты из своего произведения. За десять лет существования в Сети текст перерождался всё более к лучшему варианту, но по сюжету оставался прежним.

А теперь он издан на родной земле автора. В прекрасном оформлении, которым отличают, как и у нас, примечательные романы российских авторов: с гладкими рельефными вклейками поверх иллюстраций на твёрдой обложке, суженный по ширине книжный блок для удобного держания в руках, предисловие соотечественника.

С десяток лет прошло, прежде чем вышел он из печати, но поскольку время тех лет незабвенно, роман этот в первую очередь для тех, чьё юношество приходилось на 90-е. Приемлемо и для широкого круга взрослых читателей, ведь скроен роман не без изысков, что для читающих эстетов – важный пункт, но жизнь молодёжи 90-х – нелёгкое прочтенье для разнеженных умов интеллигентов. И всё также может горькой быть эта тогдашняя жизнь, спустя десятилетия.

«Разговор с джинсами» не содержит отвратительных пошлостей, хотя и с резкими и какими-то даже фрагментарно грубыми примерами из будней, но для брезгующих аристократов есть свой замкнутый круг академических предпочтений в русскоязычной литературе. А в представленном романе автор явно осторожничал, да так, что выдал нечто универсальное, но настолько сложное, что продавцы из книжных магазинов, подозреваю, долго голову ломали, определяя, куда поставить книгу: то ли к панк-культуре вместе с хиппи, то ли к реализму 90-х, а может и вовсе – поставить к современной прозе молодых талантов. Новый реализм в общем, но с различной по ощущениям ностальгией о былом: и грустно, и весело, и почти что с нейтральной мудростью о том, что ещё не забыто.

По праву достойно оно называться современным произведением, фиксирующее язык общества, не разбрасывая его по тексту впопыхах на всех, а характеризующее отдельных людей, их манеры и мысли.

В тексте общий высокий дух повествования, хоть и ведётся он от лиц одной молодёжной компании, но, кто вспомнит своих друзей из 90-х, разве скажет так обо всех своих тогдашних приятелей с одного района? Нет, всяк был из них индивидуален, всяк не похож на своего соседа. Так и в тексте, но ещё с изяществом, метафорой и смыслом: «Мы сидели в закутке на районе. Часть домов была отдана сквозняку. Он там гулял постоянно - от начала своей эры до бесконечности. Полиэтиленовые кульки мотались, будто умершие души, вверх и вниз, влетали на балконы верхних этажей и там шелестели. С другой стороны росли новые многоэтажки. Там была вечная грязь».

Собственно, как по всей России, верно? А дальше - чуть шире и глубже.

История из уст нескольких героев как будто бы из дремучей жизни обыденных людей, но у меня присутствовало ощущение, что писал всё это не только автор. Как сказал герой романа: «Бог играл на пианино моими руками». Так, знаете ли, попеременно: сначала Бог, потом уж человек, а следом снова Бог вставил свой кусочек текста. И веришь без остатка из главы в главу мыслям и принципам героя-повествователя: «Будьте актёрами своего извилистого театра, пока он не сгнил под черепной коробкой от ощущения, что вселенная - это вечный онанизм». Герой романа Василий Галич не подгоняет остальных, но заставляет мыслить о безуспешности пустого прожигания молодости.

Здесь жизнь и смерть. Но не подумайте: смерть не от хулиганского ножа иль пистолета местного бандита. Но здесь и чтят, и помнят об ушедших. Здесь о чьей-то смерти говорят и размышляют, но помышляют только о своей лишь смерти.

Второстепенные герои разномастные, но они объединены одним пространством деградации, но и скользким иногда пробуждениям и тяге к высокому искусству. Как, например: «Света - человек добрейшей души. Не лучший конечно человек на земле и далеко не самый умный, зато ей всё пополам. Наркотические пристрастия старили её лет на пять, а то и на шесть. Редкие конопушки на её узком лице краснели в знак ожидания дозы. Но главное - тут у Пшеничной была её фирменная улыбка, и не думала она никогда ни о чём. Так, подворовывала иногда в супермаркете». О ней я ещё вспомню в этой статье.

