Владимир ЩЕРБИНИН. Последний день

Новелла

1

Было все как всегда: в половине седьмого под окнами завыла во всю свою невыносимую мощь поливальная машина; неугомонные дворники зашуршали березовыми метлами по асфальту и извилинам мозга - "вжиу-вжик", а две велегласных тетушки подняли отчаянный ор у подъезда, после чего зазвенел ненужный уже, и, казалось, очень деликатный будильник.

 Утро как утро.

 Петр легко поднялся, раздвинул шторы, порадовался солнцу, весеннему теплу, перезвону синиц и поспешил в душ, чтобы окончательно пробудиться.

 Чувствовал он себя так, как может чувствовать себя человек сорока с небольшим лет, который никогда в жизни по большому счету не болел, не предавался пьянству, не курил и даже ни с кем особо не ссорился. Жил себе ровно, спокойно, переходя от возраста к возрасту. Как многие его сверстники в юности он мечтал о славе, хотел стать литератором или хотя бы живописцем, но, помучившись немного над бумагой и перемазавшись изрядно краской, быстро понял, что талантов к этим благородным занятиям не имеет вовсе. Он легко смирился с такой мыслью, после школы поступил в строительный институт, окончив который, пристроился в небольшую контору, где мирно трудился и по сей день, правда, уже не мастером, а начальником. Все катаклизмы, происходившие в стране последние четверть века, его не особо затрагивали. К политике он был всегда равнодушен: ни в 91-м, ни в 93-м на баррикадах замечен не был, тем более в наши дни на Болотную площадь не ходил. Денег на жизнь было достаточно даже тогда, когда их почти не было, а теперь и подавно хватало: можно было себе дом загородный построить, и машину хорошую приобрести, и понежиться пару раз в году на солнышке под пальмами на далеком острове в океане.

 «Жизнь хороша!» - так думал Петр, разглядывая свое лицо в зеркале. Ничего, еще. Волосы все на месте, сединою пока не тронуты. Морщин почти нет, а зубы белы как сахар. «Пора и под венец! - усмехнулся он себе самому, и вздохнул невольно, - давно пора».

 Впрочем, отношения с женским полом у него почему-то не очень складывались. В юности он был чрезмерно застенчив, потом слишком увлечен учебой, карьерой. И если говорить честно, побаивался он женщин. По его наблюдениям даже самые тихие скромницы после замужества стремительно превращались в деспотичных, алчных, сварливых и жадных особей, но при этом требовали к себе безусловной любви и почти королевских почестей. Женитьба ломала самых крепких из его приятелей. Вскоре после свадьбы они начинали пить, ныть, теряли всякий интерес к профессии и жизни, опускались внешне и внутренне, а Петр этого не желал.

 Он, конечно, смутно догадывался, что на свете существует большая настоящая любовь, что где-то рядом или далече ходит его единственная, с которой ему очень захочется связать свое одиночество. Она разрушит его ложные стереотипы о женщине и о браке, даст ему почувствовать настоящий цвет и вкус жизни, подарит ему детей…. Но доколе эта любовь обитала невесть где, никак его не касаясь, он легко обходился короткими однодневными связями. Правда, после них ему хотелось хорошенько отмыться, а внутри надолго оставался неприятный мутный осадок, который постепенно оседал, словно накипь, накапливался, и все больше и чаще давил ему на совесть.

 Кстати о душе... Петр включил воду, намылил голову, и в это время кончилась горячая вода. Он обозвал водопроводчиков вполне мягкими и цензурными словами, кое-как наскоро обмылся ледяной струей. Ничего особенного не случилось, такое в нашей столице бывает часто, но настроение все-таки было изрядно испорчено...

 2

 Петр давно понял, что качество жизни зависит не от великих замыслов и дел, захватывающих человека от макушки до пят, а от мелочей и деталей, на которые мы чаще всего не обращаем никакого внимания. Потому он особо тщательно обустраивал свой быт: подолгу выбирал обувь и одежду, часами мог изучать меню в ресторане, изводя официантов подробными расспросами о составе и свежести избранных блюд. Он более десяти лет подыскивал себе мебель, покупая подходящие предметы интерьера по всему миру, зато теперь в полной мере наслаждался гармонией и уютом своего небольшого жилища. Все здесь было просто, удобно, приятно, так, как ему хотелось. Здесь можно было жить долго-долго, жаль, что не вечно...

 Впрочем, о смерти он думать не любил. Он верил только в эту жизнь - теплую, искрящуюся, многообразную, - которую можно пощупать пальцами, увидеть, осязать всеми органами своих чувств. Искать радости и наслаждений, избегать неприятностей и нужды, во всем соблюдать меру, - вот цель и смысл пребывания человека на этой земле, и залог безбедной и тихой старости. Так думал Петр.

 Он старался поменьше общаться с людьми религиозными, а в своих путешествиях никогда не заходил в мечети или соборы, или иные культовые сооружения. Он ненавидел полумрак, запах ладана и черные одежды священнослужителей, потому что во всем этом чувствовался дух тления и смерти, как ему казалось, - а он любил жизнь, одну только эту жизнь...

 Отсутствие горячей воды его слегка расстроило, но он-то знал, как поднять себе настроение. Вон там, на верхней полке шкафчика, есть прекрасный кофе, привезенный приятелем из Эфиопии. Сейчас он наденет шелковый китайский халат, возьмет настоящую серебрёную сирийскую турку, заварит себе чашечку покрепче, сядет у окна в соломенное кресло и...

 Он поднял руку и неожиданно вскрикнул от сильной боли, которая пронзила весь его левый бок. «Скоты безмозглые,- помянул он опять недобрым словом водопроводчиков,- не хватало еще простудиться!..» Он сделал несколько энергичных движений рукой, боль немного отступила, но не ушла совсем. Он все же смог насыпать кофе, налить воды, поставить турку на плиту, а сам опустился рядом на небольшой стульчик.

 В этот миг под окнами оголтело завопила сигнализация, и Петр не сразу сообразил, что это подает голос его «возило»...

 3

 Обычно он оставлял машину на платной стоянке в двух кварталах отсюда, но вчера припозднился, устал и припарковал ее у подъезда. Благо, сигнализация чувствительная, а педали заблокированы самодельным, но весьма прочным замком.

 И вот теперь она кричала, требуя немедленной помощи и участия. Петр выглянул в окно и едва не вывалился из него от злости: какой-то урод бросил сверху бутылку, которая оставила на крыше его любимого авто безобразную вмятину. Рядом стоял дворник-узбек с метлой и озадаченно глядел на небо.

 - А ты куда смотришь?! – зачем-то закричал на него Петр.

 Узбек пожал своими узкими плечами и показал наверх:

 - Туда.

 - Бараны! Идиоты! Гады! - непонятно в чей адрес яростно выкрикивал Петр, трясущимися руками доставая ключи из сумки. Он, наконец, отключил сигнализацию и тут же выбежал на лестничную площадку. Он точно знал, из чьего окна вылетела злополучная бутылка.

 Дом, в котором он жил, был старый, еще дореволюционной постройки, со всякими гипсовыми излишествами на фасаде. Находился он в тихом переулке неподалеку от Чистых прудов. Раньше здесь располагалась то ли товарная биржа, то ли аглицкий клуб, потом, во времена совдепии, была коммуналка. В последние годы все квартиры были выкуплены людьми состоятельными, кроме одной, на последнем этаже. Там проживало странное семейство: плюгавый лысый мужичишко, от которого всегда разило дешевым табаком и отвратным алкоголем, и его жена - дама необъятных размеров, которая всегда и везде ходила в одном и том же застиранном халате. Каждые два-три года она исправно приносила новый сверток из роддома, а потом во дворе появлялся еще один голопопый и чумазый дитенок. Сколько их было - не мог сосчитать никто: одни говорили - десять, другие говорили - еще больше. Иных детей, кроме этих, во дворе не было.