Несомненно, автор правдоподобен, ведь, как он сам говорит устами своего героя: «Да, я пишу своим телом и ощущениями».

И, собственно, снова о той самой героине, но со слов Васи Галича: «Я любил Свету за её настоящесть. Да, многие добропорядочные граждане уверенно посылали её в отстой, но все эти граждане вряд ли помогут, мучающемуся собрату. Свете, мне кажется, многое можно было простить. Привычное понятие о грехе совершенно к ней не подходило. Чтобы она ни делала, что бы в себя ни вкалывала, с кем бы случайно не трахалась, она оставалась честна со всеми. Она вообще не умела врать, и главное, никогда не на кого не выливала свои кислые нервы».

История, изложенная в романе, и ощущения от прочтения – удивительны, как и сон героини: «…мне снилось, что я колобок, - рассказывала Света Пшеничная, - описать - не поймешь. Это надо почувствовать. Это полный джаз. Катишься и всё крутиться». Именно так: катишься по тексту и всё крутиться перед тобой, но размеренно, приятно и понятно.

И неизменный персонаж Дед Ништяк, манящий собой одну из героинь, мелькает на виду из главы в главу: только появится, заинтересовав и читателей, и с самой героиней понимаешь, что «наличие Его всё меняло. Ей следовало его догнать. Во что бы то ни стало». Так же и меня, как читателя, постоянно тянуло разузнать об этом малоизвестном персонаже.

Эту самую героиню по прозвищу Радио захватывает чувство притяжения и памяти о прежнем союзе с «волшебным стариком» по прозвищу Дед Ништяк: «Он не зря приходил ко мне. Мы уже были вместе. Я это знаю. Может, это мне казалось? Может. Неважно. Мы всё равно будем вместе».

Персонаж Василий Галич не предстаёт в идеализированном образе. Ему свойственны пороки, о которых без зазрения философствует, как это обычно принято у нигилистов:  «Итак, я отправился на рынок и в тумане своём украл: булку хлеба, банку майонеза, кусок сала, кусок мяса, луковицу, головку чесноку, несколько конфет, три лапши "бомжпакет", полторашку пива и сто рублей. Сложив всё это в украденный тут же полиэтиленовый пакет, я чувствовал себя на высоте. Воровать просто, поверьте. Главное - ни в чём не сомневаться. Мне даже кажется, что человек - и не человек как-то, если никогда в жизни не воровал».

С теми же философскими воззрениями ступает по сюжету ещё одна человеческая судьба: «Хотельникова не понимала, почему среди людей так много нелюбви и ревности. Ведь все по природе своей хотят друг друга, это ведь полный абсурд, что мужчина может любить только одну женщину, а женщина - только одного мужчину. Они просто замыкают себя, а потом - страхов ещё больше, и уходит потом человек в мир иной весь в скупой коросте. Секс для неё был так же обыкновенен, как прием пищи. Условности мира она просто не воспринимала. Почему человек каждый день заставляет торчать свой мозг перед ящиком? Тем более что ничего хорошего там нет. Почему люди сплетничают? Ведь любая сплетня - это элемент нелюбви и недоверия. В конце концов, существует ревность и зависть. Что может быть хуже этого?».

Возможно, это всё притворство, но лишь отчасти, поскольку не скрывает эта философия маску страдания. Убедиться, что автор не укрывается за придуманным образом, а раскрывается – даёт достаточное наблюдение за душевным самокопанием: «Что я мог понять? Я - гнилое дерево на гнилой почве. Выросло дерево это из гнилого семечка, и хоть покидай свою кожу, сердцевина останется той же. Были бы хоть какие-нибудь альтернативы».

И как в тексте ощущают себя некоторые герои, так и любой читатель воспримет происходящее, как у второстепенного героя: «Это было странное чувство. Дельтаплан не мог точно сказать, почему одни вещи действовали на него прохладно, другие заставляли не проходить мимо, третьи приводили к наступлению времени "Ч".

Он уже ехал по шоссе из слов. Ломилась вдаль магистраль. Шумели точки и запятые. Где-то в кусочках знаков сидел смысл». Этим чувственным смыслом полон роман Сергея Рока.