 Мужичишке много раз предлагали большие деньги, просторные апартаменты на окраине или загородные дома за эту развалюху, но он стоял на своем твердо и всякий раз заявлял с пафосом: «Я родину не продаю, здесь родился, здесь и помру!» А потом клянчил червонец на водку...

 Петр вполне презирал этих голодранцев, старался не замечать их, пока дело не коснулось его лично...

 Кровь кипела в его жилах, сердце стучало яростно и гулко, отдавая тупой болью под лопатку.

 Он нажимал кнопку допотопного звонка, сообразив не сразу, что тот уже сто лет не работает. Он замахнулся, чтобы постучать, но ветхая дверь, скрипнув, сама отворилась. На пороге стоял насмерть перепуганный мужичишко. Он лепетал еле слышно и еле понятно:

 - Простите, Христа ради... Дети малые, не разумеют, что творят...

 В это время за его спиной разъяренная супруга отчаянно хлестала ремнем мальчугана лет восьми и причитала во всю свою мощь:

 - Изверги!.. Убийцы!.. По миру нас пустите!..

 Петр хотел что-то сказать, но неожиданно встретился взглядом с «извергом». Мальчик молча и привычно переносил материнские побои и очень внимательно смотрел прямо в глаза Петра. Это был какой-то не детский, даже не человеческий взгляд. В его черных глазенках была какая-то пугающая бездна. Петр невольно запахнул свой дурацкий китайский халат, и ему стало отчего-то не по себе. Все крепкие слова, которые он приготовил для вредителей, поднимаясь по лестнице, куда-то враз испарились. Вмятина на крыше автомобиля уже не казалась такой катастрофичной.

 Мужичишко же бормотал о том, что все заплатит, все до копейки, что он, наконец, устроился в ЖЭК сантехником, что теперь они станут жить как все нормальные люди... Женщина, не снижая тона, все голосила и уныло продолжала лупить сына.

 А Петр видел только эти глаза...

 - Что с вами? - вдруг обеспокоился мужичонка, поддерживая Петра за локоть. А тому, действительно стало не по себе: перед глазами все закружилось, в ушах громко зазвенело.

 - Ничего, все хорошо,- отстранился он и крикнул женщине,- Да, прекратите вы бить его!.. Вмятина - ерунда, за полчаса исправят...

 Почему он сказал это? Ведь он другое хотел сказать...

 - Вот, я и говорю: чепуха!..- обрадовался мужичишко,- А я заплачу, правда!.. С первой же зарплаты...

 - Ничего от вас не надо,- сказал Петр и, развернувшись, стал спускаться по лестнице.

 Он даже спиной чувствовал этот пронзительный детский взгляд...

 4

 Кофе, конечно, безнадежно сбежал, разлился черной лужицей по раскаленной электрической плите. Вся квартира заполнилась едким отвратительным дымом.

 «Ничего-ничего... Просто день такой»,- старался успокоить себя Петр. Он распахнул настежь окно на кухне, посмотрел еще раз на свою покалеченную машину. Вмятина на крыше, действительно, была пустяковой и не стоила сильных переживаний. Раньше так и было бы, а теперь... Нервишки сдают, накопилась усталость. Может, бросить все - дела, встречи, кирпичи и цемент, бестолковых прорабов, ленивых азиатских шабашников - и улететь на далекий остров в океане, поселиться в пятизвездочном шалаше, валяться целыми днями на белом песке под тропическим солнцем, а по вечерам танцевать бесхитростный танец со смуглой туземкой...

 Нет, всякие географические прелести ему изрядно поднадоели: и долгие - по полусуток - перелеты с пьяными, осоловевшими соотечественниками, и белокаменные дворцы, в которых все включено - даже москиты и огромные экзотические тараканы, которые умеют летать. От всех этих пирамид и живописных развалин, на которых живут люди, не имеющие никакого отношения ни к древним эллинам, ни к египтянам, ни к римлянам, но гордо себя так именующие - от всего этого его давно тошнило.

 Может быть, лучше податься в нашу русскую глубинку, куда-нибудь на Псковщину или еще дальше на север? А что там делать? Месить грязь, кормить комаров и смотреть на то, как спивается бедная и несчастливая Русь? Этого добра и в Подмосковье немеренно...

 Петр остро почувствовал, как под сердцем его возникла холодная и вязкая пустота. Он понял, что ему совершенно некуда пойти или поехать, некому позвонить, не с кем поговорить по душам. Есть приятели, с которыми можно сыграть в бильярд или покер, сходить в баню, или обсудить цены на стройматериалы; есть женщины, с которыми можно выпить вино или разделить постель, но все это не то!.. Есть старенькие родители, которые несколько лет назад продали все, бросили родной первопрестольный город и уехали на постоянное жительство в Крым, потому что у отца развилась сильнейшая астма, и ему необходим был морской и кипарисовый воздух. Пару раз Петр навещал их, старался звонить хотя бы однажды в месяц, чтобы формально исполнить сыновний долг – спросить о здоровье, о погоде. И все.

 Его одинокий мир, который он так долго и терпеливо строил и охранял, который еще полчаса назад казался таким надежным, устойчивым и прочным, - шатался и рушился на глазах! Вокруг оказался не зеленый оазис со сладкими родниками, а жестокая знойная пустыня с ядовитыми гадами и колючками. Еще эта острая боль, которая поселилась в груди и никуда не собирается уходить...

 «Все ерунда! Малодушие! Слабость! Нужно быстро собраться и поехать в контору. Работа лечит от любой тоски и от всех этих дурацких мыслей!..»

 Но вместо того, чтобы пойти одеваться, Петр тяжело опустился в свое соломенное кресло и моментально отключился...

 5

 Увиделось очень ясно: он вышел из своего подъезда во двор и сразу встретил черноглазого мальчишку с верхнего этажа. Мальчик деловито подошел, взял его за руку и сказал: «Идем!»

 У Петра при этом даже мысли не возникло спросить - куда и зачем?

 Они спустились в грязный, заплеванный окурками, подземный переход, где туда и сюда сновали люди, точнее, безликие, плоские тени людей. Гулко шлепали о пол подметки обуви, где-то кто-то истерично смеялся, кто-то ругался, кто-то плакал. Мальчик довел его до поворота, сказал, что ему самому дальше идти нельзя. «А тебе туда», - показал он в сторону далекого просвета и, развернувшись, тотчас исчез.

 Петр вышел на ясную, цветущую поляну. Солнца почему-то не было, но яркий и в то же время мягкий свет разливался по лесу ровно, без каких-либо острых и резких теней, так что можно было легко различить каждую травинку, каждый лист и каждый лепесток. Над цветами кружили дивные бабочки, приятно жужжали шмели и пчелы, а в воздухе стоял тонкий запах сирени, соцветий черемухи, ягод земляники и свежего меда. На краю поляны Петр увидел пару диковинных ульев в виде русских теремов и фигуру пасечника.

 - Ты подходи, не бойся, они не жалятся, - позвал его старик и Петр понял, что это был его дед.

 Нет, этот седобородый старец в льняной рубахе, с шевелюрой серебристых волос, перетянутых кожаной ленточкой, совершенно не походил на сухопарого и желчного доцента, всегда подтянутого, коротко подстриженного и гладко выбритого, даже в выходные дни носившего парадный костюм и галстук. Но все-таки это был дед, родной отец его матери.

 Петр во время спохватился, чтобы не спросить его: как он здесь оказался? Он отлично помнил, что дед умер больше десяти лет назад от рака желудка.

 Вместо вопроса он похвалил:

 - Ты классно выглядишь, дедуня!

 Дед усмехнулся добродушно в свои роскошные усы:

 - А как же иначе, Петя! Воздух здесь чистый, вода ключевая, свежий хлеб, молоко и мед... Хочешь подкрепиться? Тебе силы понадобятся...

 Петр с радостью согласился, тем более что с утра ему не удалось выпить и глотка воды.

 Они пошли по узкой тропинке к небольшому деревянному домику, видневшемуся в глубине леса.

 - Ты вроде никогда пчелами не увлекался...- сказал Петр, чтобы только поддержать разговор.

 - Не было возможности,- вздохнул дед,- Я ведь вырос в деревне, можно сказать, на пасеке. И всю жизнь мечтал, что когда-нибудь брошу все - свое учительство, свой сопромат - и займусь медом... Тогда не удалось…

 - Ты никогда не рассказывал об этом... - с сожалением произнес Петр.

 - А ты никогда не спрашивал! - улыбнулся дед и спросил,- Ты вот, о чем думаешь, о чем мечтаешь?

 Петр задумался.

 - Не знаю. Трудно сказать...

 - Это плохо,- остановился у крылечка дед, - к чему человек стремится, то в итоге и получает.

 - А если ни к чему не стремится?

 - Тогда - ничего. Пустота.

 Согнувшись, они вошли в низкую дверь домика. На столе у окна стояла крынка парного молока, миска душистого меда и краюха свежего, только что испеченного хлеба.

 - Ты поешь, отдохни, а мне еще кое-что нужно сделать...

 Это была неземная пища, во всяком случае, Петр никогда ничего подобного не ел.

 - Слушай дед, здесь у тебя так хорошо!.. Можно, я у тебя останусь, поживу немного?.. Я все равно собирался куда-нибудь поехать...

 - Рано еще... - донесся издалека голос деда.

 В это время в дивную музыку тишины вплелся какой-то неприятный и чужеродный звук. Петр понял, что звонит его сотовый. Здесь, в домике, понятное дело, его не было. Он вышел наружу, пошел, продираясь сквозь кусты, на звук. Вдруг земля под ним провалилась, и он с криком полетел в какую-то жуткую бесконечную пропасть.

 Он очнулся в своей квартире, в соломенном кресле. Рядом на столе надрывался его телефон...

 6

 Было полное ощущение, что он упал. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, мышцы сводило от боли, сердце колотилось где-то у гортани, готовое выскочить, а перед глазами вертелись радужные круги.

 Телефон все надрывался, и Петру стоило больших усилий, чтобы его, наконец, взять и ответить.

 - Слушаю,- сказал он и не узнал свой голос. Вместо всегда бодрого и уверенного баритона из него вырвался какой-то жалкий и сиплый хрип.

 - Что с вами? Как вы себя чувствуете?.. - услышал он испуганный голос секретарши Кати.

 Чудная девушка была эта Катя! На своем веку Петр повидал много секретарш и помощниц и почти все они сразу же начинали перед ним кокетничать и строить глазки, а потом, добившись своего, требовали денег, повышения по службе, особого отношения.

 Катя была не такая. Она словно пришла из другого времени или с другой планеты. Во внешности ее не было ничего особенного – очень хрупкая, даже нескладная - таких много на улице встретишь, но изнутри просвечивала какая-то нездешняя красота, которая выражалась во всем: как она говорит, как улыбается, как относится к людям, даже как ходит. Он никогда не слышал ее шагов. Казалось, она не ступала по земле, а парила над ней – легко и свободно.

 Петр заметил, что с появлением Кати, его подчиненные, матерые прорабы и каменщики, которые без мата обходиться не привыкли, вдруг совершенно перестали употреблять гнилые бранные слова. Да и сам он в ее присутствии стал вести себя иначе, более благородно и спокойно, что ли... И почему-то стер телефонные номера всех своих прежних подруг, с которыми до этого время от времени встречался…

  - Вы заболели? Вам вызвать врача? - волнуясь, спрашивала Катя, а Петр пытался собрать в себе силы, чтобы ответить. Честно говоря, он был рад, что позвонила именно она, а не кто-то другой.

 - Ерунда,- постарался он произнести как можно бодрее,- Простудился, наверное... Воду горячую отключили... Скоро приеду...

 - Нет, нет, не нужно приезжать... Лечитесь!

 - А как же?.. - он хотел спросить про совещание, но посмотрев на часы, понял, что слишком долго он пробыл у деда на пасеке, добрых два часа.

 - Все разъехались по объектам,- говорила Катя.- Ждали-ждали вас, звонили-звонили...

 За всю свою жизнь он нигде не опоздал ни разу: ни в школе, ни в студенческие годы, ни тем более на работе. Он считал, что точность - это большая добродетель, что все беды и неустройства в жизни происходят от нашей безалаберности и беспечности. Сотрудников - любителей опоздать он увольнял без всякого сожаления, и вот теперь сам...

 7

 Петр думал, слушал, говорил и не узнавал себя. Это был не его голос, не его мысли, не его слова. Как будто некто вполз в его мозг, в каждую частичку его тела и разом все изменил.

 …Было то же самое утро, когда его разбудила поливальная машина, когда кончилась горячая вода в кране, и мальчишка с верхнего этажа бросил бутылку на его машину...

 Было это недавно, всего лишь несколько часов назад, но Петру казалось, что прошла целая вечность, и что это случилось не с ним, а с каким-то другим человеком - настолько ему было наплевать на все. Какая машина, какая вода, какое совещание, которое он впервые проспал? Это все такая мелочь, пыль, пустота!..

 Важно то, что он увидел деда - живого, теплого, веселого! Важно то, что он побывал на дивной поляне, вкусил меда, молока и хлеба. Важно, что ему позвонила Катя...

 Теперь-то он точно знает, что делать. Бросить все - свою опостылевшую работу, этот грязный вонючий город, свое уютное убежище, которое он так долго обустраивал. Оставить свои пустые амбиции вместе с миллионами, машинами, женщинами, парижами, лондонами и островами в океане. Убежать, улететь, уехать подальше, где есть светлая поляна посреди сосен и зарослей черемухи, построить там - нет, не замок с башнями, а маленький деревянный домик, и поселиться в нем навсегда.

 Он станет просыпаться вместе с первыми лучами солнца, и босиком идти к дальнему роднику. Солнце будет преломляться в миллиардах чистых росинок на траве и еловых иголках, где-то далеко будет плакать иволга, а рядом - петь дрозды и великое множество других птиц, имена которых он не знает, но обязательно узнает. А еще будут пчелы и ... Катя.

 Пора, наконец, покончить с холостяцкой пустотой. Он сегодня же пойдет, купит букет побольше и сделает ей предложение. Он почему-то не сомневался, что она не откажет и с радостью поедет с ним на его поляну...

 Жалко, что он не сделал этого раньше! Впрочем, еще не поздно, никогда ничего не поздно. Жизнь только начинается, обретает новые очертания и смысл.

 «Какая чушь! Бред! розовые сопли!..» - перечил Петру его прежний трезвый голос, но он уже не обращал на него никакого внимания. Преодолевая слабость, он поднялся и пошел в ванную, чтобы побриться...

 8

 Однако побриться ему не удалось. Кран поплевался рыжей ржавчиной, пошипел, похрипел и издох. Вода кончилась. Всякая...

 Как ни странно, Петр не удивился сему. «Так и должно быть»,- почему-то подумал он и критически осмотрел свое небритое отражение. Лицо помятое, землистое, темные круги под глазами, а сами глаза красные, будто пил без пробуду не меньше недели. А ведь совсем недавно он выглядел по-другому…

 «Жених нашелся, ядрён-батон!» - криво усмехнулся он, но развить эту тему не успел, потому что в дверь настойчиво и нервно позвонили.

 На пороге стоял, как все его звали, О.П.Ч. По паспорту он был, кажется, Олег Палыч Чудаков, но он всегда представлялся как ОПэЧе - очень полезный человек. Это было его профессией и сутью. Он знал всех, и все знали его. Он легко открывал любые двери на любых этажах власти. Он парился в бане с министрами и банкирами, лобызался на фестивалях со знаменитыми режиссерами и актерами, его видели в первых рядах на показах мод где-нибудь в Париже или Милане; а во время торжественных богослужений он смиренно держал свечку рядом с самыми именитыми «подсвечниками». Он сводил всех со всеми, устраивал сделки и чемоданами носил взятки, не забывая при этом про свой интерес. Честно говоря, всей своей карьерой Петр был обязан ОПэЧе. Именно он находил ему выгодные подряды и заказы.