Но с чего у романа такое название, спросят меня читатели.

Но ничто так не приблизит к постижению названия романа, как вот этот полноценный отрывок из того самого разговора:

«- Научись слушать тишину.

- В смысле? – спрашиваю.

- А что тут понимать? Кто слышал в мире тишину, тому многое дано. А у тебя - шум и гам внутри. Словно на заводе бронетехники. Да ты и сам чувствуешь, каково это. Кто б эту войну остановил?

- Да. Я чувствую, что это так.

- Да. Таким образом, ты видишь перед собой настоящий мир обложек. С виду всё обычно, и никто не заглядывает внутрь. Никто не может понять, из чего это всё состоит. Появляется куча философий, но никто не может защититься от этой войны.

- Борьбы с собой?

- Да.

- Так значит, для этого я себя разрушаю?

- Да. Для устранения разлада. Но так как ты толком ничего не понимаешь, твой разлад ещё более усиливается.

- Но что же делать?

- Мы же сказали. Слушать тишину. Чудо в том, что твой полет продолжается. А мы - это очень просто. Это - разговор с джинсами. Это так же, как стать святым. Тут нет ничего необычного. Замолчи умом, и многое поймёшь».

Текст, что меня поразило более всего, развенчивает стандартное предубеждение о потребителях наркотических средств в поголовном их уподоблении серым массам, которые абсолютно не способны на что-то, что можно назвать творческим созиданием. Мир наркоманов или же торчков (как их называет автор), как и вся атмосфера зла и представителей оного, многолик и разносторонен: «Здесь никогда не говорят о грубом. Это исключено. Наркоманы очень любят абстракции. Химические оды порой обладают высоким классом. Среди наркоманов много творческих лиц. Не в пример мне. Они гораздо лучше. Их убивает собственная чуткость. Чтобы скрыться от мировых ощущений, они перекрывают краны реальности. На некоторое время клапан их спасает. Стихи становятся чище. Я знаю, они всё это ненавидят. Им хочется полноценной жизни, но жизнь не протягивает им руки. Добиться от неё чего-то внятного не так уж просто».

Подходя к последней главе, всё меньше остаётся для логической концовки. Её нет, есть продолжение в сознании читателя, домысливающего за главной фигурой повествователя. На какой-то момент, выйдя из пространства книги, и вновь начав дышать самостоятельно, читатель ровно также (с героем) подумает о пройденном пути прочтения, неся своё сознание по соображениям персонажа: «Отдышавшись, я зашагал к реке, минуя песчаные дюны, кусты и горы мусора. Он, мусор, словно живым был. Вездесущ и долог, как память о героях».

А ещё: «Мы никогда не были здесь. Открылись двери барокамеры, и, вдохнув несвежий воздух, мы считали чьи-то мысли. Нас не видит ни один человек. Мы видим всех. Что связывает нас с этим миром? То, что нам кажется, что мы в нём жили».

И, конечно, вспомнит непреходящее предостережение древних о смерти, когда: «Мужчины едут к женщинам, женщины – к мужчинам. Родители – к детям. Кто-то от кого-то убегает. У кого-то на плечах сидит запах смерти. И всё это очень обыкновенно, потому что ничего особенного нет в окончании. Нас просто теряют из виду».

Не зря роман заканчивается строчкой: «Что-то сейчас начнётся».

В таких историях и не обязателен сюжет. Мысли, иллюзорные образы и творчество так называемых торчков, а в более тяжёлом случае - наркоманов.

Ты не живёшь их чувствами, а получаешь сеансы чужого мира. Ты остаёшься собой, проживая эволюцию восприятия мира. Мозг героя, при этом, может умирать от дикости  своей жизни. Кому-то повезло, кто только побаловался, для кого это стало лёгким увлечением со слабым вариантом наркотиков. Более удачливые, уходя в себя, находят свою дорогу. Остальные - уходят по тропе мифического Морфиуса из фильма «Матрица». Того самого, кто предлагает избранному человеку две таблетки, дающие выбрать путь сознанию к двум разным восприятиям существующего мира.

г. Тюмень