 И вот теперь он молча сверлил Петра своим серым холодным взглядом. Видно было, что он взбешен до крайности.

 Понять его было можно. Последние несколько лет он терпеливо продавливал для фирмы Петра очень выгодное мероприятие - строительство закрытого поселка для крупной нефтяной компании. Это должно было быть сказочное место - со старорусскими теремами и башенками, обнесенное настоящей крепостной стеной, сложенной из огромных булыжников. Здесь должно было быть все, что душе потребно: и японские сады под стеклянными колпаками, и византийские бани с настоящей мозаикой, и небольшой амфитеатр, где собирались ставить древнегреческие трагедии, проводить ново-гладиаторские бои, то есть бои без правил, а также слушать зарубежных суперзвезд. Проект делали крупнейшие мировые архитекторы и дизайнеры, была потрачена куча денег и сил. ОПэЧе вдохновенно летал по всему миру, ходил из кабинета в кабинет, убеждал, доказывал, безжалостно устранял конкурентов, подкупал чиновников. Петру эта затея казалась иногда сущим бредом, но он старался гнать от себя подобные мысли потому, что здесь пахло деньгами, очень большими деньгами, а еще престижем, известностью, возможностью строить не надоевшие стандартные коттеджи, а что-то творческое, необычное, чего никто никогда не делал.

 И вот вчера вечером ОПэЧе позвонил ему и велел быть на низком старте. Важные чиновники и банкиры, от которых зависела судьба проекта, наконец, созрели и готовы были собраться ради этого в одном месте, чтобы, если и не скрепить все своими подписями и печатями, то дать добро. И тогда бы все это закрутилось, завертелось, понеслось!..

 ОПэЧе прошел на кухню, взял телефон Петра, показал ему десятки своих неотвеченных вызовов, и, набрав в легкие побольше воздуха, стал орать. Он кричал, что никогда раньше не встречал такого полного идиота, что большие нужные люди собрались и ждали его больше часа, а он, Петр - вошь и мелкая тварь, - не удосужился даже поднять трубку и ответить. Он наплевал всем в душу, а такие люди (ты даже не представляешь какого полета эти птицы!), как известно, плевков не прощают...

 - Я больше ничего не буду строить,- сказал Петр и удивился своему спокойствию.- Я женюсь и уезжаю подальше.

 ОПэЧе внимательно посмотрел на него и все понял. Таким людям не нужно что-то долго объяснять, они все схватывают на лету и понимают с полунамека.

 Он вздохнул и назвал сумму, которую Петр ему должен. За издержки, так сказать… Сумма была большая.

 Петр открыл сейф:

 - Бери.

 ОПэЧе выгреб в свой портфель все, что было в сейфе. Еще заглянул внутрь, проверил, чтобы не осталось ничего. И, не прощаясь, не оглядываясь, вышел.

 Петр понял: он только что навсегда был вычеркнут из жизни ОПэЧе, и почему-то почувствовал огромное облегчение...

 9

 Странное у него было состояние. С каждой минутой ему становилось все тошнотворней и хуже - кружилась и тяжелела голова, руки и ноги становились ватными и свинцовыми, а боль, зародившись где-то в груди, все сильнее разливалась по всему телу. Но при этом мысли были ясными и спокойными. Петр никогда в жизни не переживал ничего подобного, и ему было весьма любопытно, чем все это закончится.

 Сначала он хотел вызвать скорую, но передумал, решив, что все и так наладится. Потом вспомнил, что во рту не было еще маковой росинки, заглянул в холодильник. Там было все, что душе угодно, но дело в том, что душе не хотелось ничего. К тому же чудилось, что на губах его остался вкус меда и молока с дедовской поляны, и он не желал перебивать это ничем другим.

 Он прилег на кушетку тут же на кухне и закрыл глаза. Он хотел отдохнуть, перед тем как пойти к Кате. Он должен был разобраться с тем, что с ним происходит. Это, наверное, сердце, скорее всего - приступ. Боль пройдет, все наладится, люди не из таких пропастей выкарабкиваются. Но что творится внутри него, в его сознании, в его душе, если она, конечно, есть?

 Один знакомый Петра, очень большой ученый, как-то в беседе поведал ему про бесконечно малые величины. Есть такое понятие в точных науках.

 Оставив в стороне формулы и математические понятия, он рассуждал так: если иной мир существует, то он находится не где-то далеко в других галактиках, а совсем рядом, значительно ближе, чем расстояние вытянутой руки, на бесконечно малом расстоянии. Мы не видим тот мир, как не видим простыми глазами, допустим, частиц, из которых состоит окружающая нас материя. Но это не значит, что их нет. Если посмотреть через микроскоп, то невидимое сразу станет зримым: воздух закишит молекулами и атомами. У многих людей, которые уверены в существовании иной жизни, такой микроскоп находится в мозгу, или в сердце, или в душе (где она есть?). Они глядят через него на мир под другим углом, который отличается от нормального средне-человеческого взгляда всего лишь на бесконечно малую величину, но при этом они видят и знают то, что обычный рядовой гражданин узреть и познать не в состоянии.

 Может быть то, что приключилось этим утром с ним, Петром, - это и есть невидимый сдвиг на бесконечно малую величину. Случился удар, что-то в мозгу сдвинулось и вот теперь он видит мир совершенно иначе, и не в силах сладить с собой.

 «Но так не бывает!»- вдруг подскочил Петр. Человек один раз рождается, живет одну только жизнь. Он взрослеет, становится стариком, однако внутри не меняется до конца. Он остается таким же мальчиком, который однажды проснулся на даче, увидел солнечных зайчиков на стене, услышал воркование горлицы, жужжание пчел и пришел в восторг. Плоть дряхлеет и разрушается, а самосознание остается неизменным.

 Так размышляя, Петр, кажется, забылся в тонком сне. Хотя видения были яркие, живые, более реальные, чем в жизни...

 10      

Перед глазами, словно в ускоренной кинопленке, только в обратном порядке пронеслась вся его жизнь, начиная с сегодняшнего утра, когда он накричал на дворника, и кончая первыми младенческими воспоминаниями. Точнее сказать, вспоминалось все безобразное и ужасное, что он совершил в своей жизни. Здесь были и детские пакости, вроде той, когда он зачем-то прутом до смерти забил беззащитного птенца в деревне, и дела покрупней, вроде истории с его конкурентом.

 Был такой человек, который ему всегда перебегал дорогу: получал заказы, предназначавшиеся ему, перехватывал самые лакомые куски земли под застройку, уводил самых красивых женщин, за которыми ухаживал Петр. Петр злился, завидовал ему и как-то в присутствии серьезных парней произнес в сердцах: «Чтоб он сдох!»

 А через пару недель эти парни пришли к нему и попросили большие деньги.

 - За что? - несказанно удивился он.

 - Ты же сам просил, чтобы он сдох...

 Петр от ужаса облился холодным потом.

 - Я не хотел... - пролепетал он, но все-таки заплатил им то, что они требовали, после чего поспешил улететь на любимый остров в океане, где целый месяц не высовывал носа из своего бунгало. Потом страх рассеялся, подробности стерлись в памяти, парни, причастные к исчезновению его конкурента, подорвались в своей машине.

Где-то глубоко внутри Петра осталась, конечно, небольшая язва, которая иногда неприятно свербела, но это же - ерунда...

 И вот теперь вдруг всплыло в сознании в беспощадных и страшных подробностях, обжигая совесть невыносимым огнем.

 Перед ним проходили женщины, которых он соблазнял и бросал; друзья, которых предавал и обманывал; строители, которым не платил заработанное. Более того, все постыдные мысли и желания, которые посещали его когда-либо, все гнилые и хульные слова, которые он когда-то произносил, облекались в гнусные образы, были реальнее чем то, что вокруг, и мелькали, звучали в ушах многократно, сводя его с ума. Он пытался закрыться от них одеялом, он хотел открыть глаза, чтобы проснуться, наконец, от этого кошмара. Но дело-то в том, что он давно уже не спал, а лежал и смотрел в потолок. Видения появлялись как бы из воздуха, сыпались на него, словно камнепад, и совесть жгла его безо всякой пощады. Было больно, стыдно, тошно; не хватало воздуха, чтобы дышать; не доставало сил, чтобы подняться.

 Последним усилием воли он все же заставил себя встать. Оделся быстро во что попало, вывалился на лестничную площадку и не сошел, а скатился вниз по ступенькам.

 Петр, качаясь, вышел во двор и сразу же встретился взглядом с непроницаемо черными глазами мальчишки с верхнего этажа...

 11

 Мальчик деловито направился к Петру, как будто давно ждал его. Он протянул руку и не попросил, а потребовал:

 - Дай деньги, дядя!..

 Петр пошарился по карманам, нашел только кредитную карту и сто завалявшихся евро. Мальчик взял купюру, покрутил ее, а потом смял и выбросил в мусорное ведро.

 - Это не деньги, это фантики!- сердито сказал он.- Ты мне деньги дай!

 « Вот, наглец!» - про себя подумал Петр и стал убеждать сорванца, что это - целое богатство, что на них можно купить много разных жвачек и конфет.

 - Я не ем конфеты, дядя, от них зубы выпадают,- и отрок очаровательно улыбнулся во весь свой беззубый рот.

 Петр присел перед ним на корточки:

 - Зачем же тогда тебе деньги, братец?

 - Нас из дома выгоняют, - нахмурился он.

 Петр взял его за руку и повел наверх. Ему неожиданно стало приятно от тепла руки мальчика, даже боль в груди, кажется, ослабла и мгла внутри расступилась.

 На лестничной площадке верхнего этажа курили два судебных пристава и еще один невзрачный, прилизанный и вертлявый человек.

 - Вы уверены, что все будет в порядке?.. - вполголоса спрашивал он.

 Старший пристав выдохнул ему в лицо изрядную порцию табачного дыма и пробасил:

 - Не волнуйся! Тут нечего описывать, кроме гнилой рухляди. А сами они никогда не заплатят свои долги. Разве что всех оборванцев продадут! - и он засмеялся хрипло и неприятно.- Отправим дело в суд, а там, глядишь, дадут им какую-нибудь развалину в Тульской губернии...

 Заметив Петра с мальчиком, пристав резко замолчал и спросил неприветливо: что им надо?

 - Я в курсе этого дела и заплачу все, что они должны,- неожиданно для себя произнес Петр.- Надеюсь, тогда оставите их в покое?

 - Кто вы такой, что вам надо?! - взвился было вертлявый. - Вы мешаете работать судебным исполнителям!.. Я позову полицию!..

 Но пристав цыкнул на него и внимательно посмотрел в глаза Петра.

 - Тогда оставим,- нехотя произнес он.

 Петр заставил хозяев найти все платежки за последние годы, потом вместе с мужичишкой и мальчиком дошел до ближайшего сбербанка, заплатил все их долги за квартиру, и еще на несколько лет вперед. Мужичонка был уже изрядно пьян, он то смеялся, то плакал. Всю дорогу нес какую-то ахинею, непрерывно благодарил, пытался поцеловать Петру руки, извинялся за машину, обещал все вернуть. Когда-нибудь, потом...

 Но Петр совсем не слушал его. Он изредка поглядывал на идущего рядом мальчугана и почему-то вспоминал утреннее свое видение и дедову поляну.

 12

 Петр простился с ними возле подъезда и направился к прудам, чтобы посидеть на лавочке на берегу, подумать, как быть дальше. Неожиданно кто-то тихо тронул его за руку. Он оглянулся и увидел мальчика.

 - Счастливого тебе пути!- сказал тот.

 - Я вроде никуда не уезжаю,- удивился Петр.

 - Все равно - счастливо! - мальчик, не оглядываясь, пошел прочь.

 Петр смотрел ему вслед и по сердцу острыми когтями скребла тоска. Так бывает, когда теряешь что-то очень дорогое и близкое. Навсегда…

 В детстве был у него друг, с которым они проводили целые дни - лазили по деревьям, прыгали с крыш гаражей, купались в пруду летом, а зимой катались на коньках, или просто бродили по городским улицам и паркам до позднего вечера. Им было хорошо вместе. Они были как братья, быть может, еще потому, что своих братьев ни у того, ни у другого не было. Если они разъезжались на лето - один в лагерь, другой в деревню - то с нетерпением ждали часа, когда встретятся вновь.

 И вот однажды друг не вернулся с каникул. Петр ждал его в условном месте целый день, а вечером пошел к нему домой. Дверь открыла его мать и сразу заплакала навзрыд. Петр тотчас все понял. Он убежал на пустырь, забрался в какую-то расщелину и сидел там до тех пор, пока его глубокой ночью не отыскали родители с милицией и собаками. Слез у него не было, но было плохо так, как никогда раньше и позже не бывало. А еще поселилась внутри черная тоска, которая затаилась где-то в глубине и время от времени высовывала свою мерзкую змеиную голову...

 Такая же тоска, как теперь…

 13

 Петр огляделся вокруг и как бы заново увидел свой двор, свой дом, свой город. Последние лет двадцать он наблюдал за жизнью исключительно из окна своей машины. Казалось, что все это время он находился в полном заточении, в каком-то темном сыром подвале, где коромыслом висел удушливый табачный дым и ни на секунду не умолкал телефон, где шуршали бумагами и распространяли свои фермионы, улавливая в свои сети, длинноногие офисные барышни. Голова была забита цифрами, деньгами, цементом, досками, гвоздями, которые не оставляли его даже во время отпуска на море.

 Но вот он освободился, поднялся, наконец, наверх, на волю, и увидел город, залитый веселым весенним светом; деревья, которые еще не успели до конца раскрыть свои листья; расчирикавшихся воробьев, восторженно купающихся в грязных лужах на асфальте.

 Он хотел вдохнуть воздуха всей своей грудью, но вдох отчего-то получился куцым и неполным. Острая боль прихватила левое подреберье, и если бы рядом не оказалось скамейки, он рухнул бы на землю.

 - Алкаши!- прошипела злобно в его адрес интеллигентного вида старушка, сидевшая с другого края скамейки,- Нальют шары с утра пораньше и шляются тут!.. - и она поспешила удалиться восвояси в несокрушимой своей праведности.

 «А что, неплохо бы сейчас выпить рюмку водки. С огурчиком или соленым грибом… Может, правда, полегчает?..» - подумал Петр и тут же сложился вдвое от приступа боли.

 В голове вдруг затуманилось, мысли спутались, стали сбивчивы. Все окружающее внезапно потеряло цвет и четкость, отчасти выбелилось и вытянулось вверх. Он встал и, шаркая ногами, словно старик или пьяный побрел мимо прудов по бульвару. Куда, зачем? – он этого не понимал. Но ему отчего-то стало все равно. Он шел, чтобы не упасть от боли, переходя через улицы и переулки где придется, едва не попадая под колеса машин и трамваев. Водители остервенело сигналили, останавливались, ругались последними словами, крутили пальцем возле виска. Петр извинялся жестами, как мог, но остановиться был не в состоянии - его куда-то несло. Тело словно разобрали на части. Голова существовала отдельно, руки и ноги – отдельно, глаза и уши были сами по себе. Он потерял ощущение времени и реальности. Жизнь превратилась в случайный набор размытых и бесцветных картинок, резких и неприятных шумов и звуков большого города.

 В кармане его куртки давно уже, вибрируя, звонил телефон. Один раз, другой, третий. Наконец, Петр отыскал его, сумел нажать на кнопку ответа. Это была снова Катя, она очень волновалась и говорила, что звонит из его квартиры, что она пришла к нему, Петру, что дверь оказалась открыта, а его самого нет. Какая же она дура, что не приехала сразу или не вызвала врача.

 - Только скажите, где вы? - даже не просила, а умоляла она, - И мы вас найдем!

 А он слушал и молчал, потому что внезапно онемел. Он ясно видел перед собой табличку с названием улицы, но не мог ее озвучить – язык не повиновался ему. Тогда он прислонился спиной к стене, медленно съехал на асфальт и от бессилия заплакал.

 Городские прохожие безразлично обходили его стороной (мало ли на улицах валяется пьяных?), и только какой-то посиневший от алкоголя бомж остановился рядом и с любопытством взглянул даже не на него, а на его дорогой телефон. Он взял из рук Петра трубку, поднес ее к уху, удивился, что там, на другом конце, кто-то есть, назвал дом и улицу, где находился Петр и сокрушенно подтвердил:

 - Да, совсем худо дело, валяется тут прямо на дороге…Засадил литр, не меньше… Куда? В какую церковь?.. Ну, знаю я эту церковь. Конечно, отведу… А сколько заплатишь, барышня?.. Ну, так это совсем другое дело!.. Отведу и подожду, непременно… - бомж закончил разговор, огляделся вокруг, потом положил телефон себе в карман и наклонился к Петру, дыша на него совершенно невыносимым перегаром.

 - Слышь, приятель,- просипел он.- Мне за тебя тыщу обещали. Подымайся, идем!..

 14

 На какое-то время Петр совершенно отключился, а когда очнулся, то обнаружил себя сидящим прямо на земле у железной решетки неизвестной ему московской церкви. На нем уже была какая-то хламида, драные брюки и вонючие разбитые башмаки. Попутчик был тут же, рядом. Он успел где-то опохмелиться, а посему как-то весело и азартно выпрашивал у прохожих милостыню. Дело шло бойко. Наверное, был какой-то большой праздник, потому что людей было много, и все охотно бросали нищим монеты.

 Кроме них здесь паслось еще несколько попрошаек. На одном из них Петр узнал свою куртку, на другом – брюки, на третьем – обувь. Все побирушки вели себя нагло, лаялись (не ругались, а именно лаялись) между собой, и посылали в спину тех, кто не давал им деньги, отборные матерные слова. Сидел здесь еще один нищий, которого Петр рассмотрел довольно подробно. Это был средних лет человек, весь заросший седой шевелюрой и бородой. Из копны волос выглядывали одни только глаза, и смотрели они на мир равнодушно и безучастно. Он сидел неподвижно, опершись на самодельный посох, молчал, ничего ни у кого не просил, однако в его шляпу бросали больше всего монет. Другие нищие завистливо косились в его сторону, самые наглые из них запускали руки в его шляпу и ловко вытягивали купюры. Но видно было, что все его побаивались.

 - Где мой телефон? – еле слышно спросил бомжа Петр.

 - Какой телефон? – удивился тот.

 - Тот, что ты взял у меня. Мне нужно срочно позвонить.

 - А телефончик-то тю-тю! – хрипло засмеялся бомж.- Я его загнал и пропил…»

 Петр почувствовал, как напряглась и лопнула последняя ниточка, связывавшая его с прошлой жизнью – с тем утром, когда его разбудила поливальная машина, когда соседский мальчик покалечил его машину, а в кране кончилась горячая вода.

 Теперь ему никогда не выбраться из ямы, в которой он оказался: Катя или кто-либо еще его точно не найдут.

 - Ты, это,- злобно просипел, наклонившись вплотную к его лицу, бомж,- если будешь вопить и дергаться, проткну!..

 Он показал ему небольшой самодельный ножик и тут же запричитал нарочито жалостливо:

 - Помогите, добрые люди, ради праздничка, брат мой совсем околевает… Спасибо вам, милые да хорошие! Дай бог вам здоровья и счастья!..- и опять рыкнул гнусно,- Ты понял, падло?..

 Петру показалось на мгновение, что у попутчика свернули клыки в оскале, что от него невыносимо пахнуло псиной, и тогда он вдруг понял, что рядом с ним – не человек!

 Как бы в подтверждение этой догадки, рука нищего превратилась в лапу зверя и вонзилась своими острыми когтями в его ладонь. Откуда-то прискакали другие ободранные шавки и защелкали совсем рядом своими челюстями, роняя кровавую слюну в песок. Они быстренько прихватили Петра зубами за одежду и отволокли на небольшую поляну, окруженную со всех сторон кустами. Они жадно впились в его плоть и, рыча, стали разрывать на части.

 Боль была острой, непереносимой, нечеловеческой, но Петр не сопротивлялся и не кричал. Он едва мог руками защитить от звериных клыков свое лицо. При этом ясно видел людей, которые проходили мимо по скверу, нарочито глядя в сторону. Наверное, еще вчера он поступил в подобной ситуации точно также. Какому нормальному гражданину приятно наблюдать за тем, как свора бомжей и бродячих собак устроила свару в кустах, а тем более вмешиваться в нее? Можно только возмутиться бездействием властей или позвонить куда надо.

 Петр протягивал руки, безмолвно прося о помощи, но так и не дождался ее. Вся эта мука, как ему казалось, длилась целую вечность. Однако неожиданно псы затихли и, поджав хвосты, попятились в кусты. Они не исчезли совсем, их морды то там, то здесь выглядывали из кустарника.

 15

 На скамейку рядом с Петром опустился некто с желтым потертым портфелем, какие раньше носили работники бухгалтерии или домоуправления. Одет он был невзрачно в какой-то мышиного цвета пиджак и такие же серые, слегка коротковатые, брюки. Лицо его описать было трудно, потому что на нем, можно сказать, не было лица. То есть, глаза, нос и все остальное имелось в наличности, но уловить их форму или особенности, запомнить, а тем более – описать,- было совершенно невозможно.

 Некто открыл свой портфельчик, достал увесистый гроссбух и, слюнявя пальчики, начал перелистывать страницы. Этакий добренький дядя-управдом, который вышел в сквер на свежий воздух, чтобы прикинуть квартальный отчет. При этом он озорно поглядывал в сторону беспомощно лежавшего возле его ног Петра и даже, казалось, довольно похихикивал.

 Но Петру от этого не стало легче или веселей. Холодный и липкий ужас поглотил все его существо, и прежние укусы бездомных псов показались происками комаров или слепней. И чем дольше молчал этот тип, тем хуже и страшней становилось ему.

 - Н-да, дело твое швах! – наконец, произнес некто, как бы подтверждая его состояние.

 - Я уже умер? – зачем-то спросил Петр.

 - Ты слишком просто и быстро хочешь отделаться от этой жизни!- усмехнулся управдом.- Прежде, чем тебя не станет, любезный, тебя ждут такие незадачи, что все, что было перед этим, покажется легкой прогулкой.

 - А что я такого сделал?

 - Ты еще спрашиваешь! – искренне возмутился некто и полез в карман за сигаретой.¬- Вот все вы нынче такие! Живете как черви безголовые, а когда срок приходит, удивляетесь: что я сделал?.. Да в том-то и дело, что ничего - пусто!.. Даже зацепиться не за что. Иной зверь и то больше в своей жизни делает. Например, пасет овец…

 - Но если ничего не совершил, то и судить не за что…

 - Это у вас такие дурацкие законы, а у нас все иначе! - он выпускал кольца дыма в форме каких-то цветочков и других легкомысленных завитков.

 Псы уже повылезли из кустов, одни из них лизали в упоении управдому ботинки, а другие клацали челюстями совсем рядом с лицом Петра, готовые кинуться на добычу по первому приказу своего хозяина.

 - Скукотища! - тем временем впал в меланхолию некто,- То ли дело - раньше было: чтобы получить кусочек свежей человеческой печени, нужно было сражаться, изощряться в хитрости. Раньше бойцом себя чувствовал, магом!.. А что теперь?.. Сижу на поролоне, как хозяин скотобойни, штаны протираю, жирею… Скот-то сам ко мне в бойню прет!..

 - Что со мной будет, уважаемый? - с трудом подобрал слова Петр.

 - О, как выразился – «уважаемый! - глумился над ним управдом,- И откуда только что берется, когда припрет!.. Ничего-ничего, скоро ты меня еще больше зауважаешь; будешь ноги лизать, как эти,- кивнул он в сторону псов.- Вот возьмут тебя сейчас, серого козлика, ребром на крюк подвесят, и будут шкуру сдирать – медленно-медленно!..

 И это был уже не добренький управдом, а скорее могучий средневековый инквизитор в черном развевающемся плаще, из глаз которого, казалось, искры сыпались. В серьезности его намерений сомневаться не приходилось…

 - Это можно как-то… облегчить? - Петр произносил эти слова и чувствовал себя омерзительным слизняком, но ничего поделать не мог - так плохо и жутко было.

 - А как же: я для этого, можно сказать, и существую! – инквизитор снова обернулся в высшей степени благожелательного управдома. Он с готовностью достал из своего портфельчика чистый лист бумаги, чернильницу и обычную перьевую ручку, какими школьники писали в своих тетрадках еще в конце шестидесятых годов прошлого века. - Всего один автограф, и все внезапно переменится…

 - Я готов… - поспешил ответить Петр, потянувшись к чернилам, но в это время псы жутковато завыли, защелкали зубами и снова попятились в кусты.

 К ним на поляну легко и уверенно вышел тот седобородый нищий, который давеча молча сидел у ворот храма. Он перехватил руку Петра и сказал ему:

 - Не спеши, брат!

 - Это опять ты!.. - нечеловеческим голосом возопил управдом.

 И Петр весьма удивился, увидев перед собою не доброго дяденьку с портфельчиком, а совершенно омерзительное черное существо, похожее чем-то на дога, только огромней и безобразней, как ему показалось, в несколько раз.

 Впрочем, на седобородого это не произвело абсолютно никакого впечатления. Он выставил вперед свой посох, ловко нанес несколько коротких ударов по нижней челюсти дога, так что клыки его громко звякнули, брызнув кровавой слюной; а потом, изловчившись, хорошенько огрел его вдоль спины, и дал еще пару пинков под хвост. Пес заскулил от унижения и боли, трусливо поджал хвост, и оказался обычной бродячей дворнягой, какими были его ободранные собратья.

 - Пошли вон! - замахнулся на всю эту разношерстую стаю седобородый, и все тотчас исчезли, будто их не бывало.

 Сделав дело, нищий развернулся и молча пошел прочь. Петр испугался, что он останется лежать один. Он протянул было вслед ему руку, чтобы позвать и попросить помощи, но неожиданно для себя легко поднялся и двинулся за своим спасителем.

 16

 Они устроились здесь же в скверике возле церкви, только чуть подальше от ворот.

 - Меня зовут Георгий,- протянул руку седобородый.

 Петр ответил на рукопожатие и назвал свое имя. Ему нравилось то, что Георгий вообще не обсуждал всю эту непонятную для него и неприятную историю, и не читал ему никакой морали. Он все делал обыденно: будто встретились совершенно случайно два старых приятеля, решили посидеть на скамеечке, помолчать вместе. И ничего до этого не было… А может, действительно не было ничего, и все эти видения – только бред и плод больной фантазии.

 Георгий достал из своего ветхого рюкзака пластмассовую бутылку с какой-то мутноватой жидкостью, отпил, протянул Петру. Там оказалась обычная вода из под крана. Петр жадно выпил ее, как будто это был какой-то райский нектар. Потом Георгий разломил надвое кусок черствого черного хлеба, и Петру снова показалось, что он ничего вкуснее в своей жизни не ел. Разве что хлеб на дедовой поляне сегодня утром…

 Впрочем, все, что случилось с ним утром и в течение всего дня, теперь уже не имело никакого значения, и словно было не с ним, а с кем-то другим. Ему казалось, что они сидели с Георгием на скамейке возле церкви уже очень давно, и вот так молча жевали удивительный хлеб. Молчание не тяготило, а наоборот придавало их скудной совместной трапезе какой-то высокий и таинственный смысл.

 Георгий заговорил сам – низким, тихим и глухим голосом:

 - Хочу уехать на Соловки или Валаам. Вот, собираю на дорогу…

 Петр хотел было предложить ему денег, но во время взглянул на лохмотья, в которые был облачен по милости бомжей, и промолчал.

 А Георгий, казалось, не замечал ни его, ни того, что было вокруг, а смотрел только в одну точку, которая находилась глубоко внутри, и говорил как бы самому себе:

 - Я не всегда был таким... Еще недавно у меня было все: семья, дом, собственное дело, уважение людей, власть, машины и прочие радости жизни. Я мог делать все, что захочу, поехать туда, куда пожелаю. Признаться, я так и делал. Жил как все – когда нужно было - обманывал, чтобы получить выгоду, иногда изменял жене. Вообще, семья была чем-то прилагательным. Жена, две дочки – взрослые уже, и сын-малыш – моя гордость, моя надежда, мой наследник. Я, конечно, их любил, но особого внимания не уделял – это то, что всегда рядом, что всегда будет. Дело может лопнуть, друзья предать, а семья – это то, что будет вечно. Так думал я, и как ошибался!.. Все изменилось в одно мгновение. Я отправил всех своих домашних на отдых за границу, а какой-то урод-диспетчер в женевском аэропорту пил кофе и болтал по телефону - он направил один самолет навстречу другому… Ты слышал, наверное, эту историю, про нее много говорили… Погибли все. Погибла вся моя семья. Я не верил этому! Я до крови бился головой о стену, в прямом смысле, я катался как бесноватый по земле, я ругался и орал как одержимый, бросался с кулаками на всех, кто попадался на пути. Пока меня не связали веревками и не вкололи какой-то укол.

 А после похорон того, что осталось от моей семьи, я все свои дела передал друзьям и родственникам, все деньги распределил по детским домам и больницам, оставил себе немного, чтобы исполнить свой план, снял комнату на окраине города и полгода жил, почти не выходя из нее. Я никому не звонил, ни с кем не разговаривал, ничего не читал и не смотрел. Вся моя жизнь превратилась в одну ненависть, а все мои мысли были сосредоточены только на одном – месть!

 Через полгода я уехал за границу. После контроля в их аэропорту я разорвал свой паспорт, чтобы не возвращаться. Арендовал домик на берегу озера в полуверсте от жилища, в котором обитал диспетчер-убийца, купил себе охотничий нож, и стал там жить, каждый день наблюдая за своим врагом…

 Петр пытался слушать внимательно, но перед глазами его все кружилось и плыло. Он пошатнулся и стал медленно сползать со скамейки на землю. Георгий замолчал, подхватил его, достал откуда-то еще воды. Петр сделал несколько глотков, ему стало немного лучше.

 - Ты говори, рассказывай, мне это очень нужно,- попросил он тихо своего собеседника. Ему действительно, было важно дослушать этот рассказ. Он понимал, что Георгий был послан ему не случайно. Или в его сознании, или во сне, или на самом деле, происходило что-то необычное и очень важное. Петр ничего этого не понимал, но ясно чувствовал, как силы оставляют его. Еще утром его чаша была полна, а теперь она разбилась, и все куда-то вытекло, на дне осталось всего несколько капель. Его сознание угасало, в ушах возник диковинный перезвон. Голубое московское небо отчего-то стало золотистым, и в нем кружили шестикрылые птицы с человеческими лицами. Эти птицы пели удивительные песни, от которых сердце сжималось, и хотелось туда, наверх! Но какие-то путы связывали его, притягивали к земле, не давали подняться.

 Голос Георгия доносился то издалека, то звучал очень близко, но Петр слышал каждое его слово, не переставая наблюдать за тем, что происходит перед его глазами.

 - Я жил несколько месяцев рядом со своим врагом. Я изучил все его привычки и повадки: когда он просыпается, когда делает гимнастику, когда пьет кофе, когда выходит на работу, целуя у порога свою жену и троих детей. Сначала я хотел убить их всех, в том числе - детей, чтобы он почувствовал хотя бы часть того, что пережил я. Но, в конце концов, я отказался от этой идеи. Эти существа были ни в чем не виноваты, и пусть ответит только тот, кто лишил меня всего…

 Петру, наконец, удалось оторваться от земли, и взлететь в небо. При этом он испытал восхищение, какое чувствовал только в далеком детстве, когда отец подбрасывал его под потолок. Внизу была его Москва, залитая золотистым светом, только без уродливых новостроев, без машин и этих кошмарных пробок, и даже без людей. Какой-то идеальный город, живущий только в его сознании!

 Он мог опуститься почти до самой мостовой и пролететь над любимыми улицами и переулками, по которым бегал еще ребенком. А потом взмывал верх, свободно кувыркаясь где-то в поднебесье, рядом с шестикрылыми птицами, а город оставался там, далеко внизу и мог поместиться на его ладони.

 Голос Георгия звучал где-то рядом:

 - И вот настал день, когда все должно было свершиться. Я все рассчитал – каждое свое действие, каждый шаг, каждую минуту. Я выучил текст, который должен был ему сказать в последнее мгновение. Что будет потом со мной? - об этом я не думал. Мне было все равно.

 Я взял нож и вышел из дома еще до рассвета. Обычно в этот час здесь птицы пели, просто захлебывались от восторга. А в то утро почему-то стояла мертвая тишина. Я, кажется, слышал, как гусеница ползет по листу, шуршит своими лапками.

 Честно говоря, внутри меня шевелились сомнения. От той ненависти, которая поселилась во мне после катастрофы – не осталось и следа. Боль ослабла, ненависть – тоже. Я настолько хорошо изучил своего врага, что иногда даже испытывал к нему симпатию. Наверное, это был хороший человек. Он был честный и, видно было, очень любил свою семью. Просто тогда, в тот страшный день, произошло какое-то роковое затмение.

 Но я дал слово перед могилой своих близких, и поэтому должен был дойти до конца…

 Совершив круг над любимыми московскими местами, Петр снова вернулся в сквер. Он видел все как бы со стороны. Вот они с Георгием сидят плечом к плечу на скамейке; тот поддерживает его и продолжает свою печальную повесть:

 - … Однако все пошло не так, как бы мне хотелось. Неожиданно на моем пути возникло препятствие - Человек. В сумерках я не видел Его лица, различал только невысокую, немного сутулую фигуру. Обойти было невозможно, потому что здесь с одной стороны тропинки был крутой спуск к озеру, а с другой - нависала скала. Я остановился в растерянности.

 «Брось нож!»- приказал мне Он. Он говорил не по-русски, а на каком-то своем наречии, но я почему-то понимал каждое Его слово. Я беспрекословно выполнил его повеление. Тогда Он подошел ко мне вплотную и обнял меня. Я разревелся как маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку. Он утешал меня, и говорил такие вещи, которые я никогда не смогу повторить. Слов таких нет! Но мне отчего-то стало спокойно и даже приятно. Он говорил, что смерти больше нет, есть переход от одного состояния в другое. Он даже не рассказал, а показал мне моих родных, которые сидели в каком-то изумительном месте на берегу теплого моря и вспоминали обо мне. Видения были настолько яркие, что они и теперь стоят у меня перед глазами – более реальные, чем весь этот мир…

 - Я понимаю тебя,- произнес Петр,- я сегодня утром был в гостях у деда, которого нет уже больше десяти лет… Он - живой!

 - Да-да!..- поддержал его Георгий. Петр впервые за время их общения увидел рядом с собой его глаза. Они были ярко-лазурного цвета.

 - Э-э, братец, да нам пора уже, а то не успеем! – вдруг сказал он. – Ты держись за меня, и старайся идти тихонько, а я пока тебе доскажу свою историю.

 - Давай!..

 17

 - Я не помню, сколько времени мы говорили с Ним. Может, час, а может мгновение. Я, кажется, потерял сознание или заснул прямо здесь, на дороге. Разбудил меня мой враг - авиадиспетчер. Он шел уже на работу и никак не мог обойти меня.

 «Вам плохо?» - спросил он по-немецки.

 «Что вы, господин, мне очень хорошо!»- ответил я ему.

 «Вам нужно помочь?»- тогда спросил он.

 Я попробовал подняться, но ноги почему-то не слушали меня. И тогда он подставил свое плечо, и мы очень медленно дошли до моего домика. Я искренне поблагодарил его, а напоследок обнял как брата. Он, наверное, был этим очень удивлен, но я не мог уже поступить иначе. С тех пор я знаю, что такое - полюбить врага…

 Мне отчего-то стало ясно, как жить и что делать дальше. Жизнь внешняя была безразлична, но мне отчего-то не хотелось скитаться по чужбине. Я восстановил свой паспорт в посольстве и вернулся на родину. Но поехал не домой, а в древний северный монастырь. Братия отнеслась ко мне неприветливо (я знаю почему – так Он захотел). И мне пришлось два года жить в канаве возле монастыря. Зимой, чтобы не замерзнуть, я ходил вокруг обители день и ночь, пел молитвы, которым меня научили богомольцы. Когда я уставал, то падал; когда замерзал во сне, то опять вставал и шел. Я каждый миг чувствовал, да и теперь чувствую, что тот Человек, которого я встретил на берегу озера, всегда рядом, что я не могу просто так погибнуть.

 Примерно через год моей жизни в монастырской канаве, ко мне явился этот… бухгалтер, что намедни к тебе приставал. И много мне досаждал сей мерзкий пес, то соблазняя, то покупая, то терзая мою плоть. Пока я не поколотил его однажды… С тех пор боится, пес!..

 - А почему ты ушел оттуда? – спросил Петр, оглядываясь. Они шли уже не по московскому бульвару, а по какому-то неизвестному месту, где были странные дома и сооружения. И еще была одна особенность – небо было пустым, как будто его не было вовсе, а вокруг было довольно светло.

 - Со временем у меня появились почитатели, которые стали чтить меня за подвижника. Это нарушало мой внутренний покой и вводило в искушение монастырскую братию. Тогда мне голос внутри велел идти сюда… Этот же голос велел мне помочь тебе, а потом удалиться на остров…

 - Спасибо тебе! – искренне сказал Петр.- Только скажи мне: что это за место?

 - Да я и сам толком не знаю! – огляделся Георгий.- Я вообще мало что знаю. Мне говорят – и я иду, мне велят – и я делаю. И советую тебе больше не задавать вопросов.

 - Извини!..

 - Да, я тут не при чем!

 Наконец, они пришли то ли на железнодорожную станцию, то ли на станцию метро. Они поднимались и опускались по железным лестницам и переходам, пока, наконец, не нашли нужный им поезд. Вагоны были старенькие, обшарпанные, похожие на те, что возят детей на аттракционах.

 - Кажется, тебе сюда,- сказал Георгий.

 - А можно мне задать еще пару вопросов? – попросил Петр.

 - Валяй! – махнул рукой он.

 - Куда идет этот поезд?

 - Этого я точно не знаю!..

 - И еще: приеду ли я к деду на поляну?

 Георгий посмотрел на него очень внимательно, глаза его улыбнулись:

 - Думаю, доедешь. Может быть, не так скоро, как хочется, но доедешь обязательно. Ты верь!..

 Они обнялись как братья, Петр вошел в вагон, который был битком набит пассажирами. Поезд бесшумно тронулся, стремительно унося его в тоннель…